КИТАЙСКАЯ АГРИППИНА

(200 год до Р.Х.)

Стоящий на коленях гонец дрожал всем телом, уткнувшись лбом в песок садовой дорожки и не смея даже взглянуть на императрицу. А та не спешила с ответом. Сидя на мраморной скамье под сенью жасминовых кустов, она устремила отсутствующий взор на прозрачные волны реки Вэй, слегка поглаживая губами белую звездочку цветка.

Гонец едва дышал от страха и не смел поднять глаз на эту женщину с узким жестоким лицом, облаченную в расшитое золотом и драгоценными камнями шелковое платье. Под широкими рукавами императрица привычно прятала мозолистые ладони, настолько загрубевшие от тяжелой работы в молодости, что никакие ароматные масла и притирания не могли вернуть им прежние мягкость и белизну. Казалось, Люй забыла о вестнике, и несчастный благословлял ее молчание, которое дарило ему несколько лишних мгновений жизни: согласно обычаю, гонец с дурными вестями подлежал немедленной казни. А его вести были не просто плохими — великие боги, хуже их и быть ничего не могло!

Гонец словно бы вновь услышал свой собственный, сдавленный от ужаса голос:

— Великий император, возлюбленный Сын Неба, твой супруг и мой повелитель осажден в крепости Пинчен. Он повелел сказать тебе, о Божественная, что, если ты не вышлешь ему подмогу, дикие хон ну, эти презренные рабы и демоны степей, овладеют его священной особою!

Когда гонец умолк, ему показалось, будто он уже чувствует на своей шее холодную сталь сабли. Однако Люй не торопилась предать его смерти. Она не заплакала, не вскрикнула, не возопила, призывая Небо в свидетели столь ужасного несчастья. Просто молча выслушала новость, сидя на своей мраморной скамье и вдыхая аромат жасмина, а лицо оставалось непроницаемым. Так продолжалось целую вечность…

Наконец императрица опустила взгляд на выкрашенный пурпурной краской затылок распростертого на песке гонца.

— Ступай! — произнесла она спокойным голосом. — Ступай и жди моих распоряжений. Мне нужно посоветоваться с богами. Но далеко не уходи. Возможно, ты мне еще понадобишься.

Оглушенный гонец, не смея верить своему счастью, попятился и стремительно уполз на четвереньках. Он так страшился, что Люй передумает!

Императрица осталась одна. Своих женщин она отослала в начале беседы и не стала их подзывать. Они шушукались теперь возле зарослей бамбука, а Люй поднялась, ступила на плитки из красной глазури, которыми была выложена дорожка, и медленно пошла вдоль реки. Императрица улыбалась, и если бы испуганный гонец мог увидеть эту улыбку, он понял бы, отчего его не отдали палачу: для Люй известие об опасности, нависшей над мужем, вовсе не было такой уж дурной новостью! Напротив, это была милость Небес, ибо давала возможность как следует проучить супруга и уладить маленькое недоразумение, из-за которого император Лю Бан сильно повздорил с женой накануне своего похода к границам империи.

Все было просто: Лю Бан питал слабость к женскому полу, и однажды при нем стали расхваливать красоту девушки, принадлежавшей к высшей аристократии. Ее звали Мэй, и она была дочерью одного из самых могущественных вельмож. О ней говорили в таких восторженных тонах, что император потребовал прислать ее портрет и при этом воскликнул:

— Если она столь прекрасна, как рассказывают, я на ней женюсь!

У Люй тогда сжалось сердце, ибо она почувствовала ледяное дыхание разлуки. Разумеется, закон разрешал даже простым смертным — а уж тем более императору — иметь несколько жен, но слухи о красоте этой Мэй произвели слишком большое впечатление на Лю Бана, человека обычно весьма уравновешенного. Конечно, у него было много наложниц, однако до сих пор он ни разу не заговаривал о женитьбе. И Люй вознегодовала.

— У тебя есть супруга! — воскликнула она. — Это я! К чему тебе другая?

— Любой мужчина, у которого старая жена, имеет право заменить ее в постели молодой, — резонно ответил Лю Бан.

— Ты можешь взять сколько угодно наложниц! Пусть Мэй войдет в их число, но не тревожь ради нее богов!

— Она принадлежит к слишком знатному роду и не может быть наложницей наравне с кухарками и крестьянками. Если ее портрет придется мне по вкусу, я женюсь на ней!

К счастью, императору пришлось выступить в поход до того, как был доставлен пресловутый портрет. Дикие хон ну — на Западе их назовут «гуннами» — в очередной раз пересекли границу в 198 году до Рождества Христова, а Великая Стена, построенная по указу безжалостного императора Цинь Шихуанди ценой величайших мук, оказалась ни на что не годной и не смогла сдержать их натиск. На быстрых малорослых лошадках, вооруженные грозными луками, хон ну проникали повсюду, грабили и убивали, жгли деревни, поселки и города. Лю Бан выступил стремительно, доверив управление страной своей верной Люй, ибо хорошо знал ее мудрость и силу духа.

Вскоре после этого был доставлен портрет. Взглянув на него, Люй похолодела от ужаса. Девушка была даже красивее, чем о ней рассказывали. Ни один рожденный женщиною мужчина не смог бы устоять перед очарованием этого нежного лица, этих темных глаз, походивших на дикие сливы. Мэй словно бы воплощала собой самый совершенный тип китайской красоты, и императрица, проведя несколько трагических часов наедине с зеркалом из полированного серебра, вынуждена была признать, что, если муж хотя бы раз взглянет на эту юную обольстительницу, с Люй будет покончено навсегда. Ей останется только удалиться в какой-нибудь горный монастырь, облачившись в белые траурные одежды, дабы избежать худшей участи, поскольку дни ее может оборвать какая-нибудь хитроумная отрава.

С того ужасного мгновения Люй лихорадочно пыталась найти средство отвести от себя страшную угрозу. Гонец, сам того не подозревая, принес ей решение, которое она безуспешно искала в течение долгих ночей. Вот почему императрица не вскрикнула, не заплакала, не позвала палача. Вот почему она, неторопливо шествуя вдоль реки Вэй, улыбалась своим мыслям…

— Ты слишком долго был моим, — прошептала Люй, обращаясь к незримому Лю Бану, — и я тебя никому не отдам… даже если бы мне пришлось убить тебя собственными руками!

За тридцать лет до этих событий, когда Лю Бану и Люй было по двадцать, им казалось, что в жизни нет ничего лучшего, чем рисовые поля и бамбуковые хижины, оставленные им родителями. Оба они были молоды, сильны, по-деревенски красивы и, главное, крепко любили друг друга. Их поженили без всяких околичностей, в родной провинции Цзянсу, раскинувшейся вдоль огромной реки, чьи ласковые, а порой бурные волны определяли жизнь всех, кто жил на берегу.

Однако Лю Бан, хоть и был всего лишь неграмотным крестьянином, отличался умом, отвагой, жаждой власти и полным отсутствием совести. Он любил выпить и часто заглядывал в городские кабачки, куда сходились все новости. Там он и узнал в один прекрасный вечер, что началась смута и для предприимчивого человека открывается широкое поле деятельности. Лю Бан тогда засиделся допоздна у вдовы Ван, как обычно, много выпил и уснул, а наутро она сказала ему, будто во сне над головой его витал дракон.

— Это знак великой судьбы, — промолвила вдова Ван. — Ты далеко пойдешь, Лю Бан… но ты должен поменьше пить!

Лю Бан поверил пророчеству старухи и решился на осуществление грандиозного плана — завоевать для себя царство. В сущности, бесхозные царства буквально валялись под ногами после смерти Шихуанди — неукротимого императора, истинного китайского Цезаря, которому удалось собрать воедино обломки некогда могучей державы, распавшейся в слабых руках последних представителей династии Чу. Шихуанди держал Китай в железном кулаке, преследовал вольнодумцев и строил Великую Стену. Но вот он умер — и его абсолютная власть исчезла вместе с ним. Наследник оказался неспособным к правлению и через три года покончил с собой. В стране началась ужасающая анархия, и военные вожди вступили в ожесточенную схватку за провинции, предавая все вокруг огню и мечу.

Итак, Лю Бан решил расстаться с прежней деревенской жизнью и для начала поступил на службу в полицию своего округа. Работа была грязной, но предоставляла большие возможности. Однажды ему поручили доставить в город несколько десятков преступников, скованных цепями и шейными колодками. Он остановил свой жалкий отряд в рощице и произнес речь, приготовить которую не составляло большого труда: желают ли они непременно попасть в город, чтобы участвовать в собственной казни, или предпочитают уйти вместе с ним в горные пещеры, чтобы самим позаботиться о себе?

До этого момента перед осужденными стоял лишь один, не слишком радостный выбор — быть распиленными между двумя досками или заживо сваренными в кипящем масле. Поэтому они не колебались ни единой секунды и поклялись в вечной верности своему благодетелю. Слово свое они сдержали. Как говорил поэт, «Лю Бан окропил кровью свой барабан и выбрал красный цвет для своего штандарта…».

Он был умен, по-своему человечен и хорошо понимал нужды людей, поэтому армия его быстро росла, и в 208 году он уже владел небольшой провинцией Хань, которую взял под свое «покровительство». С этого момента он мог рассчитывать на то, что станет преемником китайского Цезаря.

Но между императорской короной и честолюбивым крестьянином находилась преграда, внушительная со всех точек зрения, — Сян Юй, владыка Сычуани, человек безумной отваги, но при этом жестокий, развратный и безмозглый. К несчастью, Сян Юй, хоть и был глупее мухи, умел драться. Когда Аю Бан завоевал императорскую провинцию Шэньси и обрел там многих сторонников, ему пришлось стремительно отступить под натиском превосходящих сил противника, опустошивших всю округу.

Это было бы еще полбеды, но Сян Юй захватил в плен отца Лю Бана и угрожал «сварить заживо» старика, если сын его не сдастся. Подобная угроза означала, что Сян Юй совершенно не понимал, с кем имеет дело, ибо Лю Бан прислал невозмутимый ответ: «Было время, когда Сян Юй был моим братом по оружию и мой отец стал его отцом. Если он и впрямь намерен сварить заживо нашего отца, пусть не забудет прислать мне чашечку бульона».

Надо сказать, что в самом начале войны будущие враги действительно объединились в борьбе с другими полководцами, однако подобное хладнокровие настолько поразило суеверного Сян Юя, что он приказал отпустить старика, даже не потребовав выкупа. Разумеется, Лю Бан был счастлив увидеть отца живым и невредимым, но желание поквитаться с Сян Юем за пережитый страх только возросло. Он напал на него со всей армией и вынудил отступить к реке Вэй. Проявив чудеса доблести, Сян Юй много раз прорывался сквозь вражеские ряды со своей кавалерией, убил собственной рукой одного из полководцев Лю Бана, но наконец был окружен и уже не мог сопротивляться, истекая кровью от десятка ран. Увидев Лю Бана, он вытащил кинжал и воскликнул:

— Я знаю, что ты назначил награду за мою голову! Так забирай ее!

С этими словами он перерезал себе горло. Что и говорить, этот Сян Юй был настоящим героем — жаль только, что мозгов у него совсем не было!

С тех пор у Лю Бана не осталось соперников. Императорская корона досталась ему вместе с провинцией Шэньси и прекрасным городом Чанань. Это произошло в 206 году. Люй стала императрицей, и не было пределов ее гордости, которая намного превзошла радость супруга, — сам основатель династии, казалось, вовсе не был удивлен своим невиданным восхождением на вершину власти.

Начало, впрочем, оказалось трудным: чтобы вознаградить тех, кто помог ему завладеть троном, Лю Бану пришлось даровать им обширные владения и притвориться, будто он хочет восстановить феодальное правление, разгромленное императором Шихуанди. Однако Лю Бан, как и подобает хитрому крестьянину, одной рукой давал, а другой забирал, используя малейший предлог, чтобы смещать этих провинциальных вельмож. Ему удалось полностью приручить знать: аристократы стали придворными и лишились реального веса. Но сколько же приходилось лавировать! Лю Бан считал, что достоин вознаграждения, и потому решил сделать восхитительную Мэй своей супругой…

На следующий день гонец снова отправился в путь. Радость от того, что ему оставили жизнь, успела несколько померкнуть: ведь его посылали не к императору, а во вражеский стан. Он должен был вручить предводителю хон ну пресловутый портрет вкупе с обещанием отдать ему прекрасную девушку, если будет снята осада с крепости, где находился Лю Бан. И несчастный гонец полагал, что варвар прикажет разрубить его на мелкие кусочки за столь дерзкое предложение — получить вместо императора девушку!

Однако Люй оказалась права: перед красотой Мэй мужчины не могли устоять. Ослепленный страстью гунн принял условия сделки и снял осаду с Пинчена в тот самый момент, когда к нему доставили китайскую принцессу. Поэты долго оплакивали потом «бедную китайскую горлицу», отданную на растерзание «дикому северному ястребу», но зато Лю Бан благополучно вернулся в свою столицу и свой дворец на берегу реки Вэй.

В день встречи мужа Люй пришлось призвать на помощь все свое мужество. Как отнесется Лю Бан к тому, что в лапы гунна отдали девушку, которую он намеревался заполучить сам? Но когда Люй, скрестив руки на груди, склонилась в униженном поклоне перед императором, тот наградил ее насмешливой улыбкой.

— Ты воистину моя жена! — сказал он. — Такая уловка вполне достойна меня! Ты сумела укротить грозных хон ну, которые вернулись в свои степи, и нам это не стоило ни единой капли крови!

В императорской семье на время воцарился мир, но, к несчастью, склонность Лю Бана к красивым девушкам ничуть не уменьшилась — с возрастом он все более тянулся к молодым. В один прекрасный день он влюбился в девушку из южных краев, которую евнухи доставили в его гарем. Ци не принадлежала к знатному роду, но она была так прекрасна собой, что дряхлеющий император воспылал к ней настоящей страстью. И через девять месяцев Ци родила сына, названного Жу И.

Люй поначалу не сильно беспокоилась, но затем растущее влияние Ци встревожило ее. Покои фаворитки были убраны роскошнее, чем у самой императрицы. Лю Бан дарил ей усыпанные драгоценностями наряды, а по случаю рождения первенца устроил такие торжества, что Люй переполошилась не на шутку и даже решилась признаться в своих страхах старинному другу Сяо Хо, одному из наиболее влиятельных министров.

— К чему весь этот блеск, все эти празднества? — спрашивала она. — Император ведет себя так, будто у него никогда не было сыновей. Разве он забыл, что я родила ему Лю Иня, который с каждым днем становится сильнее и умнее?

— Кто может предугадать прихоти человека, столь близкого к вечному сну, о Божественная? Великий император без ума от этой девчонки!

Министр старался не смотреть на Люй, было ясно, что он что-то недоговаривает. Однако императрица всегда добивалась своего. Увидев, что Сяо Хо либо не хочет, либо не может сказать больше, она призвала к себе старшего евнуха. Этот алчный и хитрый человек уже давно был ее союзником, что обошлось ей в немалую сумму денег.

— Что говорят в гареме? — спросила Люй. — Что говорят о Ци и ее младенце?

— Ничего особенного не говорят, о Божественная, но…

— Продолжай!

В ее руках, словно по мановению волшебной палочки, появился кошель с золотом, и лунообразное лицо старика-евнуха немедля осветилось улыбкой.

— Но сама Ци не помнит себя от радости. Она утверждает, что после смерти императора станет самой могущественной женщиной царства, ибо на троне будет сидеть ее сын!

— Ее сын?! Только Лю Инь может наследовать престол… и он уже мужчина! У других наложниц тоже рождались сыновья. Неужели император лишился рассудка?

— Влюбленный не имеет разума и живет одними чувствами. Ци уверена, что завладела душой великого императора. Он без ума от нее. Говорят, он дал ей клятву, что после его смерти царство перейдет к ее сыну.

— После его смерти…

Люй привыкла сохранять бесстрастное выражение лица, и старый евнух не догадался, какие мысли промелькнули у нее в голове. Она знала, что, если Лю Бан успеет возвести на трон ребенка Ци, ей не удастся выиграть войну, ибо воля покойного императора будет святой в глазах народа.

«Необходимо, чтобы он умер, не назначив преемника, — подумала она. — Тогда я смогу править страной, посадив на трон своего сына».

Эта неукротимая женщина всегда исполняла свои решения. Через несколько недель Лю Бан, который в жаркую и влажную погоду сильно страдал от старой раны, получил от врача чудодейственную мазь. На следующий день он умер, не успев оставить завещания. Это произошло 1 июня 195 года. Лю Инь стал императором под именем Хао Хой, но истинной владычицей Китая была отныне Люй, его мать. Поскольку молодой император, хоть и достиг зрелого возраста, отличался слабоумием и вялостью, Люй без всякого труда захватила власть в свои руки.

И первым ее деянием стала месть — невероятная по жестокости месть, жертвой которой оказалась бывшая фаворитка. Несчастную Ци отдали палачам и искалечили самым чудовищным образом. Ей отрубили руки и ноги, выкололи глаза, сожгли уши и отнесли на скотный двор, где «свинью в образе человека» кормили объедками и отбросами.

Ребенка Ци, разумеется, тоже устранили. Но Люй этого было мало. Она опасалась Лю Хоана — сына еще одной наложницы, — и этому юному принцу была уго-; тована страшная участь: на пиру перед ним поставили красивый кубок с отравленным вином. Однако молодой император, сын Люй, вдруг позавидовал сводному брату и протянул руку за напитком… Люй едва успела выхватить у него злополучный кубок, а Лю Хоан мгновенно все понял и поспешно скрылся из дворца. Задержать его не смогли.

Молодой император правил всего лишь семь лет. Он был слаб здоровьем… а Люй совсем не нравились некоторые его поступки — наподобие неожиданной выходки на пиру. Лю Инь внезапно скончался, оставив наследника мужского пола, который вскоре тоже стал угасать, невзирая на то, что был куда крепче отца. Через несколько недель мальчика похоронили.

Однако стране был нужен император. Сознавая это, Люй посадила на трон марионетку — правителя Чана-ня, принявшего имя Кон. Выбор оказался удачным: новый владыка совершенно не интересовался государственными делами, уделяя все свое внимание пирушкам и женщинам, которых ему поставляли в избытке, ибо этот дурачок отличался завидной пылкостью в любви.

У его страшной покровительницы руки были отныне развязаны. Никаких угрызений совести она никогда не испытывала и теперь наслаждалась властью. На все высокие посты в государстве она посадила людей из своего рода, поскольку только на них и могла положиться. Ей хотелось укрепить свое положение настолько, чтобы более не опасаться никаких неожиданностей.

Люй не учла только одного — свою старость. Ей было почти семьдесят лет, и ее некогда сильное тело разъедал ужасный недуг. Врачи прилагали все усилия, чтобы облегчить муки, из-за которых она порой выла по ночам, словно умирающая гиена, но императрице ничто не могло помочь. Вскоре болезнь ее усилилась настолько, что скрывать это стало уже невозможно, и многие из обиженных ею подняли голову. Некоторые вспомнили о молодом принце Лю Хоане — том самом юноше, которого Люй когда-то пыталась отравить и принудила к бегству. И вот однажды ночью в пограничную крепость, где скрывался Лю Хоан, прибыл гонец.

Лю Хоан был умен и не упустил единственный шанс, предоставленный ему судьбой. Он тайно вернулся в Чанань вместе с горсткой сторонников. Ночью они подошли к воротам дворца на берегу реки Вэй, где умирала старая императрица. Когда же вооруженные до зубов люди, бесшумно ступая в своих войлочных туфлях, прокрались по коридорам дворца к роскошным покоям Люй, они обнаружили, что уже поздно. Императрица лежала на золотом покрывале, вокруг курились благовония. Комната была полна ее родственников, стенания которых возвестили убийцам, что Люй окончила свое земное существование, отняв у них сладость мести.

Тогда, прямо у подножия императорского ложа, сторонники Лю Хоана умертвили всех родичей Люй, и комната покойной стала багровой от крови…

Однако всем кошмарам приходит конец. Лю Хоан стал императором под именем Хао Вэн. Великая династия Хань, основанная хитроумным крестьянином Лю Баном, наложила столь глубокий отпечаток на страну, что вплоть до самого конца императорского правления все владыки Китая почитали за честь носить титул «Сын Хань»…

ПРОСЛАВЛЕННАЯ КЛИЕНТКА ЛОКУСТЫ

(37 год после Р.Х.)

— У тебя сын! — вскричал вольноотпущенник, не зная, способен ли уразуметь хоть что-нибудь его вдребезги пьяный хозяин. — Великолепный мальчик, прямо пышет здоровьем! И весь в тебя!

Гней Домиций Агенобарб, слегка приподняв веки, устремил мутный взор на слугу. Его толстые губы скривились в гримасу, которую только при большом желании можно было бы принять за радостную улыбку.

— Весь в меня? — вяло повторил он. — Тем хуже для него!

Грек-вольноотпущенник слегка покраснел.

— Конечно, он похож и на мать…

— Еще хлеще! От Агриппины и меня может родиться только чудовище. Судя по твоим словам, так оно и случилось…

Агенобарбу удалось приподнять свое тучное тело ложа, на которое он рухнул сразу после пира. Одним глотком осушив кубок фалернского вина, он оперся на плечо слуги и, пошатываясь, встал. Грек, согнувшись под его тяжестью, пробормотал:

— Неужели ты не рад, господин?

Широкое лицо Агенобарба словно раскололось надвое. Лошадиное ржанье вырвалось из его оскаленного рта, белоснежные зубы еще более оттеняли медный цвет бороды и волос.

— Да нет, в каком-то смысле я рад. Ибо теперь я свободен! Род мой получил наследника, и я могу уехать подальше от шлюхи, которую взял себе в жены. Что ж, давай посмотрим на последнего из Агенобарбов. А потом, Поллион, мы вернемся в Сицилию!

Агриппина, отдыхавшая после родов в роскошно убранной комнате, смотрела, как за окном синие морские волны накатываются на песчаный берег Анция, и думала почти то же самое, что и ее нежный супруг. Долгожданный сын избавлял их от совместной жизни, превратившейся в сущий ад. В декабре исполнялось девять лет с того момента, когда она вышла замуж за Агенобарба, дабы делить с ним радости и муки — муки в особенности! Ей было тогда тринадцать, он был на тридцать лет старше и безумно влюбился в нее. В то время Агриппина, правнучка императора Августа, прозябала в нищете и была счастлива сочетаться браком с одним из самых богатых и знаменитых римлян. Агенобарб полностью оправдывал свое прозвище (по-латыни Агенобарб означает «медная борода») и на первый взгляд вполне годился для завоевания императорской власти. А в своем призвании Агриппина не сомневалась — она должна стать императрицей, поскольку создана для трона!

Надо сказать, через два года после свадьбы она была довольна мужем: Агенобарб начал хорошо, став консулом. Но он слишком любил попойки, девок, гладиаторов и потасовки в квартале Субурра, поэтому возлагать на него большие надежды было бы глупо. Разочаровавшись в муже, Агриппина решила показать ему, на что она способна, и постепенно превратилась в самую настоящую мегеру — деспотичную, злобную и желчную, что было почти невероятно для столь юного создания.

Друзья супружеской четы, ставшие свидетелями жутких сцен, которые она закатывала, поначалу боялись, как бы Агенобарб не придушил ее. Однако странное дело! Похоже, страх испытывал колосс-муж, а не его хрупкая жена. Конечно, он с самого начала благоговел перед императорской кровью, струившейся в жилах этой девчушки, но, кроме того, проникся уважением к ее характеру — еще более мерзкому, чем его собственный. Поэтому когда Агенобарба назначили проконсулом Сицилии, он вздохнул с облегчением: новая должность позволяла ему время от времени расставаться со своей молодой фурией. В Рим он теперь наведывался на короткий срок и целиком посвящал себя заветной мечте — произвести на свет наследника, дабы не угас древний род Агенобарбов.

— Клянусь всемогущим Юпитером, как только у меня будет сын, я исчезну навсегда! — восклицал рыжеволосый гигант. — Ни на секунду не останусь я с этой тварью!

И вот это свершилось. Войдя в комнату молодой жены, счастливый отец прежде всего направился к кормилице и младенцу — здоровому крепышу, который вопил во всю мочь своих легких, отчего Агенобарб преисполнился горделивой радостью.

— Отменный у него голос! Верно, Поллион? И волосы будут рыжими, сразу видно. Что ж, теперь все злые языки должны умолкнуть. Это действительно мой сын!

Затем он неохотно подошел к ложу Агриппины, которая следила за ним пристальным взглядом из-под полуприкрытых век, с легкой улыбкой на побледневших губах. Какое-то мгновение Агенобарб молча смотрел на нее, а потом произнес — так, словно каждое слово давалось ему с большим трудом:

— Благодарю тебя.

— Не за что! Я сделала это не ради твоего удовольствия. Мне сын нужен еще больше, чем тебе!

— И каковы твои планы?

— Он совершит то, что не сумел сделать ты. Это мой сын — и он будет императором.

— Гм… — пробормотал Агенобарб. — В таком случае мне жаль римлян. Но я их несчастий уже не увижу.

— С каких это пор ты стал таким кротким, Гней? Тогда скажи мне, отчего ты хочешь немедленно отправиться на Сицилию?

— По двум причинам, — очень серьезно ответил Агенобарб. — Во-первых, я сыт по горло тобой, Агриппина. Во-вторых, я склонен еще немного пожить! Береги себя.

Через час Гней Домиций Агенобарб навсегда покинул очаровательный приморский городок Анций. А новорожденному младенцу дали имя Нерон.

Когда два года спустя Агриппина узнала о смерти своего обожаемого супруга, она не смогла сдержать улыбку и у нее вырвался вздох облегчения. Наконец-то она обрела свободу! Свободу устроить свою жизнь так, как ей хотелось. Прошедшие два года были ужасными, и молодая женщина частенько думала, что Агенобарб правильно поступил, удалившись от нее на столь приличное расстояние. Великие боги, она могла не устоять перед искушением слегка укоротить эту слишком долгую жизнь!

Медленным и величавым шагом Агриппина приблизилась к громадному зеркалу из полированного серебра, в котором отражалась с головы до ног, и некоторое время с глубоким удовлетворением рассматривала себя. Высокая и белокурая, она походила на несколько тяжеловесную, но царственную статую Юноны. Нет, не зря ей всегда казалось, что эти безупречные точеные черты были созданы для императорской короны! И молодая женщина улыбнулась своему отражению.

Сейчас на троне восседал ее брат Калигула, юноша весьма странный — обольстительный и образованный, но с головой у него было явно не в порядке. Поначалу он правил вполне разумно и народ обожал его. Однако затем у него начали появляться всевозможные фантазии, принимавшие все более опасный характер, и Агриппина давно уже подумывала, что если с императором что-нибудь случится, никто не пожалеет о нем.

Калигула не любил женщин, отдав сердце юному Лепиду. И Агриппина, уверенная в силе собственной красоты, решила опробовать свои чары на фаворите Калигулы. Лепид имел доступ к молодому императору в любое время дня и ночи, следовательно, именно этому человеку было проще всего… нанести удар. Агриппина никогда не колебалась в выборе между честолюбивыми замыслами и родственными чувствами!

— Приведи ко мне Лепида, — приказала она своей служанке Мирре. — Скажи, что я хочу поговорить с ним сегодня же вечером… и без свидетелей.

Не пытаясь скрыть изумления и восторга, Лепид сидел на табурете и неотрывно глядел на Агриппину. Никогда еще он не видел ее так близко, ибо сестра императора обычно всячески демонстрировала ему свою холодность. И никогда еще она не казалась ему такой прекрасной! Полупрозрачная белоснежная стола подчеркивала безупречность ее золотистой кожи, великолепное колье с бирюзовыми камнями притягивало взор к стройной шее и округлым плечам. Она непривычно ласково улыбалась фавориту императора.

— Я не всегда была справедлива к тебе, Лепид, и ты имеешь право сердиться на меня. Но я считала тебя виновным в том, что император забыл о своем долге. Мне казалось, что ты даешь ему дурные советы…

— Делая это, я был бы просто безумцем, божественная Агриппина. Император ни с кем не советуется! Знаешь ли ты, что со вчерашнего дня он возненавидел лысых? Скоро все римляне с лысиной будут брошены на растерзание диким зверям.

— Все? Мой дядя Клавдий также?

— Надеюсь, Калигула не станет проливать собственную кровь. Однако кто знает… Но неужели ты думаешь, что я мог дать императору подобный совет?

— Истребить всех лысых, — задумчиво промолвила Агриппина. — Какая странная мысль! Это же настоящая резня…

— Странная мысль? Это еще мягко сказано. Самое ужасное, что император непредсказуем. А если завтра он возненавидит… ну, скажем, своих родных? Или ближайших друзей?

— Ты имеешь в виду себя или меня? Я уже думала об этом, Лепид, и именно поэтому попросила тебя прийти. Подойди ко мне поближе, нам нужно многое сказать друг другу!

Агриппина подвинулась, давая ему место на ложе, где полулежала, опираясь на локоть, и юноша робко присел рядом с ней. У него закружилась голова, когда в ноздри ему внезапно проник запах ее духов, и она улыбнулась, наслаждаясь его смятением. Пальцы ее нежно пробежались по руке юноши.

— Ты мне нравишься, Лепид… Ты мне всегда нравился, хоть я и делала вид, что не желаю смотреть на тебя. Видишь ли… скорее всего я просто ревновала тебя к брату.

— Ревновала? Ты так прекрасна, Агриппина! Какой мужчина не упадет к ногам твоим ради одной лишь улыбки?

Она прижалась к нему, чуть приоткрыв свои полные алые губы.

— А если я дам тебе больше, чем одну улыбку, Лепид? Чем бы ты отплатил мне за это?

Вскоре любовники стали сообщниками, ибо без труда поняли друг друга. Устранение Калигулы было благом для Рима, которому угрожала постоянная опасность, пока им правил этот безумный человек. Он дошел до того, что приказал воздать консульские почести своему коню, и это переполнило чашу всеобщего терпения. Если же Калигула умрет, кто знает, кому достанется корона?

Агриппина уверяла Лепида, что из него получится превосходный император. Надо было лишь заручиться поддержкой гвардии… и подмазать самых влиятельных сенаторов. Оставалось найти удобное средство для устранения Калигулы, но Агриппине оно было известно. У этого средства имелось имя — Локуста…

Всегда одетая в черное, Локуста выглядела так, словно у нее не было возраста.