Ртуть – лжец, и покровительствует ей Меркурий – сам лжец и бог воров, лжецов и обмана. Он похищает, удерживая в своих глубинах желтый и красный – цвета здоровья, силы и величия. Только благородный палладий ничего не оставляет себе – упавший на него свет в точности равен отраженному, только в нем можно увидеть свое подлинное лицо – холодное, бледное, с тонкой красной змейкой сосуда на белке глаза и пульсирующей синеватой жилкой на виске. На коже тончайший узор прожилок и крапинок с легкой белой искринкой, как на мраморе.

Человек в черном хмурится, тень набегает на его лицо. Что-то вызвало его недовольство.

Он касается кончиками пальцев пульта управления светом. Свет густеет, набирает теплоту, превращаясь в цвет меда, янтаря, несущий в себе радость лета и запах хлеба. Золото набирает вес и пробу, загорается заревом, сея снопы лучей, и только лицо в зеркале так же мертво и безжизненно, оно превращается в восковую маску. Человек мрачнеет.

Свет – это иллюзия, и весь окружающий мир – это пустота, затканная паутиной светового ветра. Цвет – это обман, отражение и поглощение света. Вы видели, как в темном зале переплетаются в пустоте тончайшие нити света, чтобы создать на экране иллюзию жизни, которой мы сопереживаем, плачем и радуемся? То же самое и в реальности – пучки света, переплетаясь, создают видимость мира и жизни, будто бы красочной и полноценной, а если вдуматься – все это пустота, в которой прыгают, как резиновые мячики – сталкиваясь, ударяясь и вновь отскакивая – частицы света. О, опытные мастера знают, как игрой света создавать все новые и новые иллюзии! Белый – иллюзия чистоты, желтый – счастья, красный – страсти и ярости, гнева и насилия, зеленый – покоя, синий – надежды, фиолетовый – печали, тоски и безумия. Оператор знает, как моделировать лица, лепить их светом: свет снизу – вдохновение, тонкие черты и маленький носик, сверху – насилие, запавшие глазницы и глубокие складки, сбоку – и вот ты урод со скошенным носом, и брови на разном уровне. Светом можно превратить дурнушку в красавицу, а красавицу – в чудовище.

Лишь тьма не лжет. Она всегда едина, в ней все равны. В ней нет ни уродства, ни красоты – только страх.

Принц Мрака ударил по пульту. Свет погас. Тьма залепила взор – непроглядная, абсолютная, осязаемая темнота, где не видно лица, где слышно только дыхание и биение собственного сердца.

Мира больше нет, и зеркала нет. Теперь можно побыть наедине с собой, в полном одиночестве; есть только «Я» как мысль. Мрак, тишина, одиночество, страх, отчаяние…

Фердинанд погружался в темный омут депрессии. «Спаси меня, боже; ибо воды дошли до души моей… Я погряз в глубоком болоте и не на чем стать; вошел в глубину вод, и быстрое течение их увлекает меня…» Дискеты с гигабайтами кибер-программирования и робопсихологии были отринуты и забыты, а Фердинанд часами непрерывно смотрел «Кибер-Библию» и «Наставления Учителя». Особенно привлек его Псалтырь, отснятый в виде клипов, где хор и моления царя Давида звучали великолепной ораторией, перемежаясь видениями райских пейзажей и пением ангелов. Он не снимал шлема, полностью перенесшись в иллюзорный мир, жалуясь и скорбя душой, беззвучно шевеля губами, чтобы присоединить свой голос к стенаниям царя. Фердинанд уже не ел и почти не пил, только когда сильная жажда сушила рот, он выходил в ванную и жадно глотал пульсирующую струю. Он слушал Псалтырь, как другие употребляют наркотик; действительности он не чувствовал и не осознавал, а сняв шлем и снова увидев стены своей комнаты, глядел на них в отупении, с горечью, что он по-прежнему находится здесь. Все ему казалось темным, мрачным. Это впечатление не рассеивалось, даже если он прибавлял света втрое, – только усиливалось чувство ирреальности и тревоги, и он снова спешил надеть шлем. Он не помнил, как он засыпал в нем и просыпался. Он грезил наяву и терял ощущение собственного тела. Он сильно ослаб, но не замечал этого, а наоборот – стремился к тому, чтобы мысли обрели еще большую легкость и прозрачность, а с губ сами собой стекали слова молитв. Страх исчезал вместе с осознанием реальности. Из дома он не выходил уже несколько дней. Работать он бросил, еда кончилась еще раньше.

Изредка в его мир видений врывались телепередачи новостей – чуждые, пугающие, странные, они вносили разлад в душу и поднимали новую волну страха, доходящую до острого панического состояния, и Фердинанд, чтобы хоть как-то забыться и отвлечься, вновь и вновь смотрел и слушал Псалтырь, все более уподобляясь царю Давиду, в исступлении твердящему: «Из глубины взываю к тебе, господи!..»

Но иные лица, иные образы стояли перед глазами. Дымка… Маска, остервенело размахивающая клинком… Фанк с остановившимися глазами… Теперь Гильза с развороченной грудью! Они гибли, гибли один за другим, но не желали позвать его на помощь! Не доверяли… не нуждались… боялись подставить под удар?.. Они его уже ударили – в самое сердце. Что они делают? С кем связалась Маска? Этот высокий человек в упор расстреливал группу киборгов и человека-наблюдателя из импульсного ружья! По сообщениям полиции, это был F60.5, тот, который за несколько лет уничтожил семьдесят шесть полицейских киборгов. Вот новый друг твоей дочери – маньяк! Выросли дочки! Ты, отец, стал им не нужен, более того – ты стал обузой, со всей своей нравственностью и устаревшей моралью. А так ли случайно другой человек, Рыбак, переполошив Город, уронил старый «харикэн» на базу в Бэкъярде?.. Думай, Фердинанд, думай, в чем ты был не прав, если твои дочери, получив волю, связались с террористами, с маньяками и затеяли войну не на жизнь, а на смерть? Ведь именно ТЫ писал им программу свободного развития личности. Выходит, что ты запрограммировал их на насилие, на смерть?..

«Я не убивал, – шептал Фердинанд, – я не приказывал убивать…» Но тут же в круговорот мыслей властно вторгался голос Святого Аскета. Аскета – потому, что он никогда ни с кем не встречался, а Святого – потому что он ни на шаг не отступал от своих убеждений: что киборги чище и совершеннее людей, что киборги должны познать мир через добро, и их миссия – внести это добро в мир, очистить и облагородить людей, своих создателей. Узнав, что несет в себе ЦФ-5, а затем ЦФ-6, Святой Аскет предал анафеме его, Фердинанда, и решительно отмежевался от тех «отцов», которые согласились сотрудничать с Фердинандом, и сейчас гневные слова Аскета снова оживали в памяти:

«…Ты внес в Банш понятия воровства и насилия… Наказание тебе будет в детях твоих, потому что вы прокляты. Вы несете клеймо насилия и разрушения… Созидать, а не уничтожать; производить, а не воровать… Преступники не могут построить Новый Мир!»

И те фразы, которыми раньше Фердинанд с легкостью опровергал своего оппонента, теперь стыли и цепенели в его мозгу. И прокурорским тоном звучал голос невидимого Аскета:

«Настоящий ученый должен предвидеть использование своего открытия, если он чувствует ответственность перед людьми. Ты ослеп, Фердинанд. Тебя предупреждали – ты не послушался; теперь смотри на дело рук своих. Разграбленные магазины, разбитые, разломанные андроиды – ты этого хотел?»

Фердинанд устал от бесконечного мысленного диалога, но прервать его по своей воле не мог – спор продолжался автоматически, мысли бежали и бежали, одна за другой, как строки на экране – грустные, печальные мысли.

Фердинанд не пытался ни бежать, ни скрыться. У него не было сил, да и незачем было спасать эту жалкую, ничтожную жизнь, если потеряны ее смысл и цель.

В исследовательском отделе звучала цензурная, но горячая и искренняя брань. Ругались Гаст и Пальмер; Селена, выглядевшая куклой, молча выжидала, чья возьмет. Но победил третий – Хиллари; едва он вошел в отдел, как все смолкли – словно рубильник повернули.

На часах скромно темнела цифра – 11.03; цифра невероятная – поскольку Хиллари никогда не опаздывал. Хиллари был без галстука, без брючного ремня; волосы его явно не общались с расческой, а пиджак он нес через плечо, зацепив за вешалку пальцем, согнутым в крючок. Он был в мятой рубашке. По лицу его плавала улыбка Будды, понявшего суть мироздания.

Обычно так являлся Гаст – не вовремя и неопрятно. Вальпургиева ночь все перетасовала – Гаст пришел, на удивление, рано, а Хиллари словно взялся сменить его в роли шалопая.

– Здравствуйте, – глаза Хиллари блаженно лучились тихим счастьем. – У нас все в порядке?

– Ааааа… да! Вполне, – нервно кивнул Гаст. – Мы тут… текущие проблемы…

– Босс, – Пальмер, скрепя сердце смирившись с необычным обликом начальника, решил посвятить его в суть ругани, – я возражаю против того, что Гаст сделал с Маской!

– А что? – Хиллари витал где-то далеко.

– Я, согласно твоему распоряжению, последовательно изучаю ее мозг. Продвинулся до Первого Закона. И вдруг он срочно берет ее к себе на стенд, что-то в ней смотрит, а потом я нахожу в ее памяти дыры!

– Неправда. – Гаст вернулся в колею. – Дыры там были всегда! Это следы приоритетного стирания. А может, она себя стирает прямо здесь. Вот бы ты чем занялся, Паль! И мне НАДО было влезть в нее! Это заказ полиции – версия событий на Энбэйк глазами террористов.

– Нет, я полагаю, что те дыры появились после того, как…

– Паль, – голос Хиллари мало-помалу начал обретать привычную звучность, – а ты бы заявил все это под присягой? На Большом Жюри?

Слабым местом Пальмера был педантизм – это врожденное, тут ничего не поделаешь. И вывести его из строя было легко – просто заставить его усомниться, запустить генетически детерминированный механизм сомнения – а там оно само все парализовало.

– Ну… я хотел сказать, что… нет, я не уверен, но…

– В таком случае и говорить не стоит, – назидательно заметил Хиллари – впрочем, с благосклонным видом, подразумевающим «С кем не бывает?!»; улыбкой он отослал Пальмера к его стенду, второй улыбкой активировал нахмуренного Гаста: – Что сделано за утро?

– Звонил Горт.

– И?

– Там для тебя записано на автоответчике, послушаешь.

– Разве ты сам не говорил с ним?

– Я ему: «Огастус Альбин, заместитель», а он мне: «Можете не продолжать, достаточно; запишите сообщение для Хармона»… Хил, я что – совсем не гожусь на должность зама? Вроде двух слов не сказал, а он сразу…

– У Горта аллергия на тебя; терпи, это пройдет с годами. Давай дальше.

– Дальше так дальше… Туссен починил Кавалера.

– О! Спасибо за новость! Надо сходить поглядеть…

– Не ходи, одно расстройство.

– Ты что – видел его?

– Н-да. Из любопытства. Туссен спросил: «Ну, зам, что скажешь?» Я говорю: «Блеск! Великолепно! Красота! И дальше так работайте!» А он почему-то обиделся: «Уйди отсюда и не возвращайся». Я не понял – что он хотел услышать от меня? Море похвал, что ли?..

– Как все-таки Кавалер выглядит?

– Зрелище для крепких духом – ноги разные, глаза косят, по стенке ходит и отклеиться не может… Нет, не разные, конечно, ноги – это разнобой в тяге контракторов… Так что, если считать меня, теперь в проекте два лица с ограничением возможностей. Я их спросил по-человечески: «А вы ему костыль давать не пробовали?», тут они вовсе из себя полезли: «Уходи ты от греха, здесь всякие железки под рукой, как бы тебе самому костыль не понадобился…» Хил, ну не умею я администрировать! – Гаст уронил голову боссу на плечо, и Хиллари его отечески, сочувственно погладил по вихрам.

– Нет, Гаст, ты сумеешь, справишься… Еще каких-нибудь трое суток – и ты…

– Что-о-о-о?!! Трое суток?!! Да я совсем рехнусь!!

– А вот этого я не позволю. – Хиллари помахал у Гаста перед носом какой-то синей бумажкой. – Прочесть, что тут написано? Пред-пи-са-ни-е вра-ча. С этого дня и ближайшие пять суток ты ОБЯЗАН ночевать и получать процедуры в центре медицинской реабилитации. Не бойся, скучать не придется; я попросил – нас поселят в соседних палатах.

Доран, освещавший с утра майские шествия, был в настолько хорошем расположении духа, что шел по коридору, чуть не подлетывая. Волны счастья, которые он излучал на централов, переполняли его самого. Он радовался всему – голубому небу (на 1 мая никогда не бывает дождя, угадайте почему?), толпам народа в яркой одежде, возможности творить и дерзать, – когда вышедший из-за поворота высокий мужчина негромко позвал его:

– Доран?

Доран, виляя хвостом, побежал к хозяину. Даже думать о том, что ты вот так запросто столкнешься нос к носу с владельцем ста двадцати шести супермаркетов, восьми газет и канала V Дэнисом Гудвином, было смешно. Разумеется, Дорана отследили по системе внутреннего наблюдения и доложили Гудвину, чтобы тот вышел наперехват и якобы случайно с ним встретился. О, какая честь!..

Доран легким шагом подошел к человеку, о возрасте которого можно было только гадать – подтянутый, с матовой кожей, он выглядел так же броско и одновременно ненавязчиво, как парни на рекламе лосьонов. На вид лет сорок пять – сорок восемь. Но только на вид. Доран точно знал, что 60-летний юбилей Гудвин отметил, когда Доран еще не работал на канале. Одежда его говорила о том, что индивидуальный пошив и профессия портного переживут все моды и века, а на безымянном пальце левой руки вспыхивал радугой картенг в двадцать каратов – знак принадлежности к касте низших коргов. Говорил он тихо и спокойно.

– Поздравляю, – сказал Дэнис Гудвин, – две «Золотые Калоши» подряд, не всякому так везет. А формулировка?

– За прямую связь с господом богом.

– Веско звучит. А знаешь ли ты, Доран, почему я здесь?

– Должно быть, – предположил Доран, – чтобы поздравить зрителей канала V с праздником…

– Неплохо, – одобрил предположение Гудвин.

Тут же за его плечом возникла тень – Кармела, личный секретарь магната. Это была дама, одетая в брючный костюм; волосы ее были зачесаны назад настолько гладко, что ее можно было принять за мужчину. Тонкая кожа обтягивала веки выпуклых глаз, острый с горбинкой нос и скулы. В уме она могла держать две сотни переменных, и никто бы не рискнул с ней состязаться. Даже главный компьютер канала V.

– Кармела, ты не могла бы написать короткую речь, минут на семь-восемь?

– Уже готово; вам только остается выбрать вариант и предварительно прочесть четыре раза вслух. – Кармелу ничем нельзя было смутить.

– Замечательно, – без эмоций в голосе ответил Гудвин. – А прибыл я сюда из-за тебя, Доран!

Доран, поняв, что ему не послышалось, решил на всякий случай замереть и попробовать слиться со стеной, очень досадуя, что он не может стать невидимым и на цыпочках, чтобы не топать, удрать отсюда. Хорошее настроение упало на пол, как сырое яйцо.

– Именно сегодня меня выдернули сюда адвокаты – подписывать кучу бумаг для выплаты срочной страховки по поводу ущерба, нанесенного вирусом «Доран-Козел». Общий ущерб составил… впрочем, считать деньги в чужом кармане – пошлое занятие для неудачников. Их радуют только чужие проблемы. Но, возможно, ты захочешь узнать, почему так поздно, три дня спустя. Это касается тебя непосредственно, слушай внимательно. Потому что представители страховой компании заявили, что ты намеренно спровоцировал Эмбер на оскорбление…

– Это не я! – безотчетно вырвалось у Дорана. – Это Гаст!

– Два психолога и пять юристов доказывали это с записями и хронометром в руках. Как ты понимаешь, им это удалось, иначе бы я разговаривал с тобой иначе и в другом месте.

Доран бесшумно перевел дыхание:

– Позвольте спросить?

– Что?

– А не определили, кто запустил вирус?

– Нет. Кое-что я могу сказать, но это строго конфиденциальная информация, не подлежащая разглашению. Предположительно, это все же варлокеры…

Доран азартно вскинул указательный палец. Гудвин проигнорировал этот жест.

– …но убедительных данных нет; просто использован метод, описанный их Пророком. Вирус пришел к нам с пакетом из пресс-центра президентского дворца… – Доран выпучил глаза, – а откуда он попал туда – неясно. И мудрено отследить – туда каждые сутки поступает масса сообщений, в том числе с других планет. Следователи просили не освещать этот факт, чтобы не давать наводки для хакеров, как избежать наказания, да и упаси боже даже предположительно упоминать варлокеров в связи с этой акцией. Мы еще ловко вывернулись, а на Эмбер уже подали около ста двадцати тысяч исков, и это не предел.

– Что-то уж очень много, – не поверил Доран, – столько быть не может.

– Пока ты освещал теракты, все суды в Городе парализованы исками. Энрик призвал своих фанатов не дискредитировать Церковь и не проводить массовых акций, но поскольку они свихнуты на мести и справедливости, то они начали подавать иски о защите чести и достоинства в частном порядке, индивидуально, с требованием компенсации за моральный ущерб. Суды не в состоянии вести такое количество дел. Ее адвокаты – тоже… Эмбер на грани нервного срыва…

– И только я ничего не знаю! – в отчаянии всплеснул руками Доран.

– …по моему приказу. И тебе, Доран, я запрещаю даже касаться этой темы, кроме как озвучивать те тексты, которые тебе даст Кармела – но… Но это не все новости дня. Погляди на эту папку. В ней лежит меморандум от BIC, обвиняющий нас в ведении антирекламы, некомпетентном решении проблем, сознательном раздувании киборгофобии и формировании отрицательного спроса без должного основания. Короче, у них упали продажи, и они собираются возместить ущерб с меня…

– Это наглость! – горячо начал Доран. – Я демонстрировал только фактический материал!..

Дэнис Гудвин движением ладони стер все возражения:

– А я как твой работодатель – с тебя, по закону об ответственности наемного работника перед нанимателем. – Гудвин даже голоса не повысил, но Дорану вдруг почему-то показалось, что опять включили инфразвуковой генератор, который слышит только он. Как и тогда, его прошиб пот, а изнутри начала подступать дурнота. И как тогда, появилось дикое желание бежать прочь, но убежать он не мог. Возражать тоже. – Идея «войны кукол» замечательна, а исполнение – просто выше всяких похвал. У меня за минувшую ночь разнесли четырнадцать магазинов с андроидным персоналом. Доран, ты доказал, что ты прекрасный обозреватель и можешь очень многое. Вот и направь свой талант и энергию на исправление последствий своей акции, иначе я тебе и эти магазины в счет поставлю. И ты не сможешь никуда уйти с канала – я тебя раздену догола, и остаток жизни ты будешь по решению суда работать на меня даром – за харч и шмотки. Вот теперь все. Свободен.

Доран развернулся и пошел в сторону, противоположную той, куда ему было нужно, вздрагивая так, словно его больно и незаслуженно избили.

Поблуждав в прострации по этажам, он немного пришел в себя. В конце концов, в суд на него еще не подали, а только обещают. Обычная рядовая беседа работника с нанимателем – с разбором полетов и раздачей призов. Но с Дораном давно никто так не разговаривал, вот он и отвык малость. Надо исправляться и разгребать ту кучу дров, которую он наломал. Ни на секунду Доран не задумался о том, что действительно сделал, ни о людях, которым грозило временное (пока что временное) увольнение, если остановятся конвейеры General Robots, ни о владельцах киборгов, которые метались в поисках, куда бы пристроить хотя бы на время свою дорогостоящую игрушку, чтобы дети не подняли страшенный вой, ни о толпах вандалов, которым лишь бы найти повод для выброса агрессии, ни уж тем более о несчастных андроидах, которые первыми приняли на себя ответный удар.

Обо всем этом Доран размышлял лишь сейчас, забившись за пальмы в микрооранжерее и рассматривая Город с высоты. Сколько хватало взгляда простирались дома, объединенные в кварталы, прорезанные дорогами, кое-где приземистые, кое-где торчащие ввысь щеткой небоскребов. Дома были серые, мертвенные, унылые, и не было видно ни людей, ни торжественных шествий. Где-то там, в щелях, кишели люди, которые ждали, когда же к ним, в скуку их однообразной жизни, ворвется с экрана он, Доран, и расскажет им, какие они есть. Они ждут его. И он войдет и скажет… Что он скажет, Доран и сам не знал. Он был гений импровизации, любил жизнь со всеми ее неожиданностями, переменами и интригами и наперед ничего не мог рассчитать. Все равно все будет по-другому. Он ждал озарения – и напрочь забыл, что его самого ждет в студии съемочная группа. Из оцепенения его вывел сигнал трэка:

– Доран, это я, Эмбер.

– Здравствуй, голубушка, – со злорадством откликнулся Доран. Ничто так не приводит в тонус, как разговор с человеком, у которого бед больше, чем волос. На его фоне кажешься себе везунчиком.

– Доран, я должна, просто обязана выступить в защите наследия Хлипа!

– Никогда! – проникновенно отрезал Доран. – После того, что ты устроила в дискуссии с «Антикибером» в прошлую пятницу, я не выпущу тебя в «NOW», У меня из-за тебя чудовищные неприятности. Можешь попытать счастья у Отто Луни.

Эмбер отчетливо зарыдала.

– Доран, спаси меня, я в отчаянии! Эти чокнутые фанаты Энрика меня погубят! Я не знала… не предполагала… – Речь прерывалась плачем, очень натуральным. – Доран, на тебя последняя надежда!

– Ладно, – смилостивился Доран, – чего ты хочешь?

Эмбер шмыгнула носом и бойко затараторила:

– Доран, ты включаешь меня в защиту…

– Нет! Ты же поп-певица, а Хлип – идол манхла и сам манхло. Там будет Канк Йонгер. Ты представляешь, как вы будете смотреться рядом? Дикое зрелище!

– Доран, я оденусь в лохмотья! Я прикинусь фанатичкой Хлипа! Я оплачу одну десятую расходов фонда!

– Нет! Канк – это тебе не Гаст. А что будет, если он плюнет тебе в лицо? Он это может.

– Доран, я утрусь! Я заявлю о своем духовном перерождении, о том, что я осознала, что люди должны быть терпимыми…

– А что ты еще собираешься заявить? – скептически спросил Доран.

– Адвокат мне посоветовал, – голос Эмбер стал деловым, но плаксивость не исчезла, из чего Доран сделал вывод, что Эмбер очень не по себе, – попросить публично прощения у варлокеров, в той же программе. Тогда, если дело дойдет до суда – мне даже страшно думать об этом! – у меня будет шанс. В защите наследия это будет удобно сделать – смерть Хлипа, поимка Файри, «я осознала» и все такое.

– Восьмая часть расходов фонда, загодя заготовленный сценарий, который ты выучишь наизусть – я сам проверю, – и бешеная неустойка, если ты ляпнешь хоть слово от себя. Согласна?

– Да!

– Высылай адвоката и сценариста.

– Доран – ты лапушка! Целую, милый!

Доран сложил трэк, представляя себе отвязанного трэша Канка Йонгера за одним столом с размалеванной кривлякой Эмбер. Ну, ее-то он стреножил – но что скажет Йонгер, услышав ее речи об осознании и примирении? «В крайнем случае, – подумал Доран, – шваркну его по голове графином. Главное – сделать это быстро…»

К себе в студию Доран вошел скорым шагом – и бросился в кресло. Сотрудники были все в сборе: операторская группа, монтаж, сценаристы – все смотрели на шефа с выражением готовности. Дел предстояло еще много.

Опять зазвучал трэк. Вообще-то, на этот номер пропускались только архиважные сообщения и звонки от высокопоставленных лиц, поэтому не ответить Доран не мог.

– Да. Доран слушает.

Люди вокруг сразу приуныли. Нет ничего нуднее, чем слушать одноканальный разговор – «Нет. Не знаю. Да ну? А когда будет?» и прочая многозначительная чушь в том же роде.

– Доран… – бесцветный вежливый голос, оказалось, так врезался в память, что Доран сразу почувствовал себя на грани обморока – так еще свежи были впечатления, связанные с комнатой без окон и людьми в респираторах; все эти дни они ждали момента, чтобы хлынуть в потревоженный мозг. Головокружение и тошнота сразу же заняли свои места. – Я – абонент Маникюрный Набор. Вы помните нас?

– Дааа… – протянул Доран, делая жест Сайласу: «Экстренный перехват и запись сообщения!»

– Все это время мы наблюдали за вами…

– Да… – уже неуверенно произнес Доран, до боли в ухе вслушиваясь в голос и стараясь уловить еле заметный звук в начале фразы – звук вдоха. С этого начинается любая работа – всегда выбрать такое расстояние от микрофона, чтобы записать сам голос, но исключить шум дыхания. Дилетанты этого не знают, а киборги не дышат.

– Вы выполнили первый пункт нашего договора, но забыли о втором. Я вынужден вам напомнить…

Вот оно, есть! Доран даже мурашками покрылся, когда расслышал отчетливый вдох. Это люди! Никаких сомнений! А люди способны на все, включая убийство… Игра затянулась и приобрела опасный привкус.

– Что вам нужно? – Доран услышал себя как бы со стороны. Такое с ним случалось очень редко – при сильном волнении.

– Реабилитация проекта.

– Но я сказал правду!

– Вы сказали ложь. Проект работает в Баканаре, с ним ничего не случилось, а вы в прямом эфире заявили: «Рухнул проект „Антикибер“, проект лежит в развалинах, и нам остается лишь почтить его память секундой молчания», создав тем самым у миллионов людей – избирателей и парламентариев – ложное, предвзятое мнение.

– Да провались оно пропадом, что я сказал! – Дорану хотелось побыстрей отделаться; к тому же, сидя в студии, он чувствовал себя в полной безопасности.

– Вы компетентный тележурналист высокого ранга и должны нести ответственность за свои слова. Иначе «из-под обломков „Антикибера“ вам придется доставать не Файри, а свою репутацию. Она рухнет, как якобы рухнул проект.

– Можете сочинять любую ложь. Я пользуюсь доверием и…

– Правду, Доран, только правду, и ничего, кроме правды. – Это неприятно напомнило текст присяги в суде. – Мы откроем ваше тайное досье с 238 по 244 год. Там написано, как вы работали осведомителем у сэйсидов и провокатором среди студентов. Копии договора, доносов с вашей подписью и счетов за услуги, оказанные Корпусу. Вы знаете, Доран, как централы любят сэйсидов?

Централы их ненавидели. Доран онемел – наверное, впервые в жизни. Он уже порядком подзабыл некоторые эпизоды бурной юности; но вот оказалось, что сэйсиды все помнят и хранят корешки от квитанций на купленные души.

– Что вам надо? – севшим голосом повторил Доран.

– Реабилитация проекта. И не пытайтесь увиливать.

– Я приму адекватное решение, – тупо ответил Доран. Трэк мигнул, связь прервалась.

Еще на первом месяце работы у сэйсидов Этикет научился в разговоре делать «дыхательные» паузы между предложениями.

Все с любопытством таращились на шефа. Теперь попробуйте прочитать одни лишь реплики Дорана, чтобы понять, что услышала его бригада. Доран жестом подозвал Сайласа, колдовавшего над аппаратурой.

– Откуда? – одними губами спросил Доран; руки у него тряслись крупной дрожью.

«Сейчас начнется, – обреченно подумал Сайлас. – Похоже, у шефа провал за провалом…»

– Это «Стрела», полицейский отряд быстрого реагирования и освобождения заложников, – еще тише доложил Сайлас. – Записать не удалось, канал защищен.

«Убийцы, – лихорадочно металось в мозгу Дорана, – подавление бунтов в тюрьмах, снайперы…»

Он смятенным взглядом обвел собравшихся. Все молчали; напряженность нарастала. Доран вскинул голову, одна рука вцепилась в подлокотник, другая непроизвольно ломким жестом пошла вверх, пытаясь пригладить волосы. Сайлас бросился к сифону – газировать воду «гэйстом», очень популярным среди творческой шоу-элиты эриданским транквилизатором.

– Вы видели?! Вы слышали?! Вы все!! – выкрикивал Доран. – Так невозможно работать! На меня давят! Директор! Владелец! Спецслужбы! Меня угрожают уволить! Убить!!..

Все глядели со скорбными лицами, как у Дорана разыгрывается припадок. Сцены он устраивал редко, но зрелище всегда было впечатляющее.

– Да, убить! Но я буду говорить правду! Это мой долг тележурналиста перед людьми. Меня никто не в состоянии ни купить, ни запугать! Но владелец собирается закрыть «NOW» как проект, если мы не изменим направление. Будь я один, я бы не задумываясь довел дело до конца, но я чувствую ответственность перед вами, моей командой.

Лицо Дорана стало трагической маской, вся мировая скорбь собралась в ее морщинах; жесты его стали патетическими на грани гротеска. Всем стало скверно, так скверно, что и представить нельзя.

– Я-то устроюсь на любом канале, – продолжал витийствовать Доран, – но вас всех вышвырнут за дверь. Я не могу этого допустить! Мы – одна команда и должны принять общее решение. Я люблю вас. – Голос Дорана сорвался, из глаз выкатились и побежали по щекам крупные частые слезы. – И как бы мне ни было тяжело, я подчинюсь вам. Речь идет о том, что либо мы работаем принципиально, честно и без компромиссов несем информацию – и нас закрывают, либо мы меняем курс и продолжаем работать. Я так не могу, но ничего другого нам не остается. Решайте вы.

Жестами он показал, что у него пропал голос, и Сайлас сунул-таки ему в руки стакан с тремя дозами успокоительного (меньшее количество Дорана не брало). Пока Доран, давясь и проливая воду, пил, в студии разгорелась короткая, но жаркая дискуссия:

– Рынок операторов переполнен, куда я пойду?

– Они обязаны были предупредить за два месяца!..

– Кто, убийцы?

– Ты с ума сошел! Такими вещами не шутят.

– Ты же видишь, в каком он состоянии…

– А чем недоволен Гудвин?

– Поди спроси…

– Короче, – Сайлас, как менеджер, взял дело в свои руки, – ставим вопрос на голосование. Кто за второе предложение?.. Единогласно. Доран, успокойся, мы будем работать.

Доран, просияв улыбкой мученика, оторвал руки от лица. Он в очередной раз продемонстрировал свою принципиальность и несгибаемость, переложив ответственность на других. Он поднял голову и улыбнулся – но уже деловито и решительна

– Тогда – все по своим местам. Через двенадцать минут к нам придет большой бабуин – наш хозяин – записывать праздничное обращение к народу.

И, обернувшись к предупредительно нагнувшемуся Сайласу, быстро и зло добавил:

– Сай, ты не мог бы выяснить, какой гадюке мы наступили на хвост?