- Ты меня гонишь, Миха? Халтурка, может, подвернулась?
      Гоша весело посмотрел на парней, которые так и не сняли свои пальто, хотя в комнате было достаточно тепло - проблем с отоплением на кладбище не было. Местное начальство уважали все городские службы. Вышедшая из строя сантехника всегда чинилась мгновенно и незаметно, автопарк находился в идеальном состоянии, ремонт в служебных помещениях проводился в срок и качественно словно кладбище на окраине Города было государством в государстве. Счастливым, тихим и мирным княжеством, выдерживающим нейтралитет в отношениях и с милицией, и с бандитами, и с городскими чиновниками. Здесь, в здании администрации, можно было видеть самых разных людей, которые в других ситуациях и в других местах вряд ли сошлись бы в одном помещении по доброй воле.
      - Халтурка... - пробормотал Миха, и Гоше показалось, что ребята в пальто как-то напряглись.
      - Давай, Гоша, еще треснем, - торопливо сказал Антон, снова наполняя стакан Крюкова.
      - Я курну, - заявил Виталя и вытащил из кармана папиросу. Крюков вспомнил Ильфа и Петрова - молодой бандит не достал из пальто пачку, а, неуклюже порывшись в кармане, вытянул папиросу пальцами, и она появилась на свет уже изрядно помятая.
      - Бля, - сказал Виталя, бросил папиросу на пол и полез за следующей.
      - Не парься, - усмехнулся Антон и бросил на стол серебряный портсигар. Слышь, Крюк, покурим, может?
      - Что там у тебя? Трава? - спросил Гоша. После второго стакана он уже "поплыл".
      - Ну. Ништяк трава. Супер. Будешь?
      - Давай попробуем...
      Гоша потянулся к портсигару, но Антон выхватил его из-под Гошиных пальцев, открыл и, вытащив три папиросы, одну из них сунул Крюкову прямо в рот.
      - Давай, присмоли, сторож... Сейчас так разопрет, все забудешь.
      - Хорошо бы, - вздохнул Гоша и сделал первую затяжку.
      - Запей, - сказал Антон, протягивая ему стакан с водкой.
      Крюков очнулся оттого, что все его тело ходило ходуном. Дрожь, да какая там дрожь - настоящие судороги, сковывающие и отпускающие руки, ноги, шею, трясли его, заставляя голову биться о что-то твердое, совсем не похожее на подушку.
      Первое ощущение - жуткий холод. Второе - сырость.
      Крюков открыл глаза и увидел перед собой глину. Он не мог сказать, пол это или стена. Серо-голубая, скользкая на вид плоскость занимала все поле зрения, а положение своего тела в пространстве Гоша еще не определил - то ли он лежал на боку, то ли на спине, то ли вовсе стоял, прислоненный к чему-то твердому и устойчивому.
      Крюков мрачно усмехнулся, вспомнив Булгакова. "Нужно пошевелиться, чтобы определить, в носках я или нет", - подумал он и сделал движение правой рукой. Все сразу встало на свои места.
      Тело наполнилось болью - теперь дрожь, сотрясающая тело Крюкова, приносила очень неприятные ощущения. Можно даже сказать, страдания.
      Гоше удалось встать на четвереньки и подняться на ноги. Вместе с осознанием собственного тела и приданием ему вертикального положения вернулась память. Не совсем конечно, память возвращалась рывками, но Крюков начал понимать, где он находится и что предшествовало его попаданию в столь странное место.
      Гоша хоть и напивался частенько до состояния полной невменяемости, но никогда еще прежде не приходилось ему просыпаться вот так - в какой-то яме, на куче мокрой глины. Крюков всегда умудрялся тем или иным способом добраться до дома - "автопилот" множество раз спасал его от больших неприятностей, но сейчас, видимо, автоматика испортилась, либо просто истек срок годности спасительного биологического механизма, работающего в Гошином мозгу и многократно выручавшего беспутного хозяина.
      Руки Гоши то и дело соскальзывали с глиняной стены, и он раз за разом бессильно опускался на четвереньки, оказываясь в луже грязной воды. Наконец Крюкову удалось выползти из неглубокой ямы, и подозрения его подтвердились. Гоше не нужно было даже оглядываться по сторонам, чтобы понять, где он находится.
      "Слава богу, тепло еще... Относительно, конечно, - подумал Гоша, ежась и обхватывая себя руками, стобы унять дрожь. - Зимой замерз бы тут к едрене фене..."
      Он провел ночь в заброшенной части кладбища, которую давным-давно, согласно плану благоустройства, собирались превратить в "цивильное" место захоронений, но все время что-то этому мешало. То денег не хватало, то техники, то какой-нибудь ретивый деятель, уже начавший было подготовку участка, попадался на мелкой взятке и с позором изгонялся из трудового коллектива, и дело снова замораживалось до лучших времени, вернее, до лучшего руководителя. В общем, участок этот, заросший бурьяном, заваленный какими-то непонятного происхождения железяками, строительным мусором и всякой дрянью, заносимой на кладбище бомжами, для охраны от которых и поставлены были на свои посты Крюков, Миха и еще трое мужичков, - участок этот более походил на старую, лишенную внимания властей свалку, чем на часть действующего городского кладбища.
      Крюков стоял, с трудом удерживая равновесие на покатом склоне возле ямы, в которой ему пришлось волей обстоятельств провести ночь.
      Он не винил обстоятельства - ведь сам же Гоша и спровоцировал эту ситуацию. Если бы не желание "догнаться", напиться в дым, которое привело его в компанию Михи и двух незнакомых парней, сидел бы себе дома, пил бы сейчас чай в тепле, чистоте и покое...
      Гоша окинул взглядом свою одежду. Нужно непременно зайти в контору и переодеться - там всегда найдется какой-нибудь бесхозный ватник и рабочие штаны. Сношенные солдатские кирзачи тоже подойдут, чтобы добраться до дому. В таком виде выходить в город - чистое безумие. До первого милиционера. Хотя, с другой стороны...
      Гоша подумал, что вряд ли сейчас милиция станет забирать человека, у которого в кармане, совершенно очевидно, нет ни гроша, да который при этом еще настолько грязен, что его ни в машину посадить, ни даже просто схватить покрепче невозможно, без того чтобы самому не изгваздаться в липкой жирной глине.
      Отрывки воспоминаний мелькали в сознании Крюкова с нарастающей скоростью. Его начало тошнить, голова болела, тело ломило, глаза слезились, в горле отвратительно першило - в общем, все было как обычно, такое всегда случалось с Гошей после бурно проведенного вечера. Всегда, да не всегда.
      Какая-то мысль сидела в мозгу, не давая Гоше сосредоточиться на проблемах насущных и первоочередных. Согреться, переодеться, что-нибудь выпить, да хоть бы чаю, - вот чем должен был озаботиться Гоша Крюков, привыкший к лишениям и жизненным трудностям. Однако он продолжал стоять на глиняной куче, расползающейся под ногами, и пытался вспомнить нечто, крепко засевшее в подсознании и не очень-то склонное оттуда вылезать.
      Вчера была какая-то драка...
      Или нет, не драка. Они сидели в комнатке для сторожей, пили... Так, это Крюков помнил более или менее отчетливо. Ага, курили. Ну конечно! Курили траву. Потом этот, Виталя, кажется, разошелся, выпил с Крюковым, начал какие-то истории рассказывать. Из своей бандитской жизни. Антон тоже сидел, посмеивался. Откуда-то еще водка взялась... А, это он, Крюков, разошелся. Ну конечно, он ведь и хотел напиться, и деньги на водку у него были припасены... Миху отправили за бутылкой. Потом появился кто-то еще... Третий... Кажется, главный среди этих бандитов. И что-то там у них произошло... Он ударил Виталю... А тот, вместо того чтобы ответить, начал прощения просить...
      Крюков вдруг застыл, окаменел, даже дрожь, измучившая его совершенно, даже она прекратилась. Он вспомнил. Вспомнил, в чем заключалась суть конфликта. Вспомнил, о чем говорил в пьяно-наркотическом угаре Виталя и за что ударил его третий, безымянный бандит. Вспомнил, что после случившейся ссоры ему налили еще стакан, потом куда-то тащили... Что значит - куда? Сюда и тащили. В эту яму... Нет, до ямы он, вероятно, добрался сам. Из помещения его вывел Виталя, этот, старший, что-то шептал ему на ухо. А Виталя просто вывел Крюкова на улицу, дал еще хлебнуть из бутылки и толкнул в спину. Дальше, вероятно, включился тот самый "автопилот", но направление было уже утеряно, Крюков в сомнамбулическом состоянии добрел до ямы и свалился в нее, мгновенно выключившись.
      Тот третий - в нем и была загвоздка. Что же он говорил, за что накинулся на болтливого Виталю? Именно это не давало Крюкову сейчас собраться и двинуться вперед, с тем чтобы пройти хоть и неприятный, но привычный и не страшный путь возвращения в собственную квартиру.
      Крюков разматывал события прошедшей ночи, и чем яснее они вставали перед глазами, чем конкретней всплывали в памяти обрывки диалогов, звучавших в сторожке, тем сильнее охватывал его столбняк, тем глубже проникал во все его существо леденящий ужас.
      "Почему я паникую? - думал Крюков. - Ведь меня лично это никаким боком не касается... Приятного, конечно, мало, но... Это все похмельные дела... Депрессия. Выдуманные ужасы. В первый раз, что ли?.. И потом, куда я сейчас, в таком виде?.. Это несерьезно... Нужно ехать домой, ложиться спать. Или нет. Переодеться, сходить в магазин, взять чего-нибудь, вдумчиво опохмелиться, а потом уже спокойно подумать, что можно сделать, да и вообще - нужно ли что-то предпринимать или разумнее пустить все дело на самотек. Кто они мне? Друзья? Родственники? Они мне никто. Они, они первые виноваты в том, что происходит... И со мной в том числе..."
      Так ничего и не решив, Крюков махнул рукой и побрел по направлению к сторожке. И в самом деле, для начала нужно было переодеться, привести себя в более или менее человеческий вид, а потом уже принимать решения.
      "Рисковать мне собственной шкурой ради этих игроков в политику или оставить все как есть? - продолжал размышлять Крюков. - Нет, пусть сами разбираются в своих интригах. А то даже как-то странно - сидел себе тихо-мирно, декларировал полную аполитичность и тут вдруг брошусь на амбразуру... Бред какой-то. Похмелье это все. И трава. Черт меня дернул курить эту дрянь. Бандиты - понятно, они от таких стимуляторов и становятся отмороженными на всю голову. А мне-то это к чему? Мучайся теперь, мудак... Любитель экстремальных удовольствий! Надо же, на старости лет потянуло на эксперименты... Козел, одно слово".
      Крюков приблизился к зданию администрации. Официально рабочий день еще не начался, и первым человеком, которого увидел Гоша, был его напарник.
      - О! Мать твою! - хмуро сказал Миха. - Ты откуда? Е-мое... Ты что, в могиле ночевал, Крюк?
      - Ага, - ответил Гоша.
      - Ну ты, блин, дал... Тебя же домой отправили вчера... Ты что, значит, всю ночь вот тут? - снова спросил Миха, и голос его зазвучал как-то растерянно.
      - Ну да. Пошел, понимаешь, напрямик, через свалку. Да, видно, на ходу вырубился... Так и уснул. Только что проснулся...
      - Ага.. Вот, значит, как... И что - так и спал?
      - Ну да. Так и спал.
      - Ох, - покачал головой Миха. - Слушай... - Он шагнул к Крюкову и взял его за рукав. - Ты вчера опять дал... Ты бы завязывал, Крюк. Такое буйство тебя до добра не доведет... Неуправляемый ты, в натуре, делаешься...
      - Да? А что такое? Я что, буянил вчера, что ли? Расскажи-ка. Я не помню ничего.
      Крюков все помнил. Или, во всяком случае, почти все. Но внимание и какой-то немой вопрос в глазах Михи заинтриговали его, и теперь ему хотелось выяснить, чего же добивается от него напарник. А он явно хотел что-то выяснить, только боялся обозначить свой вопрос, не решался спросить прямо.
      - Ну так... Не особо. Нес всякую херню.
      - Какую?
      - Да бред разный... Ты в самом деле, что ли, ни хрена не помнишь?
      - Не-а, - нарочито безразлично ответил Гоша. - Как отрезало. Водка такая, что ли? С димедролом или с чем еще... Мозги начисто выключает.
      - Это точно. У тебя-то выключает... Давай, Крюк, завязывай, ей-богу...
      - А что было-то? - продолжал допытываться Гоша. - Не грубил я там никому?
      - А кому? - быстро переспросил Миха.
      - Ну... С кем мы там сидели?
      - С кем?
      - Ты чего, Миха? К тебе ведь пацаны приходили. Это с ними, что ли, я сцепился?
      - Сцепился... Ты скажи спасибо, что пацаны правильные были. А то сцепился... Ты бы как сцепился, так и... Кранты, в общем, тебе были бы. Это люди серьезные, ты смотри, лишнего не болтай...
      - О чем?
      - О ребятах этих. Ребята серьезные.
      - А чего они к тебе приходили, эти "серьезные"?
      - Так... - неохотно ответил Миха. - Заказик один им нужно сделать...
      - Что за заказик?
      - Ну, просили помочь там... Короче, это не важно. - Миха испытующе посмотрел на Крюкова. - Да-а... Совсем ничего не помнишь? И как дурь курил, тоже не помнишь?
      - Дурь? Я? Да я в жизни наркоты не...
      - Ладно, с тобой все ясно. - Миха опять покачал головой. - Тебе почиститься бы, что ли...
      - Ага. Есть там у тебя ватничек какой? И штаны?
      - Найдем.
      Через пятнадцать минут Крюков уже топтался на троллейбусной остановке. Как он и предполагал, Миха выдал ему полный комплект одежды - потертый, грязноватый черный ватник без воротника, какие носят заключенные на зоне, солдатские галифе и кирзачи, дышащие на ладан, но способные выдержать путь от кладбища до центра города, где находилась Гошина квартира. Сапоги, правда, были размера на два меньше, чем требовалось Крюкову, и от этого его походка, и без того неуверенная, приобрела совсем странный, танцующий характер.
      Несмотря на кажущуюся легкость передвижения, чувствовал себя Гоша хуже некуда. Похмелье, усугубленное непривычным для него действием марихуаны, да не простой, а, по словам вчерашнего Витали, какой-то особенной, мучило Крюкова с невиданной силой. Земля уходила из-под ног, голова болела с каждой минутой все сильнее, застывшее за ночь тело ломило, и, в довершение всего, кажется, начала подниматься температура.
      Троллейбус оказался набит битком.
      "Откуда здесь люди-то? - с недоумением подумал Крюков. - Место совершенно нежилое..."
      Гоша втиснулся в салон, наступая на чужие ноги, ввинтился в плотно спрессованную массу человеческих тел и расслабился - толпа держала его, не давая завалиться в сторону. Он мог бы даже поджать ноги и повиснуть - спины, плечи, локти, давящие со всех сторон, в любом случае удержали бы его тело в вертикальном положении. Что бы с Гошей ни произошло - потеряй он сознание или, не дай бог, умри в этом троллейбусе, - так и ехал бы до центра, до той остановки, где выходит основная масса пассажиров.
      Троллейбус качало, дергало, волны запахов - пивной перегар, дешевая косметика, испарения немытых тел, тонкая, кислая вонь старой, заношенной и застиранной в дешевых стиральных порошках одежды - накатывали на Гошу. Его начало тошнить, и вместе с тошнотой поднялась тяжелая, донная волна ненависти.
      "Что я волнуюсь об этих гадах? - думал Крюков. - Что мне все неймется? Пусть они решают свои проблемы сами. А люди... люди как при совке корячились в этой давке, так и теперь. Ничего не изменилось. Эти их игры в политику... Какой здравомыслящий человек может хотя бы на секунду вообразить, что все делается ради вот этого народа, который трясется в троллейбусах каждое утро, который ради несчастной копейки целый день пашет на опостылевшей работе за нищенскую зарплату, при том что и платить-то ее уже никто не платит, вернее, платит, когда хочет и сколько хочет, который за эти жалкие гроши, за подаяние, считай, горбатится всю жизнь? Что ими движет, кроме личного обогащения, будь оно неладно? Что они сделали для общества, суки, что?! Ведь никто их под дулом пистолета не тащил в эту сраную политику, сами пошли. Так будьте любезны, господа. Принимайте условия игры. Либо вы - нормальные люди, то есть, заняв государственный посты, став государственными чиновниками, работаете на государство, сиречь на благо этого самого народа, именем которого вы так мило манипулируете. Либо, если вы этого не делаете, вы - мразь, подонки и негодяи, суки, волки позорные, крысы... Крысятничеством, выходит, занимаетесь, если не отдаете себя полностью служению народу... Решили для себя, очень быстро решили проблему - твари они дрожащие или право имеют. Ладно. Только кто им сказал, что они это право имеют? И хорошо ли им теперь живется? Господин Суханов в тюрьме, сидит полгода, и сколько будет сидеть, никому не ведано. Журковский в больнице, одна операция за другой, и конца этому не видно. Это лишь при его жене можно бодриться и говорить, что муж идет на поправку, - на самом деле, там все очень плохо. Врач сказал... Вчера это было или позавчера?... Не важно. Время остановилось. Просвета в этом мраке не видно. Так, следим за мыслью..."
      Крюкова толкали все сильнее, и он зажмурился, чтобы не отвлекаться.
      "Один в тюрьме. Второй в больнице. Я... Я никогда ему другом не был, но, в общем, можно сказать, что мы из одной обоймы... Я - на кладбище. Так какого же черта, с какой стати я буду его спасать? Он нас всех потопил. Ради чего? Ради своих "Мерседесов" и дач? А сам? Проиграл выборы - и ничего. Как с гуся вода. Откуда я знаю, что там за ним есть на самом деле? Откуда я могу знать, за что его гнобят, за что хотят убрать? Какого черта я снова, как идиот, как тогда, в девяносто первом, лезу защищать малознакомого афериста, который меня в упор не видит до тех пор, пока я лично не окажусь для него нужным? Какого черта?.."
      - Ты что заснул?
      Гошу сильно пихнули в бок чем-то острым. Открыв глаза, он увидел, что перед ним торчит, каким-то специальным способом пробившаяся сквозь живой монолит толпы, средних лет женщина с помятым, серым лицом.
      - Платить будем или что?
      - Платить?.. А, ну да...
      Гоша с трудом сунул руку в карман ватника. Как он и предполагал, кроме табачных крошек там не было ничего. В другом - тоже.
      - Нету, - просто сказал Гоша. - Нету денег. На работу еду, мать...
      - Какая я тебе мать? Мать-перемать...
      Женщина говорила неуверенно, поняв, что с этого мужика в грязном ватнике все равно ничего не добьешься, однако она должна была показать окружающим свою значимость - этак любой скажет, мол, нет денег, и все тут!
      - Штраф плати, - алогично заявила контролерша, игнорируя только что полученную информацию о неплатежеспособности пассажира.
      - Нету денег, уважаемая... Зарплату не выплатили... А на работу надо...
      - Не выплатили... Здоровый мужик, на троллейбус денег нет... Эх!..
      Женщина отвернулась и стала ввинчиваться в толпу. Граждане, стискивавшие Крюкова со всех сторон, не проявили интереса к этой короткой беседе. Они по-прежнему хмуро молчали, глядя в окна или в спины соседей.
      - Греч... Сама фамилия... Сама фамилия, - повторил Крюков заплетающимся языком, - это символ реакции, консерватизма и всеобщей стагнации. И насколько же парадоксально выходит, что человек именно с такой фамилией стал в наше время одним из главных демократов, одним из тех, кто призван ломать все старое, негодное, дабы строить новую, прекрасную жизнь... Возрождать культуру и искусство, повернуть страну лицом к мировой цивилизации, от которой она безнадежно отстает с каждым днем все дальше и дальше...
      - Какой такой реакции? - хмыкнул Виталя, забивая новую папиросу. - Ты чего, Крюк? Чего несешь, е... Говори по-русски, е... Ты его знаешь, что ли, Крюк? Я не врубаюсь, в натуре...
      - Знает, знает, - кивнул Миха. - Они дружки были с ним. Пока мэр его не кинул.
      - Да ну? Расскажи.
      Виталя взглянул на Гошу с интересом.
      - Ты наливай, не убалтывай... Плесни-ка еще...
      Гоша протянул свой стакан, и Антон почти до краев наполнил его водкой.
      - Спасибо... Не то чтобы кинул, а так... Они же, политики, люди такие... Я их давно раскусил... Ну, будем, ребята!
      Гоша выпил водку в пять глотков, неторопливо, будто воду пил, а не сорокаградусную.
      - Во дает, - покачал головой Антон. - Во интеллигенция нынче пошла... Понял Виталь? Учись, бля.
      - Да, не по-детски квасит мужик, - согласился Виталя.
      - Так чего, не любишь Греча, что ли? - спросил Антон.
      - А чего мне его любить? Он мне не родственник, не друг, не брат, не сват...
      Гоша откинулся на скамье, оперевшись спиной о шкафчик для рабочей одежды. Сейчас он был, что называется, в форме. Крюков переживал высшую точку эйфории, речь его лилась легко, мысли, приходившие в голову, казались оригинальными, свежими и чрезвычайно остроумными. Все проблемы имели свои ясные решения, на каждый вопрос находился исчерпывающий ответ, сейчас ему была не страшна любая дискуссия - он чувствовал, что в состоянии "убрать" самого серьезного оппонента.
      - Я за себя могу сказать, - продолжал он. - Если выражаться просто, то меня лично обманули. Лично! - Гоша стукнул себя кулаком в грудь. - Я же первый... как мальчик, как наивный ребенок, я первый бросился тогда в эту волну... В этот поток... И в девяносто первом, и потом... Я думал, все будет честно, все будет, наконец, правильно... Наивные идеалисты. Мы все - наивные идеалисты. Нужно было сразу понять, что ничего не изменится, ничего... Чего мы хотели? Мы хотели демократии, хотели законности, хотели соблюдения, наконец, прав человека в этой стране. А что получили? Получили Греча в костюме за тысячу баксов, который витийствует на приемах с икрой и шампанским, и миллионы нищих, умирающих от голода в своих коммуналках. Что мы еще получили? Свободу печати? Хрена лысого, а не свободу печати!
      - Молодец какой, - заметил Антон. - Тебя, Крюк, с хорошими людьми нужно познакомить, ты неплохие бабки мог бы зарабатывать...
      Крюков не слушал того, что говорит его новый знакомый. Его несло, он упивался собственными умозаключениями, которые казались ему сейчас глубокими и неожиданными.
      - Какая, на хрен, свобода печати? Умерла печать, нету ее вообще! Посмотрите, что сейчас издается. Да ладно что издается. Что пишут люди? Такие понятия, как роман, повесть или рассказ, сейчас совершенно неактуальны. Их просто нет. Страна завалена жвачкой, тошнотворной словесной порнухой, залита кровавым словесным поносом - очень жидким, поскольку словарный запас авторов всего этого дерьма невероятно скуден. Во времена более просвещенные их даже близко к издательству не подпустили бы, да они и сами не пошли бы свой бред предлагать... А теперь - надо же! - уважаемые люди. Писатели, мать их... Так называемые детективы. А где там детектив? Там детектив и рядом не лежал!
      - Да ладно, Крюк, чего ты гонишь? - улыбаясь и растягивая слова, встрял Виталя. - Нормальные есть книжки. Я читал...
      - Он читал! Он читал! - воскликнул Крюков. - Мало ли что ты там читал... Впрочем, не знаю. То, что я вижу, - это просто тихий ужас. А с другой стороны - что мы имеем? Мы имеем претенциозных снобов, авангард, который выдает такой же словесный понос, льет на меня потоки сознания, до которых мне дела нет, меня не интересует внутренний мир безграмотного и плохо воспитанного пидора, который пишет роман за романом и считается модным, современным и, главное, что самое отвратительное, талантливым автором! Что за ужас? Что за кошмар на нашу голову? Музыка, живопись, литература, театр, я не говорю уже о кино, - все умерло, ничего нет, великая русская культура уничтожена за какие-нибудь пять лет. Уничтожена, я повторяю!
      - Да брось, Крюк, чего ты так расстраиваешься? На, дерни.
      Виталя протянул Гоше папиросу, и Крюков жадно затянулся сладким дымом.
      Закашлявшись, он сделал глоток из стакана, протянутого Антоном.
      - Спасибо... Так вот, повторяю - все из-за того, что к власти пришли эти... наши... демократы... которым, как выяснилось, дела нет вообще ни до чего. Ни до чего, кроме собственного кармана. Прежде - да, прежде была цензура. Была идеология. Сейчас цензуры нет, идеологии нет... Но тогда, кроме цензоров партийных, в худсоветах сидели профессионалы, которые никогда не дали бы напечатать безграмотную лабуду, никогда не выпустили бы на сцену или в эфир безголосого певца...
      - Короче, не любишь ты Греча, - подвел итог Виталя. Он сидел, откинувшись на стену и вытянув ноги. - Короче, ты, конкретно, против.
      - Мне насрать, - сказал Крюков. - Мы проморгали наш шанс. Теперь уже поздно. Так что мне, по большому счету, на...
      - И правильно. Ты здоровый мужик, чего скулить? Надо жить в свое удовольствие, да? Чтобы по кайфу было.
      Виталя подмигнул Крюкову.
      - Ты не переживай. Все получат по заслугам, - сказал он. - За базар гнилой ответят, конкретно.
      - Ну конечно, - вздохнул Крюков. - Только пока что наоборот выходит.
      - Ну да... Греч-то скоро в тюряге окажется, упакуют так - мама, не горюй. Он же бандит вообще, в натуре. Крутой бандит. Киллер, считай. - Виталя как-то странно загоготал, подавившись дымом.
      - В каком смысле?
      - В прямом. Киллер.
      - Не болтай, - хмуро сказал Антон.
      - А чего? Все знают. Готовит теракт, мать его...
      - Какой еще теракт? - спросил Крюков.
      - Да пурга это, Крюк, - сказал Антон, но Виталя, который уже окончательно "поплыл" от водки и марихуаны, продолжал гоготать:
      - Хочет взорвать на хуй нового губернатора. - Он хлопнул Крюкова по плечу. - Понял, нет?
      - Как это?
      - А так. Мы его отследили. Он пластит заныкал, хочет в машину подложить... губернатору. Во как! А мы, считай, предотвращаем это дело!..
      Никто не заметил, как в комнате появился третий - высокий, в вязаной шапочке и длинной кожаной куртке, в мягких брюках и хороших, толстых, дорогих ботинках.
      - Что ты сказал? - спросил он Виталю.
      - Я? Да так... Ничего.
      - Что ты несешь, сучонок?
      Вошедший, не обращая внимания на остальных, быстро шагнул к Витале и коротко, но очень сильно ударил его кулаком в лоб.
      - Базаришь, падла... Я так и знал, что с вами, уродами, связываться нельзя... Это кто? - он махнул рукой на Крюкова.
      - Сторож, - ответил Антон.
      - А это?
      Теперь толстый палец вошедшего уперся в Миху.
      - Сторож...
      - Сколько тут сторожей, а? Что за козлятник развели? Убрать лишнее!
      Крюков вздрогнул от отвращения, вспомнив, как он улыбался, когда Виталя небрежно взял его за шиворот и потащил к выходу.
      Троллейбус дернулся, остановился, и Гошу вынесло на улицу вместе с толпой пассажиров.
      "Пошли они все! - в очередной раз подумал Крюков, неуверенно шагая в сторону своего подъезда. - Сейчас переоденусь, и в магазин... Пошли они к дьяволу! Вся эта шобла! Принимать участие в их разборках - значит самому опускаться до их уровня. Нет, господа, увольте. Я уж как-нибудь сам по себе..."
      Глава 3
      Телефон зазвонил ночью, когда на часах было уже около двух.
      - Ну кто еще?
      Галина Сергеевна не спала, однако она терпеть не могла, когда звонили ночью. В последнее время Журковская вообще не любила телефонных звонков. Они ее раздражали, если не сказать - пугали.
      Из кухни выглянула Карина - она ложилась спать поздно, смотрела телевизор до тех пор, пока глаза сами не начинали закрываться, благо программы теперь заканчивались далеко за полночь. Ей было все равно что смотреть - лишь бы не выключался приглушенный звук, лишь бы мелькали на экране фигуры людей, реклама, пейзажи, лишь бы не наступила тишина и не навалились всей своей тяжестью одиночество и осознание собственной ненужности.
      Карина прекрасно понимала, что Галина Сергеевна пустила ее к себе жить не столько по необходимости или из удобства, сколько из ленивого сострадания. Не нужна она была Журковской. А теперь Галина и вовсе перестала с ней разговаривать, да и со всеми остальными тоже.
      Бесшумной тенью бродила Галина Сергеевна по квартире. Рано вечером она уходила к себе и запиралась в спальне наедине с воспоминаниями о той жизни, которая сейчас казалась совершенно чужой и даже непонятной. Институт, муж, домашняя суета, работа, потом, в конце, - деньги. Поездки за границу, хорошие дорогие вещи - все это осталось по ту сторону. А по эту - были темная, опустевшая квартира и муж, лежащий в больнице бессловесным и бесполезным муляжом человека. Галина знала, что у Толи серьезно поврежден позвоночник, сильная травма головного мозга и выхода из комы можно ждать очень долго. Может быть, всю жизнь...
      - Галя, подойти? - побежав на цыпочках к двери спальни, спросила Карина Назаровна.
      - Да... Меня нет.
      - Хорошо.
      Карина взяла телефонную трубку.
      - Алло... Кто?!... Минуточку...
      Она осторожно постучала в дверь спальни.
      - Ну что еще?
      - Галина... Там звонят из милиции...
      - Какого черта?
      Голос Журковской был ленив и равнодушен.
      - Крюкова нужно забрать...
      - Кого?
      - Крюков попал в милицию... Нужно забрать...
      - Что, больше некому?
      - Не знаю... Он нам звонит... То есть, вам. Говорит, очень важное дело... В общем, я не знаю.
      - И я не знаю. Мне до него дела нет, до твоего Крюкова.
      - Почему - до моего?
      - Карина, я ложусь спать. Делай что хочешь. Спокойной ночи.
      - Спокойной... Так как же?...
      Не дождавшись ответа, Карина Назаровна посмотрела на телефонную трубку, из которой неслась невнятная, хриплая скороговорка Крюкова.
      - Ладно, я сейчас приеду, - сказала она нерешительно. - Скажи адрес, Гоша...
      Карина Назаровна впервые в жизни оказалась в вытрезвителе. Как и всякий в прошлом советский, а ныне просто русский человек, она слышала об этом заведении много, но видеть воочию сие культовое место ей не доводилось.
      К своему удивлению, Карина не обнаружила в вытрезвителе ничего ужасного и шокирующего.
      Дежурный, махнув рукой, показал ей направление, и она, пройдя по короткому коридорчику, оказалась в комнатке, похожей на кабинет в любом отделении милиции: стол, за которым сидел мелкий милицейский начальник, шкаф, видимо, для документов, перед столом - деревянный барьер, напротив - деревянная же длинная лавка. Несколько молодых парней в форме толкались в помещении, курили, посмеивались. Карину Назаровну они заметили не сразу, а когда заметили, то не удивились.
      - Вам кого? - спросил тот, что сидел за столом.
      - Здравствуйте... Мне звонили...
      - Это за психом, что ли, Серега? - спросил один из молодых милиционеров, торчавших возле дверей.
      - Да вроде... Вы за этим, как его... - Старший взглянул в бумаги на столе. - За Крюковым? Ясно, ясно... Забирать приехали?