ПРОЛОГ

Зимние тучи в завитках дымчатого серебра затянули небо Лангедока. Природа готовилась к весне – с нежностью и страхом, словно застенчивая девчонка, идущая на первое свидание. Среди сосен поблёскивали слюдяные крылышки палач-машин.

Сквозь гудение сторожевых полей прорывается далёкий собачий лай – пришло время кормежки. Иногда я завидую псам: нас-то кормить будут в середине дня, когда сдадим утреннюю норму. А её выполнить не так просто.

Справа и слева от меня движется нескончаемый людской поток. Люди угрюмо выбираются из нор и бредут, оскальзываясь в грязной снеговой каше. Грузовые антигравы – надменные шершни в паутине решётчатых ферм – покачиваются над снегом, заглатывая верергицы заключённых.

Парит. Becна скоро.

В небе висят ломаные готические кресты рунархов-охранников. К ним давно привыкли. Они воспринимаются как часть пейзажа: ведь не обращаем же мы внимания на палач-машины или истоптанный снег под ногами?

Наверное, под флекемсталловой бронёй скрываются вполне человеческие лица. И тела у них такие же как у нас, просто гравикостюмы уродуют пропорции. До войны я гостил на родине рунархов – Тевайзс. С некоторыми из них у меня завязались сердечные отношения.

До войны. Почти в прошлой жизни.

Я ступил на мигающую тусклым золотом пластину лифта и закрыл глаза. Миг дурноты, затем что-то стукнуло, и волна вони накрыла меня. Моча, машинное масло, перегретый металл. Лифт поднялся на борт вездехода-антиграва.

Я нащупал крохотную скамеечку, уселся. Спину прострелило болью. Недавнее обморожение давало о себе знать. Я снял со стены поводок и защелкнул на шее металлическую ленту. Уши заполнил свист. В голове отчётливо прозвучали слова:

Изгой Андрей Перевал, личный номер PVP-534792.

Волна расслабления пошла по мышцам. Голос приятно вибрировал в затылке.

Ты направляешься с заданием по норме VP-7, плантация 53. Господа Лангедока оказывают тебе великую честь, увеличивая ежедневную норму на семь процентов. Помни, изгой: мощь Тевайза создаётся общим трудом. Даже отверженный способен дать ему свою любовь и тем возвеличить его.

Мне выпал счастливый билет. Струйки тепла проникли в позвоночник, иссекая острые пульсирующие боли. Ком в горле размягчился и стал понемногу таять.

Антиграв уже в пути. Хорошо бы подольше... даже десять минут лечения окажутся кстати. Вот с транспортной капсулой мне не повезло: судя по запаху, она почти выработала ресурс. Наверное, это и есть плата за «счастливую» проповедь.

...Сила Тевайза поддержит тебя, изгой. Никто не застрахован от ошибок, но Тевайз примет тебя таким, какой ты есть. Со всеми грехами и сомнениями, болью и радостью.

Мы можем не только награждать, но и карать. Мера в твоём сердце, изгой. Ты видел палач-машины в сосновых ветвях? Поздравляю! Ты внимателен и зорок, как и подобает истинному сыну империи.

Я расскажу тебе эту историю – в знак доверия, что установилось меж нами.

Один из недостойных преступил закон. В своём сновидении он пересёк периметр лагеря. Дерзнул поднять оружие на одного из господ Лангедока – гранд-туга Винджента.

Если рунархи не лгут, то их мощь впечатляет. Хозяева концлагеря знают наши сны и наказывают за них. Но не так страшен чёрт, как его малюют. Скорее всего, это пропаганда.

Пропагандистские воззвания рунархи любят. Я могу свободно обойтись без проповеди. Но есть одно «но». Заключённые живут в свинских условиях, а к поводку иногда подключают роболекаря. Выбор невелик: загнуться от обморожения или слушать бормотание в голове.

Рунархи уверены, что бежать с Лангедока невозможно. Посмотрим. Но чтобы переубедить их, мне потребуются все силы.

Заклинаю тебя, изгой: если встретишь врага Тевайза – немедленно сообщи мне. Возникнут подозрения – не держи их в себе. Чистое очистится. Пусть лучше погибнет невинный, чем злодей останется на свободе.

Имена врагов своих запомни крепко: всё это выродки с модифицированным сознанием. Из землян: кинетики, месмеры, срединники, психоморфы. Из рунархов: братья Без Ножен, душепийцы, знатоки пластика и друзья автоматов.

Ты хорошо понял, Андрей Перевал? Благословляю тебя, изгой.

Стены капсулы вспыхивают бело-оранжевой чересполосицей. Антиграв прибыл наместо. Сейчас меня и остальных заключённых выгрузят из машинного нутра и отправят работать.

Я торопливо содрал с шеи металлическую ленту. Ещё девять секунд, и включится лифт. А нагрузки при его движении таковы, что лучше бы самому спрыгнуть в снег, наплевав на высоту.

Клацнуло. Звякнуло. Я зажмурился, и меня понесло вниз. Лишь на снегу плантации я вспомнил, что не прикрыл на шее след от поводка. Тех, кто слушает голос, заключённые ненавидят. А у меня ещё и полоса багровая – знак, что я вылечился.

На снегу стоял высоченный рунарх с белыми волосами. Полосу он заметил сразу, но не подал виду. Видимо, не хотел затевать бучу, пока рядом антиграв и охранники.

Стараясь не глядеть на рунарха, я двинулся к десятнику.

– Норма вепе шесть, – проскрипел тот, теребя задубевшими пальцами пластиковый лист. Сенсорная панель на листе оказалась слишком чувствительна. Стрелочка металась по ведомости, не попадая на графу с моим номером.

– Вэпэ семь, – хмуро поправил я. – Мне оказали великую честь. Но не такую великую, как ты думаешь.

Десятник подышал на пальцы, пощёлкал сенсорными клавишами листа и равнодушно согласился:

– Вепе семь, коспотин умник. Ты прафильный, та? – Он окинул меня цепким взглядом. – Я сапомню тепя. Пошалеещь.

Не пугай, пуганые мы. Я дождался, пока десятник исправит цифру в ведомости, взял рюкзак с инструментом и проверил комплектность. Однажды я видел, как один парень недосчитался в мешке пеленгатора. В ногах у десятника валялся, белугой ревел. Не простили. На плантациях за любую провинность ссылают на Южный материк. К печам и хирургическим лабораториям.

В этот раз обошлось без подлостей. Десятник на меня озлился, но под газовую камеру подводить не стал. Хороший мужик, пусть и вор. Он обернулся к рунарху и объявил:

– Эй, Шассер. Коспотин умник толшен вышить. Ты понял? Польной, калеченый, но шивой! Иначе норму ты выполнять.

Затем сложил ведомость и шагнул на площадку лифта. Яркая вспышка разметала его ртутными хлопьями от земли до антиграва. Отверстие в броне затянулось, и машина поплыла к следующей плантации. Резко похолодало. Защитное поле антиграва больше не спасало нас от мороза.

На снегу осталась черная пирамидка анизотропера. Анизотропер уютно гудел, создавая зону аномалии. Снег в ней менял свойства, превращаясь в плотную массу, способную выдержать вес взрослого человека. Без этого в снегах Лангедока можно ходить лишь на лыжах. Да и то не везде.

Мы с рунархом остались вдвоём. Вокруг – на сотни километров лишь мхи да снега. Пропади я, беспокоиться никто не станет. Разве только десятник, да и он не особенно. Нет, конечно, вышлют бот с биоискателем, потом отчёт составят: евражек – столько-то, песцов столько, трупов заключённого номер PVP-534792 – одна штука. Знаю я такие акты.

Небо за спиной рунарха разодралось. В прореху меж облаками проглянула васильковая синь.

– Эй, человек, – лениво качнул подбородком заключённый. – Подойди, поговорить надо. Давай-давай, живее. Не бойся, не съем.

Рунарх говорил на всеобщем чисто, почти не проглатывая окончания слов. Вот и настали для меня интересные времена. Будем надеяться, что мой противник – бывший пилот, а не боец спецназа.

На Лангедоке начиналась весна.

Есть миры, о которых так и хочется сказать: планета тяжёлой судьбы. Лангедок из таких. Он обращается вокруг звезды с малообещающим номером BD +20307. Примерно триста световых лет от Земли. Открыли его давно, за сотню лет до войны с рунархами. Открыли и тут же забросили. Колонизировать планету никто толком и не пытался: кому нужна нищая тундра? Ни редких металлов, ни пригодных для возделывания земель. Ближе к экватору начиналась тайга, но чтобы колония выжила, одной тайги мало.

Население Лангедока составляли в основном учёные. Средств на существование научно-исследовательских посёлков вечно не хватало. Метрополия урезала дотации, а колониям на нищий мир было попросту плевать. Какие-то крохи собирали дамы высшего света на благотворительных вечерах. Прабабушка моя обожала ездить по этим балам. Там и с прадедушкой познакомилась. Так что своим существованием я во многом обязан Лангедоку.

Пока изнывающие от безделья аристократки творили свой подвиг во имя науки, учёные прозябали в студёной экваториальной полосе, время от времени отваживаясь на вылазки в тундру. Кому не нравилось – обживали склоны вулканов на Южном материке.

Помог случай. Один из исследователей Полярного материка обнаружил, что в некоторых местах снег покрыт малахитовыми разводами. Биологи оживились. Уже через несколько дней стало ясно, что цвет снегам придают водоросли.

Скоро выяснилось, что водоросль эта содержит наркотические вещества. Мало того: лангедокская «благодать», или «блажь» (так прозвала наркотик золотая молодежь) не давала негативных эффектов. Не разрушала мозг. Не создавала привыкания.

Эти три «не» решили судьбу колонии. Как это часто случается в больших империях, Земля отреагировала на информацию недопустимо медленно. Правительственные флотилии опаздывали; коррумпированные чиновники, казалось, делали всё возможное, чтобы затормозить продвижение войск. К тому времени, как корабли прибыли на место, Лангедок уже делили между собой наркобароны Чёрного Чума.

На несколько лет планета превратилась в плантации по добыче «благодати». Автоматизировать процесс не удалось: водоросль плохо переносила близость машин. На ледяные поля Лангедока выпускали рабов, вооружённых ситами с полупроницаемыми мембранами. Тоннами просеивая снег, бедняги собирали малахитовую плёнку, которая потом становилась сырьем для производства наркотика.

Полицейские войны за Лангедок длились около семи лет, после чего наркобароны сдались. Правда, вынудила их к этому не сила земного оружия, а одна особенность «блажи». Мозг употреблявшего её человека скоро становился невосприимчивым к любым наркотикам.

Случившееся оказалось сильным ударом для плантаторов. Пресса толковала о божьем возмездии, о панацее, о пророческом значении слова «благодать». Миллионы людей и рунархов, по разным причинам оказавшихся во власти наркотиков, получили реальный шанс к спасению.

На орбите Лангедока вновь появились корабли: транспортные, военные, курьерские. Рабов на плаптациях сменили добровольцы. Условия жизни оставались такими же невыносимыми, но людьми отныне двигала идея. Миссионеры всех мастей, фанатики-доброхоты, творцы утопий толпами стекались на Лангедок. Среди аристократов возникла новая мода: золотая молодёжь бравировала «чистым» образом жизни, без пьянства и дури, благо, это не требовало особых усилий.

Так продолжалось до тех пор, пока в двух не сообщающихся друг с другом колониях рунархов не появились первые душепийцы. Позже к ним присоединились знатоки пластика и повелители зверей. У людей процесс несколько затянулся. Кинетиков обнаружили только через год. Зато потом новые модификации сознания стали возникать чуть ли не каждые полгода.

Кинетики могли усилием воли двигать предметы. Психоморфы меняли облик, полностью перевоплощаясь в другого человека. Рунархские повелители зверей мысленно общались с животными. Были ещё и другие модификации, менее распространённые. Всех их объединяло одно: модификанты долгое время принимали «благодать».

Первое Небо – правящее ядро Земной империи, состоявшее из пяти планет-гегемонов – перевело Лангедок на особое положение. Доступ на планету был закрыт. Второму Небу – нескольким десяткам земных колоний без решающего голоса в представительстве миров – ничего не оставалось, как согласиться с этим.

Так открылась новая страница в истории Лангедока.

Я двинулся навстречу рунарху. Пластик, обтягивающий его фигуру, тускло поблёскивал. Великан стоял неподвижно, но видно было, как его колотит. Мёрзнет, бедняга... Генераторы термополя заключённым выдают слабенькие. А климат на Тевайзе теплее земного.

– Скольких я порезал, скольких перерезал, – хрипловато запел я, подражая интонациям Леонова. – Ну и о чём ты хочешь поговорить, Шассер? – Я сбросил с плеч рюкзак и достал сито.

Рунарх улыбнулся:

– Моё имя Джассер. Десятник пережил два лагерных бунта, его не раз калечили изгои. Простим ему дурные манеры и невнятную речь. Итак, моё имя Джассер, а твоё?

Дело становится интересным. Рунархи вспыльчивы. Исказить имя – значит серьёзно обидеть рунарха. Я очень нужен Джассеру. Настолько, что он простил оскорбление.

– Меня зовут Андрей. Андрей Перевал.

– Положи сито, Андрей. Драться не будем. Обещаю.

Он расстегнул воротник – так, чтобы я видел его шею.

На коже виднелся белый след от поводка. Мой собеседник тоже недавно слушал проповедь. Судя по цвету полосы, она ему не очень-то помогла.

Сито я откладывать не стал. Какое-никакое, а оружие. Мне встречались те, кто по глупости коснулся мембраны. Их даже роболекарь исцелить не может.

– Дурные времена настают, – сообщил Джассер. – 3лые времена. Ты слышал: нас призывают шпионить друг за другом. – Рунарх сплюнул. – Словно мы проклятые земляне. Прости.

Он сделал неуловимо быстрое движение, и сито в моих руках исчезло. Я даже пошевелиться не успел. Молодцом, молодцом... Элитные боевые части?

– Мне тебя указал один из ваших. Имени не скажу, не обессудь. Всё равно он мёртв. Как вышло, что ты надел поводок?

– Вчера попал в ледовую аномалию. Здорово обморозился.

– Понятно. – Джассер задумался, а потом спросил: – Скажи, ты модификант?

Я прикрыл глаза и продекламировал:

– «Кинетики, месмеры, срединники, психоморфы. Из Рунархов: братья Без Ножен, душепийцы, знатоки пластика и друзья автоматов». Ты слышал проповедь, Джассер? Почему ты спрашиваешь?

– Нам следует держаться вместе. Я – брат Без Ножен.

Понятно, почему он так легко меня разоружил. Братья Без Ножен – нечто вроде рыцарского ордена Тевайза. До войны рунархи были уверены, что это самая бесполезная модификация. Кому в мирное время может понадобиться умение убивать голыми руками?

– А поворотись-ка, сынку, – потребовал я. – Давай, давай.

– Зачем?

– Никогда не видел живого брата Без Ножен. Мёртвого, впрочем, тоже. И много вас таких?

– Я один.

– А другие модификанты?

Рунарх потёр подбородок:

– Ты слишком любопытен, человек. Если наш информатор ошибся, это будет стоить тебе жизни.

– Он не ошибся, Джассер. Меня тоже ищут хозяева лагеря. Я – срединник.

Зрачки рунарха вытянулись в вертикальную щель.

– Бог мой! Срединник. На сколько?

– На девять душ.

– Ха-ха! – Рунарх хлопнул меня по спине. – Я знал, знал! Он не солгал мне.

Джассер отбежал на несколько шагов и, обернувшись, крикнул:

– Сегодня вечером. Седьмая нора у грязи. Хозяйка прайда ждёт тебя после зелёной вспышки.

Я шёл по заснеженной равнине. Васильковая расщелина в небе расползалась, заставляя снег вспыхивать разноцветными искрами. Скоро без очков и не выйдешь... Навевающий тоску войлок туч уйдёт с неба. Там, где я иду, снег растает и выглянут мхи. Нас начнут высаживать всё ближе и ближе к полюсу, догоняя полосу зимы.

За чахлой берёзкой снег изменился. Строгий узор расплылся цветными искрами. Там за невидимой границей снег перестанет меня держать, так что пора переобуваться в снегоступы.

Локатор показывал вешку далеко-далеко на севере. Идти до зелёных полян порядочно. Водоросль не терпит анизотропного снега, так что заключённых высаживают как можно дальше от делянки. Я защёлкнул на ботинках бледно-зелёные пластиковые крепления и двинулся к заветной берёзке.

Ходить на снегоступах по анизотропному снегу – сплошное мучение. Он не скользит, и каждый шаг даётся тяжким трудом. Я двигаюсь осторожно, внимательно глядя под ноги, чтобы не кувыркнуться на границе зоны. Именно поэтому мне везёт: я замечаю то, что упустил бы при других обстоятельствах.

В снегу – за чахлым деревцем, где проходит граница между лагерной цивилизацией и свободой тундры, – отпечатался звериный след. Не косолапая пяточка евражки, не велосипедная дорожка ледового полоза – снег примял огромный хищный зверь. Большая кошка.

Отпечаток был всего один, оставшиеся три съела анизотропия. Мне повезло. Высади антиграв десятника метром дальше – и я бы ничего не увидел.

На Лангедоке не водится крупных хищников. Отпечаток был единственным на всю округу, к нему не вело других следов. Небесный Зверь опустился на равнину. Боясь поверить самому себе, я подобрался к деревцу и стал на колени.

Лапа – размером с суповую тарелку. Шесть пальцев. Когти – словно ножи. Его я узнаю из сотен других. Этот след мог принадлежать только протею.

Удача. Вторая за сегодня. Значит, мой корабль выжил в том жестоком бою. Земного протея убить чертовски ТРУДНО.

Я зачерпнул снега и присыпал след. Совершенно ни к чему охранникам его видеть. В сердце билась сумасшедшая радость.

Со мною уже было такое – там, на Южном материке. Я стоял на краю расщелины, зная, что внизу – тонны человеческих костей. Лёгкие раздирал смрад от сотен печей. Я считал дни и часы до отправки в утилизационную зону и – безумно, яростно верил, что меня минует чаша сия.

А среди оплавленного обсидиана пробивалась травинка. Блёклая, нищая и прекрасная в своём упорстве. На кончике её пламенела алая точка, полураскрывшийся бутон. Я видел её всего раз. Больше я никогда не приходил к расщелине, боясь обнаружить, что цветок погиб. Через неделю меня амнистировали. Увезли с Южного материка обратно на плантации.

Засыпав след, я подготовился к работе. На зелёные поля нельзя выходить с включенным оборудованием. Самую мощную электронику придётся снять, иначе «благодать» выгорит в считанные секунды. Хорошо хоть генератор термополя не дотягивает до критической мощности. Представляю, как бы мы выглядели без него – в тяжеленных пластиковых шубах, масках, валенках.

Я раскатал на снегу пневмобуй, накачал его. Оранжевое пятно на белой равнине видно отовсюду. Мне потребуется лишь сито и контейнер. Собирать водоросль несложно: вороши себе ситом зелёные сугробы, да временами включай режим очистки.

Вот только сито забивается быстро, и снег через него почти не проходит. А очистка тянется долго. Рано или поздно отупевший от монотонных движений каторжник начинает помогать себе рукой. Пропихивает ладонью слежавшийся ком, добавляет всё больше и больше снега. И – ошибается. Хватает мембрану пальцами.

Если это произошло, важно не психовать и не терять голову. Наноботы размножаются быстро. Нужно немедля срезать пальцы вибролезвием, что встроено в край сита. Вибролезвие – штука энергоёмкая. Включить его – значит выжечь «благодать» на сотни метров вокруг. Но если «горящие» пальцы не отсечь – это верная гибель. И тогда уж никому не важно, сумел ты сохранить собранную «благодать» или погубил. Паёк отравленному не понадобится. А умирать неудачник будет несколько дней. Истекая жёлтой пеной, оплывая, как весенний сугроб.

Сито зачерпнуло тонкую зеленоватую плёнку на поверхности. Я обобрал изумрудный «пушок» и двинулся к «вене» – так на жаргоне каторжников называется основная колония водорослей. Если напрячь воображение, можно и в самом деле углядеть на снегу картинку из анатомического атласа: аорты, вены, сеть кровеносных сосудов. Если возможна, конечно, кровь зелёного цвета.

Я повернул ободок и легонько встряхнул сито. Изумрудная пена таяла на мембране, уходя в накопитель. Пока сито чистится, есть время для размышлений. И воспоминаний.

Видел ли кто-нибудь след протея? Пилот антиграва мог обратить внимание. Это опасно. Особенно если пилот – из бывших защитников орбиты, за какую-нибудь провинность сосланный на каторгу. Как выглядит протей клана «мантикора» ему объяснять не надо. А уж что может натворить корабль противника, прорвавшийся на важный стратегический объект, – сами додумывайте.

Лангедок важен для рунархов. За время войны орбитальные станции несколько раз переходили из рук в руки. «Погибельный трон», станция, располагающаяся в астероидном кольце, до сих пор в руинах. Его и восстанавливать не пытаются. Зато трирем и квинтарем рунархи в систему согнали – песчинке незамеченной не пролететь.

Без «благодати» Земле придётся туго. Обучение новых срединников, месмеров, кинетиков уже приостановлено. Все ресурсы идут счетчицам – без них невозможно пилотировать новейшие линкоры.

Времена, когда компьютеры управляли кораблями лучше людей, давно в прошлом. Машины подсчитывают, а счётчицы заранее знают результаты всех вычислений, какие только можно вообразить.

Я хорошо помню времена обучения на срединника. Теоретически можно пройти по этой дорожке без «благодати». Но только теоретически.

На деле это потребует невообразимого напряжения воли. Умения концентрироваться, превращаться в вещь, точку, звук. Вряд ли кто-то способен на это от природы. А ошибок быть не должно: одна неудача, и процесс придётся начинать заново. Хорошо, если курсант останется жив и в своём уме. Одного неудачника я знал: он писал по эфиросети письма Пиковой Даме. Германом его звали.

Сито щёлкнуло. Я отсоединил накопитель и пристегнул к поясу. Стараясь поддевать ситом самый край зелёных лохмотьев, я зачерпнул снег. Примял ладонью. Руки уже давно перестали мерзнуть – привык. В животе голодный ком, тело лёгкое, кажется: швырни сито – и полетишь вслед за ним, если отпустить не успеешь. После лечения всегда так. А ведь утром я даже ходить почти не мог.

Ещё ком снега. Ещё прядка.

Интересно, мог ли я спасти протея?

Рука, мягко проталкивающая в сито белую крупу, резко провалилась. От резкой боли я едва не вскрикнул. Ладонь скрутило. Я тупо стоял и смотрел на кончики пальцев. Рука наливалась огнем.

ЗАМОК ХРОМОГО КОРОЛЯ