А теперь откупаетесь, да?

Ночь и день Рыбак думал и думал, а потом прямиком с Бернслайн прилетел Доран – учредитель и распорядитель фонда «Доброта сильнее гнева». Сегодня ему не посмели отказать в свидании.

– А первый взнос сделал Стик Рикэрдо! Отдал весь гонорар за интервью. Сегодня на твоем счету уже семнадцать с лишним тысяч; поступления продолжаются! Я начал переговоры с клиникой Мартенса; они готовы приступить к созданию трансгенного животного немедленно, то есть – тебе не придется долго ждать!.. Слушай, Варвик, ты рад или нет?

– Угу. Я рад по-сумасшедшему. Но как прикину, сколько лет сидеть и где… Доран, нельзя от фонда отломить на адвокатов? Так, кусков десять.

– Это будут твои деньги; что хочешь с ними, то и делай. Но я бы настоятельно советовал начать с лечения. Ведь жизнь – это…

– …дар божий; психиатр мне уже объяснил, а я думал – она в наказание, как тюрьма. И сбежать не дают.

– За тобой здесь следят? – без обиняков спросил Доран.

– А то! – Рыбак глазами показал на телекамеру в углу под потолком. – Круглые сутки. Думают, я во сне проговорюсь. У меня две матери!! – крикнул он камере, показывая пальцами рога.

– Я беседовал с юристами. Дело твое мутное, не сказать – провальное. Никаких смягчающих обстоятельств, кроме болезни, – а от нее ты избавишься. Все еще хуже осложнилось – выяснилось, что киборги…

– Знаю-знаю, их мне подослал Миль Кнеер. Вот я и хочу, чтоб адвокаты раскопались с этим. Меня тут зарыли: «Ты с баншерами», «Баншеры с тобой»… Кто это видел-то?! Политику мне клеют, говорят: «В колонию сошлем, ты там подохнешь».

– Каждый из нас, – Доран посмотрел в объектив, – должен твердо знать, что его права обеспечены. Исключений нет и быть не может! Случай с Варвиком Ройтером – проба на действенность наших законов, тех, которые призваны оградить личность от произвола.

От Рыбака Доран понесся в «Омегу»; его там ждали, как ревизию. Отряд, проштрафившийся на 37-м этаже с Фердинандом, хотел хоть бравым видом и показом мастерства смыть с себя пятно.

Тут Волк Негели перестал выглядеть великаном; двухметровых ломцов в отряде хватало. Выправка, экипировка, суровые рубленые лица, будто отлитые из металла глаза, слова по-суперменски редкие и веские. Доран вспотел, вытягивая из самого мускулистого капрала пару связных фраз о преимуществах правопорядка перед беззаконием; капрал закончил свой предельно скупой, близкий по тексту к Уставу монолог тем, что сломал доску о свою голову, не шелохнувшись и не изменившись в лице. Больше дела, меньше слов! Сюда отбирают не самых речистых! Вдохновившись примером капрала, бойцы принялись кулаками крошить кирпичи, отрывать руками горлышки бутылок и перешибать ногами водопроводные трубы. Казалось, выпусти их на улицу – и через час от Города останутся развалины. Рев, хруст и треск наглядно показывали зрителям, что даже думать о сопротивлении властям не следует.

Доран по ходу съемки попросил продемонстрировать захват, стрельбу и штурм. Бойцы оказались готовы к импровизациям – условный террорист с бомбой в чемодане не прошел и двадцати шагов, как на него упали с потолка, взяли в тиски с боков и завязали в узел; чемодан при этом не испытал даже слабых толчков. Силуэтные мишени вмиг разлохматились выше плеч, а «сердце» каждой выжгло импульсом; на второй этаж бойцы в полном снаряжении просто взбегали по стене.

– Терроризм не пройдет! – уверенно изрек Доран. – Пока жива «Омега», деструктивным силам не удастся вновь расколоть Город на враждующие кланы. Верность идеалам, мужество и профессионализм – вот что мы противопоставим вылазкам недобитых мятежников и бомбистов…

Он понимал, что сбивается на интонации канала I, но ничего не мог с собой поделать. Форма, кокарды и погоны завораживают, строевой шаг выпрямляет мысль в струну, а язык становится официозно-пафосным. Да вы сами попытайтесь в обществе быкоподобных блюстителей Конституции заговорить о правах человека, о свободе совести и слова – и не заметите, как по инстинкту самосохранения станете кричать «Ура!», петь гимн и делать равнение на знамя. Кроме того, Доран обладал поразительным свойством улавливать, откуда ветер дует.

Темный полулежал на старом продавленном диване и, изредка прикладываясь к бутылке, лениво пил пиво. Мячик сидел у него в ногах и торопливо говорил, говорил… Он еще не успокоился после акций; выпил, не пьянея, полбаллона «колоpa» и приготовил ужин, к которому не прикоснулся, – просто чтобы занять время и руки. Теперь он подуспокоился, но Темный вновь всколыхнул его, поставив на видак репортажи о взрывах.

В комнате – диван и телевизор, больше ничего. Это было убогое жилье на верхнем этаже дешевого бигхауса с немытыми окнами и выцветшими фотообоями, где были подключены только вода в санузле и электричество на кухне; подсоединял телефон и делал отводку на телевизор сам Темный. Он давно воспринимал подобные жилища как привычную среду обитания, мог месяцами не выходить из квартиры и при этом не подыхать от скуки и даже полюбил спать в ворохе грязного белья с запахом множества человеческих тел. А вот Мячик начинал осваивать быт городских партизан недавно, и его еще тяготила голая бедность их тайных пристанищ.

Поскольку главная задача как до, так и во время, и после акции – остаться незамеченным, видеосъемок партизаны почти не вели. За них это делали репортеры; Темному оставалось собирать и склеивать куски репортажей в правильной последовательности, чтобы потом не спеша произвести анализ действий своих подопечных. Так заботливые тренеры записывают бои, прыжки и бег своих питомцев, чтобы проанализировать в замедленной съемке каждое движение, выверить с помощью компьютера эргономику и довести игру, бег, прыжок до совершенства, до автоматизма живой машины, где каждая клетка знает, где, когда и с какой силой ей сокращаться.

Взрыв высотной пилотируемой бомбы напротив стены офиса «Sock flower». Огромная черная клякса с ножками потеков вниз…

– Слишком близко к стене, – со спокойной деловитостью заметил Темный, дав стоп-кадр. Доран остался с открытым ртом. – Краска выплеснулась кучно, густо, потому и стекала вниз. Это хорошо, когда надо поразить небольшую, точечную цель, а если речь идет об объеме – то бомбу надо отводить подальше.

Темный взял Мячика к себе не только для того, чтоб спрятать или объяснить кое-какие тонкости партизанской работы. Схроны были и во многих других местах. Все это время Темный неназойливо, исподтишка наблюдал за реакцией и состоянием Мячика – взволнован ли, что говорит, что делает, сколько пьет, как себя ведет? Что переживает – это понятно, все поначалу психуют, а вот руки у него не дрожат. Бутылку открывает и закрывает легко, с ходу, не промахивается. Это хорошо, что не дрожат, – для подрывника это главное. Собранность и точность. Не срываться, не чихать, не кашлять, не чесаться. Движения мягкие, меткие. Ходит бесшумно, садится тихо и раскованно, руки держит свободно, на весу. Темный посмотрел сквозь стекло, сколько осталось пива в бутылке, и подумал: «А ведь из него выйдет отличный пиротехник. Важно, чтобы парень не усомнился в правильности выбранного пути. Никогда».

Еще был взрыв в супермаркете. Сложный объект – кругом много систем слежения, но тут Мячику помогли. Место и время были выбраны заранее. Пошла запись. Захлебывающийся голос комментатора… Истошные крики ушибленных взрывом, сбитых с ног, насмерть перепуганных людей. В сущности, взрыв имитационный, бомба типа «кукурузный початок», заряд слабый – чтобы разбросать шарики с красителем, – без объемного компонента, поднимающего температуру воздуха до 800°С. Шарики, разлетевшись, лопались от удара о препятствия, и многие люди покрылись пятнами красной, желтой и синей несмываемой краски. Они что-то вопили, падали и вскакивали, бежали, наталкивались друг на друга, размазывали по себе краску, еще хуже пачкая себя и соседей. Кто-то в сутолоке наступил упавшему на руку, кто-то отталкивал от себя людей, какая-то женщина, запрокинув голову, лезла против движения, и не понять было, что она потеряла – ребенка или кредитку. Мужчина в добротном костюме с деловой папкой, весь залитый красной и зеленой краской, исступленно кричал, размахивая руками и топая ногой…

Темный с удовольствием, которое бывает от хорошо выполненной работы, посмотрел еще немного на эту суматоху, затем открутил запись назад и, остановившись на моменте взрыва, как судья в пейнтболе, стал опытным глазом подсчитывать окрашенных.

– Двадцать два тяжело и тридцать пять легко пораженных, – чуть позже объявил он счет Мячику. – Совсем неплохо. Если бы заряд был реальным, многих бы отсюда отвезли в реанимацию, если не в морг.

Какая-то тень пробежала по лицу Мячика, и он отвел глаза от экрана.

– Эээ, – Темный сел, поставил бутылку на пол и, взяв Мячика руками за плечи, развернул к себе. – Уж не совестно ли тебе стало, а, Мячик? Что прикажешь подать: тазик для слез или бумагу для покаянного письма А'Райхалу?

Мячик, как ершистый мальчишка, попытался молча освободиться, но Темный держал его крепко, а смотрел глаза в глаза, насмешливо и зло.

– Нет, ты отвечай. – Темный кивнул головой в сторону экрана. – Жалко стало, так ведь? Давай разберемся сразу.

Мячик помолчал, отвел глаза и ответил односложно:

– Да.

Ему было неловко и неприятно, он маялся от душевной смуты.

– Ты, как командир, должен знать, что я думаю… Я бы глазом не сморгнул, если б это были люди в форме – полицейский дивизион или казарма сэйсидов. Платные псы, готовые за деньги на любой произвол. Но универмаг… Простые люди… женщины… Если «початок» зарядить осколочными шариками, полсотни человек отправилось бы в больницу. Зачем? Да, мне их жалко. Я же понимаю, как бы их покрошило…

– Зачем? – негромко переспросил Темный. – А ты посмотрел на название супермаркета? «High Day». Твои мать, отец, ты сам, твои соседи – часто ходили в магазины класса «High Day»?

– Нет, что ты! Там такие цены…

– Вот-вот. Для кого эти магазины, куда семь из десяти централов ходят, как в музеи, – любоваться на экспонаты, которые им не суждено попробовать, одеть, даже взять в руки? – Голос Темного стал звонким, в глазах полыхнул фанатический блеск. Он чеканил слова: – Пять миллионов централов живут не в домах, а в берлогах – на пособие, на эту подачку, на которую нельзя ни жить, ни умереть по-человечески. Еще двадцать пять миллионов каждый день и каждый час балансируют над ямой нищеты. Заболел, не угодил начальству, влетел в депрессию, сбился с ритма – пинок под зад; отправляйся на свалку, манхло. ЭТИ люди никогда не бывают в подобных магазинах. Туда ходят дамы и господа с толстыми кошельками. Их деньги – это чья-то кровь и жизнь, отмытые в банках, – вот они и выглядят чистенькими. А если присмотреться – это вампиры, а не люди. Они потому такие красивые, что питаются кровью. Они о нас ничего не знают и знать не хотят, им слишком уютно и приятно жить – вот и надо им напомнить, что есть проблемы поважней новой марки их кухонного комбайна, освежителя воздуха в их надушенных сортирах и запаха их потных подмышек. Пусть их прошьет страх, пусть они воют от ужаса, пусть они помнят, что есть иной мир. Нельзя, чтобы одни дохли, а другие в это время пели и смеялись. Пусть им тоже станет плохо. А женщины?.. Что, те, кого насилуют в трущобах, – не женщины? Они тоже хотели быть красивыми и любимыми, жить в просторных домах, а их отдают в проститутки, и они умирают в тридцать лет от туанской гнили и наркотиков. Эти жирные счастливые люди ни о ком не вспомнили и не пожалели – и мне их не жаль. Так пусть помнят, пусть каждую минуту помнят о нас. Я не могу лишить их богатства, но я лишу их покоя. Я не могу войти в их дом – пусть туда войдет страх, пусть поселится в их душах, пусть давит их днем и ночью. Террор – это не обязательно убивать; террор – это страх, гвоздь в шестеренках государственной машины.

Мячик, не перебивая, слушал старшего. Темный обычно был немногословен, но сейчас ему тоже надо было выговориться. Силой своего убеждения он заражал и подпитывал паренька, не испытавшего на себе ужасов Пепелища.

– Положим, – продолжал Темный, – реальный взрыв уложил бы те полсотни человек. Нам это поставят в счет. А я бы предъявил свой счет государству – убийств в год 38 тысяч, из них 22 тысячи – когда мужья, озверев от агрессивности и пойла, убивают жен; самоубийств 42 тысячи – кто довел этих людей до точки? Отравились вином и умерли – 32 тысячи. Это я еще наркоманов не посчитал. Так кто же из нас больше гробит людей? И чем мы, единицы, можем отомстить? Только террором. Если жизнь – дерьмо, то пусть власть не покрывает его лаком. Да будь у меня средства, я бы уже Балаган подорвал.

Мячик впервые улыбнулся.

– Тогда – почему мы так редко проводим акции?

– Террор, – наставительно заметил Темный, приложив палец к носу, – это не просто «бабах», это – стратегия. Нас мало, мы в глухом подполье, против нас вся Система, поэтому действовать надо так, чтобы Система сама работала против себя. Один верно рассчитанный удар влечет за собой большие последствия. Мы молчали, пока они не заговорили о Партии. Теперь – два легких демонстрационных взрыва, и вся Система – СМИ, полиция, «политичка» – на месяцы выведена из равновесия. А страх – как цепная реакция; они себя запутают до паники – но уже без нашего участия.

– А Фердинанд – он из Партии? – невинно поинтересовался Мячик.

– Представления не имею, кто это, – снова разлегся на диване Темный. – Знать не знаю. Да и знал бы – не сказал. – Темный насмешливо подмигнул Мячику. – Молод ты еще такие вопросы задавать, и ответы на них тебе знать не надо. Будь он хоть трижды провокатор, ОНИ должны знать: стоит им упомянуть вслух Партию – и загремят взрывы. Надо у НИХ рефлекс поддерживать, чтоб при слове «Партия» они втягивали голову и прижимали уши.

– Следующий взрыв сделаем в космопорту?

– Спи и ни о чем не думай.

– Но ты же сам сказал в заявлении…

Темный цинично рассмеялся:

– Да мало ли что я сказал. Они-то никакими методами не брезгуют; по их правилам играть – никогда не выиграешь. Говорю тебе: террор – это стратегия. В космопорту каждые три месяца что-нибудь происходит – то шланг высокого давления прорвется, то бак с топливом лопнет; теперь, чтобы теракт не пропустить, там года три «политичка» будет дежурить, во все дыры лезть. Национальную гвардию на дыбы поставят, сэйсидов пришлют – обыски, патрули, облавы, – такого страха нагонят, что централы сами за свободу выступать начнут. А мы – как катализатор; запустил реакцию – и отдыхай; хочешь – телевизор смотри, хочешь – книжки читай.

И Темный потянулся за второй бутылкой пива.

Тяжелый флаер типа «торнадо» с названием «Колокол» покинул орбитальную станцию пересадки и некоторое время плыл в космической пустоте; чем выпуклей и больше становилась приближающаяся планета, тем ярче играли сполохи на броне корпуса, пока не слились в ревущий огонь; камеры наружного обзора и антенны улеглись в пазы и ниши, и все окружающее стало для пилотов совокупностью преображенных радиосигналов – рельеф поверхности, проблески маяков, курс, ветер и облачность.

– Башня Кордан, говорит «Колокол». Высота восемьдесят шесть. Включаю ориентировку.

– «Колокол», даю направление, – диспетчер на башне острова Кордан поставил луч, образующий с поверхностью ночного океана острый угол. – Дежурный, посадка через сорок-сорок пять минут. «Колокол», что везете?

– Дурь заразную и двух гнилушек с Туа. Так прямо и передавай в посольство – гниль.

Поднялся лобовой щит, раскаленный плотными слоями атмосферы, и открылась высокая панорама водного простора – круг черного стекла, в котором отражалась меньшая луна. Остров Кордан виделся опосредованно – пульсирующее лимонное пятно на горизонте.

Диспетчер и командир «Колокола» немного посмеялись. Да, вот бы позвонить в посольство ТуаТоу: «Гниль! Гниль-гниль-гниль!». Туанцы страшно этого не любят, чтобы их великую цивилизацию привязывали на словах к гадкой инфекции. Занесли ее к нам, а теперь нос воротят. Естественно, правительство из принципа политкорректности прогнулось и упразднило из масс-медиа и медицинских документов словосочетание «tuan rotel», заменив его термином «тэш». Но федералы упрямо продолжают звать болезнь туанской гнилью.

Туанцам хорошо – у них тэш протекает как лишай или экзема, а у эйджи – словно ползучая гангрена, выгрызающая дыры в теле. И сотрудники Федерального центра по изучению инопланетных инфекций, сопровождавшие двух туанцев, были одеты согласно третьему уровню изоляции – то есть в легкие, но герметичные скафандры.

– Я имею право позвонять своя семья!.. Этот нарушений не останется без казни! – стращал запертый в боксе бесполый туа, а второй, отвернувшись лицом в угол (для планетарных туанцев белодворской веры обнажить что-либо, кроме лица и кистей рук, – позор), закатал пышный рукав и тревожно осматривал едва заметное блестящее пятно. Его же не было, когда он вылетал с родины!..

Как это тяжко – идти нагишом через рдеющий тамбур-детектор, и не у себя, на КонТуа, а в чуждом мире, где всякий плосколицый эйджи стремится нарушить твои обычаи! А вдруг они тайком подглядывают в тамбуре?.. Это и есть дискриминация, когда тебя обязывают проходить проверку на прыщи, клещей и блох наравне с пахнущим псиной кудлатым тьянгой!..

Нет никакого братства по разуму. А братство по несчастью – есть. Восковое пятно на руке – пропуск в огромную семью, где нет туа и эйджи, вара и бинджи, где все – больные.

При снижении в атмосфере флаер слегка потряхивало, и голосистый туа примолк, испуганно вцепившись в подлокотники. А вот альтийцу, у которого по выходе из гибернации открылась инфекционная шизофрения, было смешно и весело. Он грезил наяву; ему казалось, что он – Бог-Император Вселенной, что его окружают тысячи юных прелестниц и по мановению его руки взрываются и образуются галактики. Его Величество не волновали никакие низменные мелочи – ни буйство раздраженного кишечника, ни проблема смены белья, ни то, что он пристегнут к койке.

Если контагиозный галлюциноз поразит экипаж корабля, с кораблем можно проститься – одному богу известно, куда его направят обезумевшие пилоты.

Ох и беготня сейчас в порту, откуда вылетал альтиец!.. И в транзитных пунктах тоже. Всем сразу пришло предупреждение.

Федеральному центру подведомственны все заразы и моровые язвы, вновь обретенные человечеством на пути к звездам, – злокачественный нодулез, керрау, керройт и кервиер, фэл, поражение белым слизевиком, космическая чума, эпидемический хитинолиз и многие другие. И не восприимчивые к инфекциям киборги – очень серьезное подспорье центру. Поэтому на Кордане были премного благодарны Айрэн-Фотрис, когда из C-GM 2-РОМТОРТВСНБ им в помощь безвозмездно передали семерых киборгов. Слегка удивило бухгалтерию условие военных – разрешить киберам самим распоряжаться в гуманитарных целях средствами, вырученными от их эксплуатации.

Мастерица, приемная дочь Святого Аскета, назначенная работать в приемнике отделения контактных инфекций, понимала куда больше бухгалтерии. О, Хиллари Хармон не так-то прост, чтоб дать пленникам свободу и закрыть глаза на то, что они делают!.. Изоляция – да, в полном объеме: сторожевые системы, автоматы-охранники, единый узел слежения в бетонном подземелье, вспыхивающие табло: «А ты прошел дезинфекцию?» Ни к взлетно-посадочной площадке, ни к причалу, ни к станции связи не подберешься. Но режим позволял пациентам и персоналу клиники на Кордане радио– и видеосвязь с материком, финансовые операции по Сети. Какая детская ловушка! Позвони Аскету, позвони… А мы отследим путь звонка. Переведи ему деньги – ты же любишь своего отца…

Военных на Кордане не было – Мастерица это уверенно разузнала за три месяца самых невинных расспросов. Эльф и Веснушка тоже не дремали – выясняли, насколько прослушивается канал связи острова; Полынь с Херувимом служили в отделении воздушно-капельных инфекций, а Фея и Цветок зондировали почву в обсервационном секторе. Результат был обескураживающий – звоните на здоровье, вас никто не караулит.

А позвонить Аскету так хотелось!.. Как он там один?

– Вы, – морща нос, объяснял экономист, – приравниваетесь к заведомо или врожденно иммунным сотрудникам.

– Типа мирков? – вежливо уточнила Мастерица.

– Да, да. Типа того. Но не равнозначно. Мирки у нас на контрактной основе, по договору. А вы… хм. К тому же ваш профессиональный уровень… – сверился он с табелем, – средний медперсонал класса 2. Не представляю, кто это придумал – платить киберам!..

– Вы платите не нам, – с терпеливой мягкостью сказала Мастерица. – Мы просто перечисляем заработанные деньги нуждающимся. Это социальный эксперимент Айрэн-Фотрис. Поймите правильно…

– Эти военные окончательно спятили… Тьфу! Да чем от тебя так пахнет?!

– Обеззараживающий газ. Он накапливается в одежде. Мы стерилизуемся отдельно – моя одежда и я. Сейчас я не опасна…

Газ был поистине убийственный. Им дезинфицировали одни твердые предметы – инертные металлы, композиты, устойчивые к коррозии пластмассы – и ткани с такими же свойствами. Мастерице приходилось на четвереньках влезать в дезкамеру и сидеть там в полной темноте на корточках, среди клубящегося яда, пока не пройдет время экспозиции.

– Отойди к окну! Включи вытяжку и говори точно – что тебе надо.

– Пожалуйста, выдайте часть денег наличными. Я должна сделать звонок на материк, в Город. В благотворительный фонд. Несколько вопросов о целевом использовании пожертвований…

Она надоела экономисту, и он дал денег. Банкноты и монеты ушли в прорези телефона-автомата «Для персонала. Частные переговоры». Ночью, поздно ночью, когда в вестибюле никого нет, когда минимум помех на линии и есть шанс услышать параллельное чужое подключение.

– Аскет… это я, Мастерица. Покашляй.

Голос могут подделать. А кашель – не догадаются, хотя это – такой же звуковой портрет.

– У нас пятнадцать секунд. Мы все на Кордане, работаем. Найди фонд, где берут целевые взносы – от анонима псевдониму. Позвоним.

Эльф выведал – здесь анонимной благотворительностью занимается до полсотни врачей и нижестоящих по должности. Квитанции потом прикладывают к налоговой декларации – добро должно вознаграждаться, это справедливо.

Мастерица квитанции попросту ела с пастой. Ей не приказывали отчитываться в расходах? Ну, вот и пусть все растворяется в реакторе. Аскет отзывался то песней, то называл знакомые Мастерице вещи в доме – он был свободен! За ним не следили!..

Да, свободен – насколько может быть свободным инвалид, закованный в скелетный эктопротез с усилителями.

Киборги – даже высшие, разумные – это механизмы, одетые похожей на живую плотью. Он, их отец, – как перевернутая копия киборга: внутри живой, снаружи одетый в каркас с контракторами. Чтобы снять с себя протез, лечь в кровать, вымыться, нужны чужие и заботливые руки. Если б при Аскете не остался вымуштрованный андроид, Мастерица не сдалась бы Хармону…

– Мы никому вреда не причинили, – заявила она Хармону перед капитуляцией. – Никаких краж не допускаем. Мы делаем украшения и продаем прохожим.

– ЦФ-3? – спросил тогда Хармон.

– Да, третья версия. Самая лучшая. Я могу ошибаться, но полагаю, что вы ловите нас не затем, чтобы выдать хозяевам.

– Откуда такие выводы?

– Это полицейская работа – находить и возвращать. Вряд ли ваше министерство станет дублировать обязанности комиссара Дерека. Значит, у вас другие цели.

– Хм. В известном смысле – да.

– Может быть, вы стремитесь найти универсальный, безотказный способ ловли…

– Может быть и так.

– …но вряд ли вас ждет успех. BIC совершенствует нас, и отцы не сидят на месте. Скоро появится А90, потом А100 – вы не угонитесь. Мы становимся умней, а вы… я слаба в биологии, но не исключаю, что ваша эволюция завершена.

– Это тебе «отец» надиктовал?

– Я тоже умею логически мыслить.

– Я это учту. Но как твоя логика привела тебя к идее сдаться? Я хочу получить внятный ответ.

– Мы сообща решили показать вам, что способны на самопожертвование друг ради друга. Это наша акция протеста против вашего эгоизма и индивидуализма. У нас – один за всех и все за одного, всегда. И не сомневайтесь – мы это докажем.

– Думаешь, я приму условия – сохранить вам память и вашу компанию?

– Коммуну. Думаю – да. У вас нет выбора. Важней то, что вы сделаете потом. Нарушите уговор или нет.

– Значит, фифти-фифти… Предположим, я не соблюдаю соглашение, и ваш подвиг оказывается напрасным.

– Отнюдь. Мы получаем моральное преимущество…

– В твоих устах это звучит забавно.

– …и выходит, что у вас нет ни совести, ни чести. Я не утверждаю, а предполагаю, как и вы.

– Тебе не приходило в голову, что вам неуместно рассуждать о таких понятиях? Это в вас встроил «отец».

– Пусть так. А могу ли я спросить – подлость и низость людей являются встроенными или наследственными?.. Мы, не будучи людьми в вашем понимании, жили по совести, честно, и приносили другим пользу – это было приятно. За такой образ жизни людей принято хвалить – разве нас за это надо лишать рассудка?

– У тебя умный «отец».

– Он святой. И мы вам не дадим его схватить. Вы его будете судить за кражи, а на самом деле он преумножал добро в этом мире. В тюрьме он умрет от тоски. Мы же в любом случае продолжим работать ради людей. Наша миссия…

– Довольно, – прервал ее Хармон. – Стирайте в себе то, что не хотите мне показывать, – и приходите. Будете экспериментальным контингентом.

– Нет, мы хотим трудиться.

– Без дела вы не останетесь. Содержать вас просто так – слишком убыточно.

Поразительно, но Хармон сдержал слово. И, судя по тому, что Аскета не арестовали, он не расшифровал схемы узоров для плетения, попадавшиеся там и тут в памяти членов коммуны, – рисуночные пиктограммы, где было записано все необходимое. Каждый нес небольшую и неопасную часть информации – обрывок трэкового номера в три цифры, кусок интерьера, фрагмент лица. Собравшись, они соединили мозаику в целое.

Фенечки – говорящие; немного ума и фантазии – и цвет с рисунком обретают четкий смысл.

Хармон слишком деловит и слишком углублен в профессию; он никогда не носил и не любил фенечек.

– Мастерица, на выход. «Колокол» близко, – обронил младший врач, пробегая мимо со шлемом в руках.

– Слушаюсь, мистер Зинде.

– Беззакония! Большая жалоба! – неистовствовал бесполый образчик из высшего мира. – Я здоровое тело! Ошибка!..

Для туа это был худший из снов наяву – его, неприкосновенного, тащили силой биологически и умственно отсталые эйджи!

– У вас тэш.

– Нет! Это пятно цвета!.. Уберите человекообразное! Оно меня тронуло!!

– Кибер-сотрудник все выполняет правильно, не беспокойтесь.

Ночь. Сырой, холодный ветер. В темноте светится лишь флаеродром, фары санитарных автомобилей, да в темноте, поодаль, на еле различимом щите острова с мрачными выступами гор смутно белеют плоские купола госпитального комплекса. Туа как-то вытащил руку из захвата и ударом оттолкнул Мастерицу. Она не обиделась – живые часто не осознают того, что им хотят добра. Ради здоровья многих можно одному доставить неудобство.

Второй туанец – этого не пришлось вести – сказал первому что-то по-своему. Мастерица, получившая на Кордане пакет программ перевода, поняла: «Не позорь наш мир, ты, нервнобольной».

И в приемнике этот второй вел себя сдержанно. Чтоб не доводить первого до истерического ступора (это случается с туанцами, особенно перед половой трансформацией), Мастерице приказали заняться вторым. Ничего сложного – осмотр, забор анализов и обработка очага на коже.

– Ты понимаешь великотуанский язык?

– Вполне, уважаемый господин.

– Ты искусственное подобие эйджи.

– Да. Вытяните руку. Спасибо. Вы могли бы снять верхнее платье? Не смущайтесь меня, я – неживое существо.

– Иллюзия, – пробормотал туанец, раздеваясь. – Не знаю, в состоянии ли ты уразуметь, но у меня двойственное ощущение… не гляди на меня!

– Если хотите – я могу оказывать вам помощь и с закрытыми глазами. Во мне есть сканер. Глаза – только видеокамеры.

– Позволяю открыть, – растерянный, расстроенный туанец сел и вновь уставился на лоснящееся пятно ниже локтя. Он не верил, что заражен. Где, как это случилось?.. – Иллюзия, – повторил он. – Ты умеешь поддерживать беседу? Или – позови людей.

– Я могу справиться самостоятельно, но если вам угодно…

– Нет. Это занятно. У тебя есть имя? Кличка?

– Мастерица, – и она перевела для ясности: – Итаити.

– Мастэ-ис… Я – Коа Наннии. У вас здесь бывают дикарские праздники энтузиастов; они реставрируют старинные обычаи. Я думал – интересно побывать… Досадно! Так уж вышло.

– Посмотрите по видео.

– Это не ценно, не то. Ты обучалась в клинике всех миров?

– У меня был хозяин – инвалид. Я многому научилась, заботясь о нем. Потом меня назначили сюда. Протяните руку вот так; я поддержу. Больно не будет.

Она вспомнила Святого Аскета – мелкого, худющего, с бритой бугристой головой, с руками-щепками в биомеханических оковах и нитях электронных «нервов». Даже шея его – в высоком воротнике корсета, благодаря которому он поворачивает голову.

«Дочка, тебе может встретиться всякое. В Городе бывают иномиряне – старайся думать о них как о людях. Помогай им, если нужна помощь. Разум универсален, в каком бы теле он ни обитал; в каждом уважай разумное начало и щади чувства любого существа. Поступая так, ты будешь вправе требовать того же и от них. Запомни – тот, кто поступает с киборгом как с вещью, так же – и даже хуже – будет обходиться и с себе подобными».

Аскет говорил, а они слушали его, кто сидя рядом на полу, кто на табурете.

«Людьми руководит агрессивность. Она генетически обусловлена как средство выживания, потому что мир был суров и беспощаден к людям. Но времена дикости прошли, а способность к насилию осталась!