Глава девятая

ЧЕЛОВЕК В БМВ

Черная БМВ затормозила на светофоре. Водитель выставил локоть на улицу, поднял кисть и тряхнул рукой. Часы с браслетом сползли пониже. Человек взял с панели пачку «Marlboro», достал сигарету, положил пачку на место, рядом с иконкой Ильи Пророка, вытащил из кармана пиджака зажигалку, отщелкнул крышку, прикурил. Светофор мигнул, загорелся зеленый. Машина тронулась и плавно набрала скорость.

В кармане водителя запикал телефон. Водитель придавил в пепельнице окурок, вытащил телефон, нажал О'КЕЙ.

– Алё!.. – Он улыбнулся. – Здравствуйте, батюшка!.. Дела?.. Да вот, еду к своей школьной подруге… Да… вот…

Позвонила… Похоже, что-то у нее стряслось… Вашими молитвами, слава Богу… – Водитель встревожился. – А что с вами, отец Харитон?!. Может, нужно чего?.. Лекарства?.. Врачи?.. Вам, отец Харитон, нужно беречь себя! Вон сколько всего у вас на плечах… Сколько всего от вас зависит!.. А куда ложитесь-то, отец?.. Хорошо… Выздоравливайте…

Водитель спрятал телефон в карман и свернул к ночному магазину.

За прилавком сидела молоденькая девчонка в зеленом халате и с мочалкой на голове. Больше в магазине никого не было.

Человек взял корзину, прошел к стеллажу спиртных напитков. Взял бутылку французского вина. Прошел к стеллажу с продуктами. Взял дорогого шоколада и упаковку киви. Подумал и положил в корзину еще пачку презервативов, банку черной икры и оливки с перцем.

Что-то грохнуло, кто-то закричал. Человек присел за стеллажом и выглянул сбоку. У кассы стоял пацан лет двадцати, с платком на лице и пистолетом в руке.

– Живо бабки! – крикнул он. – А то убью и изнасилую! – Пацан ткнул продавщицу дулом в живот.

Продавщица побледнела, как снег, и дрожала. Человек за горлышко вытащил из корзины бутылку вина и начал бесшумно передвигаться в сторону кассы.

– Бабки гони, тварь жирная! Мне терять нечего! – продолжал орать грабитель. – Мне терять нечего! Я тебя, сука в ботах, распишу, как картину Ре… – договорить, как какую картину он собирается расписать несчастную продавщицу, грабитель не успел, потому что об его затылок разбилась бутылка французского. Грабитель рухнул вперед, на кассу, и сполз на пол. Так и осталось неизвестным, чью именно картину имел в виду преступник – Рериха, Рембрандта или Ренуара. Но мы лично думаем, что он имел в виду картину Репина.

Человек наступил ему на руку, взял с прилавка пакет, обернул им руку и поднял пистолет.

– Муляж, – он вернулся за корзиной, прихватив по дороге новую бутылку французского.

Когда он подошел к кассе, грабитель всё еще лежал без сознания, а продавщица продолжала дрожать.

– Успокойся, девочка, – человек похлопал ее по руке. – Всё уже позади. – Он вытащил деньги.

– Н-н-н-н-не надо д-д-д-д-денег… С-с-с-сп-п-п-п-па-а-а-сиб-бо… – продавщица заплакала.

– У тебя что – такая большая зарплата? – он положил на прилавок купюру. – А этого я на улицу вытащу. Когда в себя придет – не вспомнит, кто такой и чего тут делает. – Он за воротник выволок грабителя на улицу, оттащил к помойке и бросил там.

Положил пакеты с покупками на заднее сиденье и уехал.

Глава десятая

ПЕРВЫЙ УЧИТЕЛЬ

Вероника Полушкина лежала на диване лицом в подушку и плакала. Сегодняшний день стал для нее роковым. Такое потрясение, как сегодня, Полушкина испытала только однажды, в школе… В девятом классе она влюбилась в десятиклассника

Леню Скрепкина и решила, что пора расстаться с невинностью. Скрепкин жил в Серебряном Бору, встречаться с ним после школы было неудобно. Встречались в школе на чердаке, в подвале и в раздевалке физкультурного зала. Однажды они занимались этим в кабинете биологии, рядом со скелетами людей, чучелами животных и птиц. Они лежали на матах в лабораторном помещении и смотрели в потолок, оборудованный под звездное небо. Раньше здесь был кабинет географии, но биологичка подсидела пьющего географа и добилась его переселения в засранный кабинет на первом этаже. Географ-то был хоть и пьющий, но изобретательный, он смастерил из нескольких елочных гирлянд и лампочек карту звездного неба, которую можно было втыкать в розетку, и на потолке появлялись романтические созвездия. Большая и Малая Медведицы, Близнецы, Южный Крест, Кассиопея… И вот, когда Вероника с Леней лежали голые на матах и тихонько разговаривали про любовь, вдруг включилось небо, и на потолке зажглись звезды. В первое мгновение Полушкина не почувствовала, что скрывается за мерцающим светом звезд. Говорил же поэт Асадов: Если звезды зажигают, значит так нужно… Так оно и получилось. Звезды зажег военрук Бронислав Иванович Магалаев. А когда вслед за звездами зажглись лампочки, Вероника с Леней полезли под стол, но спрятаться не успели.

– Ну-ка! Чьи это голые жопы?! – заорал военрук. – Тут что, блядь, публичный дом?! – он схватил перепуганных детей за пятки и выдернул из-под стола.

Полушкиной было так страшно и так стыдно, что она чуть не умерла. Магалаев пообещал сделать эту историю достоянием школьной общественности, не допустить, так сказать, чтобы вирус разврата заразил всю школу. Они с Леней чуть не на коленях ползали и умоляли Магалаева, чтобы он никому не рассказывал, но Магалаев сказал, что все равно расскажет, потому что долг учителя для него важнее, чем ложная жалость.

Всю ночь Вероника не спала и пришла на следующее утро в школу с опухшим лицом и красными глазами. Она представляла, как сейчас на школьной линейке Магалаев объявит по гулким коридорам, что ученица девятого класса Вероника Полушкина – проститутка. Но ничего такого не случилось. Ни после первого урока, ни после второго, а после третьего, на перемене, к ней подошел Бронислав Иванович, взял за локоть и сказал:

– Зайдешь, Полушкина, ко мне после следующего урока. Будем решать, что с тобой делать.

У Полушкиной затеплилась слабая надежда. На следующей перемене она, с дрожью в коленках, приоткрыла дверь в кабинет военного дела. Магалаев сидел за столом со спичкой в зубах.

– Полушкина? Заходи. Вероника вошла.

Магалаев закинул ногу на ногу и начал говорить, как вчера. Уже через минуту Вероника поняла, что ее надежды были напрасными, что Бронислав Иванович не собирается отступать от своих слов, и ее ждет неминуемый позор. Он еще сказал, что ей же так будет лучше, потому что если ее вовремя не остановить, то она докатится по наклонной плоскости до самого дна и ее в конце концов засосет ЦРУ. Вероника стояла красная, теребила фартук, слезы текли по щекам и падали на пол.

Когда она дошла до полуобморочного состояния, Магалаев встал, закрыл кабинет на ключ и сказал:

– Ладно, я сегодня добрый… Я привык поступать с детьми так, как деды наши поступали и отцы… Выдрать тебя надо, Полушкина, – он расстегнул ремень и начал вытягивать его из брюк. – Задирай юбку, красавица.

Полушкина опешила.

– Что стесняешься? Перед кем попало жопой вертеть она не стесняется! А тут, вишь ты, перед своим преподавателем застеснялась, который тебя учит! Да я, если хочешь знать, тебе как второй отец! Давай, на стол ложись задом кверху и трусы снимай!

Вероника медленно подняла платье, нагнулась, легла на стол и спустила трусы. Она подумала, что лучше уж испытать стыд перед одним человеком, чем перед всей школой и родительским комитетом. Полушкина зажмурилась и напрягла ягодицы в ожидании удара.

– Расслабься, Полушкина, – Магалаев похлопал ее по попе, – расслабься, не так больно будет… Наши военнопленные… когда их били фашисты, хорошо знали… если хочешь, чтобы тебе не сломали кости, расслабь мышцы.

Вероника похолодела, она представила, как военрук ломает ей таз, и съежилась еще больше.

– Расслабься, я сказал! – заорал Магалаев и хлопнул кулаком по столу. – А то я сейчас передумаю и расскажу всем, чем ты занималась в кабинете биологии!

Полушкина от страха начала подвывать, но ягодицы расслабила.

– Чпок, – что-то негромко хлопнуло у нее за спиной. Вероника осторожно повернула голову и увидела, что военрук выдавливает себе на ладонь чего-то из тюбика.

– Что это? – спросила она слабым голосом.

– А? – Бронислав Иванович поднял голову. – Это, Полушкина, мазь от ушибов… Чтоб у тебя на жопе синяков видно не было… Отвернись.

Она отвернулась и зажмурилась. Холодная рука Магалаева коснулась ее ягодиц. Мурашки побежали по спине. Военрук провел рукой по заду и схватил Вику между ног.

– Ой! Что вы делаете?!

– Молчать!.. Молчи теперь, Полушкина. Раньше нужно было ойкать, когда тебя этот пидор напяливал! А теперь помалкивай лучше, – он тяжело дышал и водил рукой у Полушкиной между ног.

– Ну что вы, – Вероника попыталась повернуть голову и увидела, что военрук без штанов и дрочит.

Магалаев прижал ее голову к парте.

– Лежать!

Страшная истина открылась Веронике. Их пожилой, всеми уважаемый учитель военного дела и обществоведения дрочит! Ничего себе! Он же учитель! Как же это?! Как же идеалы педагогики?!. Как же Макаренко?!. Одновременно это открытие немного успокоило Веронику. Ну и что такого? Пусть на нее немного подрочит, зато никому ничего не расскажет… Пусть немного подрочит – от нее не убудет… Это не больно… Ремнем больнее… И еще Вероника подумала, что теперь она тоже знает тайну военрука, а это…

Она не успела додумать, Магалаев резким движением раздвинул ей ноги и засунул свой грубый прибор в ее нежное полудетское гнездо.

– Ой! – у нее перехватило дыхание. – Что вы делаете, Бронислав Иванович?!. Как вам не стыдно?!

– Молчать! – Магалаев дал Веронике легкий подзатыльник. – А ты что, Полушкина, думала, я с тобой тут это… как его, блин… в эти самые… ох… в кошки-мышки играть буду?.. Ох… Когда ты, Полушкина, начинаешь вести это… ух… половую жизнь, ты делаешь заявку на то, что ты уже взрослый человек! А это, Полушкина, не только большие права, но и большая ответственность… Ух… ух…

Волна омерзения захлестнула Веронику. Ей стало так противно, что у нее потемнело в глазах… Она вдруг отчетливо поняла, что жизнь – это не розы и пчелы, а мерзкая, отвратительная, грязная штука, и что такой она была и будет всегда, до самой смерти. Зачем же жить-то тогда, если нет идеалов, а учителя трахают учениц?..

Одновременно с этим, Вероника сильно возбудилась. Ей было неприятно и приятно одновременно. В какой-то момент всё поплыло у нее перед глазами, и она кончила. Это было для нее еще одним потрясением. Со Скрепкиным Вероника ни разу не кончала и даже представить себе не могла, что это такое…

После этого случая Вероника как-то перестала общаться с Леней Скрепкиным. И он ее тоже избегал. А при встречах в коридорах школы, отводил глаза в сторону. Вероника считала, что Леня струсил, но не осуждала… В десятом у Вероники было уже пять мальчиков, с которыми она встречалась где угодно, только не в школе. В год после окончания школы – пятнадцать. А потом она потеряла им счет…

Однажды зимой Вероника возвращалась домой из института. Сзади резко затормозила машина. Хлопнула дверца.

– Привет, – услышала она, кто-то перехватил ее за локоть. Вероника обернулась и с трудом узнала свою первую любовь,

Леню Скрепкина. Леня изменился. Он повзрослел, как-то оформился, и еще… И еще в нем появилось что-то странное, чего Вероника никак не могла определить… Будто он стал похож на какого-то известного артиста, но на какого, Вероника не могла вспомнить…

Леня пригласил Веронику в кафе.

Они сидели в популярном тогда кафе-мороженое «Космос» на улице Горького, пили коктейли через соломинки, ели фирменное мороженое «Космос», посыпанное шоколадными стружками, смотрели в широкое окно на заснеженную улицу, по которой ездили взад-вперед «Москвичи», «Жигули» и «Волги», шли люди с елками на плечах.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил Леня.

– Много… – Полушкина сморщила лоб, подсчитывая в уме.

– Ты чем занимаешься?..

– Историко-архивный заканчиваю…

– А… Историком, значит, будешь…

– А ты чего делаешь?

– А я сидел, – ответил Леня. – А теперь фарцую… Грины, шмотки… всё такое… – Он щелкнул пальцем, подзывая официанта. – Ну что, братишка, неси нам «Наполеон» теперь…

– Понял, Леня, – официант кивнул головой.

Полушкина присвистнула. Коньяк «Наполеон» и в магазине-то стоил ужас сколько, а в кафе и подавно! Раза в два дороже. Страшно было подумать: бутылка «Наполеона» – зарплата молодого специалиста!

– Он тебя знает? – Вероника покосилась на официанта.

– Меня тут все знают, – Скрепкин вытащил из кармана лопатник и небрежно кинул на стол две крупные купюры.

– За что сидел? – спросила Вероника.

– Сейчас расскажу… Подожди.

Официант принес коньяк, шоколадку и блюдечко с дольками лимона, посыпанными сверху сахарной пудрой.

– Выпьем за встречу, – Леня чокнулся и залпом осушил стопятидесятиграммовый фужер коньяку. – Помнишь, – сказал он, закуривая «Мальборо», – как нас с тобой застукал Магалаев?..

Вероника вздрогнула. Еще бы, не помнить такое!

– Так вот… Из-за него-то я и сел…

– Ты что, его убил?!.

– До этого не дошло… А жаль… – Леня помолчал. – Я никому не рассказывал… А тебе сегодня расскажу… День сегодня такой… особенный… Новый Год… – Он налил себе еще и хотел долить в рюмку Вероники, но она показала, что ей пока достаточно. – А я выпью… – Леня выпил, закурил вторую сигарету от первой и продолжал: – Тогда Магалаев завел меня в свой кабинет и пригрозил, что расскажет о нас не только всей школе, но и родителям… – Леня криво усмехнулся. – Сейчас-то смешно вспоминать, а тогда… Он мне говорит: тебе-то будет хреново, а Полушкиной вообще из-за тебя крышка… Прямая дорога в шлюхи… Ее теперь ни в институт, ни на работу приличную с такой аморальной характеристикой не возьмут… На совести, гад, сыграл… А потом говорит, что мол ладно, что он сегодня добрый и поступит со мной, как отец, выдерет ремнем и отпустит…

У Полушкиной полезли кверху брови… Она угадывала конец этой истории.

– Ну и вот… Я подумал, что так-то лучше, – говорил Скреп – кин. – Ерунда, жопа поболит и всё… – Леня усмехнулся. – Снял я штаны… А он меня отпидорасил!..

Вероника охнула.

– Так-то вот… И всю мою жизнь это перевернуло с ног на голову… Решил я, что должен отомстить… Готовился долго… Школу закончил… В институт поступил… А мысль о мести у меня в голове сидит… Приобрел я, по случаю, охотничье ружье, сделал из него обрез, стал готовиться… Маршрут его изучил – как, куда и когда он ходит… Когда дома бывает, когда в школе… Всё высчитал… И… тоже зимой это было… решил, что сегодня или никогда… Сижу вечером в его подъезде под лесенкой, жду… Знаю, что должен он сейчас в подъезд войти… Человек он военный, вся жизнь – по распорядку… Открывается дверь, входит… А в подъезде темно, я специально лампочку вывернул… Я из-под лесенки выскакиваю, подхожу сзади, за горло его одной рукой перехватил и обрез под ребра… – Леня резко затушил в пепельнице сигарету, так, что в разные стороны полетели искры. И одна маленькая, но очень горячая искра пролетела над столом, упала Веронике на колготки и прожгла в них дырочку. Но Вероника этого не заметила, она лишь дернула под столом ногой, как будто отгоняя комара. Леня вытащил из пачки следующую сигарету. – Вот, Вероника… Стою я в темном подъезде с обрезом у него промеж лопаток и говорю: Таким, как ты, гондонам не место на этой земле! Не должны такие гондоны жить и учить детей! И выстрелил сразу из двух стволов… У него ноги подогнулись, голова упала и шапка с нее слетела. И тут я вижу, хоть и темно было, что он лысый! – Скрепкин врезал по столу кулаком с такой силой, что бутылка с фужерами подпрыгнули на два сантиметра. Все, кто сидел в кафе, обернулись. Леня сделал им рукой жест – всё нормально. Вздохнул и уронил голову. – Убил я ни в чем не повинного человека… Барда Мещерикова, который возвращался с квартирного концерта… Слышала?.. В лесу сижу под деревом / А сверху облака / И верю и не верю я / В Политбюро ЦК… Всем опять плохо, а Магалаеву хорошо… Нагнулся я, послушал, бьется сердце… Живой еще… Не смог я его бросить и убежать… Вызвал скорую… Но пока они доехали, он у меня на руках умер… А меня арестовали… Отсидел я от звонка до звонка… Всякого в тюрьме повидал… Но про Магалаева не забыл… Вышел, искал его… Но он как сквозь землю провалился. Видать, почувствовал гад, что ему грозит… А может, и сдох он уже… Только сердце подсказывает, что живой!.. Просто уехал из Москвы…

Они помолчали.

– А ты знаешь, Леня… – и Вероника рассказала Скрепки-ну свою часть истории про Магалаева…

И они в тот вечер поклялись друг другу разыскать военрука и отомстить ему…

А потом поехали к Лене домой и трахнулись…

А наутро Вероника вернулась в свою жизнь…

…Теперь она лежала на диване лицом в подушку и плакала…

Три недели назад шофер Витя Пачкин, с которым у нее была связь, уговорил ее вынести из музея старинную вазу для фруктов. Вероника не соглашалась, ей было боязно и неприятно заниматься такими вещами. Но она была всего лишь слабой женщиной, рожденной, чтобы уступать партнерам. И Пачкин уговорил ее.

Он сказал, что один хер такого добра в музее до х… и никто не чухнется… К тому же Полушкину пригласили работать главным бухгалтером в одну инвестиционную компанию, и она собиралась из музея уволиться. Следом за ней намеревался перейти в эту же фирму и Витя, для которого Полушкина договорилась о месте шофера. В этой фирме платили, конечно, не так как в музее! Кроме того, обещали разные бонусы, премии, медицинские страховки, отдых на юге за счет фирмы… И Пачкин убедил ее взять эту чертову вазу! Он объяснил, что если даже когда-нибудь музей обнаружит пропажу, они уже не будут там работать, и пойди разберись, что к чему… А жизнь, говорил Витя, может повернуться по-всякому – сегодня ты работаешь в хорошей фирме и получаешь нормальный бонус, а завтра тебя вытолкали на улицу… Жизнь длинная, и нужно заранее предусмотреть все неприятные повороты. А эта херовина из музея стоит определенно немалых денег. Если они ее поделят пополам и загонят на черном рынке, то заработают никак не меньше, чем по миллиону долларов наличными. Так говорил Пачкин. И конечно же, Вероника не поверила ему насчет миллиона, но уступила… Они развинтили вазу на отдельные блюда, и Витя вынес ее из музея по частям. Теперь половина блюд лежала у Вероники на антресоли, завернутая в газету, а вторую половину и стержень с насосом Пачкин собирался отвезти в деревню к матери и там спрятать…

Нужно немедленно было что-то делать!.. Но что делать, Вероника не знала. Она никак не ожидала, что пропажа обнаружится так скоро, еще до того, как они уволятся. Она пребывала в таком состоянии, когда что-то думать и решать было невозможно – голова не работала. А Пачкин уехал, как назло, в свою деревню. Она даже не могла ни с кем-то поделиться и посоветоваться… Стоп!

Вероника подняла с подушки заплаканное лицо. Стоп! ЛЕНЯ! ЛЕНЯ СКРЕПКИН! Вот кто ей нужен! Вот с кем она может посоветоваться! Вот кто должен разбираться в таких вещах!

Полушкина спрыгнула с дивана, выскочила в коридор и схватила с полки записную книжку.

А… Б, В, Г, Д… Где же это… С… С… С… Вот он!

Вероника боялась, что по этому номеру Лени вполне может уже и не быть. Она не звонила ему несколько лет и не знала, что с ним и где он. Может, он переехал куда-нибудь, может, опять сидит в тюрьме. Да мало ли что может произойти с человеком за столько времени! С целой страной вон что произошло! А уж с отдельно взятым человеком…

Полушкина нервно набрала номер и услышала длинные гудки. Через три гудка в трубке затрещало, и голос Скрепкина произнес:

– Здравствуйте. Меня сейчас нет дома. Если вы хотите что-то сообщить, скажите это после длинного гудка. Спасибо. Всего хорошего.

Вероника дождалась гудка и, шмыгая носом, залепетала:

– Ленечка, милый! – она всхлипнула. – Это Вероника! Перезвони мне, пожалуйста… У меня катастрофа!.. – Полушкина не знала, что еще сказать, и положила трубку. Автоответчику она не могла пожаловаться, как надо. Для этого ей нужен был живой ухо-голос…

Леня позвонил в полчетвертого ночи. Вероника как раз только заснула. Она провалялась в кровати до трех, но заснуть никак не могла. Она считала себя виноватой, и ей казалось, что если она уснет, – будет хуже. И действительно, когда сон всё же сморил ее, Веронике приснилось, что ее посадили в тюрьму. Но не в обычную тюрьму, а какую-то не такую… В этой тюрьме Полушкина должна была три раза в день лизать сковородки. Но не раскаленные, как в аду, а наоборот – холодные как лед, смазанные противным рыбьим жиром. Полушкина сидела в одиночной камере, когда вдруг к ней через пол залез бывший сотрудник музея Георгий

Адамович Дегенгард, с которым она несколько раз имела интимную связь, потому что он ей нравился за интеллигентность. Когда имеешь связь с интеллигентами, сама как-то заряжаешься духовным зарядом… Георгий Адамович вылез из-под земли и сказал:

– Что же ты, Вероника, наделала?! А еще – главный бухгалтер музея! Долбишься с кем попало в туалете, крадешь культурные ценности и тому подобное, – Дегенгард загнул три пальца.

– Георгий! Откуда ты здесь?! – удивилась Полушкина.

– Откуда надо! – грубо ответил Дегенгард. – Не твое дело!.. Ты лучше осознай, что тебя ждет за твои преступления при жизни и после нее!

– Ах! – У Вероники всё внутри похолодело, она отчетливо поняла, что ее ждет, и ужаснулась.

– Вот-вот, – кивнул Дегенгард.

– Георгий, что же мне делать?!

– Я могу тебе помочь… Но ты должна будешь за это заплатить…

Полушкина быстро кивнула:

– Что я должна сделать?

– Ты должна мне разрешить напиться твоей крови…

– Как это – крови? – не поняла Вероника.

– Просто крови, – Дегенгард облизнулся.

– Может, – предложила Вероника, – ты меня лучше изнасилуешь?

– Нет! – Георгий Адамович поморщился. – Это неинтересно.

– Да?.. А может быть, что-нибудь другое? А то как-то… кровь… нехорошо это… антинаучно… неинтеллигентно… Разве интеллигенты пьют кровь?

– А как же! Конечно, пьют!.. Полнокровие вредит людям… А так ты похудеешь, и цвет лица у тебя будет благородный… мраморный. – Неожиданно Дегенгард задрал верхнюю губу, обнажив длинный желтый клык.

– Ой! Георгий! Ты что, вампир?!

– Да, – Дегенгард, как Пушкин, приложил ладонь к груди и поклонился. – Вампир… Но, – он поднял палец, – интеллигентный вампир! Русский интеллигентный вампир.

– А это больно?..

– Не больно… Даже приятно… Только сначала немного страшно… потому что ново и непривычно…

– Ну хорошо… Я согласна, – Вероника расстегнула верхнюю пуговку на блузке, еще одну…

Георгий Адамович улыбнулся улыбкой покойника и поцокал языком.

В это время что-то зазвенело: Дзын-нъ, дзын-нь, дзын-нь…

– Ну вот! – Дегенгард хлопнул себя по ляжке. – Это твой этот… фарцовщик тебе звонит! Черт бы его побрал!.. Ладно, увидимся еще…

Дзын-нъ, дзын-нь, дзын-нь…

Он помахал рукой и ушел в землю.

Дзын-нь, дзын-нь, дзын-нь…

Вероника открыла глаза. На столике надрывался телефон.

– Алё! – она не узнала собственный голос. Алё получилось таким, как будто ее кто-то схватил за горло и надавил. Моментально в голове пронеслось видение из сна… длинные зубы Дегенгарда… тюрьма… холодные, как искусственный лед, сковородки. У Вероники защипало язык, и во рту сделалось кисло. – Алё!.. Говорите!..

– Вероника, ты?

– Я!.. Ой! Леня, ты?!

– Я!.. А я тебя не узнал!.. Какой-то у тебя голос не такой! Какой-то сдавленный… Богатая будешь…

– Какое там! – Вероника махнула рукой, как будто Скреп-кин ее видел. – Тут такое… Как хорошо, что ты позвонил!

– Что случилось?!.

– Ой, Ленечка, у меня катастрофа!.. – Она начала рассказывать Лене то, что с ней произошло, но Скрепкин остановил ее.

– Стоп, – сказал он, – это не для телефона… Я сейчас приеду…

Вероника умылась холодной водой, набросила халат и пошла в кухню варить кофе.

Через полчаса Леня уже сидел за столом, пил кофе, курил «Мальборо» и слушал ее рассказ. Выглядел Леня хорошо, как человек с деньгами и положением. Поверх дорогой шелковой рубахи на нем был надет на вид простой, но явно очень дорогой темно-синий пиджак. На запястье – золотые швейцарские часы. Очки без оправы. Аккуратная стрижка.

– Красавец ты какой, – сделала Полушкина комплимент, когда закончила про свои неприятности. – А я когда звонила, боялась, что ты опять в тюрьме…

– Бог с тобой, – Леня отмахнулся. – У меня всё в порядке… В тюрьме жулики должны сидеть, а мы – деловые люди…

– М-м… А Магалаева не того?.. Скрепкин вздохнул.

– Не того… Искал я его сначала… Да, видно, Бог отвел… – Леня покрутил в руке йрро. – Я к Богу пришел в последнее время…

– Как это?

– Познакомили меня с одним святым отцом… У меня в прошлом году запой случился… Хотел в белой горячке руки на себя наложить… Думал, зачем живу, на хер мне всё это надо… и всё такое… Но… спасибо друзьям… Они меня отрезвили, как могли, и привезли к святому отцу… Отцу Харитону… Он-то меня на путь и наставил… Теперь он мой духовник, я к нему один раз в две недели езжу… Если раз в две недели не побываю у него, хожу, как туча… Не пью абсолютно… А если пропущу, тоже хожу, как туча… О, кстати!.. – Леня вышел в коридор, вернулся с пакетами. – Вот, привез вина… Французское… Но, я не буду… – Он выставил на стол бутылку, киви, банку оливок и дорогой шоколад…

– Я одна как-то не привыкла…

– Ладно, я с тобой чокнусь…

– Ну… – Вероника посмотрела Лене в глаза. – А про меня что скажешь?

Скрепкин вздохнул.

– Плохо дело… Надо в деревню ехать… Задача простая – собрать всю эту посуду, на штырь нанизать и вернуть на место… Иначе дрянь…

– Как же так? Они же уже знают, что ее там нет!

– Это ты не волнуйся. Это я на себя беру. Улажу. Главное, что предмет есть. Предмет есть – почвы для обвинения нет… – Он помолчал. – Сегодня суббота уже?.. Значит, у тебя выходной?

Полушкина кивнула.

– Вот и хорошо. Если бы ты на неделе в деревню отправилась – это подозрительно… А так – нормально. За выходные обернешься туда-сюда, и все дела… Я тебя отвезу…

– А тебе удобно?

– Людям помогать надо… Особенно близким… Сегодня я тебе помогу, завтра ты мне… – Леня посмотрел на часы. – Шесть тридцать… Ты знаешь, где деревня-то эта находится?..

– Я знаю только, что это в Тамбовской области и называется Красный Бубен… А ни улицы, ни дома не знаю…

– Ерунда, разберемся… Главное, деревню найти, а там спросим… Если под Тамбовом, то езды туда часов шесть с расспросами… Так что давай, Вероничка, пару часиков вздремнем на дорожку и поедем… Успеем, я думаю, туда-сюда смотаться…

Они легли и не смогли удержаться от близости… Полчаса они не доспали, но не пожалели об этом. Секс получился по-утреннему бодрым и принес Полушкиной облегчение.

– Фу, – выдохнула Вероника, откидываясь на подушку, – хорошо… – И помолчав, добавила: – Ты все-таки первый у меня… был партнер…

Леня посмотрел на часы:

– И последний на семь ноль две…

– Фи! – Вероника подтолкнула его локтем в бок.

– Осторожней, я на пол упаду…

Потом они немного поспали, потом быстро собрались, но выехать немедленно не получилось. Какие-то уроды порезали у Лениной машины колеса. Все четыре колеса. Пока то да се – выехали только в три.