Роскошь нечеловеческого общения

      Одно смущало Галину Сергеевну. В той бочке меда, что как-то сама собой прикатилась в их дом осенью, одна ложка дегтя все же была.
      "Толя, - говорила Галина мужу, - ты ведь сам всегда говорил, что политика - грязное дело. Всегда ругал их всех, и Греча в том числе".
      "Я Греча не ругал, - отвечал Журковский. - Я говорил, что раньше мы с ним виделись чаще, а теперь ему не до нас. Не до меня, то есть. Так это истинная правда. Я и сейчас то же самое скажу. Но это не значит, что я на него ругаюсь или обижен. Вовсе не обижен. Он занятой человек, у него большие дела".
      "Скажи, а у тебя нет ощущения, что Суханов взял тебя к себе только ради того, чтобы ты на Греча работал? Что ты им просто нужен? Что они тебя используют? Нет такого?"
      "Нет. Суханов набирает к себе в команду опытных людей. Я профессионал. Я ему подхожу по своему уровню. А меня устраивают условия работы, которые он мне предложил. Вот и все".
      "Все ли?.. А с Пашей ты в этом предвыборном штабе что, по зову сердца?"
      "Можно и так сказать. Почему нет? И вообще..."
      Муж всегда пытался замять эту тему. Его вечное "и вообще", после которого обязательно следовала многозначительная пауза, последнее время весьма сердило Галину. Но, с другой стороны, думала она, жаловаться грех. В семье появились деньги, жизнь налаживается, а то, что он в своем предвыборном штабе штаны просиживает, - его дело. Должна же у мужчины быть какая-то игрушка.
      Впрочем, новая жизнь не позволяла Галине Сергеевне долго размышлять о неприятных для нее сторонах деятельности Анатолия Карловича. Да и не были они, в общем, неприятными, просто тревожно было временами, и тревога эта исходила от неизвестности. Раньше что? Институт, лекции, зачеты, экзамены, ну слетает куда-нибудь на симпозиум, в командировку, и опять - утро, завтрак, Институт, вечер, сон. А теперь - в Институт ходит два раза в неделю, ночами сидит дома за компьютером, а целыми днями торчит в штабе Павла Романовича Греча, готовящегося к выборам на пост губернатора.
      "Ну и господь с ним, - думала Галина Сергеевна, успокаивая себя. - Ничего страшного, кажется, не происходит. Подумаешь, посидит с бумажками, посочиняет листовки... Что там еще делать, в этом штабе? Используют его, конечно. У них свой интерес - они, если Греча переизберут в губернаторы, свой куш получат, а Толя как был наемным работником, пешкой, в сущности, так этой пешкой и останется... А что делать? В таком возрасте перевоспитывать человека бесполезно. Характер давно сложился, точнее, отсутствие характера. Полное отсутствие. Другой поставил бы им такие условия, чтобы и себя, и детей, пусть не внуков, пусть хоть детей - обеспечить по гроб жизни. А Толя? Ну хорошо, получает он сейчас деньги. Но это ведь зарплата. Это не капитал, который может прикрыть в случае, не дай Бог, болезни или еще чего... Стоит ему перестать работать - деньги кончатся мгновенно. И снова нищета..."
      Анализируя собственные ощущения, Галина Сергеевна неожиданно поняла, что она не права в том, будто с приходом в дом какого-никакого достатка "снова" почувствовала себя свободной. Никогда она не была так свободна в материальном смысле, как теперь. Никогда.
      Студенческие годы, рубль, который выдавали ей мама или отец, практика, Институт, мизерные зарплаты, мизерные - до самого последнего времени, до сегодняшнего дня. Ничего не изменялось. Оплата труда как была смехотворной, так и осталась.
      Вечная боязнь не дотянуть до получки, постоянные долги (каждый месяц - "я у тебя перехвачу до аванса?"), толкотня в магазинах, не купишь ведь в первом попавшемся, цены везде разные, лучше сходить в тот, где подешевле, хотя он и подальше от дома, и народу там побольше..
      Жена профессора... С авоськами, сумками, набитыми неважнецкой картошкой, тяжелыми замороженными куриными окорочками - в лучшем случае...
      Правда, для гостей Галина Сергеевна всегда старалась. Появлялись на столе и икра, и хорошие закуски из "Черкизовского" - буженинка, холодное мясо нескольких видов, и горячее, и фрукты, и кофе с мороженым, и водка приличная, и даже вина настоящего несколько бутылок.
      Однако после гостей нужно было долго приходить в себя и заделывать, замазывать, залеплять дыры, пробитые в бюджете семьи очередным праздником, снова "перехватывать" у сослуживцев, у соседей, у знакомых.
      Никогда, ни во времена молодости, ни теперь, когда старость уже дышала в затылок и не замечать ее приближение становилось все сложнее и сложнее, Галина Сергеевна не была по-настоящему свободной от быта, ложащегося основной своей тяжестью на женщин, лишающего их собственно женственности, стирающего с лиц живые краски, сгибающего спины, иссушающего души.
      - Знаешь, Карина, я только теперь понимаю, как ужасно мы все жили, говорила Галина Сергеевна, сидя за накрытым к празднику столом. - Как ужасно... Это не жизнь была, конечно. Правда, крутились, бегали и не замечали всего этого ужаса. Но разве человек должен так жить?
      - Ну, слава Богу, и на вашей улице праздник наступил, - ответила Карина Назаровна.
      Галина Сергеевна передвинула на столе тарелки, чтобы освободить место для корзинки с хлебом.
      - Жаловаться ныне грех, конечно... Но все равно, Карина, мы - нищие... Даже сейчас. Вот Толя был в Америке, говорит, что там специалисты его уровня вообще за гранью добра и зла живут...
      - В каком смысле? - испуганно встрепенулась Карина Назаровна.
      - Я имею в виду, что зарабатывают больше... Раз в десять. Или даже раз в двадцать. И вообще - что это такое? Уважаемый человек, ученый, имеет работу, профессионал, друг, можно сказать, мэра города, помогает ему выборы проводить, а ни счета в банке, ничего... Человеку его уровня следует быть обеспеченным полностью... В его годы он уже должен быть в состоянии, коли захочет, бросить работу и жить в свое удовольствие. Нет, если, конечно, работа нравится, то пожалуйста, оставайся, но в принципе можно и на покой... Пожить по-человечески... По свету поездить.. А то мы ведь толком и не были нигде...
      - Ну да, Толя-то все время мотается, - вздохнула Карина Назаровна.
      - Мотается. То-то, что мотается. Ни минуты свободной нет. Он даже не успевает там погулять, посмотреть что-то... Ни в музей, никуда. И купить ничего не успевает.
      - Ай-яй-яй! - притворно заахала Карина Назаровна. - Да неужто и подарков никаких не привез? И из Америки?
      - Нет, конечно, привез... Серьги вот мне подарил..
      Галина Сергеевна покрутила головой, демонстрируя новые золотые серьги.
      - Ох, красота какая... Дорогие?
      - Не знаю, - кокетливо ответила Галина Сергеевна. - Толя не сказал...
      Она посмотрела на часы.
      - Где же он ходит? Уж в праздничный день мог бы пораньше придти! Работа, видите ли... Вот так, Карина, бьешься, как рыба об лед, а все без толку.
      - Ну Галочка, как же - без толку? Вон у вас как жизнь наладилась.
      - Перестань. Разве это наладилась? Это мы просто из нищеты вылезли. У нас ведь как? Если человек стал жить чуть-чуть... как бы это... ну как во всем мире люди живут, так его сразу едва ли не буржуем называют. Начинают завидовать. Нам, Карина, знаешь какие лица соседи делают, когда на лестнице встречают? Что ты! Будто мы бандиты какие-то. А всего-то - чуть-чуть начали зарабатывать... Чуть-чуть! По сравнению с теми, что зарабатывают другие, - это пыль, а не деньги.
      - Так другие-то воруют! А Анатолий Карлович честно трудится, - сказала Карина Назаровна. - Но все равно, Галочка, у вас теперь совсем другая жизнь.
      - Да, слава Богу... Слава Богу... Я просто на Толю моего молюсь. Хоть под старость все вроде налаживается...
      - Брось, Галочка, какая там старость! Ты еще женщина хоть куда!
      Звонок в дверь не дал Галине Сергеевне ответить.
      - Наконец-то! - Она вскочила и бросилась в прихожую. - Наконец-то, донесся до Карины Назаровны ее голос вместе с грохотом отпираемых замков. - А то скоро уже и полночь, а Германа... Господи! Это ты?!
      - Я-а-а. - Карина Назаровна безошибочно узнала голос Гоши Крюкова. Яволь! С Новым годом! С новым, как говорится, счастьем!
      Журковские не приглашали Гошу и не ждали его сегодня - последнее время злобствующий литератор куда-то исчез, и ни Анатолий Карлович, ни Галина не слышали о нем месяца два. Прежде он появлялся в их доме как минимум раз в неделю, а теперь - как отрезало. Его исчезновение совпало по времени с началом работы Анатолия Карловича в штабе Греча. Журковский связывал это с политическими взглядами писателя и с его чрезвычайно развившейся обидчивостью.
      - Вот, решил поздравить... Пустите в дом? А Карлыч где? Все погружен в большую политику? - громко вопрошал Крюков, грохоча снимаемой обувью.
      Через несколько секунд он явился в комнату собственной персоной. Вид персона имела такой, что Карина Назаровна тихонько ахнула.
      Прежде всего бросилось в глаза, что писатель был в галифе - грязных, с пятнами глины на коленях.
      "Где это он извозюкался? - подумала Карина Назаровна. - Зима ведь... Надо же, правду говорят - свинья грязи найдет!"
      Весь декабрь на улице стояли лютые, свирепые морозы, температура редко поднималась выше минус двадцати градусов, и горожане, отвыкшие от настоящих северных зим, глухо ворчали, кутаясь в китайские дутые пальто. Откуда же галифе в глине?
      Неожиданно Карина Назаровна почувствовала к Гоше едва ли не симпатию. Чем-то давно забытым, чем-то родным повеяло от вошедшего и дико озирающегося по сторонам писателя - и от его грязных нелепых штанов, и от толстых, домашней вязки, серые шерстяных носков, от зеленого свитера явно советского еще производства, от коричневого потертого пиджака. Писатель Крюков выглядел посланцем ушедшей эпохи, и ничто в его облике не говорило о том, что этот человек живет в эпоху экономических преобразований и свободного предпринимательства.
      - Здравствуйте, Гоша, - вымолвила Карина Назаровна с неопределенной интонацией, в которой слышались и робость, и теплота.
      - С Новым годом, Карина Назаровна, дорогая вы моя женщина! Красавица вы моя, дайте я вас поцелую, милая!
      Гоша был пьян, тут двух мнений не существовало. Но стадия опьянения его была еще самой первой, легкой, не отягощающей окружающих. Будучи в этой самой первой стадии, Крюков становился общительным и легким на язык - его шуточки, комплименты или едкие замечания носили вполне светский характер, и был Гоша в этой своей первой стадии иной раз даже более интересен, чем в абсолютно трезвом виде.
      - Я без приглашения, Галя, но думаю, это ничего? Старый друг, поди, не хуже татарина, а? Карина Назаровна, что скажете?
      - Да ладно уж, не прибедняйся, - донесся из прихожей голос хозяйки. Садись к столу, раз пришел...
      Галина и Крюков давно уже взяли за правило общаться в этакой наигранно-грубоватой манере.
      - Да, пришел, не гнать же меня с порога... Тем более - праздник. Дозвольте бедному пролетарию к вашему буржуйскому столу... Я уж как-нибудь.. С краешку посижу...
      - Да ладно тебе, кончай придуриваться. - Галина Сергеевна вошла в комнату. - Ну и вид у тебя... Ты что, совсем обнищал, Крюков?
      - Я? Нет. Напротив. Зарабатываю честным трудом. Благосостояние мое растет. Иду, так сказать, в ногу с политикой наших учителей и отцов. Строю свой маленький буржуазный мирок. А вы, я вижу, уже почти построили? - Он оглядел стол, окинул взглядом комнату. - Смотрю, обновы у вас появились. Да, строительство идет не под дням, а по часам.
      Крюков встал со стула, подошел к телевизору, недавно приобретенному Журковским. Телевизор был огромен и занимал ровно столько же места, сколько сервант с посудой, который пришлось переместить в комнату сына. Владимир, поселившись у супруги, оставил свою "детскую" в полном запустении и вообще в родной дом наведывался редко. Теперь "детская" стала походить на склад старых, отслуживших свое вещей - старый телевизор "Витязь", тот самый сервант, на месте которого теперь расположился домашний кинотеатр, два мягких кресла с затертой до черноты обивкой на подлокотниках, обшарпанные книжные полки и многое другое из того, что постепенно, стараниями Галины, замещалось новыми, современными предметами обстановки.
      - Ишь ты, - покрутил головой Крюков, рассматривая телесистему. - И что, тарелка есть, что ли?
      - Есть, есть, - подтвердила Галина Сергеевна. - Ну что, господа, пора старый год провожать. Гоша, давай поухаживай за дамами.
      - Разве вы больше никого не ждете? - спросил Крюков, отвинчивая водочную пробку.
      - Как это так?! - Карина Назаровна даже замахала руками. - Анатолий Карлович вот с минуты на минуту...
      - А почему же он задерживается? Заработался? - ехидно спросил Крюков.
      - Да ты не язви. Сам-то... Не могу просто! - Галина Сергеевна встала за спиной сидящего у стола Крюкова. - Гоша! Что с тобой происходит? Где ты был?
      - На службе, - важно ответил писатель.
      - И где ты теперь служишь?
      - На кладбище. - Гоша уже разливал водку по рюмкам. - Ну что, проводим старый?
      - На каком еще кладбище?
      Галина Сергеевна обошла вокруг стола и устроилась на стуле напротив Крюкова.
      - Как - на каком? На Поляковском, - солидно ответил Крюков со значением в голосе. - На Поляковском, - повторил он, поднимая рюмку. - Ну что, провожаем или нет?
      Дамы растерянно чокнулись с писателем и выпили.
      - Как же ты?.. Кем же ты? - спросила Галина Сергеевна, запив водку глотком персикового сока.
      - Хорошие писатели везде нужны, - строго сказал Крюков.
      - Перестань кривляться, Гоша, - улыбнулась Галина Сергеевна. - Что ты там делаешь, расскажи.
      - Что-что... Сторожу могилки.
      - Хорошая работа, - Журковская покачала головой.
      - Не хуже других. У нас всякий труд почетен. А то воруют, знаете ли... Наш народ бизнес понимает туго. Цветной металл уносят со страшной силой. Оградки, фрагменты памятников - буковки всякие, звездочки, крестики... Все тащат. Приходит человек на могилку мамы, скажем, или папы, а от могилки один холмик остался. Если остался... Весь металл - тю-тю... Скамеечки даже уносят. Для дачи там или еще куда...
      Гоша налил по второй.
      - Ну где же ваш муж, Галя? Так ведь и пробегает все торжество. Меж тем народная мудрость гласит - как Новый год встретишь, так его и проведешь.
      Галина Сергеевна почувствовала нарастающее раздражение. В самом деле - без четверти полночь, а Толя не появился, даже не позвонил, чтобы объяснить, предупредить...
      - Что делать, - вздохнула Журковская. - В каждой работе свои плюсы и свои минусы... Давайте выпьем... За все хорошее, что было в этом году...
      - А у меня ни хрена хорошего в этом году не было.
      - Что вы, Гоша, что вы! Как можно так говорить? Когда провожаешь старый год, нужно все хорошее вспоминать, не может так быть, чтобы ничего хорошего... - зачастила Карина Назаровна. - Так не бывает. Это не дело, Гошенька, не дело...
      - Дело! - отрезал Крюков. - Чего тут разводить бодягу. За Новый выпьем, конечно, с более оптимистическим настроем, а за старый я могу пить только с радостью, что он наконец закончился. Пройдет зима, будет весна, будет тепло... Вот за что нужно пить. А все остальное... - Гоша досадливо махнул рукой.
      - Крюков, если будешь портить нам праздник, я обижусь, - сказала Галина Сергеевна.
      - Да ладно... Извини уж, Галя... Просто у меня действительно полная тоска была в этом году. Нечего вспомнить... Вернее, есть что, но лучше бы не вспоминать.
      - Пил бы ты поменьше, - сказала Журковская. - И все было бы по-другому.
      - Да? - Крюков с интересом взглянул на хозяйку.
      - Да, - подтвердила она. - Именно так. В этом твоя главная проблема.
      - Нет, Галя, ты ошибаешься. Моя проблема в другом. Ну да ладно. Не будем. Не будем омрачать вечер.
      - Ночь, - поправила Карина Назаровна. - Ночь уже. Сейчас куранты будут бить... Галя, сделай звук побольше... Давайте быстренько... За старый...
      Карина Назаровна, перехватив инициативу, чокнулась с Галиной Сергеевной и писателем, быстро опрокинула в рот рюмку и потянулась к блюду с маринованными огурчиками.
      На экране телевизора появилось лицо президента. Крюков, увидев его, сморщился.
      - Не кривляйся, - наставительно произнесла Журковская. - Давай, шампанское быстро открывай. Все уже, время...
      Крюков ухватился пальцами за горлышко бутылки (Галина Сергеевна отметила, что ногти писатель, видимо, давно не стрижет и не чистит - черные полосы грязи особенно контрастировали с блестящей фольгой), крутанул, потянул, и пробка выскочила, издав легкий хлопок.
      - Россияне! - сказал с экрана президент.
      Крюков прикрыл глаза, и на лице его снова появилась гримаса отвращения.
      - Россияне! - повторил президент. - Я... - Он сделал свою обычную паузу.
      В этот момент в дверь начали звонить.
      - Слава Богу! - воскликнула Галина Сергеевна и, поставив на стол бокал, бросилась открывать. Звонки не прекращались, пока она бежала в прихожую, пока гремела цепочками и замками.
      - Ишь ты, забаррикадировались, - пробормотал Крюков, с ненавистью продолжая вглядываться в лицо президента.
      - Я хочу... - словно перевалив через невидимое препятствие, продолжил глава государства.
      Из прихожей донеслись крики, ахи, охи и мужские голоса, среди которых выделялись тенор Журковского и еще один, очень знакомый.
      - Я хочу поздравить вас, дорогие мои... - говорил президент.
      Крюков повернул голову и увидел, что в гостиную из коридора валит целая толпа.
      Первой вошла Галина Сергеевна, затем в дверь одновременно протиснулись ее муж и господин Суханов, за ними - двое молодых людей, держащих в руках большие картонные коробки, потом в комнату ступил мэр города Павел Романович Греч, следом - его жена Наталья Георгиевна Островская, звезда отечественной эстрады Вячеслав Люсин и еще двое парней в кожаных куртках, которые они не посчитали нужным снять.
      Лица прибывших были мрачны и сосредоточенны.
      - С Новым годом, дорогие мои! - сказал президент.
      Журковский схватил пульт дистанционного управления и выключил телевизор.
      Глядя в потухшие глаза профессора, Крюков понял, что случилось что-то очень нехорошее.
      Суханов молча подошел к столу, взял бутылку "Абсолюта", плеснул из нее в фужер и быстро выпил.
      - Ну, рассаживайтесь, гости дорогие... - заговорила Галина Сергеевна, поглядывая на мужа.
      - Да, прошу, что называется, к столу, - сказал он. - Паша, давайте, давайте... Новый год, однако... Который час? Ах, да...
      Суханов снова налил, выпил и, повернувшись к мэру, сказал:
      - Я поехал, Паша.
      - Куда?
      - Как это - "куда"? Разбираться.
      - Может, не стоит? - Павел Романович взял его за рукав. - Подожди... С кем там разбираться? Что это даст?
      - Даст. Я сейчас все выясню. Ребята!
      Он кивнул парням, замершим у дверей с коробками в руках.
      - Ребята, быстро за мной!
      Парни аккуратно поставили коробки на пол и вышли из комнаты.
      - Ты вернешься? - спросил Журковский.
      - Не знаю, - сказал Андрей Ильич. - Не знаю. Буду звонить, держать вас в курсе. Все, пока.
      Он уже вышел было в коридор, но, повернувшись, посмотрел на всю компанию, продолжавшую стоять вокруг стола, и бросил:
      - С Новым годом. С новым счастьем!
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      БИЗНЕСМЕН
      Глава 1
      Сегодня я не буду вас ни о чем спрашивать, - сказал следователь.
      Бекетов печально вздохнул. Не будет спрашивать - значит, какую-то гадость приготовил ему этот молодой человек с прилизанными волосами.
      - Да, не буду. Просто расскажу кое-что. Вам это покажется интересным.
      Бекетов всячески избегал смотреть молодому человеку в глаза. Очень уж честными были эти глаза, очень уж душевно говорил молодой следователь. Не обмануться бы, не дать слабину... Пусть этот голос звучит где-то там, вне его, Бекетова, сознания. Как это называется? А, ну конечно, - даю установку... Вот этой установке и будет следовать Гавриил Семенович Бекетов и ни на шаг от нее не отступит. Слишком глубоко можно увязнуть, стоит только начать давать показания. Слишком далеко тянутся ниточки. Интересы слишком больших людей затрагивает эта паутина неформальных отношений, сплетенная бог знает когда, задолго до Бекетова.
      Гавриил Семенович пришел в горком партии в 1979 году, и его сразу бросили на решение жилищных проблем населения, на удовлетворение его назревших, а главное, черт бы это население подрал, растущих потребностей.
      Потребности мало-помалу удовлетворялись, и всем, ну почти всем, было хорошо. Гавриил Семенович прошел хорошую комсомольскую школу и знал, как нужно работать с населением. Особенно на таком ответственном посту как тот, который ему доверила партия. Такой пост не доверят кому попало. Чтобы "сесть" на жилплощадь, нужно себя проявить. Доказать, что ты свой, что с тобой можно иметь дело и что интересы партии для тебя превыше всего. А партия - это совершенно конкретные люди. Значит, интересы этих конкретных людей и нужно блюсти в первую очередь. Да в какую там первую! Превыше всего они должны стоять, вне всяких очередей, вне сомнений и раздумий. Сказано - должно быть исполнено, а как - это уже твоя задача, твоя работа, поставили тебя на ответственный пост - значит, шевели мозгами, крутись, решай, из кожи выскочи, а результат должен быть. И не какой-нибудь, а тот, который устраивает партию. В лице ее конкретных представителей.
      Как хорошо тогда было, какая была ясность в отношениях, каждый знал свое место, не существовало в обиходе этого отвратительного, иноземного слова "коррупция" которое теперь лепят куда попало по любому случаю. И взяточников не было. Ну то есть, конечно, были, но Гавриил Семенович и все, с кем он работал, общался, дружил даже, все они относились к этим ловчилам с брезгливым презрением, а то и с долей юмора. От понятия "взяточник" веяло чем-то карикатурным, крокодильско-фельетонным. Нет, Гавриил Семенович никогда не имел дела ни со взятками, ни с теми, кто их раздавал или брал. В те годы. В те счастливые годы, столь отличные от проклятых теперешних, столь отличные от этой адовой эпохи, которую открыл самый ненавистный Гавриилу Семеновичу плешивый человечек с сатанинской отметиной на высоком, блестящем лбу.
      Это он принес с собой анархию. Это он позволил всякому быдлу пролезть наверх и начать - "нАчать"! - шуровать по-своему, ломать десятилетиями отлаженную систему, работавшую прежде как хорошие часы, как те самые часы, которые это быдло теперь выставляло напоказ, обнажая запястья, не стесняясь, не боясь, что их спросят - а откуда, братец, у тебя денежки на такие часики, а ну-ка, товарищ дорогой, расскажите нам, сколько вы зарабатываете в месяц?..
      Так ведь они и скажут, и язык не отсохнет цифры называть, цифры, от которых у Бекетова стыла кровь в жилах, на лбу выступали капельки пота, начинали дрожать руки и грудь распирала едкая, словно желчь, ненависть.
      Как тогда было хорошо! Казалось, это будет продолжаться вечно. И, конечно, никаких взяток. Гавриил Семенович считал себя вполне честным человеком. Просто он умел жить, то есть понимал свое место в Системе, трезво оценивал свои возможности и соизмерял их с желаниями. Зачем взятки, если и так можно существовать совершенно безбедно? Государство - настоящее государство, не эта клоунада, которую сейчас называют "демократической Россией", а истинное, единственно правильное и справедливое - Союз! - заботилось о тех, кто верно ему служил.
      Квартирный вопрос Бекетова был решен легко и просто - в порядке общей очереди, что подтверждали соответствующие бумаги. В порядке общей очереди решали свои проблемы и все те, кто принадлежал к числу Посвященных, к числу Достойных, к числу Поистине Нуждающихся.
      Очередь - священная корова Системы - снимала все вопросы. Бекетов лишь занимался регулированием этого социального образования, тоже очень правильного и чрезвычайно справедливого, не замершего, не закостеневшего в какой-то одной форме, а чрезвычайно гибкого, меняющегося в соответствии с веяниями времени, отвечающего на малейшие изменения политической или экономической ситуации. Бекетов не знал более совершенного социального организма, чем Очередь.
      Человек, стоящий в Очереди, имел возможность приблизиться к желанной цели вне всякой зависимости от того, на каком физическом расстоянии он от нее находился. Физическая форма Очереди, ее внешний вид мало что говорили о сути этого организма. А суть заключалась в том, что человек, стоящий в Очереди, за чем бы она не выстраивалась, - за колбасой, черной икрой, авиабилетами, машинами или квартирами, - прежде всего должен был посмотреть на себя и прикинуть, достоин он продвижения вперед или нет.
      Бекетов считал, что это было справедливо. Если человек не заботится о самом себе, не пытается организовать свою жизнь подобающим образом, чтобы достичь уважения, веса в обществе и, конечно же, семейного благополучия, то есть если он наплевательски относится к себе, - достоин ли он заботы со стороны государства? Вряд ли. Государство будет тратить деньги, время и силы, чтобы сделать этому человеку что-то хорошее, а он все равно либо разбазарит все это, либо просто пропьет и уж, во всяком случае, не поймет, что о нем заботятся. Точно так же он не поймет смысла происходящего, если для него вообще ничего не делать. Ну и пусть себе стоит в "хвосте", ждет у моря погоды.
      Так Гавриил Семенович относился к обычным "очередникам", простым гражданам, из которых на девяносто девять процентов и состояла та самая великая Очередь.
      А вот если кто-то решил проявить инициативу, причем разумную, ибо дикая инициатива наказуема в первую очередь, если кто-то взглянул на свою жизнь повнимательнее и начал ее приводить в порядок, подстраивать под Систему, если кто-то стремится стать для этой Системы полезным - тогда и внимание к нему со стороны государства совсем другое.
      Тогда можно и в Очереди его передвинуть вперед на несколько человек, на несколько месяцев или даже лет. А можно просто перевести его в другую Очередь, так что он и сам того не заметит, а глядь - оказывается, он стоит уже совсем у другого окошка, где раздают совсем другие блага. Нужно только правильно себя вести. Заниматься общественной работой. Двигаться по комсомольской линии, например. Или по профсоюзной. По партийной - это уже высший пилотаж.
      Правильный подход к распределению - вот источник благосостояния. И никаких тебе взяток, никакого криминала. Да и слово-то такое - "криминал" применительно к своей работе Гавриил Семенович услышал впервые лишь после прихода к власти Горбачева.
      И началось. Стройная схема взаимоотношений затрещала по всем швам. Правда, одно хорошо - люди, заведующие всеобщим распределением, остались все те же. Не демократов же нечесаных туда пускать! Они вмиг все развалят, и распределять уже будет нечего. Перестанут строить новые дома и ремонтировать старые, перепутают все списки, которые составлялись годами и постоянно менялись - ведь фамилии "очередников" едва ли не ежемесячно переносились из одного списка в другой, и всю структуру Очереди знали только высочайшие профессионалы своего дела, к каковым относился, в частности, и Бекетов.
      Схема работает, только если соблюдать правила. То есть если полностью исключить такое понятие, как равноправие, оставив его для газетных статей, а блага распределять согласно партийным и общественным заслугам каждого отдельно взятого гражданина.
      Вот эти правила и были попраны в первую очередь. Новая власть хотела изменить все - даже саму Коммунистическую партию начали поливать грязью.
      Ну и пусть их, посмеивались в аппарате Города. Пусть их, Значит, так надо. Пусть замутят как следует, а в мутной воде привольней будет жить, легче распределять блага, да и себя не забудем, под шумок можно очень даже неплохо продвинуться в Очереди - из двухкомнатного кооператива, скажем, в новостройке быстренько перебраться в пятикомнатную в центре. И - никто, ничего, никому... Тишь, гладь и божья благодать. Чем мутнее, тем спокойнее. А партия... партия никуда не денется. Партия свое дело знает туго.
      Бекетов, однако, чувствовал тревогу. Он хорошо усвоил основной принцип, гарантировавший его благополучие и спокойную жизнь на протяжении многих лет, принцип первенства общественного перед личным. Не нужно стремиться хапнуть лично для себя, это не умно, а в большинстве случаев даже опасно. И уж точно почти всегда связано с нарушением закона.
      Законы в России - вещь очень специфическая. И то, нарушил ты закон или нет, зависит вовсе не от буквы, прописанной в кодексе, а от личного мнения того, кто хочет тебя наказать, от его прочтения этого закона.
      Бекетов все это отлично знал и всю жизнь играл по правилам Системы.
      Первое дело - удовлетворить нужды тех, кто находится чуть выше или даже наравне с тобой. И весь фокус в том, что эти нужды необходимо предугадывать, никто ведь не придет к тебе и не скажет - мне, мол, нужна новая квартира. Сам должен понимать, что к чему, что кому и сколько, и соответственно вести себя, строить свою деятельность сообразно ситуации.
      И все - никаких взяток, никаких конвертов.
      Впрочем, конверты были, как же без конвертов. Но разве это взятки? Это что-то вроде официальной государственной зарплаты - смешно ведь существовать на оклад в сто пятьдесят советских рублей, даже если в буфете можно купить твердокопченую колбасу и икру, не говоря уже о молочных сосисках, индийском чае, бананах раз в неделю, мандаринах и - к Новому году - ананасах.
      Конверты, конечно, были. Только при чем здесь взятки? То были обычные подарки - от друзей, от товарищей, от сослуживцев, от коллектива. На день рождения, на годовщину свадьбы, на Новый год, на 23 февраля, на 7 ноября... Кто может за это наказать? Подарок - он подарок и есть. А то, что размер суммы, вложенной в конверт, был привязан к размеру и сложности оказанной Гавриилом Семеновичем услуги, так это вообще никого не должно волновать. Потому как об этой услуге знали всего два-три надежных товарища, и только.
      Гавриил Семенович искренне считал такую схему работы полезной для государства. Поощрялись преданные кадры, сомнительные, ненадежные оказывались в хвосте Очереди, вот она - истинная справедливость. Да и представители так называемого "простого народа" не оставались в накладе. Гавриил Семенович помог очень многим - и в смысле обмена, и в смысле получения причитающейся по закону отдельной жилплощади.