Не в нем лично дело. Там ведь как закручивается? Намекают на то, что Греч раздает квартиры в виде взяток нужным людям. Поощряет, так сказать, инициативу, проявленную в нужном ему направлении. Самовольно распоряжается муниципальной собственностью. Вот в чем дело. Это уже совсем другая статья. Взятки, злоупотребление служебным положением - неизвестно, чего еще они туда пришьют. Хищение, скажем, государственной собственности в особо крупных размерах. Используя, опять же, служебное положение. Это все очень серьезно.
      - Более чем, - кивнул Лукин. - И тем не менее штаб должен работать.
      - Да, разумеется, я приму участие. Подозреваю, что я буду задействован по финансовой линии?
      - Да. В какой-то части.
      - А другие части куда предполагаете направить?
      Лукин снова аккуратно положил газету на стопку других, выровнял края, отодвинул всю пачку в сторону.
      - Скажите, Андрей Ильич... Если говорить откровенно, у вас есть уверенность в победе Греча на этих выборах? Точнее, какова, на ваш взгляд, вероятность его победы?
      Суханов задумался.
      - Я так вижу, - сказал он, помолчав с минуту. - Пятьдесят на пятьдесят.
      - И что это значит?
      - Это значит, что Греч может победить только в одном случае. Если на выборы придет максимальное количество избирателей. Нужен средний класс. Нужна творческая, скажем так, интеллигенция. Нужны технари. Хотя с технарями дело обстоит несколько хуже. Но тем не менее. Среди технической интеллигенции очень много здравомыслящих людей. А весь пролетариат, все пенсионеры, весь, так сказать, люмпенский контингент, если вообще явится к урнам, - все они будут против. За кого - не знаю. Кто им, условно выражаясь, пиво проставит, за того и проголосуют. Кроме того, нужна молодежь. Студенты. Молодые специалисты. Бизнесмены. То есть те, кому жизненно важна победа Греча. Жизненно. От этого зависит их будущее, их бизнес, их карьера, их заработок, в конце концов.
      - На первых выборах за Греча было подано семьдесят шесть процентов голосов, - напомнил Лукин.
      - Да. То была, что называется, чистая победа. А как его поддерживали в августе! Самый настоящий звездный час! Греч был среди победителей. Он стал народным кумиром. Такой энтузиазм... Такая поддержка народа... Это же что-то неслыханное и невиданное!
      Тогда Суханов провел в мэрии три ночи. И, конечно, три дня. Он не различал их: часы, дни, сутки - все слилось в единое целое, время причудливо меняло форму. "Момент истины, - думал тогда Суханов. - Вот так, наверное, и выглядит этот самый "момент истины"".
      Вполне вероятно, он был прав, и момент истины действительно наступил - по крайней мере, для тех, кто находился внутри здания мэрии в Городе и за стенами Белого дома в столице.
      Суханов был просто очарован Гречем. Как ему удалось разогнать совещание в военном штабе округа? Почему его не арестовали прямо там, когда он один один! - пришел в штаб и прервал заседание, запретил направлять в Город войска, вводить военное положение? Видимо, военные были просто потрясены его уверенностью и убежденностью в собственной правоте. Так ведут себя только тогда, когда за спиной стоит какая-то невероятная сила, когда человек знает, что на его стороне власть, закон, армия, народ, спецслужбы, Бог, черт и дьявол.
      В тот знаменательный день штабные пребывали в смятении. Не было у них полной уверенности в том, кто возьмет верх. Янаев ли будет командовать парадом или все это ненадолго, оставалось неясным. Замаячило, повисло в воздухе, оставшись до поры непроизнесенным, страшное слово "проверка". А вдруг все происходящее - лишь блеф, лишь выявление неблагонадежных, хитрый ход президента для окончательного утверждения своей власти и устранения сомнительных элементов?
      Страна затаилась. Казалось, никто не предпринимал никаких шагов, никто открыто не заявлял о безоговорочной поддержке - ни о поддержке таинственным образом изолированного Президента, ни о поддержке новоявленного и очень мрачного, хотя вроде бы не очень уверенного в себе Комитета, представители которого, дрожа руками и губами, излагали странно-размытые планы своих действий по спасению Родины.
      Взоры всех власть имущих были устремлены к Москве, где решалась судьба страны. Привыкшие к подчинению и выполнению чужих приказов, не научившиеся за годы перестройки брать на себя какую бы то ни было ответственность, местные начальники выжидали.
      На этом общем ступорном фоне фигура Греча разрушала все представления штабистов о субординации и для некоторых из них, кажется, была даже желанна Греч брал ответственность на себя, отдавал приказы, которые по своему статусу отдавать не мог, но их принимали к сведению и исполняли. Пусть не сразу, пусть не щелкая каблуками, пусть с оглядочкой, но исполняли. Исполнять приказ всегда легче, чем принимать решения самому.
      А Греч, как видели штабисты, был абсолютно уверен и в себе, и в своей позиции.
      "Он же только что из Москвы... Вероятно, знает, что делает... Не самоубийца же он - взрослый человек, образованный, депутат, в курсе событий..."
      Войска в Город не вошли.
      Ночью выяснилось, что в пригороде обнаружилась неизвестная танковая дивизия. Немедленно были высланы эмиссары, дабы любой ценой остановить ее движение, не пустить на улицы, не включить цепную реакцию среди военных - и танки тоже не вошли в Город. Посланцы Греча и он сам, разрываясь на части между беспрерывно звонящими телефонами, убедили военных остановиться.
      Беспрерывно печатались листовки, которые добровольцы выносили из здания мэрии и раздавали в толпе, окружившей здание. Ползли слухи, что среди этих добровольцев уже снуют переодетые спецназовцы, готовые по приказу из Москвы начать захват мэрии, но и к такому возможному повороту событий люди относились трезво и сознательно. Не было ни страха, ни каких бы ни было намеков на панику. Никто не покидал здания мэрии, напротив, люди прибывали и прибывали.
      Сколько раз мэр выступал с балкона второго этажа, Суханов не считал, мог только сказать, что много. Сутки были размыты, никто не хотел спать, биочасы человеческого организма замедлили свой ход. В другой ситуации трое суток без сна и отдыха сломали бы многих, тогда же, в те роковые и счастливые дни, люди не думали об усталости, отдыхе, сне. Вообще - меньше всего думали о себе.
      Суханов звонил в свой офис каждые полчаса. Ему постоянно казалось, что следующий звонок окажется последним - вдруг местные власти возьмут да арестуют всех сотрудников? Хотя на самом деле большинство его сотрудников были в мэрии или рядом с ней. В офисе Суханов оставил сторожей, военизированную охрану с полулегальными лицензиями на ношение оружия и несколько дежурных администраторов для поддержания связи с обезумевшими партнерами - те тоже названивали каждые пятнадцать минут и спрашивали, не прикрыли ли фирму Суханова.
      Закрытие конторы было чревато для партнеров серьезными финансовыми потерями, и они, конечно, беспокоились. Беспокоились о деньгах, что было для Суханова просто смешным. Что - деньги? Деньги всегда можно заработать, если у тебя есть голова на плечах, а главное - если за одно желание заработать деньги тебя не сажают в тюрьму.
      Павел Романович жестко надавил на руководство местного телевидения, и те прервали-таки бесконечную трансляцию ритуального "Лебединого озера". Под охраной вооруженных бойцов из "Города", как называлась тогда фирма Андрея Ильича, Греч вместе с Сухановым приехал в телецентр и выступил в прямом эфире с обращением к горожанам. Зачитав обращение президента, он призвал их на митинг, который решили провести на центральной площади.
      Суханов настоял на том, чтобы Греч полностью сменил свою охрану, про которую, как выяснилось, демократичный мэр не знал ровным счетом ничего кроме разве что имен молчаливых ребят, встречавших его у подъезда и сопровождавших до кабинета в мэрии. Он не вполне отчетливо представлял, из какого они ведомства, кто их непосредственный начальник и как они себя поведут во время путча. Поэтому, вняв просьбам Андрея Ильича, Греч вывел свою личную охрану за периметр мэрии и все три дня путча передвигался по зданию и по городу в сопровождении бойцов, получавших зарплату в фирме Суханова.
      Андрей Ильич потом долго думал, что бы сделал или сказал Греч, потрудись он выяснить у своего благодетеля, какие-такие люди его охраняют и есть ли у них разрешение на ношение оружия.
      Не до того было Гречу, и слава Богу. У мэра хватало забот в эти три дня, хватало других проблем, значительно, по мнению Суханова, более важных, чем отслеживание таких мелочей, как, например, откуда в мэрии взялись деньги на питание, листовки, транспорт и прочее.
      Суханов знал, откуда. Не знали этого его партнеры. Они не ведали, что вся долларовая и рублевая наличность была ранним утром вывезена из офиса в двух больших картонных коробках из-под телевизоров и переправлена в один из кабинетов мэрии.
      Ключи от этого кабинета имелись только у Суханова, перед запертой дверью сидели двое охранников с автоматами на коленях, а в самом кабинете, потея от ужаса, все трое суток просидел бухгалтер Суханова Борис Израилевич Манкин, шестидесятилетний тихий старичок, отсидевший при Брежневе пятнадцать лет за экономические преступления и взятый Сухановым на работу в качестве высочайшего профессионала бухгалтерского дела.
      Суханов был единственным, кто входил в кабинет. Манкин каждый раз вздрагивал от ужаса, и каждый раз Андрей Ильич выходил из этой неожиданной темницы (бухгалтер самолично задвинул окна шкафами, опасаясь то ли наблюдения с соседних крыш, то ли пули снайпера) с карманами, плотно набитыми пачками денег. Он же лично приносил Манкину еду, сигареты и напитки. Каждый раз, забирая деньги, Суханов оставлял бухгалтеру расписки в получении денежных сумм, Манкин прятал эти бумаги во внутренний карман пиджака с таким видом, словно каждая расписка автоматически добавляла к возможному сроку заключения еще несколько лет.
      Андрей Ильич прекрасно понимал, что взаимоотношения с местной бухгалтерией сильно усложнили бы обстановку в мэрии во время путча, и, плюнув, решил лично финансировать борьбу.
      "Потом сочтемся, - думал он. - А не сочтемся, так все равно - на благое дело денег не жалко. Вообще ничего не жалко, лишь бы продержаться, лишь бы победить".
      Они уже собирались ехать на митинг, когда Суханов столкнулся в коридоре с Беленьким.
      "Это еще что за номер?" Суханов изумленно воззрился на представителя мощной преступной группировки. Адвокат Беленький защищал интересы большой группы вымогателей, рэкетиров и квартирных "кидал", промышлявших в одном из "спальных" районов Города. Беленький был лицом вполне официальным, вхожим в государственные учреждения, но здесь-то что ему нужно? В такое время?!
      - Одну минуточку, Андрей Ильич, - Беленький тронул Суханова за плечо.
      - Да. В чем дело?
      - Меня просили вам передать...
      Беленький протянул Андрею Ильичу небольшой кейс с кодовыми замками.
      - Это вам поможет... От наших, так сказать... Для победы демократии...
      - Спасибо, нет необходимости, - сухо ответил Андрей Ильич, не прикасаясь к кейсу. - Передайте вашим, что я очень признателен, но мы как-нибудь сами... Справимся.
      Он повернулся и быстро зашагал по коридору, догоняя небольшую группу городских чиновников, возглавляемую Гречем.
      "Еще не хватало - у бандитов деньги брать... Потом не расхлебаешь. Знаю я эту братву... Нет уж, нет уж, не тот случай..."
      Встреча с Беленьким, впрочем, быстро забылась.
      Гудящая площадь... Толпа, скандирующая лозунги и приветствия... Мэр и его команда на трибуне, сколоченной за какие-нибудь два часа (конечно, на деньги Суханова)... Автобусы, журналисты, лозунги, плакаты, транспаранты, флаги...
      Это был триумф единения власти с народом. Лицо Греча сияло, мэр лучился какой-то сверхчеловеческой энергией, он кричал в микрофон, и ему вторили десятки тысяч горожан - "Фашизм не пройдет!", "Долой коммунистов и их преступных вождей!"
      Суханов стоял позади Греча. Он не произносил речей, не выкрикивал лозунгов. Он прислушивался к себе и ощущал, что испытывает теплую, белую зависть к этому одухотворенному, полному решимости, пылающему праведным негодованием человеку.
      Толпа в едином порыве вскидывала руки. Она приветствовала и поддерживала мэра-бунтаря, совершенно искренне присоединяясь к власти, которая вырвалась-таки из тисков коммунистической идеи, сделала шаг вперед, подняла голову и повернулась в сторону цивилизованного мира, публично отрекшись от дикого гибрида рабства и циничного феодализма, что культивировался в стране на протяжении семи с лишним десятилетий.
      Суханов разглядывал лица в толпе и мысленно прикидывал, во что обошлось ему это единение власти с народом, думал о том, что могло произойти, не окажись у него свободных денег. Или - что произошло бы (и это страшнее всего), окажись они в большом количестве у их с Гречем врагов. Деньги-то у врагов были, но они, по закоренелой коммунистической привычке, пожадничали, решили, как обычно, сделать ставку на один только страх. И на этот раз проиграли.
      Конечно, энтузиазм, жажда справедливости, стремление к свободе - это и только это вывело людей на площадь, заставило их строить баррикады вокруг мэрии, подвигло их стоять насмерть. Суханов слышал разговоры в толпе - люди говорили друг другу, что если на них пойдут в атаку и они хоть на секунду своими телами замедлят продвижение нападающих, то уже будут считать, что их земная миссия выполнена.
      Однако Суханов думал и о том, как развивались бы события, если бы, скажем, эмиссары, отправившиеся останавливать танковую колонную, не взяли с собой десять тысяч долларов. Вернулись-то они с победными улыбками на лицах, но, разумеется, без денег.
      Суханов верил своим людям и знал, что они, конечно же, не прикарманили эти деньги. И даже не спрашивал, куда, кому и за что они заплатили.
      - Андрей Ильич, все деньги ушли, - сказал ему Игорь, двадцатипятилетний программист, один из самых перспективных работников "Города" и в то же время весьма ушлый парень, обладающий талантом договариваться с мелкими чиновниками и мелкими начальниками. - Вам написать отчет?
      - Нет, не нужно, - ответил Суханов. - Я тебе верю. А меньше знаешь крепче спишь.
      - Да, - кивнул Игорь. - У меня вера в человечество тоже слегка пошатнулась. Началось все с ГАИ...
      - Не нужно, Игорь, не нужно, - замахал руками Суханов. - Я все могу домыслить. Все. Как говорится, задание выполнили - молодцы. Родина вас не забудет.
      Последнюю фразу Суханов произнес очень серьезно. Родина для него, как он сейчас с удивлением начал понимать, не была пустым звуком. Она была Родиной. За которую он и деньги был готов отдать, и дом, и работу, и время, и саму жизнь.
      - Это был звездный час, - повторил Суханов. - Сейчас ситуация в корне изменилась. В корне. К сожалению, популярность Павла Романовича в массах стремительно катится вниз. Быстрее, чем хотелось бы.
      - Причины вам известны? - спросил Лукин.
      - Конечно. Они ясны каждому здравомыслящему человеку. Причины, с одной стороны, - в русском менталитете. С другой - в жесткой конкурентной борьбе за власть. Противники у Павла Романовича достаточно сильны.
      - Слишком мягко сказано, - заметил Лукин. - А что вы такое сказали про русскую ментальность?
      - Я сказал не про ментальность. Я имел в виду особенности характера. С ментальностью отдельная песня. Я про патологическую тягу к чуду и короткую память. То есть им нужно все сразу. Много и сейчас. Постепенно и долго их не устраивает. Я знаю, о чем говорю. У нас ведь как? Если прибыль меньше ста процентов - никто и разговаривать не будет, какие бы выгодные и интересные предложения ты не выдвигал. Отсюда - все: и нищета, и цены в магазинах, и озлобленность. И преступность. От характера. Салтыков-Щедрин на этом себе литературный капитал сделал. Ведь украсть - по сути дела, и означает получить вот это самое искомое чудо. Не было ни гроша да вдруг алтын, как сказал Островский. Щеголял в ватнике зековском, клянчил у друзей на кружку пива, а назавтра - глядь, в бостоновом костюме, с поллитрой в кармане, угощает дружков сигаретами, вечером дерется в ресторане... Вот оно, настоящее чудо. Пошел, украл и гуляй, пока деньги не кончатся. Или пока не посадят. Это тоже в определенном смысле мужская романтика. У нас ведь народ, в массе своей, тюрьму воспринимает как нечто должное, как что-то вроде службы в армии. Мужик? Ну значит должен посидеть немного, иначе какой же это мужик... Прямо не говорят, но где-то в глубине, в подсознании это держится крепко. Помню, маленький был с каким же упоением мы во дворе пели под гитару: "Вдоль по тундре, по широкой да-а-ароге, где мчит курьерский "Воркута - Ленинград"! С детства эту блатную романтику впитывает народ, и она, сволочь, сидит внутри. А вытравить ее очень трудно... В некоторых, скажем, ее нет совсем, но это, как говорится, классово чуждые элементы, сомнительные типы, их могут уважать и приветствовать, но все равно будут обходить стороной. До конца им никогда не поверят, ибо они чужие. Совсем чужие. И никогда своими не станут. Потому как не сидели, не сидят, а если и сядут, то без всякого удовольствия. И книжки потом будут строчить о том, как в тюрьме права человека нарушаются. А это уж совсем не по-русски. Вот Греч - он как раз из таких, из чужаков. Понимаете, о чем я?
      - Мы отвлеклись, - сказал Лукин.
      - Нет, мы нисколько не отвлеклись. Все, что я говорю, имеет самое прямое отношение к предвыборной кампании. Я продолжаю тему чуда, с которым Греч, конечно, промахнулся. Если хочешь удерживать свою популярность на высоком уровне, нашему народу нужно дозированно выдавать маленькие такие чудеса, совсем крохотные, но постоянно. Скажем, какие-нибудь премии подкидывать, рублей по сто. Пустяк, а все равно чудо. Потому как ни за что. Просто так. От мэра... Он же, народ, это обожает. Почему наш президент на выборах с такой помпой победил? У него же рейтинг был перед началом кампании - четыре процента. Провал! С таким рейтингом нечего даже лезть в борьбу. А ведь победил! Почему? Потому что грамотно сработала команда, СМИ, имиджмейкеры. Все подключились и создали образ нашего русского рубахи-парня. Народ ему даже теннис простил, классово чуждый вид спорта. А чего же не простить, если президент, закончив игру, кладет ракетку с таким видом, будто после тенниса для игрока нет ничего лучше и приятней, чем двести грамм сорокаградусной! Будто вся беготня по корту в белых штанах - лишь прелюдия к главной части, к основному способу отдыха: баньке с пивом и беленькой из холодильничка. Или все эти пляски его, когда он гопака начинает выделывать - рукава закатает и ну себя по затылку хлопать, коленца откалывать! А что до чуда, то он сам по себе чудо. Стоит только вспомнить все его увольнения и назначения. Бац! - уволен! Хрясь! - назначен! Это тоже элементы чуда. Царской волею, мол, все могу... А Греч? Греч работает на перспективу, народ же этого понять не может и никогда не поймет. Какая, на хрен, перспектива, если ему сейчас хочется? Много и сразу! А постепенно... Кому это нужно? Человек смотрит - его сосед, который недавно без штанов ходил, пустые бутылки сдавал, глядь, купил машину, глядь, на Канары поехал, глядь, мобильный телефон у него пикает каждые пять минут. "А я чем хуже? А мне?.." Какая уж тут перспектива! Сейчас, немедленно, хоть трава не расти! Сейчас, немедленно и по возможности все сразу. А как получить все сразу? Вот возьмем, к примеру, проблему с цветными металлами...
      - Вы торговлю имеете в виду?
      - Да, торговлю. Теперь это так называется. Я, Сергей Сергеевич, бизнесмен, по сути дела, торгаш. Но я не могу понять, как это можно - железную дорогу разбирать, провода срезать, лифты гробить. И продавать детали, как цветметлом. И этим не диверсанты занимаются, не шпионы какие-нибудь, не бандиты даже. Наши, простите за выражение, граждане. Горожане, мать их так. Потому что им плевать и на перспективы, и на то, что без лифтов будут жить, и на то, что завтра электрички встанут. Пле-вать! - смачно повторил Суханов.
      Лукин смотрел теперь на Андрея Ильича с нескрываемым интересом.
      - Греч - какой-никакой, но созидатель. Он работает на время. Строит. А строить, Сергей Сергеевич, вы же понимаете, много сложнее, чем разрушать. И прибыль от разрушения гораздо более заметна и быстра, нежели чем от строительства. В строительство нужно, скажем, деньги вкладывать и надолго их замораживать. Ну сравнительно надолго. Только потом, когда все будет построено, заселено, запущено, начнет поступать прибыль. А разрушить? Ха! Это же прелесть что такое! Развалил дом, собрал трофеи, загнал их на рынке и пей, гуляй! Президент наш всю свою популярность, которая у него в свое время была и которая есть сейчас, заработал на разрушении. Страна - в развалинах. Коммунистическая партия - дым столбом. Конечно, партия разрушена как структура, а не как идеологическая платформа, только лишь как структура причем сделано все аккуратно, чтобы всегда можно было эту структуру восстановить, возродить, поставить на ноги. Что сейчас и делается. Все даже проще, чем можно было ожидать... Да. - Суханов хлопнул ладонями по коленям. Вы следите за моей мыслью? - спросил он Лукина.
      - Конечно. Я вас внимательно слушаю.
      - Это все, я подчеркиваю, имеет самое прямое отношение к нашей с вами проблеме.
      - На самом деле то, как вы сейчас сказали "нашей с вами проблеме", уже само по себе подводит черту под нашей сегодняшней беседой. То есть основная цель достигнута - ваше принципиальное согласие...
      - Да что вы, господи ты боже мой, в самом деле! - Суханов разгорячился не на шутку. - Что вы про "принципиальное согласие"! Ясно же, ясно, что я буду за Греча биться до последнего. Знаете, вот тогда, в мэрии, ну во время путча, я ведь всерьез думал о том, что значит для меня понятие "Родина" и готов ли я ради этого понятия пойти на смерть. Оказалось - готов. А ведь безглазая запросто могла размахаться там своей косой. Какой-нибудь... не скажу сумасшедший, скорее, наоборот - чересчур нормальный военачальник средней руки взял бы и отдал приказ своим молодцам заключить под стражу верхушку городского управления. Не из высоких соображений, а перестраховки ради. Причем в полном соответствии с субординацией - мятежники, мол, и все такое, как сейчас молодежь говорит. Ну и покрошили бы всех этих самостийных защитников демократии, да и нас заодно. Вы же в органах работали, скажите - если бы был приказ, покрошили бы? Какие-нибудь два взвода автоматчиков, а? Покрошили бы? Всю эту толпу у мэрии? Да? Нет? Два взвода?
      - Одного хватило бы, - ответил Лукин. - С хорошей подготовкой там делать было нечего.
      - Вот видите. Значит, был шанс. Так сказать, шанс умереть за Родину. Вот я и думал тогда - а что же такое эта самая Родина, ради которой меня вдруг вынесло из своего кресла в офисе и потащило в мэрию? Вместе со всеми деньгами. Кстати, чужими... За которые я потом отчитывался перед кредиторами... Годами баланс восстанавливал...
      - Да я в курсе.
      - Тем более, - не удивился Суханов. - Тем более должны понимать, что проблема передо мной стояла серьезная.
      - И что же вы надумали, Андрей Ильич?
      - Что надумал? Не знаю, право, поймете ли.
      - Да уж постараюсь, Андрей Ильич. Что же вы меня так...
      - Не обижайтесь, Сергей Сергеевич, я не в этом смысле. Просто на вербальном уровне это очень уж неуклюже получается. Я, вы знаете, человек неверующий, атеист, одним словом. Воспитание да образование как-то мешают признать существование этого... трудно найти подходящее слово... Существа. Однако есть что-то такое, чего словами не выразить, верно? Душа там или еще что... В общем, тогда, в мэрии, я осознал, что Родина моя - это Мечта. Мечта, которая сопровождала меня всю жизнь, росла со мной и была недосягаемой, как всякая большая, настоящая мечта. Мечта о справедливости. О равенстве, хотя это уже испоганенное, затасканное и смердящее слово, но тем не менее - о равенстве. По большому счету. О том, что рабство кончится - а кончиться оно может только, так сказать, снизу, его нельзя отменить указами и решениями ни пленума ЦК КПСС, ни самого господа Бога. Только когда люди сами поймут, что они рабы, и что они не хотят больше жить в рабстве, что они внутри себя перестали быть рабами, - тогда и сбудется моя Мечта. Вот эти три дня и были для меня воплощением этой самой Мечты. Я был счастлив. Мне все было нипочем, море по колено. Эйфория. И я совершенно серьезно думал, что за это можно жизнь отдать - не жалко. Вот она, моя Родина. То есть некая система ценностей, духовных и материальных, включающая в себя, к слову сказать, и язык, наш русский язык, умирающий совершенно... Что сейчас происходит с ним, а? Вы согласны?
      Лукин посмотрел на часы и поднял руку, останавливая монолог Суханова.
      - Одну минуту. - Он поднял телефонную трубку, набрал несколько цифр и произнес: - Таня! Позвони Колосову, скажи, что я переношу нашу встречу на завтра. С утра у меня в кабинете. Все. Я занят.
      Лукин повесил трубку и посмотрел на Суханова.
      - Продолжайте, пожалуйста. Извините. Дела...
      - Да я понимаю, ничего, - кивнул Суханов. - Так вот, - продолжил он. - Я не хочу ругать кого-то, обзывать дураками или быдлом...
      Суханов сделал паузу, выжидающе глядя на Лукина.
      - Продолжайте, продолжайте, - сказал тот.
      Суханов опустился было в кресло, но тут же снова вскочил и заходил по кабинету. Лукин продолжал неподвижно сидеть за столом.
      - Я считаю, что тот, кто считает своей родиной речушку возле хаты и березки вокруг, - несчастный и ограниченный человек.
      - С этим можно поспорить, - осторожно заметил Лукин.
      - Можно, - согласился Суханов. - Только нужно ли? Я же свое мнение высказываю и на абсолютную истину не претендую. Я же не ЦК КПСС, черт бы его подрал! Так вот, речушка и березки - причем речушка, уже сильно загаженная промышленными отходами, а березки, уже изрядно мутировавшие от той же промышленной дряни, - могут быть Родиной только в силу отсутствия у данного конкретного человека образования. Да, впрочем, господь с ним, с образованием! В силу отсутствия понимания того, что вообще в мире происходит и где он, этот человек, живет. Не говоря уже о том, кем он является. Березок этих и в Канаде, и в Америке, и в Европе - сколько хочешь. И там они растут в нормальных, экологически... не скажу чистых, но экологически приемлемых условиях. И речки там текут чистые, да с рыбой - с живой рыбой! И вовсе не в речках и березках дело, не это вовсе Родина. Чушь это собачья. Планета большая. На ней столько чудных мест - можно влюбиться мгновенно и всю жизнь помнить, и все время будет тянуть тебя куда-нибудь на юг Африки, или на острова, или на север Канады... И уж сколько я видел эмигрантов, да и вы, вероятно, тоже, - все эти так называемые простолюдины, чтобы не сказать худого слова, устраиваются за границей распрекрасно. Конечно, в меру своих понятий о прекрасном и о том, как, по их мнению, должен существовать "приличный" человек. И никто не кончает с собой, не мучается ночами от ностальгии, а если кто и мучается, то стоит приехать туристом в Москву, потолкаться на улицах, послушать мат в метро, попить воду из-под крана, поесть наше мороженое мясо - и через неделю можно уезжать обратно, всю ностальгию как рукой снимает. Причем снимает навсегда. Это я говорю о тех, у кого березки-сосенки служат символом Родины. У кого ничего другого ни в голове, ни в кармане, ни за душой никогда не было. Для них и в самом деле ничего не меняется. Только желудок полон да в карманах позвякивает - вот и вся история про Родину.
      Суханов остановился посреди кабинета.
      - А мучаются, спиваются от тоски или возвращаются обратно те, для кого Родина, как я сказал, - определенная и вполне конкретная система ценностей. Для кого она - язык. Для кого она - друзья, за которых болеешь и которым стараешься помочь. Помочь выжить в этих наших диких, совершенно варварских условиях. Те, для кого Родина - язык не на уровне супермаркета или отеля, а на уровне юмора. На уровне парадоксов. На уровне большой литературы, в которую можно погрузиться, нырнуть и плавать там неделями. Месяцами. Годами...
      - Некоторые всю жизнь проплавали, - вставил Лукин. - Да так там и остались...
      - Я сейчас не об этом! - категорически заявил Суханов. - Я о том, что Греч для меня - символ сохранения именно этой Родины. В моем понимании. И это для меня важно. Важнее всего. Я могу уехать в любой момент, у меня четыре паспорта. И все абсолютно легальные. А не уезжаю, потому что был тогда в мэрии, потому что приложил руку к тому, что сейчас происходит. И чувствую себя, как бы смешно это ни звучало, ответственным за все. Президент дестройер, - продолжил он после короткой паузы. - Разрушитель. И у него это прекрасно получается. История, кстати, еще помянет его, и помянет, я вас уверяю, добрым словом. Без этой стадии тотального разрушения всего и вся очень трудно было бы строить новое государство. А он - молодец. В смысле разрушения, конечно. Рукой махнет - партии нет. Другой махнет - Россия вдвое меньше стала... Богатырь. Дело, конечно, нужное и правильное. Только вот следом за ним, глядючи на то, что начальство творит, и весь народ бросился крушить что ни попадя. Все эти кооперативы перестроечные - тот же безудержный погром страны. Я как бизнесмен говорю. Все, ну девяносто девять процентов кооперативов были основаны на разворовывании того, что называется государственной собственностью. Пока не очухались власти - растащили на миллиарды долларов. О финансовой сфере тоже отдельный разговор. Там уж тащили так тащили, просто загляденье...
      - А сейчас что же? Перестали? - весело спросил Лукин.
      Он, кажется, если не развлекался, слушая Суханова, то, во всяком случае, получал видимое удовольствие.
      - Сейчас вы сами знаете, что происходит. А тогда вы, если я не ошибаюсь, за границей работали.
      - Да.
      - Так вот, значит вы в полной мере не можете представить себе финансовую картину это самой перестройки. Я тогда только начинал свою деятельность как бизнесмен, и то мне было страшно. Я же не собирался турецкими носками торговать, я сразу задумал производство. Поэтому и оказался довольно быстро наверху. Мне действительно страшно было. Я смотрел на масштабы хищений, и у меня волосы дыбом вставали. Я думал... Знаете, Сергей Сергеевич, я ведь всерьез думал, что если такими темпами будут тащить, то года через три все закончится. Просто кончатся деньги. Истощатся природные ресурсы... Ну те, что находятся в пределах досягаемости. Нужно будет новые изыскания проводить, новые месторождения открывать... Ан нет, оказалось, богата наша земля... Настолько богата, что до сих пор всем хватает.