Близился конец моего пребывания в Зев'На, и я верила, что удача сопутствует нашему рискованному предприятию. Еще три ночи я наблюдала за Серым домом и убедилась, что в сменах караулов ничего не меняется. Я проследила за огнями на третьем этаже — в покоях Герика — и заметила, что во всех окнах свет гас задолго до часа, который я называла полуночью, и только одна маленькая лампа в углу балкона горела всю ночь.
      Я надеялась, что меня снова пошлют в Серый дом с починенными драпировками, и даже пыталась отлынивать от работы в надежде, что Зои снова будет недовольна мной, но туда отправили Диа. Как я только ни пыталась вызвать ее на разговор, но Диа ничего не могла рассказать мне о своем поручении. Она никого не видела и не заметила ничего интересного. Я задумалась, не осуществить ли в полночь вылазку в Серый дом, но, поскольку назначенный срок приближался, решила не искушать судьбу — пока не буду знать, что прибыла помощь.
      Так наступил четырнадцатый день. Как и все прочие, он начался на рассвете. Диа отправилась с ведром за водой для умывания, общей для всех нас, и мне посчастливилось оказаться второй в очереди, так что та была еще относительно чистой. Я уже научилась радоваться возможности выскрести грязь из-под ногтей, не говоря уже о том, что еще день — и я вернусь к своей привычной жизни.
      Время шло. Впервые я не ощущала боли в ногах и исколотых пальцах. В страхе, что могу пропустить сигнал, я пристально изучала каждое лицо, подскакивала при каждом звуке. Все чувства обострились до крайности, хотя часть моего сознания продолжала отсчитывать время. Мы шили до двух часов после заката. Ночь — ну, конечно же, ночью удобнее. Мы вернулись, как обычно, в спальный барак. Когда от жары и духоты у меня опухли глаза, я решила посидеть на ступенях, позволив холодному ночному воздуху прогнать сон. Но одна из женщин никак не могла заснуть, ворочалась, постанывала и кряхтела, словно ей нездоровилось. Я не отважилась выйти. Следующим, что я увидела, оказался рассвет.
      Мое разочарование было похоронено под стараниями оставаться начеку. Мы умылись и побрели через двор в швейный зал, после двух часов работы съели утреннюю порцию жидкой каши, а день продолжался, ничем не отличаясь от прочих. Прошла еще одна ночь. Возможно, я ошиблась в подсчете дней. Возможно, Гар'Дена имел в виду не срок ровно в четырнадцать дней, а что за это время все должно быть готово. Ни один план, зависящий от столь многих таинственных деталей, не может быть пунктуальным.
      «Они не забыли обо мне, — на двадцать первый день приглушала я нарастающую панику, вспоминая заверения Гар'Дены. — Если они решат, что план провалился, меня вернут в военный лагерь и отправят обратно через магический портал, как и сказал Гар'Дена».
      Но ехидный внутренний голос продолжал издеваться: «Наставники ведь не могли просто отправить тебя гнить здесь. Все дар'нети столь благородны…»
      Я выкинула эти мысли из головы. Кому-то я должна была верить.
      Но дни все шли и шли, и мои сомнения росли вместе с мозолями у меня на пальцах. Что же пошло не так? Почему до сих пор никто не попытался вызволить меня отсюда?
      В ужасе и оцепенении я отсчитывала уже четвертую неделю, когда меня снова отправили в Серый дом, чтобы отнести пять серых туник для домашних рабов. Сефаро я нашла в той же кладовой, он делал записи в какой-то книге. Когда он увидел меня, его лицо просветлело.
      — Я принесла пять туник, как велено, — сообщила я. Он кивнул и тщательно осмотрел их, потом сложил и убрал на одну из полок.
      — Еще у меня приказ от Каргеты спросить, не пора ли делать новые знамена с эмблемами молодого господина? Она еще не получала указаний.
      Я дала Сефаро деревянный жетон от Каргеты, позволяющий ему отвечать на мои вопросы.
      — Нам пока не нужны знамена, — сказал он, прочистив горло, звучным красивым голосом. — Молодого господина нет в резиденции. — Он коснулся моей руки. — Ты хорошо себя чувствуешь, Эдда?
      — Да. Да, конечно. — Я прижимала пальцы к губам, пытаясь совладать с подступающими слезами и ужасом, пока не смогла говорить снова. — Я просто так удивлена… что Каргета не знала об этом. Она захочет узнать, куда он отправился. И как надолго.
      Все зависело от пребывания Герика в Зев'На.
      — Пять дней назад молодой господин уехал вместе с офицером-зидом. Мне не говорили, когда он вернется и ожидать ли его вообще. — Он не сводил с меня глаз. — Скажи Каргете, что, как и на протяжении последних недель, я буду обо всем здесь заботиться: о доме, кухне, фехтовальной площадке…
      Он с улыбкой поднял бровь, словно спрашивая, поняла ли я его. Раненый противник Герика… Я выдавила слабую улыбку, не в состоянии радоваться чему бы то ни было.
      В первые недели пребывания в Зев'На я считала свою настоящую жизнь чем-то отдельным, а существование под маской крепостной швеи Эдды — всего лишь временной необходимостью. Но теперь эта убивающая душу рутина составляла все мое существование. Остальные женщины-швеи существовали, таким образом, столь долго, что я не могла найти в них ни крошки трута, который занялся бы от еще теплящейся во мне искры. Им были неинтересны чужие мысли и рассказы, и мои попытки общаться они считали странными. Когда я предложила потратить чуть-чуть времени перед сном на то, чтобы прибрать барак и положить конец мышиному раздолью, мне ответили пустыми взглядами и пожатиями плеч, словно я предложила им взять крылья и полетать над пустыней.
      Как-то в полдень, после того как я попыталась заинтересовать их одной простой игрой, которая помогла бы скрасить часы работы, Зои доложила Каргете, что я отвлекаю остальных своими глупостями. Женщина-зид коснулась бирки в моем ухе и приказала мне прекратить пустые разговоры. Я, разумеется, была вынуждена подчиниться, так же как если бы действовало заклятие на бирке. В дни молчания, последовавшие за ее приказом, я гадала, действуют ли на меня чары на самом деле или нет. Как я могу это проверить, если не решаюсь нарушить приказ?
      Я провела пять дней без единого слова, после чего Зои заметила Каргете, что ее приказ, пожалуй, оказался чересчур действенным. Сама она не возражала против приемлемых разговоров за шитьем, тем более что раньше я сделала несколько полезных предложений касательно работы. Каргета в тот день была настроена снисходительно и сняла запрет.
      — Я освобождаю тебя от моего приказа, Эдда. Похоже, ты слишком тупа, чтобы понимать, что полезно, а что нет. Можешь говорить, если захочешь, пока две из твоих товарок не велят тебе замолчать.
      — Благодарю вас, ваша милость, — ответила я, опускаясь на колено, но не стала возобновлять свои попытки.
      Прошло два месяца, Герик исчез, мне больше не о чем было говорить. Перспектива провести остаток дней здесь претила мне. Годы нищеты в Данфарри казались мне теперь вдохновляющими. Они были полны роста и перемен, овладения новыми навыками. Времена года сменяли друг друга, делая каждый день особенным… Растения в саду становились все выше, прилетали и улетали птицы… Сколько красоты и разнообразия! То, что жизнь в Данфарри казалась мне смертельно скучной, говорит лишь о нехватке у меня воображения. Но, с другой стороны, кто мог бы представить себе жизнь в Зев'На?

      Однажды утром, после несколько месяцев, проведенных в Зев'На, я спустился на фехтовальную площадку, готовый приступить к дневным занятиям. Я практиковался с новым клинком — не рапирой, а рубящим боевым мечом. Он был прекрасен: одноручный, с глубоким продольным желобом, облегчавшим его вес, плавно сужающийся к острию. Его длина как раз подходила к моему росту. Так много новых приемов надо было выучить: режущие и рубящие удары, различные выпады, правильные стойки, движения ног, защиты, что я решил приходить каждый день на фехтовальную площадку пораньше и тренироваться, по меньшей мере, на час дольше обычного. Хоть Каладор никогда и не признавал этого, я делал значительные успехи.
      Тем утром рядом с Каладором стоял кто-то новый. Как и Каладор, он был зидом — один из воинов Зев'На со странными глазами. Он был очень высок, его редкие рыжие волосы были зачесаны назад с высокого лба. Его лицо было длинным и заостренным, особенно нос. Если бы он не говорил с Каладором, можно было бы подумать, что у него вовсе нет рта.
      Каладор поклонился мне и высокому человеку.
      — Господин мой принц, позвольте представить вам Коврака, генсея армий лордов — наш высший военный чин. Генсей Коврак будет заниматься следующей ступенью вашего образования — управлением войсками. Вы будете жить в военном лагере генсея в Элихад Ра, и он научит вас командовать солдатами. Для меня было честью учить вас фехтованию.
      — Но постойте…
      Я едва начал привыкать к Каладору, Харресу и Мерну, только стал добиваться успехов, которые доказали бы им, что я хоть чего-то стою. Мне нравился мой дом, слуги и лошади. Мне не хотелось ничего менять.
       Это необходимо, мой юный друг,— сказал Парвен в моей голове. — Вам предстоит стать правителем двух миров. Вы согласились с тем, что мы будем направлять вас в достижении ваших целей, и мы предупреждали вас, что некоторые уроки будут трудными. Ваша судьба — не пребывать в покое. Он сделал бы вас слабым. Слабость — боязнь истинной власти — стала причиной падения Авонара и рода Д'Арната. Разве мы уже не сделали из вас кого-то большего, чем тот сопливый ребенок, которым вы были?
      Конечно же, он был прав. Они сделали меня лучше, сильнее, более похожим на того, кем я должен стать. Я мог час бежать по пустыне, вернуться обратно и победить в бою. Я мог скрутить противника на голову выше меня, да еще и сломать ему руку. У меня уже не сводило желудок, когда я подрубал чьи-то ноги так, чтобы они не могли его удержать. Я мог замкнуть ошейник на пленнике, даже не слыша его криков и не чувствуя ничего, кроме облегчения оттого, что еще один дар'нети не сможет больше убить ни одной доброй старушки. Даже если принц Д'Натель и мертв, я отомщу ему. Ведь я поклялся в этом.
      — Конечно, я сделаю все, что потребуется.
      Мы выехали из крепости, даже не заходя ко мне домой. Все, что мне потребуется, доставят, пояснил Коврак, пока мы ехали по пустыне.
      В двух лигах от крепости было самое сердце лагеря зидов, который тянулся до самого горизонта, подернутого коричневой завесой пыли. Прежде я всего дважды бывал в здешних военных укреплениях: первый раз — осмотреть новых лошадей, пригнанных с фермы, где их разводили, и еще раз — пронаблюдать за казнью воина, который пощадил пленника, избавив его от наказания. Его начальники растянули его на земле и давали ему воды ровно столько, чтобы поддерживать в нем жизнь, пока он жарился на солнцепеке днем и замерзал ночью. Каждый день они пороли его, пока плоть не повисала лохмотьями, а ветер облеплял раны песком до такой степени, что нельзя было разобрать, человек ли это. Каждую ночь они колдовали, чтобы наутро он снова оказался здоров. Целыми днями он валялся в забытьи. К тому времени, как он умер, он был уже безумен.
      В мой первый день в Элихад Ра мы объезжали ряды палаток, склады с припасами и тренировочные площадки, останавливаясь лишь для того, чтобы посмотреть на учебный бой или другие упражнения. На закате мы подъехали к небольшой возвышенности, где стояли несколько шатров побольше. Генсей указал мне на палатку рядом со своей и сказал, что костер у нас будет общий. Перед моей палаткой ждал коленопреклоненный раб.
      — Этот раб будет снабжать вас водой, вином, пищей, готовить для вас и стирать вашу одежду, — пояснил Коврак. — Никаких других роскошеств в военном лагере у вас не будет.
      Раб выглядел немногим старше меня. Никто не сказал мне, как его зовут. К счастью, он, кажется, знал свои обязанности, потому что я и понятия не имел, что сказать ему. После того как он помог мне снять доспехи, почистил одежду и погасил лампу, он свернулся клубком снаружи у входа в мою палатку и заснул.
      На следующее утро, еще до зари, когда свет вокруг был тусклым и красным, я услышал голос генсея Коврака. Мой раб стоял на коленях у входа в палатку, ожидая меня. Я быстро оделся, дал ему застегнуть на моей талии перевязь и вышел наружу. Коврак растягивал мышцы плеч и рук. Я ничего не сказал ему, потому что он выглядел очень сосредоточенным. Мой раб принес мне чашу с каветом — крепким густым чаем, который был в обычае у зидов. Коврак щелкнул пальцами своему рабу, подавая знак, что тоже хочет пить. Раб Коврака наполнил чашу, но, подавая ее хозяину, споткнулся о колышек палатки и пролил кавет на землю. Прервав свои упражнения лишь на миг, генсей дотянулся до шеста, на котором висели его ножны, обнажил меч и пронзил им раба. Мой раб упал на колени, вжимаясь лбом в песок. Я едва не выронил свою чашу.
      Коврак снова щелкнул пальцами. Пока двое рабов оттаскивали труп, а третий вытирал его меч, он возобновил свои упражнения. Он перешел в низкий выпад, вскинув руки над головой, и простоял так дольше, чем я мог задержать дыхание.
      — Думаете, я жесток? — поинтересовался он.
      Я считал именно так, но никогда бы не признался в этом — поскольку уже почти привык к обычаям Се Урот. Вместо ответа я пожал плечами.
      Коврак снова подал знак рукой. Мой раб наполнил чашу и подал ее генсею, когда тот выпрямился.
      — Первое правило командования: не спускать несовершенства. Иначе ваши солдаты перестанут вас бояться. Рабы обходятся недешево, но они не дороже, чем такая армия. — Он обвел рукой с чашей все вокруг. — Мои солдаты знают, что любой из них может быть наказан так же. И ради меня они из кожи вон лезут.
      Позавтракав горячим хлебом и мягким сыром, мы спустились в лагерь. Отряд из десяти разновозрастных новобранцев дожидался меня. Весь день Коврак объяснял мне, как гонять их и муштровать, как пользоваться голосом и властью командира, как заставить их бояться меня, несмотря на то, что я так молод и макушкой едва достаю им до плеча.
      — Вы их командующий и господин. Их жизни — в ваших руках, никто из них не будет стоить и горсти песка, пока они не начнут повиноваться вам без колебаний. Они должны вызубрить, что и вы тоже не потерпите несовершенства.
      Зиды не были похожи на солдат, которых я знал в Лейране. Они не смеялись, не травили непристойных баек у лагерных костров. И хотя среди зидов жило несколько свирепо выглядящих женщин-воинов, не похоже было, чтобы кто-нибудь из них завел семью. Они говорили об оружии и сражениях, о тех, кого они убили бы, если позволят лорды. Я не был уверен, что они знают о значении украшения в моем ухе.
       Они не знают,— прошептал Парвен, едва я подумал об этом. — Но они еще новички. Они поймут.
      Генсей Коврак наблюдал за моими тренировками, но именно лорд Парвен учил меня более сложным вещам, которые я должен был знать. Он следил за происходящим, глядя моими глазами и читая мои мысли. В первые недели мне было тревожно и тяжело, потому что приходилось запоминать сразу много вещей и одновременно развивать собственную силу и выносливость. К счастью, промахи моих солдат были незначительны, и не возникало нужды в наказаниях суровее, чем дополнительные тренировки. Я страшился того дня, когда кто-либо из них откажется выполнить приказ.
      Один из моих людей был моложе остальных. Его звали Лак, ему было около пятнадцати. Он был немногим выше меня, темноволос, жилист и вынослив. Он казался несколько интереснее прочих зидов. Не в том смысле, что зиды тупые. Многие из них были умны и могущественны. Но если сравнивать их с каким-нибудь металлом, то они были скорее железом, чем серебром. Быть может, потому, что они никогда не говорили ни о чем, кроме ненависти, битв и смерти.
       Это все, что им нужно, —пояснил Парвен. — Так они служат вам.
      К исходу второго месяца моего командования мы предпринимали долгие переходы к красным скалам, которые лежали к югу от нашего лагеря. Мы отрабатывали маскировку в пещерах и нишах, в длинных узких тенях, взбирались по невероятно крутым тропам, неся на себе тяжелые вьюки с водой и провиантом, и целые дни выдерживали в тишине и неподвижности, лишь с самым необходимым пайком. Естественно, мне приходилось проделывать все это вместе со своим войском без всяких жалоб, иначе они сочли бы меня слабым.
      Обычно мы с Лаком лазали вместе, как самые легкие, так как нам было проще карабкаться наверх по скалам и расселинам. Однажды мы взобрались на вершину скального гребня, пока остальные ползли позади нас, где-то за пределами обзора. День был убийственно жарким, но, потянувшись к своему бурдюку с водой, я обнаружил, что он пуст, а сбоку в нем зияет рваная дыра. Несколько часов я не делал остановок, чтобы попить. Во рту у меня стоял привкус металла, кровь стучала в висках, но я не видел выхода. Я был командиром. Мне нельзя было показывать свою слабость.
      Побагровевший, со сбившимся дыханием, Лак вытащил свой бурдюк, взглянул на меня, и его глаза поползли на лоб.
      — Ваша вода, командир…
      — Не повезло, — ответил я, глядя в сторону — куда угодно, только не на его полный воды бурдюк.
      — Но пока мы доберемся до лагеря, пройдет несколько часов.
      — Все есть, как есть.
      — Если вы окажете мне честь…
      Он попытался сунуть бурдюк мне в руки, едва заметно кивнув в сторону подножия гребня. Никого не видно. Еще есть несколько мгновений, прежде чем остальные появятся в поле зрения, а меня одолевало отчаяние при мысли о том, что впереди еще долгий жаркий день. Я не сказал ни слова, но кивнул в ответ и глотнул теплую, затхлую жидкость, которая показалась вкуснейшей из всего, что я когда-либо пил прежде. Я был поражен. Еще ни разу я не видел, чтобы зид делился чем-то с другими.
       Это опасно, —прошептал Парвен. — И вам это известно.
      «Если я не приму этого, то рискую свалиться у них на глазах, — подумал я, по-прежнему сохраняя молчание. — Он никому не скажет».
      Лак был единственным из моих людей, кто хоть иногда улыбался. Он улыбался в то утро, когда поделился со мной водой, и затем спустя несколько дней — мы боролись, и он так удачно атаковал, что я очутился спиной в пыли.
      — Командир не борется с подчиненными, — заметил Коврак, поджав узкие губы и вперив пустой взгляд в удаляющегося Лака.
      — Это мое собственное решение, — ответил я. — Я не хочу терять навыки, пока мы в полевых условиях. Никто из ваших рабов для тренировок не подходит мне по росту, и Лаку тоже нужны занятия. Я не могу позволить ему расслабляться только потому, что он невысокого роста.
      И Коврак, и Парвен были мной недовольны. Но это оказалось самым приятным занятием с тех пор, как я попал в Зев'На. Поскольку Лак был солдатом, ему разрешалось носить тренировочные кожаные доспехи во время поединка, так что я едва ли мог серьезно ранить его. Тренировка шла на пользу нам обоим, и мы делали успехи.
      Все шло здорово. Мне нравилось, что я переехал в пустыню.
      — Юный господин, — обратился ко мне Коврак как-то раз, во время утренней разминки, — вчера я замерил время ваших людей на пробежке. Они куда как недостаточно быстры.
      — Они всю неделю ползают, — ответил я.
      Я развернулся на каблуках и всадил нож в деревянный шест, вкопанный на полпути к подножию холма. Лезвие глубоко ушло в зарубку. Я метал его вдвое быстрее, чем когда только оказался в пустыне.
      — Я собирался гонять их сегодня утром вдвое больше обычного.
      Когда я спустился с возвышенности для утренней проверки, я объяснил отряду, что намереваюсь сделать. Но тренировка на мечах заняла больше времени, чем я рассчитывал, так что солнце было почти в зените к тому времени, как мы были готовы бежать.
      — Думаю, вместо этого я заставлю их бегать сегодня вечером, — сказал я Ковраку, спустившемуся посмотреть.
      Коврак скривил губы, как обычно, когда считал, что я проявляю слабость или глупость.
      — Разумеется, нет, господин. Вы сказали им, что они будут бегать этим утром вдвое дольше. Вы не можете отступать от своих слов. Иначе слухи о вашем мягкосердечии к ночи разнесутся по всему лагерю.
      Я посмотрел на скопление палаток. Несколько мужчин постарше уже прохлаждались в теньке, уверенные в том, что я не заставлю их бегать этим утром. Это были те солдаты, которые, кажется, ни разу не ранили друг друга до крови в учебных боях и морщились, когда я настаивал, чтобы они каждую ночь чистили и полировали оружие. Еще немного, и они перестанут воспринимать меня всерьез. Я кивнул Ковраку. Я все понял.
      — Эй вы, притворщики, встать! Немедленно! Бегом!
      Я два часа гонял их по полуденной пустыне. К концу первого часа они истекали, потом и задыхались. Когда они пробегали мимо того места, где стоял я, сцепив руки за спиной, выражение моего лица не изменилось и я не произнес ни слова. Они продолжали бежать. Спустя еще полчаса они уже еле двигались. Один из солдат упал на колени, держась за живот, в двух сотнях шагов от места, где я стоял и смотрел. Судорога.
      Я хотел остановить тренировку, но Коврак стоял рядом, наблюдая, и ждал, когда я выкажу свою слабость. И лорд Парвен был со мной.
       Вы знаете, что делать, —нашептывал он. — Он бесполезен, если не может выполнять приказы. И он сам это знает. У солдата есть гордость, иначе он предаст, если бой будет чересчур тяжел. Воины Зев'На не живут, если не подчиняются.
      Я обнажил меч и дошел по растрескавшейся земле до упавшего солдата. Это оказался Лак. У меня на поясе висел бурдюк воды, но с тем же успехом он мог бы быть и в Комигоре. Я коснулся шеи Лака острием клинка.
      — Беги, — приказал я.
      Он хрипел и задыхался, не поднимая взгляда. Я нажал сильнее, прорезав кожу.
      — Беги! — повторил я приказ.
      Я очень хотел, чтобы он побежал, каждый мускул моего тела умолял его встать. Медленно он поднялся и поковылял дальше в жаркое марево.
      Только девять из моих солдат закончили пробежку. Старший упал замертво в пятидесяти шагах от финиша. Лак вернулся с остальными, рухнул на землю и потянулся за бурдюком.
       Как вы поступите?— поинтересовался Парвен. — Разве он выполнил ваш приказ полностью?
      Он мог бы и не говорить этого. Я и так знал, как должен поступить, даже если мне и было это отвратительно.
      — Стой, Лак, — окликнул его я, — ты не закончил пробежку.
      Лак непонимающе смотрел на меня, держась за живот, согнувшись пополам в судороге.
      — Тебе было приказано бежать двойное время, но ты четверть часа провел лежа на земле, пока я не заставил тебя продолжить. Я запрещаю тебе пить с теми, кто выполнил приказ, пока ты не закончишь.
      Пинком я вышиб бурдюк с водой у него из рук. В его глазах полыхнула такая ненависть, что я обнажил меч.
      — Беги, — сказал я снова.
      Он встал и заковылял прочь.
      — Нето, засеки ему четверть часа.
      Я повернулся и посмотрел на остальных, утолявших жажду и утиравших лица. Казалось, прошел еще год, пока солдат не выкрикнул время. С глухим ударом Лак рухнул поблизости от меня.
       Неплохо. —Парвен все еще был со мной. — Но вы же знаете, что еще не закончили. Он противился вам. Вам пришлось дважды повторить приказ.
      Лак лежал спиной в пыли. Один из солдат вливал воду ему в рот, но он выхаркивал ее обратно несколько раз, пока судороги не ослабли и он не смог проглотить немного. Я стоял над ним и смотрел, как он дышит. Он был слаб. Я мог прочесть это в его лице, а он и не знал, что я могу. Он совсем не боялся меня.
       А должен. Он ослушался вас, потому что в нем совсем не было страха. А что бы он сделал, если бы вы приказали ему умереть за вас? Вам пришлось бы повторить это дважды?
      — Свяжите его, — приказал я. — Десять плетей. Пять за то, что вынудил меня повторить приказ, и еще пять за предположение, будто я не замечу, что он сократил время.
      Лак попытался возражать, но я поднял руку.
      — Одно слово… одна жалоба… один вопль, и будет еще десять плетей. А потом еще десять.
      Первые два раза я ударил его сам, подчеркивая свою власть, а потом передал кнут одному из тех, кто мог лучше с этим справиться. Когда все было закончено, я вернулся в палатку и велел рабу принести мне воды, чтобы смыть с тела забрызгавшую меня кровь.
      Лорды были удовлетворены.
       Это было необходимостью… Неприятной… Возможно, теперь он станет жить ради служения вам… Вы справитесь с трудностями командования…
      Этим вечером я больше не выходил. Пусть другие смогут промыть раны Лака, пока я этого не вижу. Страх передо мной объединит их.
       Прекрасная работа…
      Еще несколько месяцев я сурово муштровал своих девятерых солдат, безжалостно наказывая за малейшую оплошность. Лак и я больше не тренировались вместе. После того как его выпороли по моему приказу, я заставлял его вставать, бегать и выполнять все упражнения наравне с товарищами. Его ненависть преследовала меня как тень в послеполуденной пустыне.
      День за днем мы занимались строевой подготовкой под палящим солнцем, сражались на утяжеленных свинцом дубинках, развивая силу, били по деревянным шестам, отрабатывая движения ног и точность обращения с мечом и пикой, упражнялись с завязанными глазами, развивая восприятие, или стоя на одной ноге, совершенствуя чувство равновесия. В конце концов, я решил, что мой отряд готов к испытанию. Мы пригнали двадцать пять рабов для тренировочных боев. Это был отличный день. Только одного из моих солдат ранили, в то время как семь рабов было убито. На другой день мы отправили в скалы пятьдесят рабов. Каждому выдали бурдюк с водой и запас серого хлеба. Я дал им дневную фору и сказал, что они получат свободу, если сумеют ее сохранить. На следующее утро мы начали охоту, используя все свои умения, чтобы выследить беглецов. Кое-кто сбился в кучки и пытался сражаться с нами или нападал из засады. Другие разбежались. За три дня мы вернули назад всех, кроме троих — они пытались обрушить на нас лавину и сами погибли под камнями. Никто из моих людей не пострадал.