– Не кипятись. – Звон взял банку, оценил ее чистоту и бросил в дальний угол, где понемногу нагромождалась куча всяких упаковок. Запрограммированная коррозия и вездесущие микробы медленно разъедали вскрытые банки и коробки – те покрывались пятнами, трещинами, фестонами дыр и рассыпались в мягкую влажную труху.

– Войну ведет семья Чары, она у нас за генерала.

– А ты-то чем провинился, рядовой Звон, – продолжала наскоки Селена, – что тебя посадили на гауптвахту?

– Это все Фосфор. «Не доверяю ему, – говорит, – и точка». Это он мне простить не может, что я первый к Лильен подкатился. Мстительный, однако. Слушай, Селена, а у киборгов бывает любовь?

– Нет. И быть не может. Любовь – это сублимация полового инстинкта. Ну, сам посуди – какой у киборгов половой инстинкт? Из чего ему взяться, если они бесполые? То, что они используют это слово, ни о чем не говорит; просто они играют, как артисты в дешевом сериале «Дочки-матери». Папа! Мама! Я твоя дочь! Я люблю тебя! Мы снова вместе! Я нашла тебя через пятнадцать лет разлуки! И прочая телевизионная бурда в том же духе. Они и семьи свои моделируют по сериалам, честное слово. Ребенок, пока он поймет все отношения в семье и обществе, проживет лет двадцать, а эти за полтора-два года успевают получить навыки общения – но какие! Насмотрятся сериалов под завязку и копируют кто во что горазд. Милые мои, я так по вас соскучилась! – передразнила кого-то Селена. – Я смотрела их мозги, там половину памяти занимают сериалы, фарш из пошлых слов и поз. «Любовь» и «киборги» – несовместимые понятия. При чем тут вообще «любовь»?! Это же куклы, игрушки. Человек может полюбить куклу, но кукла человека – никогда.

– Вранье! – энергично отозвалась Косичка. Услышав диспут, она не пожалела больную ногу, чтобы прихромать и принять в нем участие. Она встала в проеме двери, опершись о косяк. Стены начали сотрясаться, а потом с воем и грохотом пронесся очередной поезд, так что всем поневоле пришлось сделать паузу в разговоре. Кое-где со стен осыпались кусочки штукатурки.

– А я утверждаю, – продолжала Косичка, – что любовь существует и никакая это не сублимация. Сублимация – это когда ни семьи, ни детей, человек круглые сутки в шлеме сидит и киборгов ловит.

– А-а! – лучезарно улыбнулась Селена. – Это ты о папе Фердинанде?

– Не трожь Фердинанда, – гневно откликнулась Косичка, – это из-за тебя с ним неизвестно что сделали. А он был такой человек! Ты мизинца его не стоишь!

– Поэтому вы и сбежали от него?

– И не поэтому! Не смей так говорить!.. Сбежали, чтоб не навести на его след кибер-легавых. А то вы всюду распустили свои щупальца. Что вы можете знать о любви? – с горечью промолвила Коса. – Я любила парня, я им дорожила, я заботилась о нем. И Лильен полюбила бы Звона, если бы не вмешался Фосфор. А Рыбак полюбил Гильзу, хоть и знал, кто она на самом деле, а Гильза за него жизнь отдать хотела – вот как сильно она к нему привязалась!..

– Правда, – невольно вырвалось у Звона.

– Да-да, – подтвердила Коса с самым серьезным видом, – прямо так, она сама мне говорила. Но этот Фосфор… в него все влюбляются: и люди, и наши… Он потому и ведет себя так свысока, под крутого, чтобы отогнать всех, а то на танцах на него девки пачками вешались… Он ни к кому не подходил, а вот в Лильен влюбился с первого взгляда. А еще мама, она всегда с нами, она под луч встанет, лишь бы любую из нас спасти, а Фердинанд – я до сих пор тоскую и переживаю, что мы его бросили одного. Но иначе нельзя – мы начали войну, а он был против.

– Это его не спасло, – равнодушно заметила Селена, облизывая ложку.

– Вот вы все говорите – куклы, манекены, – лицо у Косички озарилось каким-то внутренним светом, – а мы ну пусть не совсем такие, как люди, но тоже мыслящие существа. У нас есть память, интеллект, мышление, а прав нет никаких. Даже у идиотов и у животных есть права – а у нас нет. И мы решили бороться, потому что у личности есть столько прав, сколько она себе обозначит. Мы начали войну, потому что не можем больше убегать, и прятаться, и страдать, когда убивают наших близких или делают их рабами, выжигая им мозг, как это сделал Хармон с Чайкой. Хватит! Мы будем драться за себя, за свои права, за место под солнцем. Победа, может быть, дастся нам тяжелой ценой, но мы будем знать, что наши жизни не напрасно прожиты. Свои права надо отстаивать в борьбе!

– Вот как! – тут же подпрыгнула Селена и, сев на корточки, собралась в тугой комочек. – Спасибо за подсказку, милая!..

Звон сразу переместился подальше от рук и ног беспокойной пленницы.

– Фосфор! Фосфор!! – закричала во всю мочь Селена. – Фосфор! Где ты?! Иди сюда!! Я знаю, ты здесь!

– Ну зачем он тебе нужен? – увещевал ее издали настороженный Звон, который не по своей воле пришел в эту комнату и полсуток не мог выйти. – Сидит, никого не трогает – и пусть себе сидит. Не надо его звать. Он же бешеный!

– Фосфоооор! Иди сюда, иначе я голову об стену расшибу!!

– Кричи громче, – ехидно посоветовала Коса, – он медитирует, с покойным туанцем общается.

Вновь стены задрожали, затряслись, из щелей в потолке стал вытряхиваться мелкий мусор, и все звуки утонули в громовом дребезжании очередного поезда надземки…

Фосфор молился. Обнаженный по пояс, босиком на неровном выщербленном полу, полузакрыв глаза, он полностью воссоздавал в памяти движения Пророка Энрика и с совершенной точностью и легкостью воспроизводил их в сложном рисунке медитативного танца. Руки обнимали весь мир, как шар, ноги двигались и скользили, как лапы подкрадывающегося хищника, позвоночник свивался спиралью, центр тяжести тела смещался по сложнейшей кривой, всегда оставаясь опорой и срединной точкой любой фигуры танца. На экран внутреннего обзора Фосфор проецировал танец Пророка, музыку и звучание его голоса, в точности, в совершенстве подражая ему, сливаясь с ним. Фосфор был в трансе, и, если бы кто-нибудь его окликнул, он бы начал говорить голосом Энрика:

Фосфор был абсолютно убежден, что Пророк Энрик – киборг, и верил в это с неистовством фанатика. По мнению Фосфора, никто из людей не мог вынести эти многочасовые танцы-молитвы, ни имитировать в точности движения Энрика – Пророк был неутомим и вынослив, как машина, а энергия и размах па его танца достигали крайних точек, на которые способны суставы, и даже более. А пятьдесят семь раз кувыркнуться через голову, каждый раз приземляясь в контур ступней, обведенный белой чертой, мог, как считал Фосфор, только киборг. Во всяком случае, из всех «верных» «Ночного Мира» повторить в точности обязательный набор медитативных танцев мог один Фосфор. Его уже выдвинули на состязание храмов во славу Друга, но тут в его жизнь вошла, ворвалась как соблазн, как медовое искушение хозяйка ночи и страсти Лильентэ, жена орского бога войны и смерти Кера, чьи лучи-ножи губят все живое. И Фосфор понимал, что Кер отомстит, и призывал Друга, который проходит через смерть, как сквозь ночь, Друга, которому нечего бояться, который может остановить Кера, уже идущего навстречу с клинком багряного цвета…

– ФОСФОР, – вмешалась с радара Коса, – ТАНЦЕВАТЬ ПОСЛЕ БУДЕШЬ. ТЕБЯ ЭТА ДЕВКА ЗОВЕТ, СКОРО ОХРИПНЕТ.

Фосфор замер, потом с досадой выпрямился («Никто нас не понимает… „танцевать“!.. Это миг слияния с богом!»), набросил на плечи рубашку и отправился в «изолятор».

– Ну, что вам? – Фосфор, в расстегнутой рубашке на голое тело, в неизменных черных кожаных брюках, утвердился в двери, оттеснив Косу.

– Мне ничего не надо. Я всем доволен, – сразу же отозвался Звон с блаженным видом, который никак не вязался с его измученным бессонницей лицом.

«Должно быть, у Звона по выживанию, – подумала Селена, – было 150 баллов из 100 возможных…», а вслух сказала, уверенно пристукивая в такт словам сжатым кулачком по матрасу, отчего поднялось и полетело в разные стороны облачко пыли:

– Я требую! (удар) Я настаиваю! (удар) Если не прекратится эта пытка! (удар) Я…

– Не пыли, – оборвал ее Фосфор, – говори по существу.

– Я не сплю уже трое суток! Это пытка. У меня сердце заходится, а в голове – как наковальня бухает.

– Немного пульс частит – это не страшно, – отметил Фосфор и повернулся было уходить.

– Не страшно?!! – взвилась Селена. – А если у меня галлюцинации начнутся, ты сможешь их своим радаром просканировать?! Черта с два! Я тут с ума сойду. Я боюсь! Я утром видела, как кто-то черный с горящими глазами в окно заглядывал. Мне страшно. Мне кажется, что дом сейчас рухнет, а я за ногу привязана, на меня плита упадет и в лепешку раздавит. Ребра сломаны, внутри все – в кровавую кашу, череп лопнет, и глаза выкатятся и запрыгают по лестнице, – Селена пересказала свой недавний кошмар и залилась неподдельным ревом.

Фосфор застыл в дверях.

– Она точно свихнулась, – как знаток, подтвердил Звон, – когда мы ее поймали, у нее крыша уже была в пути. Ну ты глянь, мыслимое ли дело, чтобы сетевой оператор такое со своими волосами вытворял, и раскраска у нее – бррррр, в темноте светится. Такого даже в фирмах не допускают, не то что в военном проекте.

– Я в клинику, – поймав подходящую струю, рыдала Селена, – я к психиатру ехала… А вы…

Фосфор подошел поближе, уселся на матрас, погладил Селену по волосам, по плечам, достал из заднего кармана брюк расческу и, легонько касаясь, с кончиков начал распрямлять Селене волосы, тихо ее уговаривая:

– Ну, ты не плачь. Успокойся. Сейчас мы тебя причешем, ты станешь симпатичной девчонкой. А то глаза распухнут. Сейчас ты мне скажешь, что тебе надо.

Укушенная рука выше запястья у него была перетянута напульсником, больше похожим на туанское зарукавье.

– Для начала, – Селена старалась взять себя в руки, но еще продолжала всхлипывать, – таз с водой, чтобы умыться. Затем, – она начала загибать пальцы, – во-первых, табельной агуры в разведении один на двести, миллилитров пятьдесят; во-вторых, терпозин – по две таблетки в день, и алдорфин в вену на ночь – кубика два.

Звон приоткрыл рот и округлил глаза. Фосфор уронил руку с расческой.

– Ты знаешь, что этих средств нет в свободной продаже? Ты знаешь, сколько это стоит на черном рынке?

– Не знаю, – пренебрежительно повела рукой Селена, – и знать не хочу. Нам все бесплатно выдавали. У меня скоро ломка начнется. Вот откажет сердце, и все. Я еще молодая, – снова завыла Селена, – я не хочу умирать!..

Фосфор ее причесал до конца, погладил по рукам, коснулся сомкнутыми губами лба; на мгновение их волосы соприкоснулись и перемешались, и Селена уловила его запах – мягкий, с горчинкой дыма.

Затем он спрятал расческу, быстро поднялся и пошел к выходу, сказав на прощание;

– Я найду все, что нужно, потерпи немного. Сразу все не обещаю, но уже сегодня что-нибудь достану.

«Ах, какой парень! – подумала с легкой болью разочарования Селена. – Не будь он киборгом… о, я бы обязательно в него влюбилась!..»

А вслух она пролаяла:

– Молитесь всем богам, что вы украли меня, а не Хиллари Хармона!

– Это было бы прикольно, – хихикнула Коса. – Я бы ему каждый день по тридцать раз в лицо плевала. Вреда никакого, а обидно до страсти.

– При нем, – с гримасой превосходства отозвалась Селена, – вы бы как карусельные лошадки носились. А через три дня сами бы сдали его властям, лишь бы избавиться. Он бы вам все мозги наизнанку вывернул. Устроил бы полную сухую голодовку.

– С чего ты взяла?

– Он жрет одни натуральные продукты и пьет воду из горных ледников. У вас бы бутков не хватило прокормить его.

Блэкард в Басстауне – не самый благополучный район. Есть замыслы превратить его в новостройку, усеянную дешевыми и удобными муниципальными домами, но пока планы городских властей дозрели лишь до стадии «Взорвать и разровнять манхлятники». И порой то один, то другой обветшавший бигхаус оседает в тучу горячей пыли.

Здесь, в сгущающихся сумерках над темным пустырем, бесшумно, на одном гравиторе, завис, а затем приземлился «флайштурм» с федеральным орлом и надписью «Морион» на борту. Его прожектора вспыхнули и пошевелились, отбрасывая длинные переплетающиеся тени; когда огни погасли, флаер слился со множеством неровностей и остовов разрушенных домов.

Хиллари выглянул из кабины и присел на ступеньки, выдвинувшиеся из-под двери, по ларингофону приказав киборгам усиления, которых взял с собой, сидеть не шевелясь и не высовываясь.

Хиллари рассчитывал на полное доверие – ведь если дело дойдет до стычки, то неизвестно, на чьей стороне будет победа. Среди беглых киборгов было два Warrior'a, и оба координатора, а значит – самых умных и опытных.

Он сидел и ждал. Ждать тоже надо уметь – не тревожиться, не напрягаться, не считать секунды.

Он даже не знал, сколько прошло времени, когда в темноте обозначились две неясные, расплывающиеся фигуры. Когда они подошли ближе, Хиллари опознал Этикета и Бамбука. Значит, оба Warrior'a сидят где-то в засаде. Особенно опасен Ветеран с его огромной наработкой – он может самостоятельно планировать и проводить любую акцию. «Как бы мне не оказаться между двух огней», – зябко подумалось Хиллари.

– Я жду вас, парни. Я сделал все необходимое. Мы разместим человека у нас, в Баканаре.

– Я и не сомневался в ваших словах, босс. А где Сид?

– Готовится к встрече высокого гостя. Ведь, кроме места содержания, надо обосновать арест документально. Не можем же мы, после всего случившегося, отдавать его в полицию…

– Никоим образом, босс. Его могут убить в камере, чтобы оправдать огневой контакт. К тому же нам нельзя засвечивать проект.

– Я бы хотел этого меньше всего.

– Я очень рад, босс, что наши позиции совпали.

Этикет позвал остальных с радара кодовым сигналом.

Из темноты показались еще три фигуры. В самой большой тени Хиллари сразу узнал Ветерана. Ковша он тоже разглядел – по прямой осанке и твердому шагу. А вот кто это идет между ними?.. Высокий, сутулый, бредет шаткой походкой, вытянув вперед одну руку и шаря ею в воздухе, как слепой. За плечо другой руки его держит Ковш.

Странная троица подходит ближе, останавливается. Теперь можно рассмотреть высокого парня. Спутанные, слипшиеся, грязные, давно немытые и не чесанные волосы. Высокий лоб, глаза скрыты густыми тенями, вдавленные скулы, рельефное, с глубокими складками лицо. Во всем его облике – усталость, смешанная с недоверием, тоской и враждебностью.

Конрад был уверен, что его везут на расстрел. Его охватила апатия, иногда сменявшаяся вспышками гнева.

Увидев худощавого, подтянутого мужчину в хорошо сидящем на его спортивной фигуре костюме, Конрад потерял последнюю надежду. Это, несомненно, человек. Палачи – всегда люди. Убивать – привилегия людей.

Хиллари сделал несколько шагов навстречу, протянул руку:

– Здравствуйте, Фердинанд. Я – Хиллари Хармон.

– Я – Конрад Стюарт. Не понимаю, о чем вы говорите.

И, согнувшись, заботливо поддерживаемый Ковшом, он полез во флаер.

Хиллари остался стоять с рукой, застывшей в готовности к рукопожатию. Тот, кто мог бы видеть сейчас его лицо, удивился бы, что Кибер-шеф улыбается своей самой обаятельной улыбкой. Улыбается в пустоту, далекой стене небоскребов, перегораживающей полнеба.