Глава 6. ЛЮДИ КРУГА ПРОЯВЛЯЮТ СЕБЯ

Возвращалось сознание в обратном порядке. Сперва вонь. Нет, не так. Сперва вернулся страх. Даже не страх – изматывающая гаденькая тревога, та, которую я почувствовал у стен офиса. Словно я устал беспокоиться, заснул, а когда проснулся, беды вновь подкрались ко мне.

Я валялся в металлическом помещении с круглыми углами. Противоположную стену украшал грубый барельеф, изображавший Суд. Некоторое время я тупо таращился в синеву переборок, пытаясь понять, что это означает.

Металлические стены. Скруглённые углы. Заклёпки. Где-то я это видел.

Только в одном из миров Второго Неба используют этот дизайн. На Лионессе. А едва заметная, почти на пределе чувствительности дрожь пола означает, что я на корабле. Скорее всего, на бригантине: корабли более крупных классов лучше оборудованы. Вибрации на них не почувствуешь.

Где-то рядом слышались сдавленные всхлипывания.

– Господи... господи... господи... – бормотал невидимка. Затихал ненадолго, и вновь: – Господи... господи... господи...

Бормотание раздражало. Оно, да ещё волны тревоги – густой, удушающей – такой, что я не мог сосредоточиться.

– Заткнись, – рявкнул я. – Кто ты такой?

Ответа не последовало. Впрочем, я и сам догадался:

– Ну, здравствуй, Альберт. Рад тебя встретить.

– Зачем вы меня преследуете?! Что вам от меня нужно?

– Зачем? – Мутная жижа под крышкой черепа качнулась, грозя выплеснуться. Я сел и схватился за голову. Тысячи крохотных иголочек впились в тело. – Зачем?..

– Ненавижу! – вдруг заорал парень. – Всю вашу лионесскую сволочь! За что вы меня мучаете?

Паралич проходил с трудом. От боли хотелось выть.

– Ненавидь потише, пожалуйста, – попросил я. – Ох, головушка моя...

Я снова попытался встать. Движения мои напоминали барахтанье таракана, попавшего в сгущёнку. Стараясь лишний раз не вертеть головой, я ощупал себя. Так и есть. Пока лежал в оторопи, меня переодели. Конечно же, в «кодлянку»[4], но и на том спасибо. В момент попадания из парализатора сфинктеры расслабляются и становится очень грязно.

– Вы мерзавцы! – выл Альберт.

– Помолчи, пожалуйста.

Вымыть меня никто не догадался, и от собственного запаха выворачивало наизнанку. С трудом поднявшись, я направился в санблок. По стеночке, по стеночке... Перед глазами плыли круги, в ушах звенело, но я не сдавался. Наконец нащупал дверь.

Неприятный белый свет резанул по глазам. Я стянул с себя кодлянку и, не глядя, бросил на крышку унитаза. Сам же влез под душ. Плотные гелевые струи ударили по голове, по плечам, вымывая из тела тошноту и грязь. Когда мысли прояснились, я догадался переложить кодлянку в бачок дезинфектора. Пусть отмывается.

Гель он везде гель. Даже в карцере, в железном пенале душа. Минимальный набор стимуляторов везде одинаков – и в рудничных пинассах Новой Америки, и в линкорах Земли. Приняв душ, я почти пришёл в себя.

Тревога, терзавшая меня с того момента, как я очнулся отступила. Свежий и радостный, я вышел из санблока.

«Симба, – позвал я без особой надежды. – Симба, отзовись!»

Едва слышное ворчание ответило мне. Я вышел за пределы прямой телепатической связи с протеем. Плохо. Придётся переговариваться мыслеобразами, через срединническое прикосновение, – а это связь ненадёжная. Я послал протею картинку чистого космоса. Затем – летящий корабль и в нём – железную комнату без выхода. Просто и наглядно. Оставалось надеяться, что мантикора глупостей не наделает.

Альберт лежал в углу ничком. Время от времени протяжно постанывая. Я подошёл к нему, присел на корточки:

– Поднимайся.

Он даже головы не повернул:

– Уйдите. Я ничего не знаю.

– Ты ничего не знаешь, – согласился я. – Хорошо. Сколько мы здесь валяемся?

– Со вчерашнего. Да, со вчерашнего дня.

Ясно. Что ж... Надо обустраиваться. Я уселся поудобнее на пол и привалился к стене. Парень, сопя, пополз прочь. Не хочет рядом лежать. Что ж, его право.

– Господи, – всхлипнул он. – Что же теперь будет? Я домой хочу. К маме, к Маринке. Ну почему я? Почему это всё время случается со мной?

Я молчал. На него это подействовало лучше всяких расспросов.

– Это ведь ошибка? – спросил он, искательно заглядывая мне в лицо. – Да? Конечно же, роковая ошибка. Меня взяли вместо кого-то другого. Я всегда боялся, что так произойдёт.

– Всегда?

– Да. В детском саду, помню... Идём в кино. А навстречу – пёс. Все врассыпную, а я стою, как дурак. Знаю, что на меня кинется. Знаю и стою. Ну, так и вышло. Месяц потом в больнице провалялся.

Мало-помалу мы разговорились. Альберт рассказал мне всю свою жизнь, исполненную тревог и потрясений. Всегда получалось, что он предвидел беду, но сделать ничего не мог. А может, потому и не мог, что знал. Такой вот фатализм.

– Я ведь, когда маленький был, орал много, – с кривой беспомощной улыбкой говорил Альберт. – Мама рассказывала, не переставая. Наверное, чувствовал, как оно будет...

Слова лились потоком. Я не перебивал, только кивал сочувственно. Тяжело парню пришлось. И не скажешь никому – засмеют.

– ...Мама знала. И Маринка тоже... Я-то у них на виду был. Маринка сперва перевоспитывала, а потом махнула: живи как знаешь. А я помогу, говорит. Мы пожениться хотели. Через месяц.

По щекам Альберта катились слёзы.

– Жалела она тебя? – спросил я. И сам же ответил: – Жалела... Никуда не денешься. Такой уж ты человек.

Альберт рассказывал что-то ещё, но я не слушал. Раньше я презирал людей его склада характера. Теперь – нет. Каждый из нас носит проклятье себя самого. Это вроде рюкзака: привычки, страхи, умения, возможности. Что-то можно переложить – то, что сверху – но в основном: с чем вышел в путь, с тем и дойдёшь. От лишнего лучше избавляться, а к остальному привыкать.

Альберт – мой проводник в Лонот. Да, его тревожность тягостна. Уж лучше бы её оборотная сторона – надежда. Но я его таким нашёл и таким дотащу до момента, когда всё завершится. Его и остальных четверых.

За размышлениями я потерял нить повествования. А рассказывал Альберт интересные вещи. О том, как оказался в карцере вместе со мной:

– ...и тогда говорит: идём в террористы, это прикольно! А я – нет. Ну, нет и нет... А он – что, зассал жизнь за идеалы отдать? На слабо взял, в общем. Как приготовишку. С Маринкой мы тогда не познакомились ещё... Она бы отговорила. Да... Мы у террористов и встретились.

– Это в «Законе Тайги» было?

– Нет, – Альберт даже не удивился моей осведомлённости. – Сперва я в «Кровавых мстителях» состоял. Затем в «Инкарнации Робеспьера». Меня к цензорам дважды вызывали. Тогда-то меня Маринка и выручила. А в «Закон» я зря попёрся... Гиблое дело, с самого начала было ясно. И когда разогнали нас – тем более. Этот, который цензор, мне потом предложил...

– Борис?

– Ага. Тебя искали... Сказали, что ты на меня выйдешь. – Парень всхлипнул и забился: – Я же не виноват!! Не виноват!!! Я говорил им!.. Ну какой из меня, к чёрту, разведчик?

– Тихо, тихо! Успокойся. – Я сжал его плечи и легонько встряхнул: – Найдём, что сделать. Что у тебя выспрашивали?

Конечно же, карцер прослушивается. Конечно же, я не могу намекнуть, что беды его связаны со мной и исчезнут, когда я отправлюсь в Лонот. Хочет он или не хочет – теперь он следует моей дорогой. И я буду за него сражаться.

– Кто с тобой разговаривал?

– Этот... С бородой... высокий... НЕ ХОЧУ! Нехочу-нехочунехочунехочу! – вдруг завизжал он. – Не надо!!! Не трогайте меня!!!

Я надавал ему по щекам и засунул под душ. Истерика прекратилась, но ни слова больше я не услышал. Альберт скорчился в углу и скулил. Этот скулёж напомнил мне звуки, которые я слышал в офисе «Новых рунархов».

Оставалось ждать. Рано или поздно лионесцы захотят со мной говорить. Допросить, попытаться перевербовать. Лучше бы раньше – если меня привезут на Лионессе, бежать из мира мятежников будет на порядок сложнее. Хватит с меня Лангедока.

Вот только бы Витман не захотел моей кровью купить благосклонность рунархов. Если он просто передаст меня федави и ассасинам Тевайза – всё кончено. Пророчество Морского Ока я буду исполнять на рунархский лад.

Пить хочется.

Вспомнили обо мне через несколько стандарт-часов. Стена раскололась щелью, и в карцер вошли двое в мундирах внутренней охраны корабля. Оба в цветастых банданах, у обоих – татуировки на щеках. Вооружение – парализаторы и нитевики.

– Ты, ублюдский потрох, – рявкнул один из них мне. – На выход, скотомудилище!

Я поднялся. Альберт провожал меня затравленным взглядом. Губы его беззвучно шевелились. Ничего, парень, скоро увидимся. Тебя я отыскал, найду и остальных.

Я успокаивающе кивнул ему и вышел вместе с охранниками.

– Сволочь земельская, – ни к кому не обращаясь, сказал тот, что впереди. – Вот ведь, как бывает, друг Генрих. Мразь всякая дышит, ест, пердит. Трахается. Хотя ни хрена этого не заслуживает.

– Ты, Жак, правильно излагаешь, – хмыкнул тот, что сзади. – А пидоров мочить надо. – Я перепрыгнул через выставленный для подножки ботинок. – Эй, ублюдок засранный! – раздался возмущённый голос. – Ты зачем, уедлище, мне на ногу наступил?!

Охранник впереди словно ждал этого. Он развернулся и врезал мне в челюсть. Одновременно с этим задний ударил прикладом. Чёрта с два! Оба удара прошли мимо.

Драться как Джассер я не умею, но уворачиваться научился.

Носком ботинка я ткнул Генриха в голень. Несильно: так, чтобы кость треснула. Охранник рухнул на пол. Я повернулся ко второму, но опоздал.

– А ну ста-ять! – Жестяной голос наполнил коридор. – Жак, Сучий Генрих! Смиррна!

Жак вытянулся в струнку. Генрих выл, извиваясь на полу.

– Ах вы, зяблики прекраснодушные, – с ноткой изумления протянул небесный бас. – Пидоры сосулечные. Любви и ласки вам захотелось, гондонам сраным? Нежности? А-атставить, мать вашу! Ублюдки. Если кэп узнает – у всего экипажа сосать будете.

Лионесцы затихли.

– Вы что думаете? В бордель попали? А? Пленника вести нежно и деликатно. Беречь, как невредимка целку. Ясно излагаю?

– Так точно, гоф.

– Исполнять!

Раненого унесли. Его заменил коротышка с меланхолическим лицом поэта. Меня повели дальше. Пройдя несколько шагов, я с удивлением обнаружил, что левая нога почти не гнётся. Потом вспомнил почему. Кодлянка – она ведь реагирует не только на сигнал с пульта. Ещё на резкие амплитудные движения. После этого я успокоился окончательно.

– Сюда, пожалуйста, – один из охранников посторонился, пропуская меня. – Господин межведомственный цензор ждёт вас.

Господин межведомственный цензор. Хм... Не глава революционного комитета, не принц в изгнании. Вот она, истинная либертианская натура.

Привели меня, как оказалось, в кают-компанию. Алтарь маленьких божков, красный угол с портретами лионесских президентов, несколько пальм в кадках, диван, кресла. Столик с выведенной на крышку мембраной линии доставки. Аскетично и строго. Вполне в духе Лионессе.

– Здравствуй, Андрей. Присаживайся, – Борис радушно указал на кресла.

– День добрый, господин цензор. – Я уселся напротив. На мембране возникли два бокала с золотистым напитком.

– Угощайся. Вообще, чувствуй себя гостем.

Борис сделал нетерпеливый жест солдатам:

– Оставьте нас одних. – Когда те вышли, взял со столика бокал и отпил: – Как, голова не сильно болит?

– Благодарствую, почти прошло.

– Рад слышать. Ты пей, пей. После паралича надо больше пить. Извини, что сразу не предложил. Дежурный прошляпил, когда ты очнулся. Это ему дорого станет.

Я кивнул и принялся жадно пить. Апельсиновый сок с добавкой золотого корня. Натуральный. Не та синтетическая дрянь, что обычно подаётся на кораблях.

Я поставил на столик пустой бокал. Он тут же исчез и появился новый.

– Итак, господин Витман... Я правильно произношу фамилию? Чёрт, да ты ведь даже и не скрывался.

– Я на самом деле цензор. И родом с Либерти. Ты догадываешься, зачем я тебя позвал?

– Догадываюсь. Любой порядочный Темный Властелин обожает рассказывать смертникам о своих планах.

Мятежник поморщился:

– Андрей, ты хороший парень, но дурак. Если бы я хотел тебя шлёпнуть, поверь: из карцера ты бы не вылез до самой Лионессе. Да и везли бы тебя по частям. В контейнере.

– Ты злой.

– Что делать... Подгадил ты мне на Лангедоке. Нет-нет, я тебя не виню. Ты спасал свою жизнь. А мне надо было лучше знать своих людей. Но флот мы просрали. И с рунархами нехорошо получилось.

– Извини.

– Ничего. Да что мы всё обо мне да обо мне. – В глазах Витмана мелькнула усмешка.. – Давай о тебе поговорим. Ты догадываешься, что земляне о тебе думают?

Борис щёлкнул пальцами, и на столике появились стереографии:

– Это офис «Новых рунархов». К сожалению, никто из заговорщиков не выжил. На стене остался след от вихревика. Само оружие там же и валяется в подвале. И на рукояти – твои пальчики. Так-то вот... Система слежения подтвердит, что ты вёл переговоры с ролевиками. Потом у тебя нервы не выдержали. Устроил стрельбу, нехорошо... У «Новых рунархов» были связи в таможне – что-то они дрянное переправляли. «Благодать» или оружие... Цензоры найдут что. У них работа такая. В общем, Андрюха, вляпался ты. Это ведь не колониальный мятеж – это связь с рунархами. Ловишь эфир? И то сказать, с Лангедока бежать – не хрен собачий! Думаю, не один кабэпээнщик голову ломал, как такое могло произойти. Теперь всё разъяснится.

Я рассеянно перебирал стереографии. Хорошо сделано. Молодцом, молодцом.

– Как ты меня выследил?

– На «Императоре Солнечной» свои люди. Вся экзоразведка на три четверти состоит из жителей Второго Неба. А им сейчас, сам понимаешь, веры мало... После Либерти ты зачем-то собирался на Крещенский Вечерок: Зачем?

Я промолчал.

– Это неважно. Я поставил в известность матриархиню Лидию. Дианнитки послали на корабль своего эмиссара... вернее, эмиссаршу. Ты с ней ещё познакомишься. Объясни, кстати, зачем тебе понадобился этот мальчуган?

– Альберт?

– Да. Сперва мы решили, что он связной. Или же отступник, бывший экзоразведчик, которого вы преследуете. Или ещё кто-нибудь... Но ты последовательно опровергнул все версии. И вот это меня удивило. Альберт важен сам по себе, вне своих связей и умений. Что в нём такого, а?

– А бы ты своих шпионов на «Императоре» поспрашивал.

– Поспрашивал, – обрадовался Витман. – И ещё как. Ребята теряются в догадках. Мы крепко взялись за парня, но он ни сном ни духом. С экзоразведкой не связан. Да и не приняли бы вы его: уж больно хлипок. Тогда я связался с дианнитками и предложил им сотрудничество. Видишь, как я с тобой откровенен?

– Вижу. Потому что другого выхода у тебя нет. У меня стим-блокада. А ещё тренинг пси-модификанта за спиной. Ни пытки, ни сыворотка правды на меня не подействуют. А тебе интересно знать, что за игра идёт. Вдруг меня можно продать ещё выгодней, чем ты думаешь.

Борис поставил бокал на стол. Побарабанил пальцами по мембране, требуя ещё.

– Да. Ты всё правильно понимаешь. Разбирать тебя на кусочки опасно. Это необратимое действие. После гибели Винджента рунархи взяли твоих окраинников в оборот. Ты это почувствовал?

Я кивнул.

– Ещё б не почувствовать... Им отдали корабль и отправили за тобой по следам.. А перед этим пытали. Боятся тебя рунархи. Очень ты для них важен. Скажи, Андрюха, – он прищурился, глядя сквозь меня: – тебе не надоело? Быть разменным пятаком? Пешкой? По глазам вижу – надоело. А я могу тебе помочь.

– Ты тоже меня хочешь купить. У тебя три альтернативы. Отдать рунархам, казнить на Лионессе или выдать Первому Небу. Да только ни там, ни там, ни там тебе хорошей цены не дадут. Вот и мечешься. Продешевить боишься. Правильно я излагаю?

– Почти, – ответил незнакомый женский голос. – Только есть ещё одна альтернатива.

Мы вздрогнули. Рядом со мною на диване сидела женщина в потёртой монашеской рясе. Но раньше её там не было. Хрупкого телосложения, вся какая-то выцветшая, словно вытертая. Короткие светлые кучеряшки, лицо круглое, глаза как у совы.

Она печально посмотрела на меня:

– У вашего собеседника, Андрей, есть ещё одна возможность. И надеюсь, он выберет именно её.

– Мать Хаала, – Борис даже привстал от волнения. – Я же просил вас не подслушивать! Вы нарушаете своё слово.

– Молчите, господин Витман! – ответила она яростно. – Вы сами вынудили меня к этому. Ваши пиратские замашки, ваше вечное враньё! В том, что мне приходится поступать бесчестно, есть лишь ваша вина.

– О, женщины... – Борис закатил глаза. – Коварство ваше имя. Чего же вы хотите, мать Хаала? Говорите сразу. Чёрт... Уж лучше бы я продолжал якшаться с оркнейцами.

– Не сомневаюсь, – Хаала поджала губы. – Как раз по вам компания. Вор на воре, бандит на бандите... Чего ещё ждать от латентных насильников? – Она обернулась ко мне: – До меня дошли слухи, что вы насиловали женщин врага. Это правда?

Я прозрел. Обличающая монахиня! В воздухе повис едва заметный запах ванили.

– Это слухи, мать Хаала, – улыбнулся я.

– Уверена, что вы лжете, – печально сказала она. – Мужчины всегда лгут. Это ваша особенность по греху рождения. Но я буду молиться за вас.

От ясных, пронзительных, обличающих глаз монахини мне стало не по себе. Мать Хаала никогда не опускалась до лжи. В монастыре на Крещенском Вечерке в этом не было нужды. Сестры жили по веками установленному распорядку, а вечерами собирались в общей зале и исповедовались друг другу. Украденное яблоко, зависть, похотливые мысли, обращенные к охранникам или евнухам-рабам... У монашенок не было тайн друг от друга.

Я почувствовал себя грязным. Уродливым, беспомощным, жалким. Борис заёрзал в кресле. Цензора тоже терзало чувство вины.

– Отдайте мне его, господин Витман. Вы – родом с Либерти. Порченая кровь, мятежное сердце – вас нельзя в этом винить. Но вы потворствуете своей испорченности.

– Но как же... – цензор даже привстал. – Наш договор... Госпожа Хаала...

– Мать Хаала.

– Мать Хаала, мы так не договаривались! Я обещал раскрыть заговор Первого Неба против Крещенского Вечерка. А взамен...

– Вот видите: вы опять плетёте интриги. – Она кротко вздохнула: – Бедные вы, бедные... А всё дело вот в этом отростке, – Хаала брезгливо указала на промежность цензора. – Это он не даёт вам жить спокойно. Заставляет вас воевать, убивать и насиловать. Успокойтесь, господин Витман. Крещенский Вечерок выполнит свои обязательства. Даже перед последним мерзавцем и негодяем, каковым вы являетесь.

Она поднялась, всем своим видом показывая, что разговор окончен. Борис сидел понурившись. Мне стало жаль его. Мятежник отлично справлялся с заговорами и интригами. Везде, где требовалась логика, он оказывался на высоте. Но сейчас его побили в том, над чем он не был властен. Побили по-женски, выведя ситуацию из плоскости мужского ума.