Трон Дракона (№1) - Камень звезд

– Чего ты только не делала! Жгла амбары, резала и увечила скот! Это ты все это делала, ты и твой проклятый ковен! – Он с подозрением поглядел на Дамиона и остальных. – Нет у тебя права жить здесь среди порядочных людей!

Он еще шагнул вперед, и Волк заворчал, ощетинившись.

– Не зли собаку, – предупредил Дамион.

– Собаку! – Человек язвительно засмеялся. – Это не собака. Это волк!

Снова серый зверь зарычал, и свет факелов отразился от его клыков и желтых глаз.

– Чушь, – произнес Дамион неуверенно.

– Ты думаешь, я не отличу чистокровного волка от собаки? Я, который жизнь прожил в этих горах? Она ведьма, говорю тебе, заклинательница зверей! – Он повернулся к толпе. – И это еще не все ее пакости! Все мы видели принца-призрака среди развалин – это она его вызвала. Это место проклято!

Сердитый гомон прошел над толпой поселян. Но стих, когда Ана заговорила снова:

– Призрака нет. Это был живой человек, которого вы видели. А ваши амбары и ваш скот мы не трогали – это черные колдуны, поклоняющиеся Модриану. Я вас о них предупреждала.

Но тут выступил вперед клирик высокого ранга. Дамион узнал эти густые брови и седеющую бородку, и у него упало сердце. Патриарх Норвин Зима, из Высокого Храма. Он заговорил суровым голосом:

– Женщина, ты обвиняешься этими людьми в колдовстве, почитании демонов, наложении чар и некромантии. Люди Господа терпели, что ты живешь здесь и занимаешься своим черным искусством, хотя долг каждого богобоязненного человека – немедленно доносить церковным властям о подобных вам личностях. – Он сурово посмотрел на монахов. – Когда ко мне явились выборные от поселян, я искренне надеялся, что рассказы о колдовстве окажутся всего лишь досужими вымыслами. Но я призвал к себе приора и аббата монастыря, и под святой присягой они не могли более отрицать свою роль в этом богопротивном заговоре. Свиток, который якобы дополняет святое Писание – сам по себе достаточное кощунство, и если бы от меня зависело, он бы давно был уничтожен. Но отдать его заведомым ведьмам! А когда я лично являюсь выполнить ритуал изгнания бесов из этих развалин, что нахожу я, как не общество ведьм, прячущих среди себя одну из них в чародейском трансе!

Он гневным жестом показал на беспамятную Эйлию, обмякшую на руках у Дамиона.

Аббат Холм вышел вперед в сопровождении приора Дола.

– Мне очень жаль, что так вышло, Ана. Не знаю, как это произошло – могу поклясться, что никто из братства ничего никому не говорил…

Приор с видом одновременно беспокойным и робким прокашлялся и добавил:

– Знаешь, Ана, наверное, вам действительно лучше бы уйти.

– Нет! – Один из помощников патриарха пришпорил коня, и в свете факелов Дамион узнал его лицо. Это был тот темноволосый, коренастый, который проник в библиотеку Академии с Йомаром. – Нельзя ее отпускать! Она должна быть наказана!

– Она будет наказана, Хирон, – мрачно заверил его патриарх. – И другие ведьмы тоже.

Дамион вдруг до тошноты ясно понял, как выглядит, стоя здесь среди развалин, одетый в ошметки доспехов паладина, с бесчувственной юной девой на руках и рядом с ним женщина, только что признавшая себя ведьмой. Подавляя дикое желание засмеяться, что было бы катастрофой, он положил Эйлию на траву и начал стаскивать с себя броню.

– Мы не колдуны, ваше преосвященство. Я только освободил Лорелин и вот эту другую девушку. Их держали в плену в развалинах…

– Слышите? Это она – эта девушка Лорелин, источник ереси! О ней говорилось в тех письмах, что приходили вам. Ее надо сейчас же взять, и священника тоже! – выкрикнул человек, которого звали Хироном.

Дамион подошел к монахам, но аббат Холм опустил глаза к земле.

– Прости, Дамион, – сказал он.

– Это и есть Дамион Атариэль? – Глаза патриарха были как льдины. – Отойди со мной в сторону. Я желаю говорить с тобой.

Дамион неохотно повиновался. Они отошли на несколько шагов по освещенным факелами развалинам.

– Горестно мне, сын мой, видеть тебя в подобном облачении, – произнес патриарх Зима. – Тебе известно, конечно же, что ты совершил серьезный проступок, облачившись в одеяние мирянина без благословения. Не говорю уже о том, что ты взял в руки оружие.

Дамион посмотрел на перевязь, которую так и не успел снять.

– Я… – начал он, но патриарх перебил:

– Я получил письмо, оставленное тобою у тебя в келье, где ты просишь освободить тебя от обетов священнослужителя. Я рад, что тебе хотя бы хватило чести снять с себя священный сан раньше, чем броситься в это сомнительное предприятие – не перебивай меня! – в отличие от тех монахов, что все еще облачены в одежды своего ордена. Услышав впервые о твоей роли в доставке того свитка в Маурайнию, я посчитал, что ты не хотел дурного и был лишь орудием в чужих руках. Не перебивай! Ты еще можешь быть прощен, вероятно. Тебя прельстила, очевидно, эта юная женщина, эта Лорелин, заманила в свой ковен…

– Я не участвовал ни в чем таком, ваше преосвященство, я могу подтвердить это под любой клятвой! И Лорелин тоже. Нас обоих держали здесь в плену, в подземелье этих развалин, и мы помогли друг другу сбежать. Я хотел вернуть ее сестрам…

– Боюсь, для этого уже слишком поздно, – произнес старший из двоих, качая головой. – Подобная ересь распространяется, как зараза, ее трудно искоренить, когда она закрепится в умах людей, и она способна перекидываться на других. Если Лорелин вернется в монастырь, она заразит других учениц. Что до тебя, то на возвращение твое к служению нет надежды, чего, хочется думать, нельзя сказать о спасении твоей души.

– Моей души? – Дамион вдруг разозлился. – А вас не смущают души тех зимбурийцев, с которыми вы прибыли и которые почитают Валдура?

– Ничего подобного они не делают. Они отвергли своего языческого бога и обратились к Вере.

– Правда? Вот этого вашего помощника Хирона я уже видел. Он рыскал по библиотеке, выискивая свиток. Можете спросить его – зачем!

Патриарх остался невозмутим.

– Дабы искоренить его вредное влияние на вас, разумеется. Медалар Хирон муж достойный, и пользуется моим безоговорочным доверием.

– Он лазутчик! – Дамион почти кричал. – Лазутчик царя Халазара!

Патриарх Зима покраснел от гнева, но с усилием взял себя в руки, вернув лицу серьезно-мрачное выражение.

– Не возвышай голоса, сын мой, равно и не противоречь мне. Ты не освобожден еще от своих обетов, в том числе обета послушания. Я дам тебе последнюю возможность искупить вину. Помоги мне вытоптать эту ересь раньше, чем она распространится. Открой мне тайное место, где собирается этот ковен и лежит свиток лжеписания, который ты им отдал.

Дамион оглянулся на вооруженных зимбурийцев, увидел на их лицах выражение наглого удовлетворения.

– И что вы… с ними сделаете? – спросил он.

– То, что должно. Дело не только в том, что они искали спасения в этой юной особе, а не в Вере. Они также совершили серьезные преступления, за которые должны дать ответ.

Дамион колебался. Последователи Модриана заслужили наказание, но, насколько ему было известно, люди Аны никого не обидели, а открыть место сбора одной группы значило выдать и другую. Несправедливо ведь будет наказывать одних за преступления других?

Подождав немного, патриарх пожал плечами – красноречивый жест.

– Я тебе дал все возможности спастись, но ты твердо решил погубить себя. Теперь ни слова более: все, что ты скажешь, может быть использовано против тебя на суде.

– На суде? – повторил Дамион. – То есть… то есть инквизиция?

– Не будь глупцом. Это дело властей светских, и им в руки будешь ты передан.

– Но вся эта чушь насчет демонов – это же Темные Века!

– Эти поселяне до сих пор живут в Темных Веках, – ответил патриарх. Голос его изменился, стал почти проникновенным. – Суеверия не всегда можно искоренить разумом. Для тебя это, быть может, чушь, но для них реальность. Эти люди пришли ко мне с верой, что я смогу избавить их от страхов, и я должен проследить, чтобы это было сделано, даже если в чем-то мне придется притвориться. Это я обязан сделать ради них.

Дамион глядел, холодея, в это непроницаемое лицо. Наконец-то он понял. Он сам, Ана, Лорелин, монахи, немереи – этот человек воспользуется всеми, как и своими зимбурийскими «новообращенными», ради собственной выгоды и карьеры. Никакие доводы Дамиона поколебать его не могут. Планы его уже составлены.

Возвращаясь к остальным, Дамион искал глазами взгляд аббата Холма – и встретил его. Старик с несчастным и тревожным видом заговорил:

– Ваше преосвященство, можно ли нам…

– Замолчи, монах! – громко и звучно прервал его патриарх Зима. – Ты и твой приор позволили этим немерейским колдунам заниматься своим богомерзким искусством и вредить добрым людям всей округи! Лишь развращенный пастырь дозволит волкам рыскать возле его овец. Вы также хранили свиток, который есть источник ереси. Возвращайтесь же со мной в Академию и покажите мне потайное гнездо этих ведьм.

Полузимбуриец жестом велел Йомару следовать за собой: очевидно, он не подозревал предательства со стороны раба. Йомар повиновался с опущенной головой, не глядя на Дамиона и его спутников. Глаза чернокожего стали как погасшие черные угли. Хирон достал из седельной сумки свернутый в трубку пергамент и помахал им перед Дамионом с мерзкой улыбочкой.

– Вот письмо от самого верховного патриарха, за его подписью и печатью. Братия ордена Святого Атариэля обвиняется в нарушении обетов, выразившемся в общении с колдунами. Предводительница ковена Ана должна понести кару за преступления перед Богом и людьми, а с нею все ее присные, равно как и ее демонские фамилиары, вселившиеся в тела серой кошки и волка…

Перед глазами Дамиона мелькали буквы, начертанные трясущимся почерком выжившего из ума старика. Что еще мог наплести ему Норвин Зима?

– Одержимые демонами животные подлежат уничтожению, и обряд изгнания демонов должен быть выполнен на развалинах, дабы изгнать оттуда призрака. Но приговор Аны может быть смягчен, буде она чистосердечно раскается и назовет все имена членов своего ковена. Подпись: его преосвященство Пий Девятый, верховный патриарх.

Тут раздался жуткий вой, и Дамион повернулся к Серой Метелке, которая устроилась на залитом светом бастионе подобно горгулье, злобно глядя на толпу. Не меньше дюжины других кошек выстроились рядом с ней. Глаза их отражали огни факелов, производя сильнейший эффект.

– Демоны! Демоны! – крикнул кто-то.

Волк вырвался из рук Аны и бросился в толпу, щелкая зубами и рыча на тех, кто угрожал его хозяйке. Охваченная паникой толпа бросилась врассыпную. Но патриарх, монахи и зимбурийцы остались стоять, как и Ана и окружившие ее молодые люди.

– Вы, аббат и приор, идите со мной, – повторил Зима. – Я раскопаю ваш заговор до донышка, даже если это будет последнее из деяний моей жизни. Хирон, обвиненных в ведьмовстве поручаю тебе. Отвези их в город и сдай в тюрьму. Я займусь ими, когда закончу здесь.

Он и два монаха зашагали обратно к Академии, оставив Ану, священника и девушек с зимбурийцами.

– Вы пойдете с нами, – распорядился Хирон. Он и его люди окружили пленников.

– Нет! – закричала Лорелин. – Я ничего плохого не сделала! Никто из нас ничего плохого не делал!

Хирон не ответил – только положил руку на рукоять меча. Дамион в отчаянии встал перед Лорелин и вытащил свой клинок. Зимбурийцы спешились и стали надвигаться на него, и тут он со свистом взмахнул мечом – они остановились от неожиданности. На сопротивление они явно не рассчитывали. У Дамиона мало было надежды победить при таких шансах, но хотя бы он оттянет момент пленения. Он снова взмахнул мечом, и звук рассекающего воздух клинка опьянил, как вино. Он не бессилен. Он не сдастся без боя.

– Остановись, дурак! – мрачно буркнул Йомар. – Не видишь, что ли, насколько их больше?

– Обезоружить его! – велел Хирон.

Трое вышли вперед с обнаженными клинками. Дамион на миг застыл в нерешительности, кровь еще бурлила в жилах. Его окружили, и он опустил меч. Старший презрительно взмахнул своим оружием и выбил меч из руки Дамиона.

Ана вышла вперед и положила руку ему на локоть. Прикосновение было легче сухого листа, но успокоило Дамиона. Ана повернулась к Хирону:

– Нет необходимости действовать силой. Мы идем с вами. Раздался еще один вой сверху, и Метелка прыгнула на землю, подбежала к Ане и вскочила в ее сложенные руки.

– Фамилиар! – вскрикнул кто-то из зимбурийцев, поднимая оружие.

– Дурак! – фыркнул Хирон. – Неужто ты веришь в чепуху, которую накарябал их выживший из ума верховный жрец? Это просто облезлая старая кошка, ничего больше. Внимание, пленники! Вперед!

Эйлию донесли до повозки, которая стояла рядом, брошенная, и загрузили туда ее бесчувственное тело. Ану, все еще с кошкой на руках, и Лорелин заставили туда влезть, а за ними Дамиона. Закрыли и застегнули задний борт. Один зимбурийцев встал перед конем, взял под уздцы и повел. Остальные, включая Йомара, сели на коней и поехали, ведя в поводу лошадь своего товарища и белого коня, которого зимбурийцы посчитали военным трофеем.

В мрачном молчании они ехали, казалось, несколько лиг. Внезапно Дамион, смотрящий за дорогой, обратился к конвоирам:

– Куда вы нас везете? Это не дорога в город!

– К морю, – ответил Хирон, поворачиваясь в седле и осклабясь.

Дамион уставился недоуменно:

– То есть как это – к морю? Вам приказали доставить нас в тюрьму!

Хирон рассмеялся – как ворон закаркал.

– В тюрьму? Ну что вы, как можно! Вы едете к монарху.

– Зачем королю Стефону…

– Царю Халазару, – изогнулись в усмешке тонкие губы командира. – Он вас ждет на корабле недалеко от берега.

Ана встала и выглянула из-за деревянного борта повозки:

– Командир, – сказала она своим спокойным голосом, – вам нужна только я. Чтобы найти то, что вы ищете, вам понадобится моя помощь. У меня есть то, что вам нужно. – Она полезла в глубокий карман платья и вытащила свиток пергамента. Несколько зимбурийцев невольно ахнули, и Дамион с ними. Хирон что-то по-зимбурийски выкрикнул, и процессия остановилась. Он подъехал к телеге и выхватил пергамент из старческой руки.

– Да, это документ, который вы ищете, – сказала старуха, – тот свиток с морской картой, где показан путь в Тринисию. И я знаю то, чего карта не показывает: точное местоположение Камня Звезд. Отпустите этих молодых людей, и я буду вам проводником. Буду помогать вам не за страх, а за совесть.

Полукровка-лазутчик еще раз хрипло засмеялся.

– И еще как будешь! Я уж постараюсь, старая карга. Но твоя драгоценная принцесса, – он показал на Лорелин, – тоже поедет. Неужто ты думаешь, что зимбурийцы хуже тебя знают пророчества? Халазар не будет спускать глаз со своей соперницы.

И он дал сигнал человеку у коня двигаться дальше.

– Она никак здесь не замешана, как и вторая девушка, – попыталась возразить Ана, показывая тростью на неподвижно лежащую Эйлию. – И священник. Они не из моего ковена.

– И ты думаешь, я тебе поверю, ведьма? Они были там с тобой. Теперь они поедут с нами – или ты предпочитаешь, чтобы мы их убили? Я вижу, тебе они небезразличны, или ты не пыталась бы выторговать им свободу. Ты бы вполне могла солгать нам, если бы речь шла только о твоей жизни, но если их жизнь будет от этого зависеть – тогда ведь другое дело, так? За каждый ложный поворот, по которому ты нас поведешь, за каждую «ошибку», которую ты сделаешь, мы будем убивать одного из них. А если ты нас разозлишь, мы тебя заставим выбирать, кто из них должен будет умереть.

Телега ехала под вооруженной охраной по долгой проселочной дороге, ведущей к морю. Вскоре в воздухе завоняло гниющими водорослями, и копыта застучали глуше по песку у края моря. Мокрый пляж тускло отсвечивал серебром. А среди черных скал стояли, будто выброшенные из глубин прибоем, длинные низкобортные темные лодки с безмолвными гребцами. Зимбурийцы спешились и передали лошадей двум поджидавшим солдатам. Но повод белого коня привязали к корме одной лодки: кажется, эти люди намеревались заставить лошадь плыть в море с ними. Телега остановилась, и пленников выгнали оттуда мечом, всех, кроме Эйлии, которая еще не очнулась и которую пришлось нести до самых лодок. Солдаты и гребцы не обменялись ни словом. Как только все оказались на борту, безмолвный экипаж начал грести прочь от берега, прочь от Маурайнии к неясному горизонту, где ждали галеоны. Пленникам предстали их приближающиеся силуэты под парусами, нависающие темные груды под светлой парусиной, горящие красными огоньками.

Эйлия проснулась навстречу новому кошмару. Она лежала на твердом деревянном полу в тесной и душной комнате, такой темной, что ничего не было видно. Голова прояснилась, но все равно комната будто качалась туда-сюда, норовя куда-то ускользнуть.

– Где я? – вскрикнула она, с трудом поднимаясь на ноги и пытаясь нащупать что-нибудь руками в темноте…

Слева оказалась деревянная стена, но она как-то по-сумасшедшему наклонялась, и невозможно было за нее удержаться.

– Они думают, мы ведьмы, – произнес голос Лорелин слева. – То есть это вы двое, а я – Трина Лиа. Как они говорят.

Эйлия с облегчением услышала знакомый голос, но не могла сообразить, что это он такое сказал. Ноги подогнулись, и она свалилась на качающийся пол.

– Ведьмы? – произнесла она вслух. – Значит, я еще сплю. До этого мне снился сон, Лори, про тебя и отца Дамиона, и про старую Ану – можешь себе представить?

– Прошу прощения, Эйлия, – прозвучал из темноты голос Аны, – но это все наяву.

Эйлия резко повернулась:

– Ана – ты здесь? То есть – где это?

– Нас захватили в плен зимбурийцы.

– Зимбурийцы?

Снова зазвучал голос Лорелин:

– Ну конечно! Ты же потеряла сознание раньше, чем прибежали поселяне и приехал патриарх и…

По потолку застучали тяжелые сапоги, зазвучали крики. Комната покачнулась и закружилась, и раздался плеск и журчание воды о стены.

– Мы на корабле! – ахнула Эйлия.

– На зимбурийском галеоне. И, судя по звукам, – продолжал удивительно спокойный голос Аны, – мы уже плывем.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ: КАМЕНЬ НЕБЕС

11 «ДО КРАЯ СВЕТА»

Дамион привык к монотонному движению, которое поначалу выматывало душу. Даже спертый и зловонный воздух не вызывал более тошноты, и постоянное потрескивание и вздохи напряженного дерева не мешали заснуть. Иногда возникало ощущение, что ничего не было в жизни, кроме этой качки, сотрясающей судно до самого остова; и вся остальная жизнь казалась сном, который даже и не вспомнить. Сколько времени он уже пробыл в море? Не вечность, конечно, как это казалось, но наверняка уже много недель, не меньше месяца прошло, как впервые подняли паруса. И за все это время зимбурийский корабль ни разу не пристал к берегу.

Сейчас, проснувшись, Дамион снова увидел ту же мрачную обстановку, которая стала его миром. На зимбурийском корабле были каюты для офицеров, но никаких кубриков для солдат или матросов – как и для невольных пассажиров; было только вот это длинное открытое пространство вдоль всей нижней палубы, где обитали солдаты и матросы. Лошади и прочая живность стояли в стойлах на том же уровне, и их присутствие атмосферы не освежало. Все остальное место занимали бочки и ящики с припасами. Кое-кто подвешивал самодельные гамаки к бимсам, но в основном люди спали прямо на палубе, используя вместо подушек мешки, узлы или тряпье. Иллюминаторов на этом уровне не было, ночь неотличима была от дня, и

Дамион даже гадать не мог, в какой части Великого океана они сейчас могут быть. Хотя воздух вроде бы становился со временем прохладнее.

Значит, корабль идет к северу, в океаны, еще не освободившиеся от зимнего льда. Неподалеку должны лежать тощие земли, где худосочные леса сменяются пустошами и далее чистой белизной, на которой уже ничего не растет. В обнаруженных журналах погибших арктических экспедиций нашли записи: грустные истории о плавании среди изрезанных льдин, о поспешной выгрузке на ледяные поля с затертых кораблей, раздавленных, как орешки в мельничных жерновах. Страшной ценой заплатили эти люди за горькую истину: ничего нет на дальнем севере, кроме вечной и беспощадной зимы. А во всех рассказах Тринисия представала теплой и зеленой! Неужели им всем тоже предстоит погибнуть, как тем несчастным исследователям, в попытке выполнить дурацкое поручение? У зимбурийцев была морская карта, на которой, как они считали, показано расположение легендарного острова, и вел их приказ бога-царя и собственное безрассудное рвение. Несомненно, что они будут рваться и дальше того предела, где сдавались другие мореплаватели, пока, наконец, их суда не попадут в ледяные челюсти и не будут поглощены темной глубиной.

Дамион встал, с трудом сохраняя равновесие. Тюремщики давно уже не связывали ему ноги и даже не заботились ставить охрану. Куда он денется? Сейчас ему можно было ходить по нижней палубе, если держаться подальше от матросов. Почти все они были рабами: тела их носили знаки жестокого обращения – шрамы от кнутов, перебитые носы, сросшиеся вкривь и вкось. Многие были в железных ошейниках, на запястьях и лодыжках – все еще гноящиеся раны от кандалов. Почти у всех виднелись синяки и ушибы недавнего происхождения, явно полученные во время работы на верхних палубах. Они были такими же пленниками, как Дамион и женщины. Если бы даже разрешалось с ними говорить, все равно их языка он не знал. Однажды он попытался отдать свой дневной паек размоченных сухарей одному матросу, потому что его тогда тошнило от морской болезни. Тут же на них обоих обрушился охранник с кожаным бичом, вопя что-то на своем языке и хлеща обоих по плечам и спинам. Дамион сбежал и в ужасе смотрел, как свалился матрос, пытаясь закрыться от ударов, раздирающих и без того рваные лохмотья. Лишь когда жертва потеряла сознание, охранник прекратил избиение. У Дамиона потом тоже долго болели незаживающие шрамы от кнута, мешая спать и усугубляя тошноту. Сначала он приписал поведение охранника чистой злости, и только потом до него дошло, что офицеры, очевидно, опасаются мятежа многократно превосходящих их численно рабов.

Он мрачно размышлял над судьбой женщин и своей, о которых мало что знал с тех пор, как корабль вышел в море. И еще он волновался за своих друзей в Маурайнии. Как им объяснили его внезапное исчезновение, и объяснили ли вообще? Может быть, патриарх объявил, что Дамион и остальные сбежали, сопротивляясь аресту? Ему еще надо было объяснить исчезновение своих «обращенных», и так, чтобы самому выйти сухим из воды. Одно ясно: Каитан Атариэль ни за что не поверил бы выдвинутым против друга обвинениям. Колдовство! Он почти слышал презрительный смех Каитана. Но Каитан, конечно, ничего не мог сделать, да и никто не смог бы. Аббат и приор наверняка в тюрьме, а людей Аны нашли и покарали. «Никто никогда не узнает, что сталось со мной и с женщинами, – подумал он. – Наверное, все думают, что мы погибли. И это в любой момент может стать правдой».

Он искал способа отвлечься от этих тяжелых мыслей. Мохарец Йомар тоже оказался на этом корабле, но Дамион редко его видел. Йомар всегда, когда можно было, держался особняком. Может, предрассудки зимбурийцев не позволяли им допускать его в свое общество или сам Йомар этого общества не искал. Пока зимбурийские солдаты и моряки коротали время за игрой в кости и драками, мохарец держался сам по себе, отхлебывая из фляжки, которую всегда таскал в кармане. Он нашел себе темный угол где-то за бочками, недалеко от конюшен, и там предавался этим запоям. За бочками было темно, воняло гнилой соломой и навозом, и туда мало кто совался.

Чувствуя, что уже сто лет не говорил ни с одной живой душой, Дамион рискнул как-то пробраться к мохарцу и шепотом начать разговор. Насчет содержимого фляжки у священника сомнений не было: несколько глотков снимали обычную сдержанность Йомара, и язык у него развязывался. Очевидно, он совершал время от времени набеги на бочки с ромом. Иногда в этом раскованном состоянии он забывал понижать голос и гудел своим глубоким баритоном, к тревоге священника, но зимбурийцы не обращали на него внимания – им явно были знакомы припадки Йомара.

Общаясь с ним во время приступов разговорчивости, Дамион смог сложить воедино кусочки его прошлого, как фрагменты старой мозаики. И полная картина не была особо приятной. Йомар, несколько раз отказавшись назвать свой возраст, наконец, открыл, что не знает его. Отец его был высокопоставленный зимбуриец, рискнувший вступить в незаконную связь с мохарской женщиной. Узнав об этой непозволительной связи, разгневанные служители Валдура ворвались в его дом, когда Йомар еще не родился, отца арестовали, а злополучную мать с ребенком во чреве сунули в трудовой лагерь. Дамион слыхал страшные рассказы об этих учреждениях, о царящих там нищете и жестокости.

– И как же ты оттуда выбрался?

Глаза Йомара затуманились воспоминаниями.

– Когда я подрос, меня послали с рабочим отрядом строить дорогу через пустыню по велению царя Зедекара. Днем пекло, ночи холодны, как… как сердце зимбурийца. – Он оглянулся, явно надеясь, что его подслушали, но ни одного зимбурийца не было достаточно близко или ни один не понимал по-маурийски. – У нас даже палаток не было. Спали вповалку на земле, группами, чтобы безопасней было, и разводили костер для защиты, если было из чего. Дикие звери подходили в темноте прямо к лагерю. Иногда лев или леопард кого-нибудь утаскивали. Тогда мы слышали ночью крик, а потом, бывало, видели кровь на песке.

Однажды на мой лагерь напал лев и схватил моего соседа. Я на него бросился – а при мне было только большая кирка.

Наверное, я просто рехнулся. Следующее, что я помню – это как лев лежит у моих ног, а в черепе у него торчит кирка.

– Ты убил льва киркой? – спросил Дамион. Причем сразу поверил: от лишенного украшений рассказа исходил дух правды. – Вот это храбрость!

– Глупость, – уточнил мохарец, мрачнея. Хлебнул из фляжки. – Зимбурийцы об этом прослышали, и не успел я оглянуться, как попал в город – на царскую арену. Меня прозвали Мулатом и заставили драться со львами и шурканскими саблезубыми тиграми. С гладиаторами тоже. Я был для них трудной задачей – против меня бросали все, что у них было, чтобы убить. И не могли. Мулат каждый раз побеждал, – свирепо улыбнулся Йомар.

Дамион тоже улыбнулся:

– Ага! Я сразу догадался, что ты не в полную силу сражался со мной там, в Маурайнии. А скажи, как тебе удалось уйти с арены?

– Один генерал меня купил. Решил, что использует мою силу с толком.

В деле он оказался во время восстания против царя Зедекара. Ему повезло драться с войсками этого ненавистного монарха, и дрался он так, что если бы не цвет кожи, после победы Халазара его ждал бы высокий пост. Но вместо того его стали посылать соглядатаем в чужие страны – сначала в Шуркану, потом на архипелаги и в Маурайнию. Эта роль была ему ненавистна, и взялся он за нее лишь в надежде как-нибудь сбежать в чужой стране. Но его, как особо ценного раба, стерегли неусыпно. На многих заданиях его напарником был тот самый Медалар Хирон, настоящее имя которого было Зефрон Шеззек.

– Гад он, – буркнул Йомар. – Гнилая душа. Говорят, его мать была маурийкой, которую похитили пираты и продали зимбурийскому дворянину. Полукровок в Зимбуре не жалуют, вот он и прорывается наверх зубами и когтями. Сумел убедить генералов Халазара, что может быть хорошим лазутчиком, поскольку не похож на зимбурийца. Они согласились, и с тех пор без работы его не оставляют.

– Зачем тогда его послали на север? Там для лазутчика наверняка нет работы.

Йомар пожал плечами:

– Не знаю. Но Шеззек любую работу исполняет чуть-чуть лучше, чем надо. А Халазар любит, чтобы самые опасные его слуги были подальше от дома, не в руках его возможных соперников. – Наступило недолгое молчание, потом Йомар снова глянул на Дамиона. – Я в том переулке, на Яне, знал, что ты в мусорной куче. Больше тебе деваться было некуда. И мог сказать об этом зимбурийцам.

Дамион удивленно посмотрел на него:

– Отчего же не сказал?

– Никогда не помогаю им больше, чем приходится. Когда генерал Мазур меня купил, он сказал, что каждый раз, когда я его ослушаюсь, он будет убивать одного мохарского раба, и если я попытаюсь сбежать – тоже. Эта угроза сдерживала меня годами, я ему поверил. Мой народ считает меня предателем. Если я проезжаю мимо трудового лагеря, мне плюют вслед, и ничего я не мог бы объяснить. Я нашел маленькие способы бросать вызов зимбурийцам, но способы эти должны быть тайными.

Дамион вдруг понял.

– Когда ты узнал, что Лорелин убьют, тебе пришлось выбирать одну из двух жизней.

Йомар как следует приложился к фляжке и ничего не ответил. Дамион с растущим гневом отметил, что зимбурийцам, похоже, забавно было, что Йомара считают предателем, когда он на самом деле спасает жизнь своим соплеменникам. Как это должно было быть больно и как вывихнуло разум этого человека за многие годы! Если бы только судьба позволила ему остаться в Маурайнии, а не обрекла на это безнадежное путешествие! Тревога Дамиона за себя отступила, отогнанная мучительной тенью того Йомара, каким тот мог бы быть.

В это время три женщины сидели взаперти в кормовой каюте без окон. Из мебели в ней были только две дощатых койки с грязными матрасами, еще один матрас валялся прямо на полу. С потолка на цепи свисала масляная лампа. За наклонными стенами слышался рев и удары волн, сквозь закрытую дверь долетали вопли зимбурийцев. Три раза в день дверь открывали и женщин выпускали на нижнюю палубу, где им давали тот же паек, что и матросам: корабельные сухари, размоченные в бадье, иногда соленую рыбу или жилистое сушеное мясо. Для питья в каюту ставили небольшое ведерко. Иногда его наполняли, но реже, чем хотелось бы, и часто жажда сводила с ума.

Им дали и одежду – грубые балахоны, которые у зимбурийцев носили мужчины, потому что у двоих женщин были только те платья, в которых их схватили. Уже не особо чистые. Лорелин поделилась с подругами по плену содержимым своего узла, который ей оставили. Иногда давали для умывания ведро морской воды.