Богатые мужчины, одинокие женщины

Ювелирный торговый центр был расположен в шумной части центра города, и Торн стояла на улице рядом с большим переполненным комплексом, ожидая Пейдж, которая отправилась на встречу с Джоном Логаном одна.

План Пейдж заключался в том, чтобы заставить Логана подумать, будто она хочет купить камень примерно такого же размера и качества, как камень Тори, и настроить его так, чтобы, когда Тори придет к нему, он был готов заплатить настоящую цену. Чтобы сделать легенду более достоверной, Пейдж вырвала рекламу болгарского ожерелья из номера журнала «Город и деревня» и принесла ее с собой, намереваясь сказать, что она недавно была в южной Франции и видела в ресторане женщину, на которой было нечто подобное, и что она хотела бы узнать, не может ли он сделать для нее такое же и за сколько.

Она заготовила несколько маленьких завершающих штрихов, чтобы все выглядело более убедительно: выскажет пожелание, чтобы камень подошел ко впадинке на ее шее, и спросит, нельзя ли сделать эту вещицу так, чтобы ее можно было косить и как ожерелье и как брошь. Она признается, что только что была у Ван Клифа, где самый большой камень был пять карат, а ей хотелось бы иметь побольше, и добавит, что у нее не так уж много времени, чтобы заниматься поисками, а ее муж как раз завершил большое дело и пребывал в настроении делать покупки.

Прислонившись к старинному зданию с лепными украшениями в ожидании Пейдж и сдерживая нервную дрожь, Тори пыталась занять себя разглядыванием прохожих. В деловой части Лос-Анджелеса кипела суета и суматоха, заставлявшая вспомнить Нью-Йорк. Экспансия города поражала воображение, новые здания тянулись вверх к небу, сверкая под ярким дневным солнцем. Тори как раз пыталась угадать, в какой из современных башен из стекла и стали располагалась юридическая фирма Сьюзен, когда Пейдж внезапно возникла рядом с нею в узкой топазовой тенниске, вызывающе подчеркивающей ее бюст, и длинной льняной юбке, раздуваемой ветром.

– Он весь твой, дорогая! – объявила она с ухмылкой.

Тори с облегчением закрыла глаза, надеясь, что следующий шаг плана Пейдж будет столь же удачен.

Предоставляя Логану время попотеть и понервничать в течение пары часов по поводу того, придет Тори или нет, и чтобы все не казалось слишком подозрительным, они отправились бродить по улицам, пытаясь убить время, равнодушно заглядывая в окна различных оптовых магазинов, в поисках какого-нибудь места, где можно было бы поесть.

Тори была как в тумане, обговаривая в деталях с Пейдж, что должна говорить, какую цену отстаивать и что сказать Ричарду.

Что касается Тревиса, то Пейдж заставила ее пообещать, что она не будет ему перезванивать. Когда пришло время, они вернулись к торговому центру, и Тори пошла внутрь одна, снова с кольцом на пальце, сияющим на сжатом кулаке, чувствуя себя действующим лицом потрасающе причудливой шарады.

Как Пейдж и предполагала, к тому моменту как Тори вошла, Логан уже поджидал ее. Когда они занялись ее драгоценным зеленым камнем, у него на лбу и на верхней губе выступили крупные капли пота, которые он все время вытирал тыльной стороной ладони.

Она не ожидала, что будет так переживать, но, сняв перстень со своего пальца для оценки, почувствовала, что ее сердце снова разрывается.

Она мысленно перенеслась назад, в тот момент, когда ожидала Тревиса у Тиффани. Многозначительные черные бархатные подносы, разложенные на прилавке, мать, недоверчиво ожидающая в кресле…

Потом был другой камень, другой мужчина, изумруд вместо бриллиантов, но та же самая боль разочарования. Она вспомнила, что чувствовала себя буквально отравленной, ее бил озноб, когда он надевал ей на палец одно кольцо за другим, настаивая на изумрудах, чтобы в отличие от ее предыдущих опытов с бриллиантами, это было бы навсегда.

Неправда. Неправда. Неправда. Тори обнаружила, что тоже начала покрываться не испариной, чего благовоспитанные южные красавицы ни когда не делали, торгуясь с вкрадчивым ювелиром, и никто из них не хотел уступать. Это продолжалось уже более часа, и Джон Логан все сильнее раздражался от того, что проигрывал, очевидно непривычный к такому твердокаменному сопротивлению.

«Не уступай. Камень чудесный, великолепного качества и как раз такой, как, он знает, я хочу купить».

Яростно цепляясь за слова Пейдж, повторяя их еще и еще раз про себя, Тори стояла на своем, не намереваясь уступать ни пенни той цены, которую Ричард заплатил за него в Аргентине.

Но, выходя, наконец, с банковским чеком в руке, она спрашивала себя, не было ли это Пирровой победой. Глядя на пустой палец, она обнаружила, что потеряла ослепительное зеленое сияние, которое освещало ее руку последние несколько недель.

Она поняла, что сомневается в правильности совершенного поступка.

ГЛАВА 23

Был девятый час, когда Тори приехала в Санта Барбару. Она даже не успела переодеться, и легкий костюм, который она надела еще утром, изрядно помялся.

Ричард владел квартирой в одном из домов комплекса Клуба поло. Она поставила машину на стоянку, надеясь, что еще не слишком поздно.

Казалось, что они с Пейдж предусмотрели почти все сценарии, кроме варианта «слишком поздно».

С храбрым видом, хотя храбрости не было и в помине, она выбралась из «бронко» Дастина Брента, погружаясь в свежую бодрящую ночь и тревожно отыскивая глазами хоть какой-нибудь след Ричарда: его машину или грузовик, или трейлер с рекламой «Карлос Агулярс Камионес де Сервисеос».

Обычно ее успокаивал воздух, пронизанный слабыми запахами лошадей, океана, шумящего поблизости под сверкающим черным небом, напоминавшим открытый сундук с сокровищами, из которого падали звезды загаданных желаний. Но в этих обстоятельствах ничто не может успокоить ее.

Ничего, кроме Ричарда, бегущего ей навстречу, обещающего, что кошмар кончился, и что теперь все будет в порядке.

Однако в этот момент Тори было не до фантазий, она мрачно дотронулась до сумочки, чувствуя себя чертовски неуютно с банковским чеком в триста тысяч долларов, который лежал в ней. Ощущение было такое, будто мягкая кожаная сумочка-котомка содержит смертельную угрозу.

«Может быть, так оно и есть», – думала она, перекидывая сумочку через плечо и направляясь в сторону ярко освещенного комплекса, чувствуя под ногами хруст гравия.

Квартира Ричарда с видом на широко распростершееся поле поло располагалась на первом этаже, и Тори робко постучала в дверь, не зная, чего ожидать и был ли он там вообще.

Услышав его голос, она почувствовала скорее тревогу, чей облегчение, и даже подумала о бегстве. Но дверь неожиданно открылась, и он предстал перед ней, удивленный, но не враждебный.

– Тори? Что ты здесь делаешь? Что-нибудь случилось? – настороженно спросил он.

Она с трудом сглотнула, пытаясь восстановить голос.

– Мне нужно с тобой поговорить, – пробормотала она смущенно, чувствуя себя незваным гостем, заглядывая ему за спину в комнату, которую он, казалось, загораживал от нее, и пытаясь понять, был ли там кто-нибудь еще.

Его челюсти сжались, и рука непроизвольно погладила небритую щеку.

– Наверное, я должен был позвонить, – быстро извинился он, неверно истолковав причину ее приезда. – Но так много дел, не требующих отлагательств. Это просто сумасшедший дом. Извини.

Выглядел он ужасно. Тори почувствовала к нему жалость. Его глаза стали красными, а круги под ними – заметнее.

– Ничего страшного, – сказала она, пряча палец, который больше не был украшен перстнем, в задний карман юбки, ее мысли помчались в другом направлении.

Что если во всем этом нет криминала, думала она, начиная чувствовать себя виноватой, что если совершенно нет оснований для ее поступка? Все это произошло так быстро, что зародились сомнения. Не сделала ли она ложных заключений?

– Ты замерзла? – удивленно спросил он, потому что ее буквально трясло.

– Нет, это нервное, – искренне ответила Тори.

Она испытала такое душевное потрясение, что едва могла думать. Разговор с мексиканской автотранспортной компанией давил на нее, как черная туча.

Ричард с любопытством посмотрел на нее.

– Нервное? Это на тебя не похоже. Из-за чего?

Тори чувствовала себя совершенно опустошенной. Больше не в силах сдерживаться и утратив разум, она выложила ему все: как утром пришла в его кабинет, о телефонных звонках, папке, которую нашла, вяло оправдываясь и сжимаясь под его взглядом.

В нем не осталось и намека на дружелюбие, холодный, как камень, он мрачно повернулся и медленно направился в глубь квартиры.

Она робко последовала за ним, закрыв за собой дверь и с облегчением обнаружив, что там никого больше нет.

– Что это за дурацкие игры, в которые ты играешь? – закричал он, услышав о продаже кольца.

Его лицо стало свекольно-красным от ярости, когда она полезла в сумочку за банковским чеком Джона Логана. Ричард выхватил сумочку у нее из рук и запустил ее через всю комнату.

– Это просто невероятно, – разразился он обвинительной тирадой с видом жертвы предательства, – сначала мой отец, а теперь еще и невеста…

– Ричард, я беспокоилась…

– Беспокоилась?

– Да…

– Это не дает тебе право на…

– Я узнала, что ты в беде. Я только пыталась тебе помочь… – спорила Тори, пораженная силой его гнева и глубиной его горечи.

– Я не нуждаюсь в твоей помощи. Не нуждаюсь ни в чьей дурацкой помощи…

– Каждому нужна помощь. Почему ты не хочешь признать, что ты просто человек. Тебе придется на некоторое время изменить свою жизнь, пока ты снова не станешь на ноги и не приведешь все дела в порядок…

– Ты не знаешь всех обстоятельств. Я меняю свою жизнь. И это совершенно не твое дело, черт бы тебя побрал. Не смей шпионить за мной…

Он ткнул указательным пальцем прямо ей в лицо, и Тори отшатнулась, гневно отталкивая его в сторону.

– Это мое дело. Я твоя невеста. Или мы все отменили?

– Ты сама все отменила, продав кольцо, – мстительно усмехнулся он. – Я тебе говорил, как отношусь к нему. О твоем доверии ко мне. Теперь я не доверяю тебе…

– Ричард, ты не можешь безнаказанно надувать страховые компании…

– Почему же? Вместо того, чтобы страховые компании надували меня, на этот раз я надую их, – насмехался он. – Я тебя уверяю, что даже после выплаты этих проклятых страховок, они – уверяю тебя – все равно останутся в выигрыше.

– Не в этом дело…

– Нет? А в чем?

– Ты не сможешь провернуть свои грязные делишки и выйти сухим из воды. Это глупо. Это недальновидно. Я только что получила для тебя триста тысяч долларов. Возьми их и отмени это проклятое дело, если еще не слишком поздно.

– Не слишком поздно, – передразнил он, презрительно глядя сквозь нее. – Но я не собираюсь ничего отменять. Господи, какая ты наивная! Хотя это и совершенно не твое дело, Тори, давай просто поговорим откровенно. Хочешь знать о грязных делишках, которые проворачивал мой благочестивый отец, чтобы достигнуть своего сегодняшнего положения и заработать репутацию столпа общества? О взятках? О невыполненных обязательствах? О парнях, которых он выкидывал на улицу или просто постоянно дурачил? Обо всем том ханжестве, которое скрылся под словом «бизнес»?.. Не обманывай себя, принцесса. Нет никого, кто сделал бы много денег и при этом не преступил закон. Посмотри на королей разбоя, таких как Кеннеди и Рокфеллер. Ты думаешь они не приноравливали законы к своим целям? Ты думаешь у них нe было никаких дел с людьми, вовлечёнными в сомнительный бизнес, и они не занимались совместными авантюрами с продажными чиновниками? Только их потомки имели достаточный капитал, чтобы заниматься честным бизнесом. Уже после того, как семья нажила его. Теперь я должен сделать это.

Ричард был так возбужден, что Тори подумала о том, что бессмысленно продолжать разговор. Несмотря на желание помочь ему, она просто не знала, что сделать или сказать, – настолько происходящее было выше ее понимания.

«Он явно помешался под давлением обстоятельств и пребывает в смятении. Да и кто бы выдержал», – думала она.

В комнате был беспорядок: початые бутылки скотча и коньяка, следы употребления травки и кокаина, жирные коробки из-под пиццы, упаковки из китайского ресторана. Для одного дня это был настоящий кутеж.

Она не знала, было ли правдой то, что он рассказал о своем отце, да и важно ли это. На самом деле имело значение то, что сейчас – другое время, и Ричард – другой человек с другими возможностями – возможностями, которыми он намеревался пренебречь. Она не желала видеть, как он совершает глупость, за которую ему придется расплачиваться всю оставшуюся жизнь только из-за того, что он уязвлен и рассержен. Тори понимала, что, наверное, очень трудно расти в тени такого человека, как Эллиот Беннеттон. Проработав у него пару недель, она могла сказать, что Эллиот Беннеттон человек великодушный, веселый, с проницательным умом, глубоко любящий сына, имел, тем не менее, некоторые слабости. Он стремился поставить Ричарда рядом с собой на верхнюю ступень, но, теряя самоконтроль, начинал с ним состязаться. Могущественный старший вступал в поединок с молодым, как бы доказывая самому себе, что еще не утратил деловой хватки, что все еще «на коне».

Надеясь сломать лед, Тори подошла вплотную к Ричарду. Он спокойно взял ее руку, нежно лаская палец, на котором был изумруд, явно переживая утрату.

– Мне очень жаль, – прошептала она, жалея, что не послушалась Пейдж.

Даже после того, что она узнала о Ричарде, Тори была совершенно не готова к такой его реакции. Она мягко провела рукой по его небритому подбородку, слегка касаясь светлой щетины.

– Это было всего лишь кольцо, Ричард, – робко произнесла она.

– Нет. Это было больше, чем кольцо, – возразил он с горьким сожалением тихим голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Это было кольцо нашей помолвки. Помнишь?

Отпустив ее руку, он направился через комнату и наклонился, чтобы поднять ее сумочку, а затем швырнул ее ей в руки.

– Как я уже однажды сказал: нет кольца – нет помолвки. Ты можешь делать со своими тремястами тысячами все, что хочешь, маленький Джорджийский Персик, – произнес он язвительно, – мне наплевать на них и наплевать на тебя. На самом деле теперь это всего лишь деньги.

– Не обманывай себя. Это всегда были только деньги, и случилось так, что тебе они нужны наличными прямо сейчас больше, чем мне нужно кольцо. Ты расторгаешь нашу помолвку, потому что просто не любишь меня. Это я вполне допускаю. А все остальное – дерьмо! – резко взорвалась Тори в ответ, пытаясь достать из сумочки чек и кинуть его Ричарду. – Оставь себе свое дерьмо и свои деньги, мне не нужно ни того, ни другого.

Но Ричард уже был на пути к двери, держа за горлышко одну из полупустых бутылок скотча. Ухмыляясь, он улыбнулся, не желая брать деньги, которые упали к его ногам.

Пытаясь придумать хоть что-нибудь, способное пробиться через его медный лоб, но не в состоянии это сделать, она молча пошла к выходу, обходя чек, выскочила на улицу и быстрым шагом направилась к машине.

– Уж слишком ты горда, красотка из Джорджии, – бросил он ей вслед с фальшивой усмешкой на красивом уставшем лице, отпивая при этом виски из бутылки. – Ты, по крайней мере, должна взять деньги, ты заработала их!

Слезы жгли глаза. Она ускорила шаги, стараясь не обращать внимания на то, что он кричал ей вслед.

– О да, я знаю. Тебе нужна любовь. Не деньги. Оплатa в поцелуях и реверансах. Любовь и добродетель. Ты хочешь безумной любви.

– Ты тоже, ублюдок! – Она уже отошла на достаточное расстояние и не смогла удержаться, чтобы не повернуться и не крикнуть.

– Нет, я гораздо практичнее. И тебе это не повредило бы! – орал он с сарказмом. – Мне нужны прежде всего деньги. Посмотри, к чему привела тебя любовь? Ты должна была усвоить урок своего славного дружка из Атланты. Любовь порождает боль, а деньги порождают новые деньги, власть, а уж затем столько любви, сколько ты в силах выдержать.

– Прекрасно, расскажешь обо всем этом в тюремной камере, – жестоко бросила она через плечо. – Тебе лучше поспешить, а то пропустишь своих мексиканцев.

– А-а-а! Прекрасно! Ты очаровательна, когда злишься, Тори. – Она услышала его топот всего в нескольких футах за спиной и попыталась увернуться, но он успел схватить ее за талию. – Пойдем, я покупаю твою любовь. Возьми триста штук и позволь трахнуть тебя при лунном свете. – Рыча, он силком затащил ее за забор и повалил на влажную траву.

– Будь ты проклят! Оставь меня! – визжала она, отбиваясь от него из последних сил. – Ни за какие деньги в мире!

– О'кей. Будь по-твоему – бесплатно.

– Ни за что на свете! – закричала она еще более пронзительно, поворачиваясь к нему, когда он, схватив за волосы, запрокинул ее голову назад.

Он поднес ей ко рту горлышко бутылки, вливая в горло виски, заставляя ее давиться, заливая себя и ее, выплескивая на землю. Не глотать было невозможно, и струя скотча, обжигая горло, вливалась в ее желудок. От Ричарда тяжело несло перегаром, когда он прижался губами к ее рту, грубо толкаясь языком.

Если бы она знала, как надо правильно ударить, чтоб только слегка оглушить, но не убить, то выхватила бы у него бутылку и стукнула бы по голове.

– О, даже не думай об этом, – насмехался он, проследив ее взгляд и прочитав ее мысли.

Смеясь с вожделением и прижимая ее к траве, он задрал ей юбку и начал щедро поливать виски на ее трусики, а затем принялся обсасывать их.

– Вот это коктейль! – бесстыдно мурлыкал он, своим горячим и влажным дыханием заставляя ее извиваться.

Задавшись целью возбудить ее, он стянул с нее сначала колготки, а затем и трусики, продолжая поливать уже обнаженное тело, так, что скотч обжигал и, в то же время, приносил неожиданные чувственные ощущения.

Настороженная и смущенная, она прекратила сопротивление и лежала совершенно без движений с напряженными мышцами. Она хотела заставить его подумать, чтo совершенно ничего не чувствует и холодна как лед, что прекратила борьбу и с трудом терпит его атаки. Она была слишком зла и расстроена, чтобы поддаться эротическим ощущениям.

Он просто сошел с ума. Мало ли кто мог пройти мимо? К тому же он чудовищно оскорбил ее, глубоко ранив ее душу.

Она не знала, что и подумать. Она никогда не чувствовала себя настолько запутавшейся в своей жизни. Следует ли считать их помолвку расторгнутой? И чего она вообще хочет? Может быть, Ричард просто срывал на ней обиду перед тем как отказаться от своей затеи? Может быть, его гордость сломлена, и он ведет себя как ребенок в припадке гнева? Может быть, она пробилась к его разуму, и он решил отказаться от кражи лошадей?

– Слезь с меня, ты, сукин сын! – завизжала Тори, снова пытаясь вырваться, что ему, похоже, понравилось, потому что он с многообещающей улыбкой залез на нее верхом. – Это уже слишком. Меня совершенно не возбуждает то, что ты делаешь…

– Тебе это нравится! – закричал он ей в ответ, скрежеща зубами.

– Ты – высокомерный ублюдок! Я ненавижу это! Я ненавижу тебя! – визжала она, взбешенная неравенством их весовых категорий.

Тяжело дыша, он расстегнул молнию и, стянув джинсы, извлек наружу свое возбужденное мужское достоинство, затем вылил себе в рот остатки скотча из бутылки и, притворяясь, что целует, склонился к Тори и выпустил виски ей в рот, запретив его глотать.

Потом он поспешно сел на корточки над ее лицом.

– Возьми его в рот, – грубо приказал он, и его голубые глаза сузились.

Она подавленно покачала головой, все еще держа во рту виски и испытывая соблазн выплюнуть его в лицо Ричарду. Не ожидая ее разрешения или согласия, он сунул свой член ей в рот, вызвав тем самым фонтан алкоголя.

– О, Боже мой, да, дорогая… – стонал он в параксизме удовольствия и боли, двигаясь во рту все сильнее и сильнее до тех пор, пока она не начала давиться, и он вынужден был вынуть свой член.

Прежде чем она успела сообразить, что происходит, он лег на нее и стал совокупляться с ней в жестоком исступлении, как бы совершая акт возмездия, двигаясь быстро и настойчиво, так что их бедра хлопали друг друга с громкими шлепками.

Тори вытянула ноги вверх и обвила его талию, он же тяжело дыша ей в ухо, начал говорить о том, как сильно ее любит. Она совершенно растерялась от потока необычных ощущений, влажной травы, прохладного ветерка, его сбивчивых слов, его страстных поцелуев.

И где-то на заднем плане этой ужасной сцены она услышала его крик на верхней точке наслаждения.

Минуту они тихо лежали вместе. Она боялась даже дышать, у нее было ощущение, что ее использовали, унизили, и в то же время терзалась, переживая за Ричарда. Что это? Своего рода примирение? То ли это, чего она хотела? Она почти ожидала, что Ричард начнет извиняться, объясняя свое душевное состояние: смятение, противоречие, разрушительную эмоциональную боль.

Но вместо этого он порывисто вскочил, застегнул джинсы и, глянув на часы, широкими шагами удалился прочь.

– Пора приниматься за серьезные дела, – цинично и безжалостно прокомментировал он, усмехаясь через плечо и направляясь в темноту, по-видимому, в сторону конюшен, чтобы встретить грузовики из Мексики.

Чувствуя себя раздавленной, Тори была в состоянии лишь лежать, глядя в небо, обещая себе, что больше никогда не позволит никому так себя унизить.

Она проплакала всю дорогу домой из Санта-Барбары одним из тех долгих, из глубины души, плачей, которые начинаются по поводу чего-то одного, а затем оплакивается все подряд, поводы, накапливаются как снежный ком, и кажется мир окончательно рушится и нет никакого выхода, никакого спасения и никакого решения.

Она предусмотрительно придерживалась разделительной линии, двигаясь по центру своей полосы шоссе, едва видела, куда едет, ей самой нужны были «дворники», чтобы стирать слезы.

Тори думала о том, чтобы заехать в океан и погрузить свои страдания в его великие таинственные глубины, или отправиться пешком вдоль пляжа и стать несопротивляющейся добровольной жертвой какого-нибудь отщепенца, рыскающего в поисках добычи, который, сам этого не подозревая, сделает ей одолжение, пополнив ею статистику «убитых во время ночной прогулки по пляжу в одиночестве». Но, Боже мой! Что, если он ее еще и изнасилует?

Ей необходимо было смыть с себя скверну. Очиститься.

Можно подумать, что ожила сцена из бездарной мелодрамы. Ее окружали маски.

Ричард. Тревис. Мать. Господи! – даже работа. Браво, Тори. Она умудрилась испортить даже свою карьеру, которая прежде была единственно верной и надежной опорой в жизни.

Была ли во всем этом ее вина? Была ли она настолько саморазрушительной, что допустила все это.

Уныло она продолжала обвинять себя, слыша при этом голос матери, интонации которого звучали так мучительно и отчетливо, настолько выразительно и реально, как будто мать сидела рядом с ней или даже прямо в ее голове. Она думала, что если бы прямо сейчас позвонила домой в Атланту, то даже не разбудила бы ее, потому что она уже бодрствовала и была занята отправлением экстрасенсорных посланий своей дочери. Она думала, что мать была бы удовлетворена, узнав, что ее послания приняты.

Когда Тори, преодолев ворота из сварного железа с электронным управлением и аллею вокруг пруда, подъехала к дому Дастнна Брента, в ее голове звучал совсем не ее голос, который язвительно и – да! – завистливо прокомментировал присутствие мотоцикла Марка Арента перед подъездом.

Это не ее голос предсказал, когда она входила в большой старый испанский дом, что Пейдж у себя в спальне наверху занимается любовью со своим приятелем.

Это не ее голос злобно комментировал каждое сообщение, оставленное на автоответчике, когда она их просушивала: два от Ники, который звонил из Нью-Йорка, куда уехал на один-два дня по делам, и еще пару для Пейдж от других мужчин, одно для Сьюзен от ее коллеги из юридической фирмы, который звонил, уже не первый раз пытаясь поймать ее, и предупреждал, что из-за работы она полностью лишает себя личной жизни. Это несомненно был голос матери, который продолжал еще и еще раз внушать ей, какой неудачницей она была, есть и будет.

Царапающее острие ее голоса затихло только после того, как его разнесли на части два последних сообщения, – оба от Тревиса, напоследок выдав злобный комментарий насчет того, что Пейдж и Марк занимались наверху любовью все то время, за которое накопилось столько сообщений на автоответчике.

Когда Тори дослушала последнее сообщение, пытаясь стереть голос матери, звучавший в ушах, телефон зазвонил снова. Пока она снимала трубку, в ее голове пронеслось:

«Тревис? Ричард? Только бы не мать! Наверное, это очередной звонок Пейдж», – решила она, наконец.

Знакомая, сладкая тягучесть голоса Тревиса проникла во все уголки ее существа. Если бы у нее было больное сердце, она, наверное, просто скончалась бы на месте, но, ах! – с каким удовольствием.

Был ли Тревис спасением как раз тогда, когда она в нем больше всего нуждалась? Признал ли он, наконец, свою вину?

Она не могла сосредоточиться на том, что он говорит, не могла сообразить, как ей реагировать, понимая лишь то, что после вечности она снова слышит его голос.

Он бессвязно говорил о том, как скучал по ней, рассказывая именно то, что она и хотела услышать. Это был точь-в-точь разговор, составленный из множества других, которые прежде происходили только в ее воображении, а теперь соединились в один и несли чувства настолько нежные и милые, а слова казались такими новыми, как будто она слышит их впервые.

Тревис узнал о ее помолвке от Джейка Шевелсона, а потом от ее матери, которая встретилась с его матерью на рынке. Он рассказал ей, как сходил с ума эти последние месяцы, изнывая, не в состоянии поверить, что на этот раз все действительно серьезно.

Он сказал, что жизнь в их квартире, где о ней напоминает каждый дюйм пространства, просто невозможна без нее. Картины на стенах, которые они собирали вместе. «Всезнающая» кушетка в гостиной, на которой они занимались любовью и ссорились, а иногда делали то и другое одновременно.

Обои Лауры Эшли в спальне – она потратила недели, чтобы уговорить его купить их. Парчовая отделка в ванных комнатах. Стереосистема, которая не выключалась, пока Тори была рядом, а теперь не включается вовсе. Пустые места там, где обычно висели их фотографии.

Эта речь была лучше, чем обычно, потому что их разлука продолжалась дольше, чем когда-либо прежде, и потому что ставки подскочили, так как она жила в Лос-Анджелесе и была помолвлена.

Слава Богу, она достаточно держала себя в руках, чтобы не сообщить ему о расторжении своей помолвки.

– Тори. Скажи хоть что-нибудь, – настаивал Тревис – Говори что угодно, только не молчи. Прикажи мне умереть. Отправляться к черту, если хочешь, но скажи хоть что-нибудь.

Он говорил ей как раз то, что она хотела услышать, то, чего она ждала столько лет, но у нее не было сил, чтобы хоть что-то ответить.

Она так усердно работала над собой все эти недели, используя средства самовнушения и стараясь привести себя в равновесие, она истратила столько драгоценной энергии, пытаясь задушить пламя, которое неоднократно paзгоралось, что теперь, испытывая радостное удовольствие от его слов, была совершенно бесчувственна.

Но понять, насколько реальна эта бесчувственность, было чрезвычайно трудно.

Стараясь разобраться в своих чувствах, она посмотрела в большое сводчатое окно гостиной во двор, залитый мягким светом, где мнимо покоился Тревис под клумбой цветущих фиолетовых и желтых петуний.

– Тори? – повторил Тревис, вполне живой и к тому же раздраженный.

Что он от нее хочет услышать.? Что все забыто? Что она возвращается домой? Казалось, его голос приходит откуда-то гораздо дальше, чем из Атланты. Он больше походил на эхо из сна, и она настолько устала, что в какой-то момент ей показалось, что все это сон.

Она почувствовала, что тает, когда представила его себе так явственно, будто видела только вчера, желая обнять этот образ и сдаться.

Если бы они были сейчас на «всезнающей» кушетке, то просто занялись бы любовью, и ей не нужно было бы отвечать ему словами, а только душой, которая всегда говорила «да», что бы он ни спросил.

Но ее язык управлялся – по крайней мере, частично – другой силой. Не только ее сердцем, но ее головой. Разумом, логикой и небольшими крупицами самосохранения, которые настойчиво говорили, что не надо уничтожать себя несмотря на то, что случилось пару часов назад.

Команда «сопротивляться» пришла из той области мозга, которая была источником гордости, достоинства и благоразумия, опирающимися на прошлый опыт и память.

Эта область мозга породила слова, напомнившие Тревису о том, как много версий всего этого она уже слышала раньше, заставила ее остановиться и спросить, насколько он продвинулся в оформлении развода, и, просеяв собачий бред его ответа, определила, что ни на сколько.

В середине вялых оправданий она повесила трубку, сопротивляясь слабому побуждению перезвонить ему снова.

Примерно с такой же силой ей хотелось перезвонить Ричарду в Санта-Барбару. Хотя прекрасно знала, что ничего хорошего из этого не выйдет.

Она непрестанно думала обо всех оскорблениях, которые слышала от Ричарда, чувствуя себя грязной, использованной и даже обесчещенной.

Наверху закрылась дверь, и Тори напряглась, соображая, не услышала ли ее Пейдж. Она не хотела ни с кем разговаривать, даже с Пейдж. Не хотела никому ничего объяснять.

Когда никто так и не появился, Тори облегченно вздохнула, посмотрела на бутылку арманьяка, содержимое которой стабильно уменьшалось. Мечтая выпить, страстно желая напиться до забвения, она шагнула к бару, налила рюмку и подняла ее, приветствуя свое отражение в зеркале.

Какой отрезвляющий вид! Косметика размазана вокруг красных от слез глаз, грязные полосы на щеках. Отталкивающий вид молодой женщины в печали, молодой женщины, которая все портит, когда дело касается мужчин.