Грааль никому не служит

– Всё зависит от тебя. Соглашаешься – летишь со мной. Нет – иди обратно в корпус. Я поговорю с твоей наставницей, но вряд ли это поможет. Мальчишек она, скорее всего, не любит.

С этим не поспоришь. Что есть, то есть. Такая жаба!

– Я... – начал я и умолк. Вспомнилось мамино лицо. Через месяц она должна была приехать в интернат.

Ну да. Конечно. А если останусь, что, лучше? После Лачуг хорошего индекса не получишь. Фигушки! Уж лучше в озеро головой – к Хозяину Бретёров.

– Николай Джонович, – торжественным и чуть-чуть срывающимся голосом объявил я. – Я... я согласен.

* * *

Романова осталась в интернате, – а что ей было делать с нами? Начиналась новая жизнь. Жизнь, наполненная приключениями и подвигами, жизнь, о которой я знал до смешного мало... Мне казалось, что отныне я должен поступать правильно и солидно. По-взрослому.

– А плазмер вы мне выдадите, когда прилетим? – важно спросил я. В моём представлении все экзоразведчики ходили с оружием.

Николай Джонович на это едва заметно усмехнулся:

– Плазмер... Плазмер, братец ты мой, тоже не всякому дадут. У меня вот, например, нету. Да и не нужен он мне.

Капитан принялся рассказывать. Теперь-то я понимаю, что он многое скрыл. Ну а как иначе? Не всё же выбалтывать мальчишке, первому встречному. Да многого я и не понял бы. Я ведь родился на провинциальной планетке Второго Неба, да ещё и жил в интернате.

Прежде всего Николай рассказал об экзоразведке. В моём понимании это означало всё: охоту на пиратов, перестрелки со шпионами, зачистки планет с опасной биосферой. Приключенческих фильмов к пятнадцати годам я пересмотрел много.

Николай не стал меня разубеждать. О том, что экзоразведка должна заниматься лишь неоткрытыми планетами, я узнал позже. Все остальные дела нам навязали бюрократы императорского двора. Но об этом я потом расскажу.

Мы сели в катер и отправились на орбитальную станцию. Как я узнал позже, она называлась «Авалон». После того как мы взлетели, Николай Джонович с головой ушёл в работу. Сложность была не в том, что приходилось управлять машиной (катер вёл автопилот, он умный), а в том, что нас доставали диспетчеры. Представляете, пароли у нас запрашивали восемь раз!

Сам полёт мне не понравился. В фильмах всё врут. Нет никакого звёздного неба, нет огромного шара планеты внизу – ничего нет! В «Марсианских хрониках», когда герои летали на катерах, сквозь блистеры было видно всё, что снаружи. Особенно на линкорах. Там вообще здорово: адмирал на верхней палубе, а вокруг – бескрайний космос. И точки кораблей мерцают.

Здесь даже приборов толковых не было. Один инфодисплей во всю стену. А на нём – пятна, пятна, пятна. Вроде нефтяной плёнки в луже. Николай объяснил, что у него имплантат, который преобразует эту мешанину в информацию. Он по этим пятнам и скорость видит, и запас топлива, и стабильность систем. А ещё воспринимает картинку – расположение станции, планеты, катера и много чего ещё.

Хорошо ему. А мне что делать? А если авария и кроме меня на катере никого в сознании не окажется? Имплантаты у нас вживляют только после того, как скажут индекс. Да и то, вряд ли мне достался бы пилотажный – на Казе даже космопорта нет. В принципе, он и не нужен: к другим планетам мы не летаем, а спутник запустить или там шаттл отправить можно и так. Из аэропорта.

Но всё равно обидно. И станция меня разочаровала. Потому что... Но не буду об этом.

Я ожидал, что меня сразу представят Рыбакову. Ага, щас! Николай обменялся по визору несколькими фразами с неведомым начальником, и меня повели по длинному коридору. В каюту с порядковым номером «21». Она должна была стать моим домом, пока я жил на «Авалоне».

Мне выдали карточку-пропуск и брелок для управления автоматикой. А потом оставили в одиночестве – осваиваться. Последним ушёл Николай Джонович, пожелав спокойной ночи.

Какая там спокойная ночь! Прежде чем забраться в постель, я облазил каюту вдоль и поперёк, изучая новое место. Из фильмов я хорошо знал, как выглядят помещения на орбитальных станциях. Зеркальные переборки, округлые стены, шлюзы... Здесь же всё было каким-то бутафорским. Ни тебе скафандра, ни сейфа с оружием, ни тюбиков с прессованной пищей. Даже в стене вместо нормального круглого иллюминатора мерцал инфодисплей.

Я разложил постель, с презрением глядя на серо-синее клетчатое одеяло. Точно таким же одеялом я укрывался дома – до того, как меня отправили в интернат. И это космическая станция? Крепость экзоразведчиков?

Блин! Стоило ради этого уходить из интерната! Ведь Елена Борсовна – она же не зверь. Ну, рассказал бы ей, как дело было. Ну, получил бы скакалкой по заднице... В изоляторе посидел бы недельку-другую. В Лачуги отправлять – это же крайняя мера, для отщепенцев.

Станция показалась мне страшной, чужой. Каюту наполняло множество непривычных звуков: что-то пощёлкивало под полом, попискивал уснувший дисплей. Откуда-то снизу раздавались едва ощутимые удары, становившиеся всё сильнее и сильнее. Станция корректировала орбиту, и от лёгкой вибрации двигателей становилось не по себе.

Я нырнул в постель и уткнулся лицом в кусачее шерстяное одеяло. Хотелось зареветь, как девчонка. Одеяло пахло точно так же, как то, что я оставил дома. Последний кусочек прежней жизни... Ничего. Это я устал. Не выспался. Завтра всё будет по-другому.

С этими мыслями я уснул.

* * *

Снилось мне что-то сумбурное и тревожащее, как обычно бывает на чужом месте.

Во сне меня всё-таки отправили в Лачуги. Там я никогда не был и не знал, как они выглядят. За глинобитной хижиной поблёскивали струны железной дороги. Подъехал электровоз с открытыми настежь дверями; в тамбуре, на узлах и чемоданах, нахохлившись, сидела Иришка. Она смотрела на меня невидящими глазами, и от этого становилось не по себе.

Малыши с пятнистыми лицами тянули меня к утонувшему в тумане полю. Я отбивался, крича, что мне нужно на поезд, что я опаздываю, но карлики не слушали. Их лапки стали неожиданно сильными и цепкими. Тут я понял, что сейчас поезд уедет и произойдёт что-то непоправимое.

Я всё-таки вырвался, раскидав обидчиков, но было поздно. Поезд тронулся, а я побоялся запрыгивать на подножку: уж очень быстро мелькали вагоны. Тоскливо запикал семафор, и я проснулся.

Пиканье продолжалось. Я помотал головой спросонья и потянулся к брелку управления каютой. Сервис-система догадалась, что я проснулся, и отключила сигнал. Здорово! У нас в интернате по-другому. Будильник верещит как резаный, и пока не откликнутся все, кто в комнате, не угомонится.

Ожил инфодисплей. В уголке красным мигал конвертик – пришло письмо. Николай Джонович сообщал, что в полвосьмого по станционному времени меня поведут к Визионеру. Просил быть готовым. Сам он подойти не сможет – дела. Что ж, дела так дела.

Сон отставил в душе гадкое ощущение. Словно я кого-то предал или меня предали. А кого, интересно?.. Родителей? Иришку? Вот ещё! Как будто кто-то будет сомневаться, выбирая между Лачугами и экзоразведкой. А девчонки... Да их у меня тысяча будет!

С этими мыслями я отправился мыться. Душевая точь-в-точь походила на душевую в отеле, где мы останавливались с мамой, путешествуя по южным островам. Мне было всё равно. Космических станций не существует. Всё обман в этом мире.

Я иронично хмыкнул, глядя на вихрастого пацанёнка в зеркале, и принялся ожесточённо тереть себя мочалкой. Даже ноги вымыл и уши. Вчера так и завалился спать весь в тине и песке.

Пакет с одеждой я нашёл в шкафчике. Расцветка оказалась совсем девчачьей – какой-то белый комбинезончик с бирюзовыми полосками, трёхцветный шейный платок... Платок я взял (у следопытов из «Мига вечности» были такие), а комбинезон скомкал и запихал поглубже в шкаф. Сами ходите в девчачьих тряпках. К счастью, ту одежду, в которой я прибыл из интерната, – чёрные брюки и травяную рубашку с оранжевой молнией – они не догадались спрятать. Их я и надел.

Рубашку в начале лета подарила мне мама. Она была совсем такой, как у капитана Джи из «Мига вечности».

Ну вот я и готов. Страшно хотелось есть, но еды в каюте не нашлось. Я вспомнил о сухой горбушке, которую припрятал со вчерашнего ужина, но карманы оказались пусты. Странно... Я же помню, что она там была. Вот и коробок с крабом-бретёром – на месте, как полагается.

Я набрал в раковину воды и выпустил пленника. Крабик уселся возле пробки, горестно шевеля усиками. Бедняга... Тоже мается, как и я. Створки раковины на его спине чуть подрагивали. В щель между ними проглядывала фиолетовая жемчужина.

До половины восьмого ещё оставалось время. Я занялся инфодисплеем. Ничего интересного не обнаружилось. Писем новых не приходило, а как пользоваться карточкой с допусками, меня не научили.

Ровно в семь тридцать в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошёл лейтенант с прилизанными русыми волосиками. Держался он чопорно и отстраненно, а спину – горбил. Я сразу дал ему прозвище Хорёк. У него лицо было такое.

На меня Хорёк смотрел с пренебрежением:

– Андрей Перевал? Его превосходительство ждёт вас. Следуйте за мной.

Кажется, только сейчас он заметил, что я одет не по форме, но говорить ничего не стал. Только губы поджал и усмехнулся. Ну и ладно, видали таких.

Мы вышли из каюты, и началась гонка. Хорёк мчался по коридорам так, что я едва за ним поспевал. Время от времени он оглядывался и шипел. От этого я совсем разозлился.

Что он там воображает?! Генерал Рыбаков на «Авалон», между прочим, из-за меня прибыл, а не из-за него! Сам, наверное, только из училища, вот и беситея. Сколько ему? Двадцать исполнилось, нет? Салага!

Скоро мы прибыли на место. Выяснилось, что гнал Хорёк зря: генерал занят делами и освободится только через два часа. И вообще, до собеседования мне предстояло пройти медконтроль. А Хорёк дурак, не туда меня привёл. Я показал ему язык. От этого он совсем взбесился.

Вновь началась беготня. Раскрасневшийся от полученной выволочки (Николай его выматерил, не стесняясь моего присутствия), лейтенант смотрел зверем. Сдав меня с рук на руки девицам из медблока, он исчез. Скатертью дорожка!

А в медблоке меня ожидали новые испытания. Главная врачиха – пожилая дама лет двадцати пяти – приказала раздеться. Уй, блин! Когда я замешкался, одна из сестричек стала хихикать. Ага, здорово.

Раздеваться не хотелось. Тогда врачиха глянула на меня поверх очков и осведомилась, не нужна ли помощь. Я представил, как она будет помогать, и меня передёрнуло. Я принялся стягивать рубашку.

Потом и вовсе началась ерунда. Меня завели за ширму, и медсестра – та, что хихикала – принялась меня ощупывать. Делала она это бесцеремонно, ничего не стесняясь. Потом ещё и шуточки отпускать начала. Насчёт настоящих мужчин, которых сразу видно. Дура.

Меня проверили на таинственных аппаратах, которых не было в интернате. Заставляли приседать, облепив присосками и электродами. Затем загнали в пахнущий озоном цилиндр.

Напоследок врачиха посадила мне на предплечье поблёскивающего медью жука и приказала держать так три часа, не снимая. Лишь после этого мне разрешили одеться. Хорёк уже ждал за дверью, и мы отправились к его превосходительству Рыбакову.

Тут-то и началось самое страшное. У меня прихватило живот и начала болеть голова. Когда я сказал об этом Хорьку, тот высказал мне всё, что слышал от Николая Джоновича. И даже больше.

После этого я решил терпеть, чего бы это ни стоило. А ведь мне же ещё собеседование проходить!

* * *

В кабинете Визионера царил летний полумрак. У стены стоял шкаф, заполненный книгами; среди корешков ярким пурпуром выделялись руны Тевайза. Тёмные шторы закрывали окно. Легкий ветерок доносил с улицы аромат роз и винограда «изабелла». Сам Рыбаков сидел за столом, изучая пластики, в которых я узнал своё медицинское заключение.

– Присаживайся, Андрей, – кивнул он, не отрываясь от бумаг. – Подожди, я сейчас, – и перевернул лист.

Я боязливо подсел к столу. Передо мной лежала тетрадь в обложке под агат да скреплённые грубой застёжкой два пластиковых листа. Это имперский компьютер, нотпаг, я такие видел. Один лист – клавиатура, другой – экран. Ещё я заметил на столе рунархскую лампу в виде голой женщины с кошачьей головой, а больше ничего не было. Визионер жил аскетично.

Значки и текст на медицинских пластиках вспыхивали чёрно-белыми разводами. Без имплантата не разобрать. Визионер читал сосредоточенно, едва заметно шевеля губами. Странно: нас учили, что текст при чтении проговаривают лишь варвары из отсталых миров. Визионер на варвара не походил. На генерала тоже – по крайней мере такого, какими их изображают в фильмах. Ни росту, ни солидности. Сам худенький, на голове – мальчишеский хохолок. Больше всего он напоминал мне древнерусского военачальника Суворова, каким его изображают на старинных картинах.

Медицинский жучок напомнил о себе: переполз к сгибу локтя, вызывая страшный зуд. Я украдкой почесал предплечье. В животе булькнуло, и я сжался. Рыбаков наконец закончил читать и повернулся в кресле.

– Ну-с, господин Андрей Перевал, – он заговорщицки подмигнул: – Как тебе «Авалон»?

– Ничего так, – сдержанно отозвался я. – Нормально.

– Нормально, значит. – Он словно не ожидал иного ответа. В глазах его прыгали насмешливые искорки.

Я же продолжал, не замечая иронии:

– А как вы сделали... ну вот... всё это? – Я обвёл взглядом комнату, указывая одновременно на стол, окно и ковёр на полу.

– Ты имеешь в виду иллюзис? Летний город?

Он подошёл к окну и поманил меня пальцем. Я поднялся следом.

– Вот, смотри, – Визионер откинул штору. Окно было распахнуто настежь, и за ним виднелась живописная улочка. Я сразу почувствовал, что это земной городок – маленький, уютный и очень жизнерадостный.

По кирпичным стенам вился виноград. Девушка в пыльной юбке, белой блузке с закатанными рукавами и бордовой косынке несла на плече корзину, прикрытую мокрым полотном. Меж крышами домов проглядывало бирюзовое море в белых перышках волн.

– Ты можешь даже вылезти в окно. Растереть в пальцах виноградный лист, поговорить с девчонкой. Увлекаться не советую: когда придёт пора возвращаться, это может оказаться трудновато.

Он задёрнул штору и достал свой брелок:

– Тебе ведь выдали такой? – Я кивнул. – С его помощью можно настраивать обстановку в комнате. Правда, пока у тебя нет имплаитата, придётся делать это голосом. – Визионер протянул мне брелок: – Попробуй, прикажи что-нибудь. Давай.

Льдисто-голубые глаза Визионера смотрели требовательно. Я понял: это не просьба, а приказ.

– Да, это часть испытания, Перевал, – подтвердил Рыбаков. – Быть срединником – означает повелевать своим сознанием. Воображением. Мечтами.

– Ну хорошо, —согласился я. – Хочу, чтобы за окном появились горы, – и я скосился на собеседника, ожидая подтверждения.

Тот не отреагировал. Я потянул край шторы; к моему разочарованию, картинка за окном не изменилась, Тот же город, тот же виноград. Только рыбачка в белой блузке ушла, а по брусчатке, жизнерадостно тявкая, носился пёс. Щенок, наверное: он пытался поймать свой хвост.

– Попробуй ещё раз, – бесцветным голосом предложил Визионер.

Ладони взмокли. Медный жук ползал где-то под мышкой, щекоча, и от этого путались мысли. Я изо всех сил попытался сосредоточиться, преодолевая страх и головную боль.

Если не получается сразу изменить пейзаж – может, сделать это по чуть-чуть? Море – пусть станет серо-стальным, холодным. Небо утратит васильковую синь и оденется в пену облаков... Стены домов раздвинутся, уйдут в даль, сменившись поросшими мохом скалами.

Ничего не изменилось.

– Ладно, – сказал Визионер, забирая у меня брелок. Голос его ничем не выдал разочарования, но я остро почувствовал, что он думает. Глупец, хвастун! Насмотрелся фильмов и туда же – в экзоразведчики, модификантом!

К горлу подкатил комок. Вот только расплакаться мне сейчас не хватало.

– На, выпей, – Визионер достал из шкафчика кувшин с рубиновой жидкостью и гранёный стакан. Я отхлебнул, не чувствуя вкуса. В нос шибануло запахом «изабеллы» – точно так же пахло из окна, только слабее.

– Это ни о чём не говорит, – пояснил Визионер, словно пытаясь меня утешить. – Если ты правильно ответишь на вопросы, мы тебя примем. Просто придётся потратить больше времени. То, чем другие воспитанники обладают изначально, в тебе придётся развивать. – Он налил соку и себе, пригубил. – У тебя не возникло желания вылезти в окно?

Я покраснел – почти так же, как там, в мсдблоке:

– Нет, господии генерал.

– Тебя так воспитывали, – покачал он головой. – Ничем не интересоваться, быть почтительным, верить взрослым. – Он протянул руку и зачем-то пощупал ткань рубашки: – Ты всё ещё носишь рубашку, которую подарила мать. Но рано или поздно её придётся сменить на настоящую мужскую одежду. Что ты делал на озере?

Врать Визионеру было бессмысленно.

– Я поспорил с Валькой. Это один мальчишка у нас. Он как бы мне товарищ, но на самом деле мы враждуем. Даже не враждуем, а так... Ну, подначиваем друг друга. Он сказал, что я не смогу... в общем, ночью... в озере. Потому что побоюсь Рыцаря.

– Что ещё за Рыцарь? – заинтересовался Визионер. Пришлось рассказать и о Красном Рыцаре. Наших легенд взрослые не одобряли. Считалось, что воспитанник, верящий в Хозяина Бретёров и Каменный Круг, вырастет безответственным и вялым. Склонным к пустым мечтаниям.

Ничего себе вялым! Я в прошлом году от Ведьминого Вихря так драпал, что побил все рекорды по стометровке. Просто взрослые чудовищ не видят. Или раньше видели, но забыли. О Рыцаре мне ещё мой дядя рассказывал.

– Он живёт под скалой, этот Рыцарь, – начал я. – Ему принадлежат все крабы. А ещё говорят, что если он увидит кого первым... ну, раньше, чем тот его заметит, то этот человек умрёт. Или ему везти перестанет. Насовсем. Правда, можно поймать крабика, и Красный рыцарь ничего сделать не сможет. Я за этим и шёл.

– И как, получилось?

– Не знаю, – я пожал ллечами. – Краба я нашёл. А Рыцарь меня, наверное, заметил первым. Иначе Романова ни за что бы меня не поймала.

– Ты думаешь это твоя неудача?

– Не знаю, ваше превосходительство.

– Хорошо. – Визионер встал из кресла и прошелся по кабинету. Затем глянул на меня. – А всё-таки, ты бы хотел вылезть в окно? Прогуляться по городу?

– Да, господин генерал.

– Давай, Андрей. Я разрешаю.

Мы вместе подошли к окну. Я вскочил на подоконник и выглянул вниз. Третий этаж. Высоковато. Голова немного кружилась, но я ничего не сказал. И так разнюнился, как девчонка. Я решительно уселся на раму, свесив ноги наружу. Оттолкнулся, стремясь попасть на карниз, и...

...оказался на мостовой. Падение прошло безболезненно. Я даже не ушибся. Хотя должен был по идее – высота-то немаленькая. Визионер легко скакнул рядом. Несмотря на возраст (а на вид ему можно было дать лет пятьдесят), двигался он легко.

– Эк ты неловко, братец. – Он подал мне руку, помогая подняться. – Я в твои годы по деревьям лазал.

Я хотел возразить, что лазаю не то что по деревьям – по скалам, но не стал. Зачем? И так ясно, что он это не со зла.

– Куда пойдём, господин победитель рыцарей? – насмешливо спросил Сергей Дарович.

– К морю, – ответил я.

– К морю, так к морю. Не стой!

И мы двинулись в путь. Когда мы вышли на ратушную площадь, я не выдержал:

– Господин генерал, можно задать вопрос?

– Конечно, Андрей.

– Господин генерал... а где всё это размещается? Ну, всё это? – Я обвёл рукой город.

– Тебе как отвечать – правду или чтоб понятно было?

– Чтоб понятно. – И добавил, хоть меня никто за язык не тянул: – А правду вы и сами не знаете. Иначе не стали бы меня сюда зазывать.

– Да ты софист, братец, – усмехнулся Визионер. В чёрном похоронном фраке он походил на Тень из сказки Шварца. – Но это так, – посерьёзнел он. – Правды не знает никто.

Несколько шагов он шёл молча, словно задумавшись. Я уже решил, что больше он ничего не скажет.

– Всё зависит от того, научишься ли ты задавать вопросы, – внезапно сообщил он. – Только так. Считай, что твоё обучение. И не забудь спросить, кому служит Грааль.

Волосы Визионера растрепались. Он походил на безумную птицу.

– Если ты на станции, то в любой миг можешь вернуться. Ведь всё это ненастоящее. Иллюзис. Так, да? Дерзай! Разрушь его. Если же это место реально, значит, ты – творец. И ты сам дашь имя этому месту.

Прежде чем я успел ответить, он пустился наутёк. Бежал Визионер смешно, высоко подкидывая колени. Фалды его фрака болтались, словно чёрные драконьи языки. Пуговицы на пояснице смотрели злыми маленькими глазками.

– Эй, постойте! – закричал я. – Ваше превосходительство!

Глава 2. ИРТАНЕТТА

Догнать Визионера мне не удалось. Сановник отлично знал город, он ввинтился в базарную толпу и скрылся среди скоморохов и разносчиков зелени. Улица, с которой мы начали путь, потерялась.

Я бросился в круговорот городской толчеи. Я пытался представить себя экзоразведчиком, заброшенным на чужую планету – рунархскую или чью-нибудь ещё. Получалось не очень. Экзоразведчики – они смелые. А я даже дорогу стеснялся спросить.

Скоро моё беспокойство ушло, вытесненное новыми впечатлениями. В городке бурлил праздник. Пышные гирлянды обвивали стены, флаги на шпилях трепетали как детские ладошки. На подмостках выплясывали музыканты. Медь инструментов сверкала так нестерпимо, что хотелось зажмуриться.

А что за музыка звучала! Барабаны, трубы, флейты, скрипки! Мне послышалась знакомая мелодия – «Санта-Лючия», и я бросился ей навстречу. Толпа подхватила меня и понесла. Береты, белоснежные рубашки, кафтаны, бордовые и хвойные с золотом юбки. Красная роза в волосах, белозубая улыбка. Хмурый взгляд стражника. Нос бюргера в красных прожилках.

Я метался, не зная, куда себя деть. На минутку остановился возле помоста с бродячими актёрами, делая вид, будто увлечён постановкой. Когда ко мне приблизилась неулыбчивая шестилетняя кроха в грязном розовом трико, я бросился наутёк. Зрители бросали ей в шляпу медные и серебряные монетки, а мне откуда взять? Я не знал, сколько стоит представление и где продают билеты.

От жары пересохло в горле. Солнце зацепилось за шпиль ратуши, повиснув в зените. Герань на подоконниках скукожилась, а листья плюща выглядели яркими и блестящими, словно отлитыми из пластика. Я нырнул под арку, чтобы отдышаться. Жажда становилась совсем нестерпимой, да только воды не было, а постучать в окно и попросить напиться я боялся. Ужасно хотелось есть.

За чугунной оградой я приметил маленький садик, окружавший дом с красной черепичной крышей. Перелезть в сад оказалось несложно. Один из прутьев расшатался, и я отодвинул его в сторону. Окажись на моём месте ребёнок с Земли или Ордуси, он трижды подумал бы, прежде чем лезть в чужой сад. Но Каз – сельскохозяйственная планета, яблони и сливы у нас растут на каждом шагу. Я и подумать не мог, что кто-то считает дерево личной собственностью.

На шпалерах радостно зеленели резные листочки. Меж ними виднелись сизые гроздья винограда, издали похожие на кедровые шишки. Для пробы я сорвал одну гроздь и отщипнул ягодку. Рот наполнился вяжущей кислятиной; за спиной кто-то хихикнул. Не обращая внимания на смех, я схватил зубами ещё несколько ягод, сдавил.

– Эй, сумасшедший! – послышался девчоночий голосок. – Брось сейчас же. Они же неспелые.

Голос был удивительно знаком... Быть не может!

– Иришка?!.. Ты?!

Я ошибся. Девчонка, выглядывающая из окна, была непохожа на Иринку. Смуглая, вертлявая, волосы – смоляные кучеряшки. Она была на год или два младше меня. Одета – в чёрное обтягивающее трико и потрёпанную юбку.

– Ты откуда такой голодный? – В руке девчонка держала зелёное яблоко. Обтерла его о трико и кинула: – Эй, лови!

Яблоко больно ударило меня в грудь. Я поймал его, не давая упасть на землю, и вгрызся в зелёный бок. На вкус оно оказалось ничуть не слаще винограда. Но могу поклясться: ничего вкуснее в жизни не пробовал.

– Я с Каза, – сообщил я, захлебываясь соком. – Точнее, с Элайны.

– Шутишь?!

Она перемахнула через подоконник и мгновенно оказалась рядом со мной.

– Вот сумасшедший, – повторила она без особой уверенности. – Никому так не говори, слышишь?!

Я едва не подавился.

– Почему?

– Да потому! Ты что, совсем дурак?.. Это же там, за Лачугами! Откуда приходят отщепенцы!

Лицо её посерело.

– Постой... а ты сам часом не того?.. не из Лачуг?..

И уставилась на меня круглыми перепуганными глазами. Я не нашёл ничего умнее, чем ответить:

– Нет. Я Андрей.

Мой ответ её успокоил. Наверное, отщепенцы ведут себя иначе. Она вновь засмеялась. Потом ойкнула и прикрыла рот ладошкой:

– Извини. Я – Иртанетта.

– Ира?

Вот не люблю, когда девчонки хихикают по любому поводу! Никогда не знаешь, как себя вести. Отсмеявшись, она согласилась:

– Можешь звать меня Ирой, ладно. Но ты потешный!

Вся неловкость между нами пропала. Иртанетта болтала без умолку, и скоро я знал о ней всё. Ну, почти всё. Как только голова не лопнула!

Прежде всего я выяснил, что праздник устраивают в её честь. Ну, это она врёт, конечно. Девчонки любят прихвастнуть.

Потом выяснилось, что она будет танцевать на королевском балу, а сейчас у неё репетиция. С репетиции Ирка просто сбежала. Она рассказала о своём учителе танцев, о том, какой у него тонкий пронзительный голос и жеманные манеры, и я согласился, что от такого учителя только и бегать.

Слово за слово – и мы с ней сдружились. Как-то само собой речь зашла о том, что я хочу стать срединником. Иришка к моей мечте отнеслась серьёзно:

– А знаешь что, Адвей? – Адвей – так она переиначила моё имя. – Когда ты станешь срединником, то я буду твоей дамой сердца. У нас все так делают. Честно!

Что такое «дама сердца», я не знал. Я чувствовал, что это какие-то дурацкие девчачьи штучки. Но говорить ничего не стал: не хотелось обижать Иришку. Так что я молча кивнул.

– А ты видел когда-нибудь Морское Око, Адвей? – заговорщицки зашептала она. – Я знаю место, где на дне лежит зеркало рунархов. Оно огромное-огромное, и в него можно увидеть разные картинки. Правда, обычно оно показывает Лачуги.

– Нет.

– А хочешь?

И мы отправились смотреть на Морское Око.

Сад оказался куда больше, чем я предполагал. Иришка вела меня запутанными тропинками, и я терялся в догадках: в городе мы ещё или уже вышли за его пределы. Постепенно сливы и яблони сменились соснами; трава стала гуще.

Мы выбежали к ручью, где я наконец-то смог напиться. Моста не было. На тот берег мы перебрались, прыгая по камням. Я попробовал нащупать дно, и меня чуть не снесло в воду – такое было течение.

Солнце неподвижно зависло над головой. У них что, день никогда не кончается?.. Тропинка вилась среди колючих зарослей, не давая разглядеть, что происходит. Да и времени не было, если честно. Несмотря на маленький рост, Иришка шла резво, подныривая под ветви и перепрыгивая через упавшие стволы деревьев. Мне пришлось попотеть, чтобы не отстать. После этого марш-броска я её зауважал.

Наконец мы выбрались к морю. Девочка замерла на краю обрыва, натянутая как струна. Жалко, что я не художник. Яркое небо, чёрная стройная фигурка, застывшая среди травы...

Валька, наверное, смог бы нарисовать. Он талантливый. Очень. Я ему завидую иногда. Но Валька ни за что не отправился бы ночью к озеру. Он не нарушил бы приказа и никогда бы не попал на «Авалон». И в город тоже.

– Адвей! Что ты копаешься? Смотри, какая красотища!

Я стал рядом с Иришкой, чувствуя, как колотится сердце. От высоты кружилась голова. Обрыв уходил отвесно вниз; там шумело море, набегая на берег пенистыми гребнями.

Мне почему-то представилось, как мы с Иришкой убегаем от погони. Я отстреливаюсь с двух рук, а потом раз – на обрыв и в море! А что?.. И запросто! Преследователи – бородатые дядьки в сверкающей броне с красноватым отливом – бесятся, машут руками, кричат всякие гадости. А сделать ничего не могут.

Потому что они трусы. Потому что побоятся прыгать. А нас потом подберёт шхуна. И мы отправимся на острова – но не на Разбитое Сердце, а домой. К маме.

– Только прыгать надо дальше, – вдруг негромко сказала Иришка. – У берега – скалы. А ещё там Морской Глаз.

Я вздрогнул. Мысли читает, что ли?

Она поняла. И ответила – без малейшей рисовки:

– Ты весь вытянулся – словно готовишься прыгнуть. И взгляд у тебя стал... другой... Нездешний. Знаешь, Адвей, – её голос дрогнул. – Я сюда прихожу иногда. Ну, чтобы помечтать... О том, как появится корабль, и я уплыву отсюда... Куда-нибудь далеко-далеко, где нет отщепенцев. И Красного Рыцаря.

Я молчал, боясь спугнуть. Нет, не мне, чужаку, предназначалась тайна Иришки. Я лишь случайно оказался рядом. Но всё же, всё же...

– Я ненавижу его, – продолжала Иришка. – Из-за него плачет мама. А папа хмурится и ничего не может сделать. Я ведь понимаю: он сильный, очень сильный... Но Красный рыцарь сильнее. Его хранят бретёры.

Она поймала мою ладонь:

– Адвей... – запинаясь, спросила она. – Когда я стану твоей дамой сердца, ты будешь за меня сражаться? С Красным Рыцарем?..

Я кивнул. Горло перехватало.

Я никогда тебя не брошу, Иришка.

...Спускаться было тяжело. В одном месте пришлось карабкаться по скале, цепляясь за трещины. Я весь перемазался и разорвал рубашку. Иртанетта же выглядела так, словно прогуливалась по городскому парку. Даже не запыхалась.

Когда я обессиленно повалился на прибрежный песок, она заметила: