Глава 1. ПОРЯДКИ ЗЛОГО ДЕМИУРГА

Весенний ветер проносился над ледовыми полями. В щель меж облаками проглянуло солнце, заставляя меня зажмуриться.

Руку нестерпимо жгло. Я едва удержался, чтобы не сунуть пальцы в рот. Следовало действовать быстро: мембрана съедает руку в считанные секунды. Я зубами рванул задвижку вибролезвия; она не поддалась. Противно заныл клык.

Попал, братец... Уже не до руки, самому бы выжить. Я дергал задвижку снова и снова. Неужели всё?

Дно сита отблёскивало свинцом. Я осмотрел его повнимательнее. Синяя губчатая поверхность мембраны была скрыта тонкой металлической плёнкой. Я перевёл взгляд на пораненные пальцы и расхохотался.

Я счастливчик. Проталкивая ком снега, я случайно задел стопор, переводящий сито в режим хранения. Пластина, закрывающая мембрану, защемила мне пальцы. Вибролезвие, конечно же, стало на предохранитель, чтобы старатель сдуру не попортил руку и улов.

Колени мои мелко дрожали. Я уселся в снег. Всё, ребята, сегодня я больше не добытчик... Норму не выполнил, но и бог с ней. Открыть сито мне не под силу. Рунархи обожают механические головоломки. В их инженерии даже ордусцы разобраться не могут. А они доки – говорят, что ордусец может с помощью кувалды и гаечного ключа починить сломанного протея.

Пора возвращаться. Надо ждать антиграв. Меня, конечно, накажут за невыполненную норму. Может – жрать не дадут, а может – назначат в загонщики. Весна наступает, скоро начнётся Дикая Охота. Охранникам хочется развлечений.

Я ещё раз попробовал раскрыть сито, но лишь сломал ноготь. Защемленные пальцы ныли, на кончике среднего темнело коричневое пятнышко. Хороша рунархская техника, ничего не скажешь. Сплюнув, я отправился разыскивать буй.

Индикатора на контейнере с благодатью не предусмотрено. Старатель никогда не знает – выполнил он норму или нет. Это чтоб беспокойства было больше. Я дошёл до оранжевого шара, отщёлкнул с пояса контейнер и, переведя его в стасис-режим, уложил в рюкзак. Домой, домой... Отдыхать и наслаждаться жргзиью.

Скатав буй, я затолкал его вместе с ситом в рюкзак. Затем подключил к генератору термополя дополнительные батареи. Теперь можно погреться.

Обратный путь занял не много времени. Меня знобило – то ли от холода, то ли от пережитого напряжения. Когда я пересекал границу анизотропного снега, пискнул таймер. Хороший знак. Значит, сито защёлкнуло перед самым концом работы. Вряд ли я сильно недобрал норму. Я бросил рюкзак в снег и уселся. Тело привычно ныло под спрей-комбинезоном. Когда наступят мирные времена, поселюсь на планете, где нет снега и льда. Чтоб тепло, и холод не пробирал до костей. А жизнь не зависела бы от мощности термополя.

Интересно, во что верят рунархи? Один заключённый утверждал, что они воссоздали на Лангедоке загробный мир. Такой, каким он представлялся их древним философам.

Ад – Южный материк. Среди вулканов и огненных морей разбросаны печи и лаборатории. Оттуда нет обратного пути. До сих пор не понимаю, как я оттуда выбрался. Я вообще счастливчик.

Чистилище – плантации Северного материка. Мир льда и тяжёлой бессмысленной работы.

И, наконец, Рай. Орбитальные фермы. Некоторые заключённые отправляются туда. Что там, как, почему – не знает никто. Рассказывают разное.

У каторжников есть своя мифология, свои верования. Один из них пытался обратить меня в свою веру. По его словам выходило, что Лангедок создал злой Демиург, и всё материальное отравлено его дьявольским прикосновением. Лишь душа принадлежат благу. А печи и живодёрни служат совершенствованию душ.

Миссионера этого отправили в печь. Тогда же я поклялся, что убегу с Лангедока во что бы то ни стало.

По настоящему убегу. Живым и здоровым.

Потеплело. Антиграв бесшумно плыл над снежной равниной. Задумавшись, я пропустил его появление, почувствовав лишь, как отступает холод. Термополе машины накрыло меня, словно ватное одеяло. У мамы было такое. Из цветных заплат, из обрезков ткани... Оно связывалось в моей памяти с уродливым медвежонком, которого я когда-то сшил из кусочков байки. Мы рукодельничали вместе – я и она. Запах ткани и ваты, снег за окном, потрескивание свечи... Каждый раз появление антиграва вызывало у меня ностальгию.

Антиграв выбросил луч, нащупывая приёмную площадку лифта. Пролился ртутный серпантин, и сверкающие ленты собрались на площадке в тело десятника. Где же Джассер? Ему давно пора быть здесь. Антиграв ждать не будет; десятник зафиксирует побег, и машина двинется дальше. Завтра за беглецом отправят 6oтик – подобрать труп.

Ночь в тундре нельзя пережить. Разве только в скафандре. Температура падает на несколько десятков градусов, а к утру начинается снегопад.

– Коспотин умник, – десятник двинулся ко мне. – Коспотип умник, ты ещё хотишь? У-у. Шассер топрый. Я пы тепе пошки-то пооткручифал пы.

Болтая, он ни на секунду не прекращает привычных действий: раскладывает приёмник «благодати», достаёт ведомости. Я протягиваю рюкзак. Меня ждёт дотошная проверка. При виде защёлкнутого сита лицо десятника озаряется радостью.

– Коспотии умник! Счастлифчик, та. Пальцы целы, молотец. – Он смотрит с одобрением. Понятно. Для десятника каждый «обожженец» – ЧП. А сгоревшая плантация благодати – это вам не хрен собачий.

– Коспотин умник мноко умничал, – кудахчет десятник, сливая благодать из контейнера в приёмник. Я уже и сам вижу, что норма недобрана. – Коспотии умник мечтал о тефочках и куропатках с коффи. Не соппрал норму, нэт!

– Сито проверь, – советую я. – Там должно остаться.

Десятник ворчит, но сито проверяет. Там действительно осталась «благодать», и немало. К сожалению, для нормы нужно больше.

– Тикая охота, – бормочет гад. – Помпейские тикры. Шанхайские парсы. Прифетите моеко люпимоко слона, макаратши! – Не верю своим ушам: рунархский надсмотрщик цитирует Ильфа и Петрова. – Иской-умник, скоро феликая охота. Ты хочешь стать саконщиком? Охотить Искомую Сверь?

Я молчу. Не ругаться же с придурком. Он и в самом деле может отправить меня на Дикую Охоту загонщиком.

– Я похлопочу. Та, – продолжает он. – Тепя скушают сапачки: аф, аф!

Тут появился Джассер. Последние метры ему пришлось бежать изо всех сил. Лицо рунарха покрывал пот, грудь тяжело вздымалась.

– Опастываем, туша Шассер?

– Я попал в зону мягкого снега, – переводя дыхание, ответил тот. – Разведчик не обозначил её вешками.

Я мысленно присвистнул: мягкий снег. Трясина, в которую даже человека на лыжах утягивает за считанные минуты. А брат Без Ножен выбрался. Молодчина рунарх.

– Хороши, – бормочет надсмотрщик. – Коспотии умник цфеточки нюхает. Шассер – в снешку куфыркается. А норма – ффють. Коментант ищет саконщиков на охоту. Фот перфый кантитат, – он кивнул на меня с лицемерно-сочувственным видом.

Джассер сбросил с плеча рюкзак:

– Возьми, сколько не хватает, смерд. Возьми, и не досаждай нам пустой болтовнёй.

В этот момент им можно было любоваться. Аристократ! Скрипя и бурча, десятник дополнил мою норму. При этом чуть не получил по затылку, когда замешкался, отсоединяя контейнер. К счастью, до мордобоя не дошло. С антиграва за нами следят. Попытка напасть на десятника карается параличом на два часа.

На Южном материке я слышал рассказы об удачных нападениях. Однажды боец утащил десятника под снег и там сломал ему хребет. Лучи парализаторов сквозь снег не проникают. Другой раз месмеру удалось отвести глаза охране. Но такие случаи единичны. Охранники не зря едят свой хлеб.

– Котофо. Норма есть, – объявил десятник, выставляя руну против моего имени. Затем он заполнил графу с кодом Джассера. Брат Без Ножен тоже выполнил урок.

Мы по очереди шагнули на приёмную площадку лифта. Десятник шёл последним: ему предстояло собрать аппаратуру. Антиграв отправлялся в обратный путь.

Над поселением облака почти разошлись. Снег быстро таял, и под ногами поблёскивали лужи. Заревела сирена. Настал час обеда. Следовало поторопиться. Опоздавших никто ждать не будет.

Потоки людей и рунархов вливались в приземистое сводчатое здание. Пищеблок рунархи уже бог знает сколько времени не ремонтировали. По стенам ползли ржавые пятна, гололозупги над входом горели едва в треть накала.

Я принюхался. Пища, которую рунархи выдают заключённым, мало отличается от синтет-каши моей родины. Лагерные повара руководствуются лозунгом «настоящая еда должна быть невкусной». Бедняги! Не знают, на какой дряни я вырос.

Я свернул к блоку контроля. Чёрный, словно выточенный из обсидиана барельеф изображал девушку с двумя кувшинами. Волны под ногами девушки едва заметно покачивались; едва я останавливал взгляд, картина оживала. Струя, льющаяся из одного кувшина в другой, разбивалась мелкими капельками о горлышко; ветерок трепал край одежды девы. Стараясь не смотреть ей в глаза, я стал коленями на выщербленную плиту анализатора.

– Душа комендант Лангедока, – громко и отчётливо взмолился я. – Очень кушать хочется. Накорми меня, благодетель, век бога молить буду.

Говорить следовало проникновенно: автоматика анализировала обертоны голоса и паузы между словами. Я застыл в позе покорности. Потекли томительные секунды. Долго, слишком долго. Чем-то я не угодил анализатору.

Наконец мигнул огонёк контроля, и появился поднос. На нём – две пустые миски, плоская дощечка и пиала. Цвет их показался мне темнее того, что был вчера.

Ну да. Меня же повысили в ранге.

Поднимаясь с колен, я допустил оплошность. Уронил поднос. Палач-машина немедленно отреагировала. Горло перехватило от нежности и острого чувства вины. Я сожалел о любимом щенке, на которого спросонья наступил. Собирая разбросанные миски, я видел его как наяву; трогательного черныша в белых носочках, с ласковой доверчивой мордочкой. Когда морок развеялся, к ощущению вины добавилось ещё и чувство утраты. За проступки рунархи наказывали с выдумкой. Уж лучше бы током били.

С подносом в руках я отправился к раздаточной. Из ржавой стены рядком торчали кустики хромированных кранов, похожие на сюрреалистические инсталляции. Каждый кустик рос из плиты своего цвета. Первыми шли роскошные фиолетовые и малахитовые рационы, состоящие из восьми блюд. Элита. Предел мечтаний каторжника. Выше этого – лишь орбитальные оранжереи.

На мой поднос отозвалась искорками тёмно-рубиновая плита. Из первого крана полилась бледная комковатая похлёбка с рыбьим запахом. Второй выдал пригоршню зеленоватой кашицы. В нос шибануло перечной мятой.

Салат и макароны особенно испортить не удалось. Киселя, как всегда, оказалось немного больше, чем вмещала пиала, и по подносу растеклась небольшая масляная лужица.

Я вступил на синюю полосу, ограничивающую зону движения. Идти приходилось медленно: густота людского потока здесь была запредельной. И всё-таки каторжники шли, не касаясь друг друга. Временами то тут, то там слышалось знакомое потрескивание: работали палач-машины.

Шагах в пяти от меня сквозь толпу пробивался новичок. Новичков сразу видно: глаза встревоженные, ищущие – как у пса, потерявшего хозяина. Им страшно. Нас они воспринимают как манекенов с каменными лицами.

– Браток! – новенький схватил за рукав коротко стриженного скуластого альтяица. – Браток, да я ведь с Альтеи! Ты же земляк мне, скажи?!

Взгляд скуластого сделался рассеянным и каким-то беспомощным – словно у близорукого, который по недосмотру разрядил свой корректирующий имплантат.

Одному богу известно, что с ним сделали палач-машины. Он попытался отодвинуться от опасного новичка и уронил пиалу. По его плечам зазмеились трескучие разряды.

– Ах, суки! – забормотал новичок. – Нелюди!! Продались, гады!..

На рукаве новенького вспыхнули золотые зарубки. Одна, вторая, третья... Охранная система столовой начисляла новичку штрафные очки. Обычно одного отблеска-предупреждения хватает, чтобы утихомирить буяна. Но этот ещё не знает местных порядков.

Вот он выбил поднос из рук рунарха. Белёсые шарики размером с виноград брызнули ему в лицо. Рунарх растерянно сгорбился и побежал к колоннам. Из-под потолка оборвался трескучий голубой разряд. Новенький выгнулся дугой, распялив рот в беззвучном крике. Я перешагнул через сведённую судорогой руку и заковылял в сторону зала, делая вид, что ничего не произошло. Остальные заключённые поступили так же. Интересно, сколько из них заговорщиков?

Вынырнуло сосредоточенное лицо Джассера. Рунарх смотрел сквозь меня, словно не замечая. И правильно. Седьмая нора слева у грязи. Там и поговорим. После зелёной вспышки.

Зелёная вспышка – сигнал к отбою. Она отмечает темное время суток – в точности, как в армейском анекдоте. Выключаются обогреватели надземного пространства, и в течение часа температура падает. Заключённые прячутся по норам. Ночью наружу лучше не выходить – обморозишься. Генераторы термополей мы сдаём по возвращении в лагерь. У меня будет минут сорок на то, чтобы отыскать место сходки. А на деле – ещё меньше. Уже через пятнадцать-двадцать минут становится нестерпимо холодно. Спрей-комбинезон почти не защищает от мороза. Мышцы стынут, и бежать становится неимоверно трудно.

Я выбрал место, где усесться, и опустил поднос себе под ноги. Мир вокруг помутнел, скрытый пеленой экрана. Ложное одиночество – это издевательство рассчитано на рунархов. Экран делает обедающего невидимым для окружающих. Любой может ворваться в скрытую зону. Рунархи-заключённые от этого очень страдают.

Я собрал с дощечки листья салата и по одному запихал в рот. Долго жевать не стоило: рот наполнялся горечью, а вязкий ком с трудом проходил в горло. Отхлебнув киселя, я принялся за рыбную похлёбку.

Следовало кое о чём поразмыслить.

Кто же возглавляет заговорщиков? Сколько их? Кто они?

Брат Без Ножен в вожди не годится. Этот пси-мод рунархов основывается на подростковых комплексах. Джассера можно сравнить с Питером Пеном. Он прекрасный боец, но в душе ребёнок.

Если не Джассер, то кто тогда? И главное, как они рассчитывают убежать с Лангедока?

Чтобы понять культуру чужой расы, вовсе не обязательно посещать её картинные галереи, стереатры, библиотеки и музеи – да, это интересно и познавательно, однако же они не дадут вам ровным счётом ничего. В музеях цивилизация отражена такой, какой она хочет себя видеть.

Хотите увидеть её истинный облик – посетите концлагерь. Создатели Бухенвальда, Лангедока, Неблагого Двора на Титании и Крии-Тсии негуманоидного мира Айеста отлично поняли бы друг друга. Ведь цель, которую они преследуют, проста и незамысловата.

Убивать.

Причинять страдания.

Рунархи – гуманоиды. Им (да и нам тоже) никогда бы не пришло в голову мучить военнопленных, рассаживая на деревьях-насестах, как это делают крылатые айестяне. Пыточные колёса, в которых нельзя расправить крылья, нисходящие воздушные потоки – всё это абстракция для бескрылого прямоходящего. В изобретении мучительств разумное существо ограничено рамками, в которые его загнали собственные физиология и психология.

Рунархские лагеря не знают переполненных бараков. Пытка скученностью и произволом авторитетов (таких же каторжников, но понаглее и померзавистее) также вне понимания рунархов. Каждому заключённому полагается индивидуальная нора. Огромный утёс превращен в термитник; ходы тянутся, нигде не пересекаясь. Это правило соблюдается даже в аду Южного материка.

Но в норе нельзя выпрямиться. Нужду приходится справлять в слепом отростке трубы, и ночью бывает не продохнуть от вони. Для чистоплотных рунархов это страшное унижение. Занятая нора ничем не отличается от пустой – поэтому никто не застрахован от случайных гостей. Рунархи живут в постоянном страхе.

Норы живые. Я видел рунархские дворцы из живого пластика – норы лишь жалкая пародия. Говорят, что зимой они иногда убивают своих обитателей. В это не очень-то верится, но возможно всё.