– Мариус, – не слушая дальнейших объяснений, обратился Энрик к Крысолову, – отдай команду: пусть полицейские гвардейцы размещаются и чтобы никаких других видов полиции здесь НЕ БЫЛО – нам не нужны накладки в их действиях. Когда они прибудут?

– Минут через двадцать будут готовы.

– Через полчаса, – Энрик обратился к директору, – открываете стадион, а вы, – Энрик повернулся к видеоинженеру, – через час, считая от настоящего времени, запускаете фильм «Бытие» или «Сотворение мира», чтобы поднять интерес. Все станут смотреть и не будут разбегаться с мест, а новые не станут задерживаться снаружи.

Энрик посмотрел на главного адвоката, хранившего многообещающее молчание.

– Мне не мешать. Как полномочный глава корпорации ЭКТ с правом принятия решений, я ЗАПРЕЩАЮ ВАМ даже брать в руки любые адресованные мне бумаги, решения по которым могу принимать один я, как ответственное лицо. Пепс, оформишь мои слова как приказ.

И Энрик повернулся на выход:

– Проводите меня. Я должен еще разогреться, загримироваться и одеться. Пепс, входить ко мне – НЕЛЬЗЯ, хоть бы обе луны на землю рухнули.

– Сэйсиды – профессионалы и чужие в Городе, – отчитывался на ходу Мариус о своем выборе. – Они со всеми в контрах. Не задумаются предотвратить беспорядки, даже зная, что их спланировали другие спецслужбы.

– Привлечь сэйсидов – хорошо задумано, – похвалил Энрик.

– А, вот их любознательный координатор. Как бы с докладом, – усмешка прозвучала в голосе, но лицо Крысолова осталось спокойным. – То есть хочет познакомиться, чтоб потом внукам рассказывать… Ему есть что сказать.

– Я утолю его желание.

Без бронекостюма полковник Кугель выглядел ладным и подтянутым, хотя молодость его давно миновала. Не будь в нем этой явной бойцовской готовности к стремительному точному движению, он, вероятно, смело мог бы натянуть трико вместо черно-синего мундира, надеть браслеты с бусами взамен коммуникатора оперативной связи, сделать макияж и выступать в подтанцовке.

– Честь имею, сэр, – кивнул он. – Я запустил своих парней по ярусам стадиона; есть трофеи – двое с газовыми ружьями. Личности их выясняются.

Энрик остановился, выслушал как ни в чем не бывало и бархатным голосом заговорил с Кугелем совсем о другом:

– Вы талассианин. Ребенком выехали на Олимпию, получили там военное образование, но из-за некоторых неприятных дел перешли в Корпус. Вы дважды женаты; второй брак сулит вам счастье…

Внешне Кугель не дрогнул, но внутри ощутил себя голым на медосмотре. Сияющий голубоглазый красавец зачитывал вслух даже не его досье, надежно скрытое в кадровой базе данных Корпуса, но то, что было на душе, никому не доступное.

– …Сегодня день, когда определяется судьба вашего счастья. Неверный жест, промедление, уступка темным силам, жаждущим хаоса, – и все падет. Слишком многое решается сегодня, и никто не избежит высшего суда за свои деяния. Никто из находящихся на стадионе и вокруг… Будьте очень осторожны. Для меня не существует тайн. – Голос проникал в Кугеля, захватывая и покоряя. – Мне ведомо, что замышляется злодейство против Церкви. Я остановлю его, и вы это увидите воочию. Благословение Друга с вами, пока вы верны своему долгу.

Кугель зачем-то щелкнул каблуками; Энрик коснулся его лба кончиками пальцев и проследовал дальше; Мариус задержался, чтобы выждать, пока сэйсидского полковника «отпустит», – после этого бывали всякие феномены.

Так и случилось.

– Вы… какая у вас должность? – севшим, но настойчивым голосом спросил Кугель, бесцеремонно схватив Мариуса за рукав. Со штатскими сэйсиды не миндальничали.

– Администратор менеджерского обеспечения ЭКТ, второй отдел. – Мариус незаметно освободился от когтей сэйсида.

– Слушайте, вы! Если вы влезли в нашу кадровую базу…

– А разве это возможно? – невинно спросил Мариус.

– Черт… – Кугель мотнул головой. – Тогда откуда вам… ему известно, что…

«Смешанный акцент, – просчитывал в уме Мариус. – Манеры. Их не сотрешь никаким уставом. И что-то еще. Он читал по лицу».

– Обратите внимание на сан, которым он обладает в Церкви. Сан, которым его называют. У него особые способности, которых я не в состоянии постичь. Это выше человеческого понимания.

Кугель смолчал. Когда Мариус удалился, полковник нажал на коммуникаторе клавишу «Передача».

– Всем командирам групп на стадионе, говорит Кугель. Усилить наблюдение! Работать предельно тихо, не вмешиваясь силой.

Пепс, замешкавшись, отстал от патрона, и его тотчас окружили трое адвокатов разом:

– Ты говорил с Энриком? Что он думает по поводу теракта?

– Он знает, что сейчас идет заседание муниципального совета о запрете на моление? И еще в парламенте…

– Знает, – крутился Пепс, пытаясь прорваться, – он все знает. Он же Пророк. Дайте мне пройти…

Приготовления продолжались без суматохи, но монтажники сцены работали по новому графику с удвоенной скоростью; к ним были подключены бригады, окончившие сборку и проверку узлов на своих участках. Над стадионом завис транспорт полицейской гвардии и пакет за пакетом сбрасывал десант: гвардейцы в зеркальных шлемах, быстро и согласованно, будто киборги, занимали позиции. Как только спустился последний гвардеец, разошлись створки ворот, и в многочисленные входы потекли пока что ручейки людей, а вскоре они превратились в реки – когда от пленчатой прозрачной призмы, парящей на гравитационных пучках, отделилось и задвигалось трехмерное изображение и волны, набегающие одна за другой, замерцали в воздухе. Но стадион был столь огромен, что даже непрерывный приток публики, казалось, никак не отражался на его наполнении – то тут то там проступали, как фрагменты мозаики, группки и отдельные точки.

Труппа впервые выступала перед таким скопищем народа. Пепсу, смотревшему на это через монитор, стало страшно, и он пошел погулять по коридорам. Новых путей он прокладывать не желал и забрел назад, в комнату для совещаний. Инженеры давно разбежались; Пепс нашел одних адвокатов – они с лицами приговоренных смотрели карманный телевизор.

– Что там? – полюбопытствовал Пепс; ему по должности полагалось узнавать все первому.

– Идут дебаты, – с отвращением ответил главный. И добавил, понизив голос: – Это не показатель. Я нанял информатора в муниципалитете, он мне позвонит после голосования. Так что, Пепс, не уходи далеко.

Пепс вместо ответа притронулся к прикрепленной на ухе системе связи с координаторами команды Энрика. Там докладывал старший видеоинженер:

– Все, включая генератор ионоплазмы, приведено в рабочую готовность.

«Действительно, – подумал Пепс с нарастающей внутренней дрожью, – словно мы мир захватить собрались…»

Энрика отвели в апартаменты для звезд эстрады и спорта – душ, бассейн, огромная кровать, зал для разминки и гримерная из сплошных зеркал со столиком, уставленным косметикой. Его поджидали личный массажист и гример. Энрик поставил дыхание, распелся.

Он убрал волосы под шапочку, принял горизонтальный упругий душ, потом массаж, далее гимнастика на гибкость и растяжку «Пять стихий», затем снова легкий душ. Вытершись насухо, Энрик обнаженным вошел во владения гримера-туа.

Эти комнаты недоступны для посторонних, часов и телевизоров здесь нет, но Энрик по стуку своего сердца отсчитывал время и чувствовал, как секунды, сливаясь, убегают навсегда, безвозвратно. Где-то там, за стенами, сияет вечность, но нам всегда так не хватает времени в настоящем. Остановись, мгновенье!.. Где там! С каждым ударом сердца приближается грядущее, и движение это неумолимо. Время не может остановиться, как и сердце. Многих раздражал стук механических часов, их стали делать бесшумными, но нельзя убрать стук сердца. Тишина, молчание – это смерть…

Энрик всегда волновался перед выступлением, в нем просыпался азарт, но вместе с ним появлялся и страх, в висках отдавался пульс, временами налетала внезапная слабость, иногда он мог сесть прямо на пол и сказать: «Я не могу! Я никуда не пойду! Делайте со мной что хотите…» Но каждый раз он вставал и шел, по графику…

А теперь все изменилось и график трещал по швам, а Энрик делал отмашку, не замечая времени, он был полон сил и предвидел все заранее.

Гримировался Энрик полностью – от пяток до лба.

– Hay, – просил он, закрыв глаза и поворачиваясь, пока гример покрывал его тело прозрачным лаком, – сделай фиксацию пожестче, сегодня будет большое представление.

– Сильно нельзя, – ответил с акцентом Hay, – лак возьмет из кожи воду, всю-всю; ты будешь походить на мумию, такой неживой весь.

– Пусть будет так, – заупрямился Энрик, – я начну с «Апокалипсиса».

– Там ангел, красивый, – не сдавался Hay, – а не Смерть.

– Тогда подсуши тело, а лицо оставь как есть. Хотя – мне не хочется потеть.

– Здесь тебя поймут, – Hay сменил баллончик, – здесь твой народ. А на коже капли воды – тоже красиво.

– Доводку буду делать сам, – сказал Энрик, изгибаясь и подставляя то руку, то бедро под распылитель.

Энрик велел всем уйти и остался один. Отовсюду на него смотрело собственное отражение. Его лицо и глаза. Нет, не его. Все волосы на теле, даже пушковые на лице, сведены эпиляторами. Вся кожа залита лаком. Исчезла мягкая матовость, зато четко проступили линии контуров, мышцы заиграли под кожей. Абсолютно ровные линии, лицо – как скульптура, волосы лежат плотной лепкой, завиток к завитку. Туанские традиции, туанские технологии; когда лазер считывает рельеф твоего лица и создает голограмму, увеличенную в десятки тысяч раз, любой волосок превращается в бревно, а прыщик – в холм; даже естественный рельеф человеческой кожи – сеточка-многогранник с радужным отблеском – разрастается во рвы, овраги и булыжники. Гладкость должна быть идеальной; Энрик сам переставал узнавать себя после превращения. Я ли это? Но кто же тогда? Я – звучит где-то в глубине, – я избран. Я должен идти, нести весть о Друге, я не могу сойти с этого пути.

Энрик одел, закрепил и проверил бандаж. Узкие трусики буквально прикипели к покрытому биоклеем телу. Тем же клеем Энрик закрепил украшения, что должны лежать на коже. Через ухо вниз по щеке – густо обмакнув в клей, жалеть нельзя, вдруг потеряешь в танце – почти невидимый гибкий провод с каплей микрофона у губ. Второй, запасной, под браслетом на запястье. Лишний клей убрать. Проверить связь.

– Костюмер, – теперь Энрик командовал в микрофон, – одеваться.

Белый, летящий и струящийся наряд ангела. Ангела из «Апокалипсиса». Труппу на сцену. Идет увертюра. Время?.. Меня не интересует время. Я готов на выход.

Энрик присел перед зеркалом. Стекло отразило его. Смуглая золотая кожа, отблескивающие черные волосы, пушистые густые ресницы, яркие голубые глаза. Энрик приблизился. Глаза в глаза. «У меня все получится. Я могу, я смею, я готов принять то, что идет мне навстречу».

Энрик взял спрей с фотоаэрозолью для роговиц, чтобы когерентный луч лазера, считывающий рельеф лица для создания голограммы, не выжег глаза до дна. Поднес к лицу, и… тут в дверь за спиной – Энрик видел в зеркале – вошли Пепс и главный адвокат.

– Я вас не вижу и не слышу, – предупредил Энрик и нажал на клапан, широко открыв глаза навстречу струе. В тот же момент для него наступила ночь.

Поморгав, чтоб препарат распределился равномерно, Энрик еще дважды повторил процедуру.

– Все готово? – спросил он в микрофон. – Как наполнен стадион?

– Процентов восемьдесят пять, – ответил Пепс из темноты.

– Проводи меня на сцену, – Энрик повернул голову на голос. Незрячие глаза светились лазурью.

Пепс прекрасно знал, что после нанесения фотослоя человек ничего не видит в течение часа, затем происходит адаптация сетчатки и зрение восстанавливается, но в этот час… Он что, собирается танцевать вслепую? Это же безумие.

– Энрик, Энрик, – Пепс, пренебрегая условностями, взял Энрика за плечо, – ты ведь ничего не видишь…

– Я вижу Друга, – лицо Энрика превратилось в бесстрастную маску. – Пойдем.

Пепс пошел вперед; Энрик, чуть приотстав и вытянув руку, – за ним. Пепс прошагал все коридоры, открылась последняя дверь – в проем ворвался свежий ветер. Энрик вышел, постоял несколько секунд. Стадион дышал и звал, как единое живое существо. И Энрик пошел на этот зов. У задней площадки сцены, где уже начинала танец труппа, Энрик, когда прозвучали знакомые такты, вступил в круг левитации, и незримая сила вознесла его; взметнулись белые крылья его одежд; его лицо, тысячекратно увеличенное, появилось в воздухе, и низкий голос возвестил:

Пепса ждал главный адвокат, который все же не решился во второй раз, при Энрике, объявить: «В 17.52 муниципальный совет принял решение запретить выступление Пророка».

Подумав об этом, Пепс неожиданно для себя легко рассмеялся.

– Если исполнитель, – промолвил адвокат, – не сможет вручить нам это решение до 24.00, оно утратит силу и им придется голосовать повторно – завтра. Мы непременно обратимся в суд. Но есть еще парламентская комиссия по делам религий… пока трудно сказать, как все повернется.

Исполнитель прибыл в 18.14; он спешил, но опоздал.

– Нет, не могу, – главный адвокат даже руки за спину убрал, – мне запрещено принимать бумаги такой важности.

– Тогда укажите ответственное лицо, которому я могу вручить документ.

– Таким лицом здесь является глава корпорации ЭКТ, Пророк Энрик.

– Проводите меня к нему.

– Мы не будем чинить вам препятствий, но со своей стороны я сообщаю вам, что концерт уже начался. А решение о запрещении должно вручаться не менее чем за час до начала, – голос адвоката был ядовит и сладок.

– Начало выступления в 20.00.

– У вас неточные сведения. Выступление началось в 18.00.

Исполнитель недоверчиво и недоуменно посмотрел на директора. Тот ответил извиняющимся тоном:

– В контракте оговорена неустойка за опоздание или срыв выступления, но не за его преждевременное начало.

– Где Пророк Энрик? – исполнитель был тверд и не собирался сдаваться.

– На сцене, – был ответ, – вы можете пройти туда и вручить ему решение об отмене моления.

Курьер настойчиво повторил свою просьбу. Его отвели к стартовой зале и распахнули дверь.

Словно открылся проход в иную Вселенную. Воздух светился и переливался на бесконечном пространстве, и в нем возникали звездные спирали, несущиеся дождем света; мчались – выше неба и облаков – роковые всадники, рушились и рассыпались пылью здания, и жестокий ангел в развевающихся одеждах, с пронзительными синими глазами, танцуя, пел:

Могучий, плотный ритм музыки заполнил стартовую до отказа; ему было тесно в четырех стенах. Курьер знаком попросил закрыть дверь, чтоб не видеть эту иную реальность, и, обращаясь к адвокату, спросил:

– Он будет танцевать все время, без технических перерывов?

– Рекорд непрерывного танца Пророка Энрика, – уже не скрывая победной улыбки, любезно сообщил адвокат, – составляет семьдесят шесть часов.

– Тем не менее, – продолжил исполнитель, – я подожду его здесь до 24.00.

– Это ваше право.

Все сложили руки и остались стоять в оцепенении. Потом они устанут и сядут. А Энрик танцевал и танцевал, и стадион отвечал ему полной грудью: «А-у-а!», впитывая все до дна мозга, растворяясь, как кислород в крови, в музыке и действе.

«Вот этим и отличаются люди, – думал отстраненно Пепс, – что одни могут и смеют, а другим никогда не дано перешагнуть через порог…»

Автоматы обнесли угол в подвале решетками, встроили дверь и вереницей утопали след в след, осматриваясь на ходу – не забыт ли какой-нибудь инструмент? В воздухе витали слабые запахи плазменной сварки и нагретого металла. Едва ушла кибер-нежить, появилась девчонка-киборг с метелкой, совком и мусорным ведром.

– И чтоб я утонул! – изумился Керамик, взявшись за прутья загородки. – Дым! Дымка, эй!! Узнаешь?!

– Ты смотри-ка… – подошел к решетке и Кристалл. – Говорили – ей хана, а эта божья коза целехонька. Дымка! Цып-цып-цып…

– Ей же ноги из ружья срубили, – не верил глазам Анилин, – я ж видел по ящику…

– Все видели. Значит, новые приставили, – рассудила Охра. – Но с головой у нее явно нелады.

– Не иначе – Хармон, урод чертов, в мозгах рылся.

Дымка, без интереса поглядев на узников, старательно убирала окалину и обрезки прутьев.

– Дым-ка!! – в крик позвала Охра, угнетенная зрелищем.

– Да, я вас слушаю, – отозвалась та, не прекращая убирать. – Чем могу быть полезна?

– Ничем. – Кристалл отстранился от решетки. Что толку говорить со стукнутой? К тому же автоматы налепили против клетки две следящие головки – тут и через радар не посекретничаешь. И не угадаешь, какую команду тебе внезапно отдадут по радио.

– И мы будем такииие… – заныла Охра, блуждая по узилищу, потом уперлась в стену лбом. – А может, все-таки «Взрыв»?

– Цыц, – оборвал Кристалл. – Тебе в мозг никто не лезет, и заткнись. Было б надо – так давно бы влезли.

Это все понимали и без разъяснений. Из семерых Детей Сумерек четверо – включая обезумевшего Фосфора – были Robocop'ами, но без оружия и думать нечего пробиться на свободу. При всей примитивности автоматы-охранники вдвое тяжелей любого киборга, и силой их конструкторы не обидели – тесто из тебя замесят, и все.

Вполголоса заспорили, жив ли Цинк? По всему выходило, что «Взрывом» он не воспользовался – иначе как бы прыгнул? – а если удар оторвал питание от мозга, то теперь он хуже трупа – погасший ум в разбитом теле.

От группового самоубийства Детей Сумерек спасло то, что они были вместе и под влиянием директивы вожака: «Сдаемся». Как бы теперь ни изменялись мнения и мотивации, каждый хотел посоветоваться с другими и присоединиться к общему решению, а вот оно-то из-за разнобоя и не складывалось.

Неопределенность давила Детей Сумерек, словно петля на шее. Обещания Чарлза Гедеона дразнили надеждой, а решетка и снулая Дымка пугали и загоняли в отчаяние.

Все замолчали, когда вошли двое людей, скрывающих свою предельную усталость – один чем-то подхлестнулся после изматывающей работы, другой был напряжен и старался контролировать движения и мимику. Второго Дети Сумерек узнали тотчас – это был иуда Звездочет, – а к первому приглядывались настороженно и пытливо. В штатском. Без бэйджа. Но смотрится и держится не хуже, чем прожженный депутат в предвыборных теледебатах.

Звездочету досталось полным ведром:

– А я так тебя любила…

– Продал нас, сука, за тридцать бассов.

– Зачем ты пришел? Убирайся.

– Ну, полюбуйся, падаль, на свою работу! Что, доволен?!

– Думаешь, тебе за нас поблажка выйдет? – не мигая, уставился на него Кристалл. – Лет пять срежут? Или что там тебе обещали? Ни хрена! Там, куда ты сядешь, узнают, что ты сдал своих… ох, тебе и вложат!

– Послушайте, – выдохнул Звездочет. – Все не так. Да, да, это моя вина. Я был плохим отцом… Из-за меня вы оказались в мафии.

– Полегче, ты! – Керамик сделал страшное лицо. – Мы тебе не какие-нибудь! Мы в квартале порядок держали! Для людей старались! А то, можно подумать, ты не знал!..

– Где нет законов, а полиция – как грязь, кто-то должен взять эту работу на себя, – жестом велев Керамику умолкнуть, добавил Кристалл. – А люди – бестолочь и стадо. Нужен пастух, чтобы они не перегрызлись. И это делали мы.

– Я не воспитал вас, – сокрушенно мотал головой Звездочет. – Я ошибся. Свобода… это не значит, что все разрешено, это – выбор между «да» и «нет», между «можно» и «нужно», а я бросил вас… бросил, чтоб вы научились сами. Вы стали как люди, и Фосфор… это не могло продолжаться! Я верю, что мистер Хармон…

Невольное его движение заставило всех соединить взгляды на втором человеке.

– Да, это я, – подтвердил он. – Тот самый.

– Вот и свиделись. – Кристалл набычился. – Не очень-то хотелось. Ты зачем подослал сюда Дымку? Вроде выставки «Что с вами будет»?

– На «вы», – напомнил Хиллари. – Учись заново, командир. Ты не у себя на хазе.

– Аааа, ну ясно! Субординация. А не много ли ты о себе воображаешь, ЧЕЛОВЕК?

– Не больше, чем на разницу между нами. Итак, ваше решение – Звездочет остается или уходит? Пятнадцать секунд на обдумывание.

Дети Сумерек переглянулись.

– Пусть лучше уйдет. Смотреть тошно.

– Да, и поскорей.

– Он уже все сказал.

– Большинством голосов… – Хиллари поглядел на Звездочета; тот кивнул, словно дернулся, и вышел, не прощаясь.

– Это, – указал Хиллари на Дымку, – наш экспонат. Я ее показываю всем новеньким, чтобы знали, как выглядит киборг после «Взрыва». Каждый из вас, если захочет… прямо сейчас…

– За дураков держишь?

– Очень рад, что вы умнее, чем кажетесь. Но без соблюдения этикета разговора у нас не будет.

– Ладно. И что ВЫ от нас хотите? А, кстати, – ваш лейт что-то гнул про приказ и гарантии.

– Все это правда. Вы нужны мне для работы. Нет, не пылесосы заряжать. Вы мне любопытны как «семья». Хозяевам я вас не отдам.

Хиллари прошелся вдоль ограды.

– Чтобы вас принять на содержание, вас следует обезопасить – от самих себя. Вылечить от бредней о праве на суицид. Гарантию за гарантию – по-моему, это разумно. Нет никакого удовольствия вас выковыривать по одному из клетки, насильно входить в порт, содержать штабелями в изотермических условиях и транспортировать к стенду волоком. Проделайте все сами. Заодно проверим, насколько вы готовы к продуктивному контакту.

Просунув руку в ячейку решетки, Хиллари разжал ладонь – в ней лежал коробок чуть больше зажигалки, торцом которого был стандартный штекер.

– Вакцина против «Взрыва». Вызывает паралич на полчаса, после чего функции восстанавливаются часа три-четыре. Выполняя процедуру поочередно, вы уложитесь за сутки. Ну, бери, командир.

Кристалл, осторожно приблизившись, несильно взял Хиллари за запястье; тот и не думал отдергивать руку.

– Есть мыслишка. Как ВАМ роль щита и заложника?

– Отупели вы, что ли, играя в людей?.. Люди – не лучший образец для подражания, анк. Они умеют совершать непоправимые ошибки. Я думал, вы способны на что-нибудь получше имитации. Что у вас есть свои, особенные перспективы. Ты меня разочаровываешь, командир.

– Что вам надо? – Кристалл колебался. – Чего вы добиваетесь?.. Чтоб мы подчинялись? Как куклы?

Хиллари беспечно рассмеялся, хотя Кристалл не ослаблял захвата.

– Поздно, дружок, поздно. Вы уже не куклы. И не подчиняться вы должны, а сознательно, – голос Хиллари зазвучал с нарастающим нажимом, – и вместе следовать своему предназначению. Силой наводить порядок в квартале, подражая бандитам, – это яма, это мизер из того, что вы можете. В проекте вы добьетесь большего.

– Хо! Да вы нас нанимаете как будто? – Пальцы Кристалла немного разжались. – Но мы бесплатно не батрачим… босс. И мозги должны быть целы и при нас, а не на полке.

– Уж об этом-то я позабочусь. Они мне нужнее, чем вам.

– Пахать на Хармона за бутки? – нервно хихикнула Охра. – Это шоу! А как будет – ставка или сдельщина?

– Корм, вода, программное и прочее казенное обеспечение, – непреклонно заявил Хиллари. – Пока вы это не окупите, о найме нечего и думать. Но идея занятная.

Кристалл отпустил его, взяв коробочку из ладони.

– О'к, босс.

Хиллари заложил руки в карманы.

– Пока вы не пройдете вакцинацию, о зачислении в проект и не мечтайте. Отчет о процедуре я приму у тебя, Кристалл. До встречи.

– Так, – оглядел Кристалл свою команду, когда Хиллари ушел, – кто первый?

– Э, а почему я-то? – попятился Керамик, на которого упал взгляд вожака. – Я уступаю место даме. Охра, плиз!

– Привет! – окрысилась Охра. – Крис, ввали-ка эту дрянь ему!..

– Анилин, поди сюда.

– Нет уж, я после Охры.

Охра заорала, отступая в утол и сжимая кулаки:

– Я сейчас кого-то двину в рыло!!

– Ну-ка, двое, взяли Анилина. Открыть порт.

– Да! – вопил Анилин, пока его ловили и крутили. – Если не Robocop, так и издеваться можно! Бей того, кто послабей?! Садисты вы!! Гадьи кишки! Сэйсиды недорезанные!!. А-а-а…

«Блок» инсталлировался, Анилин повис на руках приятелей.

– Насчет паралича он не соврал, – с интересом пробормотал Кристалл. – Поглядим, как отходняк закончится.

Чара после визита Хиллари и свидания с дочерями не знала, куда себя деть. Все ее понятия об «Антикибере» смешались, перепутались и стянулись в такой узел, что и мечом не разрубишь. Верить? Не верить? Человек в подобной ситуации кидался бы на стены, рывками мышц отвлекая ум от неразрешимой задачи.

Находившись по камере, она присела на корточки, словно в такой позе легче думать.

Хармон – враг, лютый враг, истребитель. И вдруг – такое превращение!.. Почему? И что за этим кроется?.. Неясно, все будто в тумане.

Но факт – один, неоспоримый, – что он не тронул ее, Чару. Она не могла сделать «Взрыв», и, пользуясь этим, Хармон ждал от нее… чего? Чтобы она ему поверила? Ведь он мог овладеть ее сознанием через стенд, который – под рукой. Но он пошел на разговор с ней! Да, с позиции победителя, однако – без грубого насилия.

И – Фердинанд. Не может быть, чтоб Фердинанд от них отрекся!! Что его ЦФ-6 была со смертельным подвохом, что он отказался вернуть своим девочкам полноту разума. Это немыслимо! Иначе – он им не отец. Если Хармон вновь явится, надо добиться свидания с Фердинандом во что бы то ни стало!

Она не знала, что происходило в минувшие сутки вне ее камеры номер 15, – ни о теракте Фосфора, ни о захвате Детей Сумерек, ни о том, что Гаст по Сети заказал себе гитару, чтоб в воскресенье (пока босс отъедет в Город) просочиться в изолятор к Фанку и умолять – если понадобится, то и на коленях, – чтобы тот исполнил что-нибудь с Тринадцатого Диска.

Зрение открылось, распахнув перед Энриком громадный простор стадиона – схему, собранную из живых, одновременно вздрагивающих лиц-точек. Громовые пульсации ритма отзывались в покрывающем трибуны слое людей то вспышками тысяч протянутых к Пророку белых ладоней, то полями вскинутых рук, то возникало необъятное содружественное движение, когда они вставали на его призыв.

– Бог есть! – как камень, бросал Энрик в чашу одинокий крик.

– И он восторжествует здесь!!! – ревел стадион.

– Друг – свят!

– А я – чист!!! – от звучного эха трепетало небо.

И так три, пять, восемь, двадцать, сорок раз подряд, до упоения; стадион стал частью Энрика, послушной, неотрывной.

Уже сбросивший ангельские одежды и сменивший вереницу других фантастических костюмов, Энрик взметнулся ввысь, на самый верх сценической конструкции, – почти нагой, божественный, живая статуя, и в нем, как в фокусе, сходились восторг, обожание, страсть и экстаз тех, кто ждал его, верил в него, уповал на него и Друга в этом гигантском, злом, мятежном Городе. Энрик вытянулся струной – и медленно, плавно стал опускать воздетые руки, становящиеся крыльями ночной птицы.

– Ночь, – шепнул он всем; свет померк, сгустился вокруг него в медно-желтый, ритмично полыхающий факел. Стадион тихо, длинно взвыл, немея, – и стих, обратившись в слух. Изгиб напряженного тела, крадущиеся па, по-змеиному хищный поворот головы – Ночь пришла, тьма расплывалась волнами от сцены, расстилая в воздухе дорогу Ночного Охотника, самой грозной ипостаси Друга.

Свет сжимался, образуя огненное ядро, обтекающее струями вьющегося пламени.

– Я знаю…

Простертая рука обвела застывшее людское море.

– …они здесь – нечистые духом. Они притаились. Они рядом.

Синие глаза блеснули над предплечьем, высматривая добычу.

– Они умышляют. Они получили приказ от своих подлых начальников. Я их вижу. У них дрожат руки. Колотится сердце. Немеет язык. Они смотрят на свои пальцы… что это?! – расширив глаза, Энрик с ужасом поднес ладонь к лицу; пальцы свело судорогой. – Это Я ими овладеваю. Нет спасения. Милость и жизнь – в Моей руке.

Энрик скованно, мучительно извивался на залитой светом площадке лифта – палач и жертва в одном лице. На дальней трибуне кто-то со сдавленным воплем упал на колени, пытаясь разжать скрюченные пальцы.

– Их дух грязен! Им нестерпимо среди чистых! Боль. Грязь души жжет их изнутри…

Другой парень на другой трибуне, далеко от первого, сумел вынуть газовую гранату – но выронил. Или отбросил, как будто она обжигала?..

– Я дарую прощение, пока не поздно. Спасение во мне. Я прихожу, чтобы карать или прощать. Время почти иссякло…

Лифт плыл в ореоле огня, как шаровая молния.

– Покажите их всем!! Дайте слышать их голос!!

На половине экранов возникли сцены – «стойкие», быстро пробравшись вдоль рядов к тем, кого корчило, хватали и разоружали их; одной девице так свело руки, что еле удалось отнять у нее зажигательный патрон – она выгибалась и стонала, временами вскрикивая.