«Что вы имеете предъявить для досмотра? – Таможенник вежлив, как киборг. – Запрещен ввоз мясных консервов, алкоголя без акцизных марок международного образца и многое другое – ознакомьтесь с перечнем».

– У меня с собой есть препарат, – впервые заговорил Энрик. – Я не знаю, можно ли его ввозить.

Таможенники осмотрели коробок со всех сторон, вынули емкость с приятными на глаз капсулами, развернули инструкцию – и не нашли ни слова на линго, только новотуанский шрифт.

– Это разрешенное лекарство? В какой список регламента оно входит?

– Не знаю. – Энрик был кроток и спокоен. – Мне его выдали по рецепту врача из клиники всех цивилизаций.

Пассажиры лифта просачивались сквозь фильтры космопорта, усаживались в поезда, автобусы – и разъезжались, минуя толпы варлокеров, топчущиеся за ограждением, а Энрик с охранниками и секретарем, приглашенные в служебное помещение, сидели и ждали. Читать по-туански в таможне умели – это по штатным обязанностям полагалось одному из смены, – но вот определить, что же за снадобье привез Пророк, никак не удавалось. Запросили амбулаторию всех цивилизаций; те, в свою очередь, стали наводить справки в главной клинике Города. А время шло и шло… Все, кто прибыл рейсовым лифтом, покинули порт – в том числе и сопровождавшие Энрика. Заскучав, стали уезжать и варлокеры; секретарь несколько раз подходил к окну понаблюдать за этим.

– Нашли, – промолвил таможенник, глядя в экран. – Это витамины. Они лицензированы в шести Ц, включая нас. Но почему не наклеили марку лицензии при вывозе?..

– По забывчивости. – Энрик легко поднялся. – Надеюсь, я не слишком задержал вас. Могу ли я вызвать воздушное такси прямо сюда? – поглядел он в сторону балкона, больше похожего на террасу. – Да, – заметил он, уже входя во флаер, опустивший трап на балкон, – вы можете передать охране там, внизу, что опасности больше нет…

Пепс, секретарь Энрика, родился на КонТуа в семье нанявшихся по контракту и настоящее небо над головой увидел лет в двадцать – и то на Атларе, куда полетел совершенствоваться в языках и интеробщении. Бывал он и на Яунге, и на ЛаБинде, и даже на Ранкари, где приезжим иномирянам напыляют на кожу защитный слой, чтоб ее не обожгло голубое светило. Удивить Пепса было трудно, но над Городом он испытал потрясение. Лес биндских высотных домов, стволами уходящих в облачное небо, просторные и низкие строения вара с блестящими от солнечных батарей крышами, прихотливая архитектура яунджи, казавшиеся хрупкими светлые и легкие сооружения планетарных туанцев, похожие на крепости атларские жилища, приспособленные к долгой зимней ночи, – все это меркло перед геометрически правильными бесчеловечными блоками, плотно стоящими рядами и густыми скоплениями уходящими во все стороны, до горизонта. Пепсу казалось, что он летит над городом, который роботы построили для роботов, – потому что людям невозможно жить в столь подчеркнуто искусственной среде. Даже круглые в плане или волнообразно изогнутые дома выглядели прихотью кибер-конструктора, ошибкой, сбоем в программе градостроительства, вымышленной машинным интеллектом. И люди… Все промежутки между домами были переполнены людьми – текучей, пестрой живой массой тел и автомобилей; им было тесно там, внизу, – и город выжимал их вверх, заставляя использовать пустоту воздуха над трассами и крышами, где роились флаеры. Пепс почувствовал какой-то слабый, безотчетный испуг, и у него в самом деле начала кружиться голова.

А Энрик взирал на лежащий под ним Город с нежностью. Кочуя с планеты на планету, он всегда стремился сюда, в мир свинцово-тяжелого серого цвета, густо покрытого кричаще яркими и липкими пятнами рекламной плесени, мир, где человек рождается в столпотворении, учится жить, проворно лавируя между себе подобными, и умирает, устав и упав, затоптанный другими, бегущими по кругу за удачей. Родной город – всегда любимый, как бы плох он ни был.

– Трудно смотреть? – спросил он Пепса, заметив, как тревожно тот косится вниз.

– Признаться – да, – кивнул секретарь.

– Это с непривычки, – успокоил Энрик. – Скоро ты освоишься; сам удивишься, как ты мог бояться Города. Дыши глубже – надо впитать его запах; слушай без напряжения, чтобы почувствовать все его звуки. Может быть, ты его успеешь полюбить… Здесь есть занятный вид туризма – путешествовать по Городу без карты, наобум. Я тоже этим увлекался, и представь – не заблудился ни разу. Я всегда возвращался домой…

Он присмотрелся к плывущим под ними пейзажам, словно хотел найти что-то знакомое.

– В двенадцать лет я выиграл конкурс красоты «Мальчик Города», в двадцать два стал «Парнем года». А между этим было еще восемьдесят семь других конкурсов… Я любил Город и хотел, чтобы он тоже полюбил меня. Похоже, кое-чего я добился – по случаю моего приезда заседает комиссия в парламенте… – Энрик слабо улыбнулся. – Знаешь, почему я стал Пророком?..

– Нет, – Пепс навострил уши; столь интимные риторические вопросы Энрик задавал чрезвычайно редко, и к ответам стоило прислушиваться.

– Потому что Город мне велел. Я не уезжал; он был со мной всюду – его стены, его люди, его напряжение и его голос: «Почему?» Он спрашивает всех централов, а ответить за всех должен был я. Все, что я сделал до сих пор, я сделал для них, вон для тех, – Энрик показал в пол салона. – У них нет ни имен, ни лиц, ни тел, но есть души – грязные, умалишенные, больные. А я – один из них. Поэтому они меня и поняли.

Пока Энрик разъяснял Пепсу суть своей духовной миссии, у особняка Эмбер творились чудеса. Варлокеры, удовольствовавшись ее субботним раскаянием в прямом эфире, стали отзывать свои иски из судов также слаженно и массово, но…

Трудно сказать, кто инспирировал их новую затею, но подхватили ее сразу и азартно. Хлопот это почти не требовало – купить конверт с маркой, вложить туда фото с надписью и отправить срочным заказным письмом; почтовое ведомство Города немало заработало на этом – и вообще оно подтвердило свой девиз: «Безупречно и быстро». В некоторых офисах не хватило мешков для писем, но их оперативно доставили со складов. Прекрасным воскресным утром для доставки Эмбер ее корреспонденции понадобился отдельный фургон.

Во всех письмах было одно и то же – фотография из передачи «NOW» «Звезды культуры – против забвения», когда Эмбер с задранной юбкой вскочила на стол; надпись на фото была цитатой из злосчастного выпуска 25 апреля, прозвучавшей из уст самой Эмбер: «ПЛЯСАТЬ ГОЛЫМ НА СТОЛЕ».

Кэльвин, постепенно теряя выдержку, ругался с почтальонами, а те ему доказывали, что доставлять отправления – их служебный долг. Ужас был в том, что отказаться от писем Эмбер не могла – категория «срочное заказное» предусматривает возврат лишь в случае отсутствия адресата.

– Вы можете их сжечь, – посоветовали Кэльвину на прощание, обнадежив, что это не все – они вскоре привезут еще столько же; груды издевательских писем остались лежать на крыльце и у крыльца. Кэльвин побежал звонить мусорщикам; Эмбер, нарыдавшись до икоты, сделала перерыв, чтобы хлебнуть водички, и, пополнив запас жидкости для слезотечения, вновь горько заревела. Явление мусорщиков с передвижной термокамерой совпало с появлением варлокерских пикетов: не нарушая границ частного владения и не создавая препятствий для пешеходов, ребята и девчата выстроились вдоль ограды с фотоплакатами, повторявшими содержимое конвертов; пикетчики дружным хором выкрикивали гадкую цитату. Патрульные полисмены сдерживались, зато мусорщики – эти простые, незакомплексованные ребята – веселились вовсю. У ограды вились папарацци, надеясь взять реванш за напрасное бдение у клиники «Паннериц», куда соскочившая с резьбы Эмбер так и не явилась.

Сдавленно гудела термокамера, пожирая письма; мусорщики упихивали в нее бумажные охапки и следили, как на выходе валятся в бункер брикеты спрессованного пепла, а иногда – пока Кэльвин не видел, – развернув письма в руке карточным веером, позировали для папарацци; варлокеры скандировали: «Эм-бер! Эм-бер! Су-пер-стар!»

Наконец Эмбер не вынесла – швырнув заплаканной подушкой в пса, вылетела на крыльцо. Это вышло как-то рефлекторно – она не могла не появиться перед зовущей публикой. Кэльвин, топтавшийся у термокамеры, замешкался и не успел пресечь ее желание быть на виду – Эмбер повернулась к зрителям спиной и… повторила фотографическую позу, презрительно и дерзко оттопырив то, на что садятся. Варлокеры взвыли от восторга, папарацци лихорадочно ловили кадр, а Отто Луни (как же может такое бесстыжество происходить без него?!) верещал, приплясывая на тротуаре:

– Великий боже, благослови Эмбер!! Это наша девчонка, настоящая централка! Эмбе-е-ер!! На бис! Просим!!.

Эмбер не снизошла, бегом вернулась в дом; Кэльвин – за ней. Там ее опять прорвало на рев, но это были слезы облегчения – она победила, она зачеркнула все козни врагов одним движением!..

В конце концов, плохой рекламы не бывает.

Гаст, переключив шлем с машины на TV-адаптер, тоже поприсутствовал при этом, но, когда в отдел зашел Хиллари, Гаст вполголоса скрипел что-то из лексикона «зеленых» кварталов; верхняя часть его лица была скрыта, но и нижней хватало, чтоб понять, насколько он зол.

– Плохие новости? – потряс его Хиллари за плечо.

– А?! – Гаст поднял забрало-визор на лоб. – Да, полный квак! Политиканы под Энрика роют! Целое змеилище собрали в Балагане, даже на уик-энд начхали, лишь бы Пророка удушить!..

– Погромче, а то Сид не слышит, – посоветовал Хиллари.

– Плевать! – Гаст был так расстроен, что не боялся даже выгона по политическим мотивам. – Он ведь еще ни-ког-да не выступал вживую в Городе! Он в первый раз приехал! И нате вам!.. Да что я говорю – сам погляди!.. – он повел пальцами, переводя картинку на экран.

Правительственный канал I смотрели главным образом менеджеры, юристы, обозреватели и администраторы. Там не было ни рекламы, ни музыки, ни голых девушек, ни конкурсов, ни шоу – репортажи из парламента и выступления разных шишек, до Президента и гостей с других планет включительно. Тут читали вслух законы и показывали мультики о том, как они действуют (для глухих – законы с сурдопереводом). Новости здесь были столь официозные и оптимистичные, что можно было скулы от зевоты свихнуть, но поговаривали, что государственные чиновники обязаны смотреть эту тошнятину – а те, кому сие предписывалось, поручают выполнять это своим андроидам. Среди людей мало-мальски мыслящих смотреть канал I считалось дурным тоном; Хиллари был мыслящим человеком.

Впрочем, были и такие случаи, что передача «Парламентский час» вырывалась в первую десятку рейтинга – например, когда феминистки подрались с милитаристами или когда в процессе многомесячной дискуссии «Вводить ли в оборот разменную монету номиналом в три томпака?» на главу комиссии высыпали полцентнера мелочи.

С экрана на Хиллари солидно и авторитетно глядел плотный темнокожий мужчина в строгом гробовом костюме, белоснежной рубашке и галстуке цвета темной бронзы. Хиллари узнал его, хотя раньше видел или обнаженным, или одетым очень непринужденно.

Это был Снежок, владелец Маски.

– Что за фигура? – равнодушно спросил Хиллари.

– Некто Джолион Григ Ауди, – тоном вздорного подростка отозвался Гаст. – Он в Балагане отвечает за мораль. Типа – пред комиссии по соблюдению библейских заповедей. Начетчик, каких свет не видел…

– Да, – как бы соглашаясь с воображаемым собеседником, констатировал тем временем Снежок, – некоторые черты тоталитарных сект у Церкви Друга не отмечаются. Да, «верные» не практикуют принуждающее групповое давление на неофитов, но то, как они ополчились на Эмбер, сказавшую несколько неодобрительных слов в их адрес, заставляет нас задуматься о том, что же на самом деле происходит за стенами храмов Друга и какие акции там могут быть спланированы в будущем…

– Это он линейкой груди в фильмах обмеряет, – продолжал Гаст мерзким голосом, – чтоб определить степень голизны в процентах, а потом штамп ставит – какой фильм можно смотреть детям. У него номограмма пристойности есть, туда все вписано – грудь, зад, пупок… особенно пупок! Показ на экране пупка есть растление нации…

– Ну как же – омфал!..

– А можно при мне матом не ругаться? Тем более таким, какого я не знаю.

– Омфал – это священный Пуп Вселенной, камень, на котором держится мир. Он остался на Старой Земле, его там туристам за деньги показывают.

– Все равно звучит матерно.

– Да, в их программу подготовки не включены аскеза и напряженная система преподавания основ веры, – развивал Снежок свою мысль, – но на что ориентированы их многочасовые танцы под психоритмы? В достаточной ли степени проверены на зомбизацию их излюбленные фильмы и мелодии?.. Мы долгое время недальновидно пренебрегали организацией Пророка Энрика и не вдумывались в само название «колдовской рок», а ведь оно появилось неспроста. Теперь Пророк прибыл в Город – чего мы можем ожидать в связи с этим? Атмосфера в Сэнтрал-Сити напряжена, высок индекс агрессивности, резко участились акты вандализма и терроризма. Комиссия рекомендует…

– Запретят! Запретят! – поскуливал Гаст.

– …рассмотреть вопрос на расширенном заседании совета социальных комиссий в течение ближайшей недели.

– Отмазались. – Гаст перевел дыхание. – Скажут – «мы смягчили напряженность», а сами будут за нервы тянуть до последней минуты… словно нарочно провоцируют!.. Вообще надо переселяться к медикам и жить там, в «Здоровье», а то здесь, на воле, – будто в центрифуге тебя крутят, без транков точно с ума съедешь. Куда ни сунешься – сплошная панихида, все про подкомиссию толкуют. Как тут себя за упокой не отпевать, когда выйдешь в коридор – и сразу лоб в лоб с «ликвидатором» столкнешься!..

Хиллари нахмурился. Да, Горт сказал: «Я вызвал команду „ликвидаторов“, но чтоб они открыто шастали по зданию… кто им позволил?!»

– Что, прямо так и ходят?

– Ага, как в чумном городе кресты на дверях ставят.

– Это был сон. Они тебе приснились. Сейчас этот сон кончится, а ты займись лучше своей работой, – мирно сказал Хиллари, отходя.

Итак, объект определен. Снежок = Джолион Григ Ауди. Что это нам дает? Да ничего, кроме того что конгрессмен потратил тучу денег на покупку интим-куклы с внешностью девчонки. Он виновен – но лишь в нелегальном приобретении незарегистрированной кибер-техники. Скорей всего, Маска была учтена как дефектная и списана в утиль, поэтому в списках пропавших ее нет и быть не может.

Да, Снежок – порочный тип. Правда, он строго зарегулирован; другой за эти деньги нанял бы три дюжины живых девчонок – и каждой бы испортил и судьбу, и психику. Кукла – совсем иное дело; она – вещь, неодушевленный предмет, у нее не спрашивают, нравится ли ей, как ее используют. Она не подаст в суд, не будет шантажи…

Джолион, наверное, рассчитывал купить покой, комфорт и безнаказанность – и все это, как в одном флаконе, в лице идеальной кибер-любовницы. Абсолютно покорная, вечно наивная и юная… Воплощение тайной мечты! И вдруг – такая перемена! Кукла с мечом, объявляющая войну, говорящая на уличном жаргоне, мыслящая в обход Первого Закона…

Снежок дорожит репутацией, местом в парламенте. Если все узнают, что ведущий моралист не прочь развлечься с малолеткой… даже с куклой… Маска догадалась, куда его ударить побольней.

«Пока, – подумал Хиллари, – я повременю вносить опознание в материалы о Снежке». Мысли вернулись к «ликвидаторам», а ноги несли его к Сиду.

«Ликвидаторы» принадлежат к презираемой военными финансовой касте, а точнее – к ненавистной контрольно-ревизионной службе. Из глубины веков за бухгалтерами «оборонки» тянется репутация казнокрадов, норовящих урезать солдатские пайки и офицерские наградные, чтобы набить свои карманы. Это они требуют отчитываться за каждый патрон, хотя дураку ясно, что экономить боеприпасы на войне – все равно что в маркетинге экономить на рекламе. С особым наслаждением ревизуют они учреждения, обреченные на заклание, всюду лезут, во все вникают, обо всем допытываются и, изнывая от садистского восторга, расхаживают по чужим кабинетам, упиваясь своей властью и впитывая мученическую тоску приговоренных, которым вид этих самодовольных пришельцев обещает не меньше, чем смертнику – внешность немногословного джентльмена, из скромности прячущего лицо под красным капюшоном с прорезями для глаз.

Сид выглядел понуро; игра в разумных пауков была забыта, он сосредоточенно вводил в машину с клавиатуры нечто сугубо служебное, с грифом «СРОЧНО. СЕКРЕТНО».

– Этикет не звонил. – Это был упрек Хиллари, обещавшему, что беглый координатор не выдержит и явится с повинной. – И тебе, насколько я могу судить, – тоже. Я, конечно, горжусь нашими серыми, они провернули мастерскую акцию. Но чем дальше я молча горжусь, тем больше думаю о той тюрьме, в которую мы сядем. Похищение Конрада Стюарта – еще куда ни шло, если сумеем доказать, что не отдавали такого приказа, но двое раненых…

– Сид, хочешь заполучить NB в личное дело? – предложил в ответ Хиллари.

Безопасник тяжко вздохнул.

– Думаешь, что дело ограничится NB? Это было бы за счастье… Отсидеть годика три в теплом герметичном бункере, где-нибудь на далекой планете… пить технический спирт с подсластителем и слушать, как в шлюз снаружи бьется ветер…

– Значит, хочешь. Но это NB не за то, о чем ты думаешь.

– Виноват, – Сид со всей искренностью положил руку на сердце, – я проворонил Селену. Она назвала по TV свой маршрут, а я не велел изменить его.

– Приятно видеть человека, сознающего свои ошибки, – похвалил Хиллари. – Однако я говорю о другом упущении. У тебя здесь «ликвидаторы» гуляют, как блуждающие атомы. Какого черта, Сид?! Кто дал им допуск на все зоны в здании?

– Горт позвонил мне и сказал, что…

– Пусть Горт распоряжается в своем отделе в Айрэн-Фотрис, а тут начальник – я! Сколько зон ты им открыл?

– А, В, С и D.

– Закрой все, кроме А.

– Хил, зона А у нас – это вестибюль на входе.

– Прекрасно. Пусть каждый день с утра подписывают в главной безопаске пропуск в зону В, причем я разрешаю им входить лишь в туалет, столовую и бухгалтерию.

– Хил, они разозлятся.

– Для тебя важней, чтобы Я не разозлился.

– Они про нас напишут не доклад, а некролог.

– Если мы уцелеем – их доклад сгниет в архиве, если провалимся – то все доклады нам будут настолько лиловы, что ты и представить не можешь. Пусть скажут «спасибо», что я не велел их в сортир и обратно водить под конвоем. Значит, сейчас ты аннулируешь их допуск…

– Надеюсь, про NB ты пошутил?

– Почти. Это было устное предупреждение. Вычисли-ка, где сейчас эти… могильщики.

Видеокамеры системы наблюдения обнаружили обоих «ликвидаторов» на пути к мастерской Туссена – они шествовали неторопливо, с довольными лицами, беседуя между собой; Сид подключил прослушивание – и из динамика послышалось, как они негромко обсуждают прелести хорошенькой Жаклин из отдела Адана.

– И мы им будем угождать!.. Я им сейчас устрою опись выморочного имущества! – Хиллари, выходя из кабинета, достал трэк. – Охрана, говорит Хармон. Недозволенное проникновение в зоне С, этаж 5. Двое ко мне на лифтовую площадку.

«Ликвидаторы» были слегка удивлены, когда дорогу им загородили два сержанта, похожих на банковские сейфы-монолиты, и какой-то штатский.

– Позвольте спросить, чем вы занимаетесь на этом этаже.

– Мы, – холодно и с достоинством, как подобает важному должностному лицу, ответствовал старший, – производим учет состояния высокотехнологичных приборов.

– Вы системный инженер? – быстро спросил сероглазый штатский. – Вы можете определить степень износа нанотехники?

– Мы исследуем его по документам, – веско промолвил старший.

– Покажите ваш допуск. – Хиллари взял небрежно протянутую карточку, взглянул мельком и положил ее в карман. – У вас нет допуска. Сержант! Проводите их куда следует и проследите, чтоб не заблудились.

– Но… на каком основании?! Что вы себе позволяете?!

– Ваше дело – сидеть в бухгалтерии, – отрезал сероглазый, – а не шляться по проекту и нервировать сотрудников. От одного взгляда на вас работоспособность у операторов падает на сорок процентов. Все! Разговор окончен.

Сержанты блокировали растерявшихся чиновников, но те еще хорохорились.

– Я буду жаловаться на ваши действия! Назовите мне свою фамилию и должность! Я подам на вас рапорт шефу проекта!..

– Не советую, – оглянулся наглец, сворачивая за угол. – Моя фамилия – Хармон.

Линза, похожая на вспухший блин, взлетала впритирку к стене офиса; Мячик, сидя в неприметном сити-каре, вел мину уверенно и быстро. С момента консультации Немого летучая мина несколько потяжелела за счет дополнительного оборудования, но теперь ею можно было управлять издалека, находясь за пределами прямого видения.

Этажей Мячик не считал – он сверялся по зданию напротив, по миниатюрному гироскопу сориентировав оптическую ось объектива строго горизонтально. Главное – раньше времени не ударить миной о стекло.

Набрав достаточную высоту, Мячик подорвал заряд на емкости с краской. Прохожие вскинули головы; кое-кто шарахнулся, прикрывшись от падающих осколков, но разброс был небольшой, и обломки накрыли в основном стоянку у подъезда – кольцо гравитора оставило вмятину в крыше машины, батарея разбила другой заднее стекло, а блок управления рассадил плечо зеваке; других поцарапали куски корпуса. Это уж на кого бог пошлет – даже при скромных терактах бывают пострадавшие.

Самым впечатляющим было облако дисперсного красителя – на стене вмиг вздулся огромный, уродливый черный нарост; шевелясь, он тихо стекал вниз, рисуя громадную кляксу.

Вой сирен, моргание проблесковых маяков на крышах патрульных машин, оцепление и приезд экспертов по взрывным устройствам – вся эта суета запоздала, как после ужина горчица; по сути, у полиции была одна забота – выяснить, чьих это рук дело. И Темный поспешил помочь им разобраться.

– Редакция? Взрыв в Аркенде, на Бернслайн сделали мы, Вольные Стрелки. Это наше предупреждение тем, кто охотится за Фердинандом. Мы не во всем согласны с «непримиримыми» из Партии, но их бойцы – наши братья по оружию, запомните. На террор спецслужб мы ответим минной войной. Следующая цель – космопорт, мина будет настоящей. До новых встреч! Подпись – Темный.

– Партизаны, Партия и Банш выступили единым фронтом! – подытоживал Доран, зависнув над Бернслайн, пока Волк Негели показывал всем кляксу. – Сейчас как никогда нам необходимо четкое взаимодействие всех силовых структур. Оставайтесь с нами на канале V! Мы начинаем серию блицрепортажей о тех, кто защищает нас! Сегодня мы с вами убедимся, что подразделение «Омега» в любой момент готово к самым решительным действиям!..

Жутковатое пятно на стене дома сменилось зрелищем льющегося кефира – пакет, кефир и стакан были одинаково прозрачны. За кадром кто-то сладострастно и призывно стонал. Насколько знал Доран, стон источала страшненькая дама лет пятидесяти, квадратного телосложения, лысая от рождения (что поделаешь – черная генная карта!); она за семь бассов в час изображала звуки поцелуев, кваканье, мяуканье, жужжание мух, писк и клекот йонгеров – причем гораздо лучше, чем все это звучит на самом деле!

– Напиться, что ли, этого кефира… Волк, ты его пробовал?

– Нет, – гулко ответил оператор. – Я патриот, а его варят по туанской технологии.

Флаер «NOW» начал разворот – надо спешить к следующему объекту. Волк, пользуясь передышкой, развалился и вытянул ноги, тайком заглядывая через визор на 17-й канал – Отто Луни со своими похабными клоунессами рекламировал прозрачный сыр.

После случившегося в среду буйного припадка Рыбаку ужесточили режим – отняли телевизор, пристегнули к койке на денек и придавили мысли транками – но больше не приставали, а психиатр зачастил в палату с уговорами: «Одумайся, надейся, жизнь – это дар божий» – и так далее.

Приходил в субботу еще некто в штатском – этот никем не прикидывался, сразу показал удостоверение агента «политички».

– Вместо кино, – усмехнулся Рыбак, – а то я без Принца Ротриа соскучился. Пытать будешь?

– По-моему, ты сам себя уже замучил – дальше некуда, – агент был тоже не прочь пошутить и этим немного расположил к себе Рыбака. Разговорились; агент – первый за все время! – посочувствовал о смерти Гильзы: – Я понимаю, каково тебе сейчас. В школе у меня была девчонка, красавица. Мы очень дружили. У нее нашли «болезнь переселенцев»… Она долго умирала, согласилась на эвтаназию. Я боялся, что мне не дадут с ней проститься, но она настояла, чтоб я был с ней до конца, как друг. И ее родители согласились.

Подобных историй агент мог придумать с десяток, на разные вкусы, но упоминание о широко известной, роковой и коварной «болезни переселенцев», превращавшей детей в живые мумии, сработало безотказно – Рыбак помимо воли поверил, и агент ненадолго получил доступ в его душу.

– Мне не надо знать, общался ли ты с баншерами; это уже доказано следствием. Но за ними стоят люди, которые тебя использовали. Не стану скрывать от тебя – это «непримиримые» из Партии. Если б они отдавали деньги, предназначенные для террора, какому-нибудь медицинскому фонду, многие бы вылечились – в том числе и ты. Как видишь, они предпочитают разрушение и смерть. Думаю, тебе не стоит брать на себя всю ответственность за то, что ты был исполнителем чужой воли… Они израсходовали тебя, как патрон.

Рыбак промолчал; он не верил властям. Они всегда врут и обманывают. Стик Рикэрдо сказал: «Все начальники – слуги дьявола». Да, похоже… Они улыбаются, но в глазах у них пусто, вместо души – дыра, а вместо сердца – гадина, черная и склизкая. Говорят они не по-людски, каким-то вывернутым и заумным языком – «реструктуризация», «конструктивный подход», «рациональное сотрудничество», – и все затем, чтоб ты скорей ушел из кабинета и не мешал им пить кофе. После этих разговоров ты, как пьяный, ничего не соображая, хочешь вытрясти из ушей громоздкие слова и остаешься дурак дураком, уразумев одно – что за их словами ничего нет, ноль, что это оболочка без начинки.

Но агент не улыбался, и он был первым, кто близко принял к сердцу его горе. Хотелось ему верить – может быть, потому, что Рыбак устал видеть вокруг одних врагов. Ну, пусть не друг – но он относится к тебе хоть чуточку по-доброму…

Вдруг он говорит правду? Партия… Рыбак с детства рефлекторно побаивался этого слова. К Партии опасно прикасаться. Они хотят силой перевернуть мир. Да кто им позволит?! Девять видов полиции, национальная гвардия, сэйсиды, «политичка», армия – и все стоят на страже; только пикни, руки-ноги оборвут. Лучше заниматься мирным сталкингом, чем ежеминутно ждать, что к тебе в конуру вломятся бронированные верзилы, скрутят и вышлют куда-нибудь, где вместо воздуха – метан.

– А вот нормальные люди, – продолжил агент, немного выждав, – проявили к тебе куда больше участия. Доран создал фонд в твою поддержку; люди собирают тебе деньги на лечение…

Рыбак растерялся. Он-то себя уже похоронил и ни на что не рассчитывал, кроме покоя в вечной тьме.

– Соберут, я полагаю, – без напряженья говорил агент, как о чем-то заведомо известном. – Тебе надо около пятидесяти тысяч; в складчину это нетрудно. Конечно, закон есть закон, и суд состоится… но ты будешь жить. Свиной трансплантат вполне надежен, если создан на основе твоих генов. Пять-шесть месяцев, пока растет свинья, потом операция – и от болезни останется несколько шрамов на коже. Обычные люди сделают для тебя то, чего Партия никогда не сделает.

– Спасибо, – вырвалось у Рыбака; если до сих пор его окружала мрачная явь, то сейчас сквозь нее проступили дивные грезы и не хотелось, чтобы они ушли. – Но я не знаю ничего про Партию.

– А что за файлы о «черном вторнике» показывал Стик Косичке? – вопрос прозвучал ненавязчиво.

– Я не видел. В Сети много чего лежит на больших машинах.

– Да, ты прав. Я тоже считаю, что Стик ни при чем. А Звон запутался… Надеюсь, он не имеет сомнительных связей. Суда ему не избежать, но печально будет, если ему припишут к обвинению сознательное участие в преступной политической организации. Я разузнал о нем – он работящий малый, несобранный, но безобидный. Его могли вовлечь, втянуть… Жаль, если эти люди останутся в стороне, когда его осудят. Кто мог повлиять на него?

Пелена грез рассеялась; Рыбак вдохнул поглубже, сдерживая кашель, – перед ним сидел монстр, притворившийся человеком. Немигающий впившийся взгляд, черный язык облизывает в ожидании безгубый рот. Офицер из войска Ротриа.

– Спасибо за хорошие новости, – тщательно выговорил Рыбак. – Звона я знаю плоховато. С кем он водился, где ходил – спросите у него. Когда поймаете.

– Куклами, с которыми ты жил, руководил некто Фердинанд, – сказал агент, вставая. – Он из боевиков Миля Кнеера. И еще неизвестно, как этот факт сыграет на процессе. Подумай, Варвик. Постарайся вспомнить; это в твоих же интересах. Одно дело – отбывать срок в обычной тюрьме, а совсем другое – быть высланным в колонии под спецнадзор.

– До свидания. – Рыбак старался выглядеть спокойным.

– В колониях тяжелые условия… особенно для тех, у кого слабое здоровье. Кто вспомнит о тебе, когда ты будешь ТАМ, далеко-далеко? А мое ведомство может помочь…

– Приятно было познакомиться.

– Уверен, ты учтешь все «за» и «против».

– Я ни о ком и ничего не знаю, офицер.

– Мы побеседуем позже, о'кей? И помни, что я – на твоей стороне.

Оставшись один, Рыбак стал задумчиво жевать противную нетканую салфетку. Поманить жизнью – и погрозить смертью; ловко у них получается. Жабы подлючие… Им надо, чтобы ты оговорил кого-нибудь; ткни пальцем, назови имя – и потянется цепь допросов, и где-нибудь найдется слабина, и закрутится дело, наматывая на себя людей…

Ты думал – пролетел над Городом, и все? Оказалось – это не конец, это начало. Самое трудное – впереди. Ты одинок, ты болен, ты ни жив ни мертв. Сдайся, прими их правила игры – и отсидишь без проблем. С новыми легкими, новым сердцем.

Эй, вы, нормальные люди! Где же вы были раньше со своей добротой?!!