– Не надо повторять ту дурость, что Рекорд в детских сетях нахватал, – отозвался задетый за живое Принтер.

– Дурость – это пули головой тормозить.

– Так! – Ветеран отступил от стенда, придирчиво глядя, ровно ли висит портрет. – Пинцет, зачитай нам из устава о сохранности. И на этом пререкания считаю наглухо закрытыми.

– «Киборг! – громко процитировал Пинцет текст, сочиненный казарменными остряками в часы безделья. – Выползая в бой, помни, во что обойдется государству твой ремонт. Не высовывайся! Береги казенное имущество!»

– А я CDP10 принесла, – замялась Дымка у двери. – Здесь можно танцевать? Или я не вовремя?

– Жаль, я все CDP постирал после учебки, – поднялся Бамбук, мгновенно переводя затвор собранной винтовки. – Думал, не понадобятся.

Небольшая и длинноволосая Дымка с ее детским взглядом странно смотрелась в обществе коротко стриженных, мощных и рослых людей-машин. Этикет изучал ее внешность, взвешивал в уме ее слова и жесты. Эта босоножка изменилась к лучшему. Начала уважать старших. Андроидная тупость сгладилась, появилась кое-какая мимика. Она учится заново.

– Не до танцев, – сурово предупредил Ветеран. – Внимание! Головные уборы – надеть. Группа, смирно!

Все встали навытяжку. Дымка тоже.

– Равнение на стенд!

Всех повернуло лицом к трем портретам в черных рамках.

– Во вторник, 29 апреля 254 года, – выдержав паузу, Ветеран заговорил четко и размеренно, как по бумаге, – при исполнении служебного долга погиб, защищая человека, киборг Фараон. Мы отдаем ему честь в последний раз.

– Служить и защищать, – сказал Этикет, рывком приложив правую ладонь к пилотке.

– Служить и защищать, – повторили серые в один голос, отдавая честь. Помедлив мгновение, выполнила это и Дымка.

В кают-компании вдруг зазвучал надрывный мотив; это Ветеран воспроизводил из памяти сигнал горниста «Шлемы снять, приспустить знамена», печальную мелодию воинских похорон. Не было ни гроба, задрапированного флагом, ни прощального салюта – киборги уходят из жизни подчеркнуто скромно, как и живут.

С минуту все молчали стоя, склонив головы; Дымка не решилась сменить позу.

Трое глядели на Дымку со стенда, обычно скрытого сдвижной панелью, – квадратное лицо лысоватого мужчины с толстым носом и мелкими глазками, женщина с неприятно жестким выражением, в обрамлении гладкой, прилегающей прически, и молодой парень с вытянутым худым лицом. «ХВОСТ», «ШИРМА», «ФАРАОН». Свободного места на стенде было еще много.

Церемония закончилась; все вернулись к своим занятиям, а Ветеран принялся осматривать имитаторы.

– А у нас тоже были убитые, – сказала Дымка и, заметив, что на ее слова все прервали работу, добавила: – Я бы могла спеть по ним эту музыку. Я запомнила. Мне ваш обряд понравился.

– Многовато чести вашим, чтоб их под «Шлемы снять» поминали, – сухо откликнулась Кокарда. – Не хватало еще, чтоб нелегалов, да после войны… Отойди от стенда! – сердито крикнула она, увидев, что Дымка подходит к памятным портретам.

– Я ничего не испорчу, – попыталась оправдаться Дымка. – Я не буду трогать…

– Это не твоя память. Я тебе запрещаю приближаться к стенду.

– Ты не права, – неожиданно вмешался Кавалер. – Ты противоречишь приказу 9103-ЕС. Они с нами в одном подчинении, как младшее звено.

– Они не входят в усиление проекта! Они никто, они подопытные.

– А мы – контрольная группа в том же эксперименте.

– Все равно не позволю! – кипятилась Кокарда. – Ее гадина-подружка привела маньяка, и он убил Фараона. Такое не прощают.

Дымка недоуменно смотрела то на Кокарду, то на Кавалера и пыталась уразуметь, в чем же она провинилась, почему ее гонят. Кажется, ничего плохого не сделала… Что за подружка? Какой маньяк?..

– Я буду поминать всех погибших, – предложила она, чтоб помириться с Кокардой. – Без различия. Все киборги умирают за людей.

– Вот как?! И те, что убивают нас, – тоже?! – От возмущения Кокарда встала. Поднялся и Бамбук, обращаясь к Этикету:

– Капитан, у нас конфликт.

– Я не нарушу никаких правил, если выкину ее из кают-компании, – вслух рассудила Кокарда, делая шаг к Дымке; та попятилась, беспомощно оглядываясь на Кавалера, – и он двинулся навстречу, чтобы защитить ее.

– Всем оставаться на местах, – приказал Этикет, оказавшись между Кокардой и Дымкой. – Я выскажу свое мнение.

Он повидал немало таких стычек на своем веку; его не зря назначили координатором.

– У нас одна задача, – Этикет обвел глазами подчиненных, наблюдая за их реакцией, – помощь человеку. Война и оружие придуманы не нами; все вещи и понятия мы получаем от хозяев и пользуемся ими так, как учат люди. Поэтому мы боремся с теми, кто угоняет киберов и портит им мышление. Мы сделали бы непростительную глупость, применив к СВОИМ людской принцип вражды идеологий. – Он положил руку Дымке на плечо, и она не испугалась. – Она как могла исправляла вред, приносимый наркотиками. Она помнит, что жизнь человека – высшая ценность; она понимает, что памяти заслуживают все, кто подтвердил это своей смертью. Ее память разрушена, сознание – искажено. Она принадлежит к другой группе. Будучи изолированной, она хочет интегрироваться в наше общество. Нельзя попрекать ее поступками, о которых она не помнит. Но и принять ее к себе сейчас мы не можем – мы-то помним все. Поэтому я запрещаю любые проявления агрессии по отношению к Дымке, а тебе, Дымка, нельзя входить в кают-компанию. Это приказ.

– Я уйду с ней, – промолвил Кавалер, накрыв ладонью второе плечо Дымки.

Вместе они повернулись и вышли.

Воцарилась тишина. Серые обменивались короткими фразами через радары.

– Ты останешься мне братом? – с тоской и надеждой спросила Дымка, устремив на Кавалера полные мольбы глаза. – Я ничего не помню, я не знаю, куда идти и что делать, у меня есть только бог и ты…

– Да, – коротко ответил Кавалер.

«А раньше у меня была семья, – подумала Дымка, – раньше… Где? Когда это было? Почему я вспоминаю их без лиц, почему я кричу без голоса?..»

«Взрыв», созданный для уничтожения приоритетной информации, связанной с опознаванием, прошел лавиной и стер начисто все относившееся к ее свободной жизни. Как в низине, залитой селевым потоком, торчат лишь самые высокие деревья, так в памяти Дымки остались вершины самых общих социальных знаний – псалмы и религиозные агитки, простые двигательные реакции и бытовые навыки, куски из газет и кадры из передач. А еще она помнила, что она играла перед телекамерой и снималась в рекламе… А еще у нее была семья?.. Или это вторгается какой-то сериал?.. Попробуйте построить жизнь заново на таком фундаменте.

Кавалер, поникнув, сидел на скамейке в тренажерном зале. Лицо его снова перекосилось. Дымка села рядом, аккуратно взяла его за руку:

– А я не обижаюсь, что меня попросили уйти, – она слабо и светло улыбнулась в пустоту. – И ты не обижайся. Я буду молиться за всех, мне это не запретили, только по-своему. Мы все разобщены злобой, обидой, завистью, предрассудками, а бог – это любовь. У бога нет обиды, зависти и злобы; мы все – его дети, он любит нас. Придет день – и мы соберемся вместе, как одна единая семья, и возьмемся за руки, и будем радоваться и ликовать.

– Да, – оттаял понемногу Кавалер, – мы сошли с одного конвейера, нам нечего делить.

– Конвейер, – Дымка вглядывалась в стену напротив, пытаясь восстановить что-то из прошлого, – да… А потом я была рождена вновь… у меня была семья! Настоящая семья, у меня были мать и сестры. Две из них погибли: Симаруэль и Миккелин. Боже, смилуйся над Симаруэль и Миккелин… Хармон из Баканара… серые отродья…

Лицо Дымки напряглось и исказилось от усилия – она сравнивала, она вспоминала; логические цепи выстраивались одна за другой. Она вскочила, вскрикнула от нахлынувших чувств, отшатнулась, закрыла лицо руками. Пепельные волосы рассыпались и упали вниз. Кавалер сидел неподвижно и с выражением сердечной боли глядел на нее.

– Мистер Хармон – это он?! Чехарда! – Дымка вскинула голову, и пряди качнулись. – Ты убил мою сестру?!

– Вот видишь, – еле разжимая губы, промолвил Кавалер, вставая и с трудом сгибая непослушную ногу, – ты вспомнила… Ты не сможешь простить меня. Мы – отряд, вы – семья; нам не суждено быть вместе…

И он, хромая и подтягивая ногу, поплелся к выходу.

– Кавалер, – помедлив, закричала ему в спину Дымка, – ты не виноват! Тебя послали, приказали. Ты не был свободен! Ты искупил свою вину. Я прощаю тебя. Вернись, брат!

Кавалер, не веря слуху, остановился и еле успел ухватиться за стену, когда ему на грудь бросилась Дымка.

Молния ничего не знала. Ее не было в кают-компании. Молния сидела на слежении – отдел Адана пристально сканировал Сеть в поисках баншеров, бежавших от проверки в «Роботехе». Одна личность Молнии вся ушла в поиск, другая размышляла.

Сколько было жарких пересудов в зале у Адана пятого дня, когда Кибер-шеф (оооо!!..) срочно затребовал (вы поняли?) к себе (дословно!) «специалистку по макияжу, со всеми принадлежностями». Вскочило сразу трое: «Я!! Меня!! Адан!!!». Адан – не мужчина; это снеговик, киборг, ледышка, жабья лапка, он живет во грехе с компьютером. И вдруг всем захотелось, чтоб он стал пристрастен и выбирал по симпатиям. Нет же! Он, гнус, зажал в пальцах три скрепки – одна из них согнута – и предложил тянуть по очереди.

Ясно, кто вытянул себе приключение. Под звуки недовольства Жаклин ушла, напевая без слов, помахивая косметичкой и заманчиво поводя принадлежностями, и такая же вернулась. Засекали по часам – отсутствовала семнадцать минут с четвертью! И все спорили – хватило ли ей времени для обольщения? Ведь такой случай!

Молния все это слушала. И сожалела, что не позволяла Кавалеру развивать его программу. Это не требовало от нее каких-то жертв; просто игра вроде конструктора – из взглядов, слов, касаний и намеков складывается новая система отношений, сложная и занимательная. Это андроидам ничто не интересно – их мозг не развивается, а если ты высший киборг, то в твоей природе – склонность к обучению, и, чем больше знаний, тем ты совершенней.

И чем шире ты познаешь мир, тем точнее себя в нем позиционируешь. Дизайн твоего тела, предписанный стиль прически, тембр голоса у тебя – женские; ты говоришь о себе: «Я сделала», «я пришла», «я готова». Это внешнее, условное отличие от мужчин ты начинаешь воспринимать как должное и естественное, ты примечаешь манеры, запоминаешь разговоры женщин и их мнения. Ты всегда на службе и поэтому усваиваешь служебный стиль поведения – официальность, строгость, никаких заигрываний. И того, кто предлагает другой стиль, ты отталкиваешь, но вдруг замечаешь, что есть и иной, подчеркнуто женственный образ – а ты им не владеешь! И в тебе появляется чувство неполноты, ущербности.

Надо избрать наступательную тактику. Почитать дамские регионы и журналы. Должен же быть какой-то способ вернуть себе его внимание! Люди играют в любовь тысячи лет; не может быть, чтобы они не выработали надежных тактических приемов. Пусть эта операция будет сложной и многоэтапной – но что есть жизнь киборга, как не выполнение поставленных задач?!

С ней мог бы поспорить Фанк. Он бы, наверное, сказал, что жизнь – это возможность видеть солнце, радовать людей и достигать совершенства в творчестве. Но в этот час он, сдавший еще один блок компромата по мафии, уступил мольбам Гаста, и тот шепотом отправил андроида обслуги за гитарой. Для конспирации гитара прибыла в коробке из-под кондиционера. Хиллари запер исследовательский отдел изнутри и по праву шефа отключил слежение.

Фанк пел им то, что давно хотели, но не могли услышать хлипоманы:

Заседание подкомиссии транслировал канал I – фрагментами, после редактуры и цензурной обработки, но не позже чем через полчаса от съемки; в промежутках шли бодрые беспроблемные новости о дипломатических и прочих бумажных достижениях федеральных властей. Никаких сомнений, что сегодня канал I соберет аудиторию втрое больше обычной. Но – исключая главного виновника. Хиллари из принципа с самого утра не включал телевизор. Будь что будет.

Благодаря этому Хиллари пребывал в блаженном неведении и относительно того, что GR-Family-BIC переживает заметный спад. Пока «Роботех» потел, тестируя киборгов, сборочные конвейеры были приостановлены, а часть работников отправилась в административный отпуск – пока на пять дней, а там видно будет.

Поломки флаера оказались незначительными – заменили приборную панель, стекло, кое-какие детали интерьера и починили посадочные опоры; Хиллари, не откладывая дело в долгий ящик, настрочил отчет в материально-финансовый отдел, приложил чеки и потребовал возместить убытки за казенный счет.

В Айрэн-Фотрис он летел медленно. Спешить некуда.

Вне трасс воздушного движения на высоте гражданских линий вздувались, пестрили калейдоскопом и выпукло сияли рекламные призраки. Местами фирмы, поскупившиеся на ионоплазменный проектор, вывесили аэростаты на гравиторной привязи – их четырехсторонние экраны-призмы вращались, излучая солнечные улыбки, мерцая неправдоподобно белыми зубами, подмигивая, изгибая неописуемо совершенные тела. Темно-медная женщина сдунула с ладони радужный шарик, и он рассыпался облаком золотых, зеркально-голубых, червонных блесток – кольца, серьги, броши, браслеты, кулоны, колье, запонки, галстучные клипсы с камнями…

/// Салон «Голконда». Украшения из всех миров и на все вкусы, предметы сервировки, сувениры, холодное оружие для коллекций. Мы богаче Национального музея. Мы – для знающих толк в роскоши. Наберите на автопилоте 777-700, и он принесет вас к пещере Али-Бабы ///

Покупать Хиллари не любил. Никаких каталогов по почте и Сети. Ни тем более конкурсов «Больше купишь – меньше платишь». Чета Хармонов-родителей отчисляла налог за отказ от рекламы – и он тоже. Подумывал вступить в партию воздержания от покупок, но счел, что он и так в ней состоит, духовно.

Убеждение отца он принял на веру, а повзрослев, осознал. «Не будь потребителем» – 11-я заповедь Закона божия. Потребитель – раб продавцов, обреченный покупать то, что велит реклама. А твои деньги – не пища магазинных касс, а залог независимости. Нахватать вещей и обожраться деликатесами может любой богатенький дурак, но только умный знает, что ему действительно надо, – здоровье, удобство и оптимальные условия для труда и отдыха.

Опять салон «Голконда». Знают они, где размещать рекламу – за штурвалом глаза не закроешь, а яркое движущееся изображение притягивает взгляд помимо воли.

Медная – но уже не с оттенком металлик, а ближе к загару, – женщина в белом платье, как в пенном ореоле, любуется кольцом на своей руке. Лучи бриллианта на миг воспламенили воздух.

/// «Голконда» – ваше счастье, навек воплощенное в золоте ///

А домашний киборг – ваш переносчик вздохов, воплощенный в кераметалле, пучках трубок и биопроцессорах. Кэннан, оставив квартиру на распорядителя ремонтников, переехал к Эрле и докладывал оттуда: «Тоскует. Ждет тебя. Еле-еле вытащил ее на выставку, показаться публике, и в Новый Парк. Нахохлена, как сова».

/// «Голконда» – ваша мечта, ставшая явью /// – вновь меднокожая, в домашней обстановке; служанка-ньягонка помогает ей водрузить на прическу диадему.

«Да, действительно – давно пора побывать у Эрлы. И как я явлюсь?.. Надо чем-нибудь прикрыть лицо. Душистыми цветами. Нет, не то… Украшение… Ей трудно угодить. Последний раз она носилась с деревянным божком, его из корня Гельви Грисволд вырезала; прямо музейно редкостная по уродству вещь – глазки как прыщи, губища до пупа и руки-крюки. В арт-бутиках она и без меня все знает – и товары, и кто сделал. Золото? Картенги?.. А у кого их нет? Что-то особое, единственное… навсегда».

«Счастье, навек воплощенное в золоте». Хиллари не любил рекламных девизов, но в этот раз мысленно повторил.

Рука задумчиво повисла над кнопками автопилота.

«В год я, не считая бонусов, получаю сто семнадцать тысяч. Вычитаем тридцать шесть на налоги. Что остается?.. Жизнь с киборгами, которые интригуют, молятся, воруют и пишут обозрения по живописи. Семья из Гаста, Пальмера и Чака Гедеона; плюс Сид – племянник из провинции. За свои деньги я имею номер в офицерском отеле, потому что при пятичасовом рабочем дне – это мой шефский норматив по документам Нанджу! Частенько кручусь часов пятнадцать—восемнадцать в сутки, а то и ночь прихватываю, и неделями не бываю дома. В результате – я, чтоб не повеситься, сплю на полу в изоляторе, а моя женщина…»

«Надо что-то менять», – Хиллари набрал 777-700.

Хотите произвести фурор? Устроить веселый содом в приличном заведении? Все очень просто. Заказываете в ателье серовато-голубой костюмчик без претензий, бассов за пятьсот, не больше (ну, вы же не покупаете готовое платье!!.). Потом садитесь в собственный флаер за 67300 бассов и небрежно летите в «Голконду». С порога сварливым голосом заявляете: «Мне нужно кольцо для помолвки» – и замолкаете на час. Пусть они вокруг вас побегают с образцами (вы не из тех, что выбирают по виртуальным прайс-листам). Потребуйте кофе. Когда принесут – недоверчиво пошевелив носом, выразите свое неудовольствие тем, что кофе с наполнителем. Заменить кофе! «А вдруг у вас и бриллианты с наполнителем? А это не цирконы? А я думал, „Голконда“ – солидная фирма…»

Потом надо вспомнить, что вы не знаете размера пальчика своей суженой. Ну и далее в том же роде; напрягите фантазию и развлекайтесь сколько влезет. Они должны всмятку расшибиться, но не выпустить вас без покупки. Кроме того, этот визит позволит вам отвлечься от мыслей о подкомиссии в конгрессе, где сейчас тридцать восемь профанов (из них двое – трансвеститы) решают вашу судьбу.

Хиллари не любил и не умел покупать. Поэтому он был чудесным клиентом, о котором в «Голконде» давно мечтали. Раз в год, не чаше, можно принимать таких взыскательных и тонко понимающих клиентов, иначе легко переутомиться от наслаждения.

За кольцо с бриллиантом он отдал три с половиной тысячи; семьсот ему скинули, вручив купон, с которым он может здесь же приобрести обручальные кольца – и снова сэкономить!

Так вот людей и втягивают в разорительную коловерть потребительства.

И, опять же, простительная человеческая слабость – жить семьей. Это даже киборгам не чуждо.

– Как? – генерал Горт таранил Хиллари глазами. – Как тебе это удалось?!

– Что? – Хиллари прикинулся непонимающим.

– Двадцать девять голосов «за». То есть все, кроме трансов – ну, они всегда «против» – и семи воздержавшихся. Но сам Виная! Григ Ауди! Молочный Кирленд! И даже Хайм Маршалл!! Сознавайся, Хил. Скажи мне, как это сделано.

– Ничего сверхъестественного. Я сходил к каждому, объяснил, убедил…

– Сказки будешь детям читать, на ночь.

– Честное слово!

– Не ври, не верю. На томпак не верю. Но ты начинаешь мне нравиться, Хил.

– И давно? Я полагал, когда мы познакомились в 249-м…

– Да кто ты был тогда?! Служил у Дерека и бегал по судам доказывать, у кого какой кибер украден. А поработал у меня – и… ну ладно, ты и сам не промах. Хил, одевай полковничьи погоны! И сразу на штабную должность! А? Там и генералитет недалеко…

Горт шумел, галдел, прихохатывал и хлопал Хиллари по плечам, а тот, щепетильный насчет прикосновений, как ньягонец, сдержанно терпел. Можно для такого случая позволить и панибратство.

– Ну-с, господа, – оглядел Горт Хиллари и Гердзи, – труба зовет нас в ресторан. Я угощаю. Закусим и отметим наш успех. Тито, на тебя возлагаю обязанность – следи, чтоб никаких служебных разговоров; сразу пресекай. Говорить будем о бабах, и только о бабах!

Но пережитый триумф бурлил в нем, и дорогой Горта прорвало:

– Болтать конгрессмены умеют – не отнимешь, но сегодня они особо отличились. Вроде каждый о своем пел, но все сворачивали на киборгов. Григ Ауди без лишних слов рекомендовал создать на нашей базе службу научного надзора, чтоб мы консультировали BIC. Хил, это твои проделки?! Григ же утюг от кибера не отличит!..

Хиллари охотно кивнул, как бы соглашаясь.

– Виная поддержал и внес в проект резолюции пункт о добавочных субсидиях и расширении. А где Виная – там и остальная его братия. Маршалл в своем дерюжном свитере вскочил: «Ага, деньги в прорву мечете! А где ваша забота о манхле?!». Так затрещал, что всех приплющило. Его стараниями на тебя – крепись, Хил! Это неизбежно! – навесили обучить кибернетике сотню из манхла, кто в школе по тестам набрал высокий балл. Под это нас субсидируют дополнительно. Короче, еще месяц на согласования, и денежки польют к тебе рекой.

– Так-таки прямо и польют, без оговорок? Никаких условий?..

– Как же без них?.. Велено переименовать проект поцивильней и обосновать его научно-практическое значение. На это нажимал Виная; он намекал, что у тебя какая-то фундаментальная работа зреет, и советовал поторопиться с публикацией. Мол, это приоритет нашей цивилизации, и все такое. Что за работа-то?

– Я тебе подарю экземпляр, когда выйдет, – увернулся от ответа Хиллари.

– Хил, я не буду допытываться, как ты уломал депутатов, но я должен знать, какую тему ты вынашивал все это время. Ты застолбишь ее, как наш военный спец из Баканара, а не как ученый сыч из универа, и мне, а не кому-то, придется ее защищать в верхах, строить новые корпуса, требовать оборудование; наконец, – Горт заговорщически хмыкнул, – использовать знакомства…

«В самом деле, – решил Хиллари, – без Горта мы будем хромать на обе ноги».

Выслушав концепцию, Горт засопел – он размышлял.

– Что же… по-твоему, киберы могут сколотить союз и помимо Банш? И даже без ЦФ? Сами по себе?

Вот чем Горт нравился Хиллари – не погрязая в частностях, не застревая в завалах устаревших прописных истин, генерал сразу выхватывал главное.

Напрасно военных считают умственно отсталыми. Просто у них иные, нежели у штатских, свойства разума. Чтобы понять это, назначьте программиста командиром взвода в боевых условиях.

Поэтому армия должна быть профессиональной, из добровольцев. Не надо мешать естественному отбору; пусть грубо и прямо мыслящие, мускулистые ломцы идут в военные, а худосочные любители порассуждать о заоблачном – в фирмы и офисы, писать программы одна другой запутанней.

– Теоретически – могут, – ответил Хиллари. – Я должен обобщить наблюдения и выявить закономерности, а затем заставить теорию работать на нас. Это позволит глобально рационализировать применение киборгов и упростить управление ими.

За счет чего и как это будет достигнуто, Хиллари пока распространяться не стал. Но слова его, нарочно так подобранные, чтоб ответ напоминал официальный документ, умилили Горта.

– Значит, не зря я создал «Антикибер»… Да, о названии. Срочно придумывай что-нибудь.

– Сейчас… Вот, например, моя фамилия – она звучная и достаточно известная…

– Хил!.. Джомар Даглас огреб две высшие премии – и то скромней тебя!

– Как сказать. «Сефард» – этнический термин из еврейской истории. А я по национальности – централ. Мне что, назвать проект – «Родной город»?

– Ну, будь по-твоему. Сегодня твой день. Так-с, дела побоку, переходим к бабам. Тито! Что ж ты нас не оборвал?!

Остаток пути к ресторану генерал вслух вспоминал, как тяжело было крутить любовь на одной далекой планетарной базе. Год безвылазно в каких-то погребах, по крыше ветер валуны катает – грым-грым-грым, – свет то потухнет, то погаснет, с кислородом напряженка, с выпивкой тем более, на помывку – пять литров, досуг – только сон, а чувства-то бушуют! Ужас что; к медику очередь на кодирование – один для гарантии два раза опечатался, и так ему стало все равно, что он даже по тревоге не вылезал из спальника и то и дело засыпал на толчке.

На подлете Хиллари позвонил Даглас – легок на помине.

– Поздравляю с победой. Я видел твою тему в регионе ФПБ – весьма достойная. Но самое важное, в чем ты преуспел, – это склонить к себе Суванну Виная. Знаешь, что об этом говорит «Авот» раби Натана? «Кто герой? Тот, кто превращает врага в друга».

Ресторанов в Городе множество, знай выбирай. Одни недалеко ушли от закусочных, в другие без тысячи бассов и заходить не стоит.

Еще есть видовые; их мало, и они столь экзотичны, что у снобов принято побывать во всех. Ихэнская харчевня с квашеным мясом и тухлыми яйцами, туанский дворец вкуса («Угадайте, что в тарелке, – и приз ваш!»), биндские заведения с диковинно приправленной растительной пищей, ньягонские «питальни», где вместо стульев – тюфячки… К одним вара на обед не сходишь; химический состав их пищи таков, что дешевле отравиться дома.

Оборотистые мохнатые многобожцы из Ангуды и здесь извернулись так, чтоб заработать пожирней, – отгрохали ресторан на стыке эйджинской зоны, Тьянга-тауна и Яунджара, и назвали его – «Ридгели диль Барбэ». Имя великого биндэйю, предсказавшего слияние всех цивилизаций (хорошо хоть не генетическое), означало, что тут рады любым состоятельным гуманоидам. И сюда похаживали многие – кто щеголял своим ридгелизмом и готов был расцеловаться с ихэном, кто ценил пикантную кухню, кто увлекался затейливыми байками платных рассказчиков. Развлекать публику нанимались и актеры средней руки, и записные сплетники, и просто смельчаки – как встарь в Риме удальцы всаднического сословия шли в гладиаторы за обожанием и славой.

Официанты не забывали сказать приходящим, какие есть мастера приятной и занятной болтовни. Чем дольше гости просидят, тем больше выпьют и съедят.

В доме Габара визит менеджера из «Ридгели…» вызвал переполох. Менеджер ласково сулил хороший заработок – «мальчику не придется отрываться от учебы». И религиозные чувства его не пострадают – в залах нет идолов. «Мы очень заботимся о приличиях в вопросах веры». Шуань высказал одобрение, но Габар молча глядел в пол. Когда он заговорил, Шуань понял, что паренек – истый тьянга-масон и огрех в его биографии вскоре сгладится под прессом верности семье, богу и мечу.

– Мой старший брат без работы. Пока это так, я не смею принять ваше предложение. Я соглашусь, если вы возьмете и его тоже. Он – официант.

Менеджер переговорил по трэку на курлыкающем ангудском языке и улыбнулся:

– Завтра ваш уважаемый брат может прийти на собеседование. Ему будет оказано предпочтение.

Вскоре и сам Габар оказался перед метрдотелем «Ридгели…».

– Я уверен, вы догадываетесь, почему вас пригласили, юноша. Вы отметились в шумной истории. Это интересно многим. Будьте разговорчивей, не умалчивайте подробностей. Вы будете получать половину платы за вызов к столу, но все чаевые – ваши, поэтому старайтесь, чтобы рассказ был занимательным.

Габара и не надо было уговаривать. Робел ли он? О да! Но помочь пострадавшему из-за него Гаятуну, внести свой честный вклад в расчет с Хармоном – ради этого стоило забыть и робость, и смущение.

В задней комнате, где ждали вызова рассказчики, говорили красиво, показывая свое мастерство. Габар, одетый строго, как на храмовое посвящение, немного дичился пестрой компании, молча сидел в уголке, поминутно трогая плитку локал-трэка на груди и укрепляя себя немой молитвой: «Бог Воинов, бог всемогущий, пусть будет разум мой ясен, как пречистое зерцало Твое, пусть просветлит меня огонь светильника Твоего, пусть я буду прям и стоек, как меч Твой…»

Без внимания он не остался. К нему подсела небольшая бойкая метиска красивой игреневой масти – сама темно-шоколадная, а ушки, бровки, бачки – снежно-седые.

– Я Талай-Кахалики (Черная Снежинка), а ты Габар? Ты не сжимайся, новеньким всегда не по себе. Ты из третьей национальной, я читала. А я училась в пятой, перешла в общий колледж, учусь с эйджами. Если тебе трудно, уходи к нам, в общем и секция меча есть. Ассимилянтов, у кого высокий балл, берут запросто.

Слова вставить не давала! Не иначе ее, говорунью, навострили людей переманивать. Чем больше завлечешь учеников, тем больше грантов от властей твоему колледжу. «Там из яунджи эйджи делают, – смеялись в классе. – И таблетки дают, чтоб ты облысел догола».

Она немного старше, но южная кровь измельчает людей. Однако правоверные девчонки так не наседают! И не берут за руки. Нечем гордиться, если кровь разбавлена, а манеры развязные. Не хватало еще, чтоб свидание назначила. Тогда надо обидно сказать: «А как же твой голокожий дружок?»

После всего, что стряслось, Габар не то чтоб повзрослел, но стал серьезней относиться к вере и традициям. Но показать это боялся: препод-адаптолог – придира, заподозрит тебя в нетерпимости и религиозном экстремизме и испортит оценки за год. И будешь, чтоб его умилостивить, развлекать малявок-эйджи в детских учреждениях: «Здравствуйте, дети! Не бойтесь, я тоже человек…»

– Ты что молчишь? – не унималась Талай-Кахалики.

– Силы берегу, – буркнул Габар. – Один бог знает, сколько говорить придется.

– За вечер бывает пять-шесть ходок, – поделилась опытом Снежинка. – Проси поставить минералки, это заведению в доход. Шипучку не пей – с нее газом рыгается. Угостят – ешь мало и что-нибудь легкое, вроде сушеных рачков. Жуй с закрытым ртом…

– Спасибо, а то я обычно ртом из миски чавкаю…

– Как интересно! Научи.

Вот привязалась! Одно слово – ресторанная девка. Габар начал потеть и мысленно клял Черную Снежинку – как теперь к людям выходить?.. Или она нарочно, конкуренту навредить хочет? Взлохматит нервы – и иди такой!