– Не покатаешься, точно, – подтвердил мистер Хокем. – Пассажиры и прочие там, что временно переметнулись на экипажи… что ж, плохо им приходится. Но что с возу упало, то пропало. Мы из Ньюмарша приехали; там тоже все подступы завалило, как вы говорите. И холодно, точно в леднике.

– Кстати, говорят, на реке уже лед. Видать, знатная будет ярмарка в этом году! Вдоль улиц поставят ларьки да шатры, быков целиком зажарят, а катанья на коньках-то, а гонки на санках!.. Да уж, таких холодов мы давненько не знали, так-то.

– Зима же, в конце-то концов, – напомнил мистер Хокем. – Уж такое время года!

– Это да. Кабы стояла сейчас середина лета, да выдался такой денек, как сегодня – было одно такое лето не слишком давно, если помните, – так мы с супружницей и дочкой мигом бы вещички собрали – да прямиком в Хедкорн. Или даже, не задерживаясь в Хедкорне, еще дальше – до самого Нантля и южных островов. Вот туда бы мы и отправились, так-то, а холода пусть пропадают пропадом!

– А Чарли можно в Хедкорн? – полюбопытствовал Овцеголов. – Чарли тоже хочет на острова. Острова – это где, мистер Хэтч?

– Да уж, вам туда в самый раз! – весело расхохотался трактирщик. – Поезжайте, сэр, поезжайте, и шлите открытку с наилучшими пожеланиями, так-то!

– Там хорошая погода, Чарльз, – пояснил мистер Хокем. – Но острова очень, очень далеко.

– Ага, вот тут вы в самую точку попали, сэр! – подтвердил трактирщик. – Очень, очень далеко.

– Так что останемся-ка мы там, где есть, Чарльз, по крайней мере временно, на сегодня и на ночь, и порадуемся гостеприимству этого славного заведения. А поутру… Ну, утро придет, там и посмотрим. Может, какому-нибудь деловому джентльмену потребуются наши услуги. Экипажи не ходят, но зверей-то ничего не остановит.

– Верно! – согласился Бластер, вызывающе кивая. Его фетровая шляпа в данный момент висела на крюке в прихожей, и странно было видеть, как эта голова ходит вверх-вниз, не подкрепляя сей жест встряхиванием вислых полей.

В общем зале вовсю шла захватывающая игра в «двадцать одно». Мистер Хокем и его племянник, разглядев среди игроков одного-двух знакомых, подошли к столу, дабы их поприветствовать. Вновь прибывших тут же пригласили присоединиться к развлечению. Мистер Хокем отнюдь не возражал против азартных игр, если только не предаваться им слишком часто; кроме того, ставки были маленькие, а сама игра служила разве что подспорьем для разговора и создания душевной атмосферы в четырех стенах, пока снаружи бушует буря. Так что мистер Хокем и Бластер взяли карты и вскоре уже увлеченно испытывали судьбу, по большей части успешно, пытаясь набрать двадцать одно очко. Что до беседы, то и она текла вполне отрадно.

Чарли-Овцеголов ровным счетом ничего не смыслил в картах, а даже знай он о них хоть что-нибудь, все равно никогда бы не освоил принципов и правил азартной игры. Кроме того, ему недоставало умения сосредотачиваться; так что подобные развлечения были не для него. Вместо того он предался любимой забаве – на мистере Хокеме он этот трюк уже не раз опробовал: принялся похваляться перед ничего не подозревающими соседями по столу массивными серебряными часами, похищенными из кабинета мистера Гарри Банистера в «Итон-Вейферз». По своему обыкновению, он сперва с хитрющим видом вытаскивал часы из-под лохмотьев и раскачивал их на ленточке перед потрясенным зрителем, а затем проворно прятал обратно в карман, зажмуривался, запрокидывал голову и разражался безумным смехом.

– И это, по-вашему, ценность? – фыркнул раздражительный субъект, вот уже некоторое время наблюдавший за ужимками мистера Эрхарта. Раздражительный субъект был тощим и жилистым, с темными, блестящими глазами, морщинистым лицом и жидкими остатками бесцветных волос. Одетый в выгоревшую вельветовую куртку (одной пуговицы на ней недоставало), жилет в крупную полоску, синий шейный платок и бумазейные брюки, он более всего смахивал на слугу, получившего выходной. Несмотря на то что время едва перевалило за полдень, раздраженный субъект уже сполна воздал должное горячему грогу. Впрочем, для тех, кто оказался заперт на постоялом дворе и целиком и полностью зависел от капризов погоды, такое состояние было, возможно, не худшим из вариантов.

Овцеголов запрокинул голову и расхохотался.

– Ценность. У Чарли – ценность. Часики-луковки, луковки-часики. Минутка-другая. Есть у Чарли минутка-другая!

– Тоже мне, ценность! – презрительно парировал раздражительный субъект. – Да она и плевка не стоит в сравнении с моим сокровищем. Нет, сэр, и не надейтесь!

– У вас – ценность? – переспросил Чарли, придвигаясь ближе и по обыкновению своему странно тряся и размахивая руками. – Что за ценность? Она звенит, как минутка-другая?

– Иногда она и впрямь звенит, да только это секрет. Вы меня слышите? Старика секрет, не мой, – отвечал раздражительный тип, помолчав немного. Его блестящие глазки опасливо постреливали туда-сюда, словно владелец их боялся, что «старик» рядом и подслушивает. – Дело вот как обстоит. Эта штука не моя, но я могу до нее в любой момент добраться – вот только он не догадывается! То-то он взбеленился бы, кабы прознал, скажу я вам, а я бы дорого заплатил за такое! Да только жуткий сквалыга сейчас как раз отлучился.

– Что ж это? – переспросил Овцеголов заинтересованно: словарь собеседника его слегка озадачил. – Что за ценность такая у старика? За что вам надо платить? Кто такая «сквалыга»?

Слуга умолк и внимательнее пригляделся к оборванному, суетливому собеседнику.

– Вы вроде человек надежный, трезвого ума, – заключил он, подтверждая тем самым, насколько пьян. – А звать-то вас как?

– Чарли – имечко.

– Да, но зовут вас как?

– Чарли – имечко, – повторил Чарли, хмурясь. Слуга отставил кружку и заглянул собеседнику прямо в ореховые глазки.

– Ну же? Ну? Ваше имя. Имя мне назовите, слышите?

– Его зовут Эрхарт. Чарли Эрхарт, – сообщила дочь трактирщика от стойки, услышав ненароком последние фразы этой содержательной беседы. – Но обычно его кличут Овцеголовом.

– А что, подходит, – кивнул слуга.

– Па говорит, его много лет назад вышвырнули из работного дома, уж больно он в плохом состоянии. У него крыша поехала, и не черепица-другая, а вся кровля, если вы понимаете, о чем я, – объяснила девушка, постукивая пальцем по виску. Говорила она вполне открыто, как если бы Овцеголов был каким-нибудь неодушевленным предметом, вроде двери или столба, и не мог понять ее слов. Впрочем, слуга в нынешнем своем состоянии тоже не воспринял их смысла: его настолько поглощали собственные проблемы, а сам он поглотил столько горячего грога, что суть объяснений трактирщицы от него ускользнула.

– В том кошмарном темном старом монастыре-тюряге, где я вынужден вкалывать, час за часом, день за днем, не только черепица-другая разболталась, но и кирпичи обваливаются, – сообщил он. – И зачем я только тружусь, спрашивается? Вы посмотрите на мои руки! Хуже, чем у судомойки! – Раздражительный тип предъявил помянутые конечности на всеобщее обозрение. Овцеголов сжал одну из ладоней в своей и хорошенько потряс: видимо, поздоровался.

– Фаллоу, – проговорил слуга, отвечая на рукопожатие.

– Феллоу, – повторил Овцеголов. – Феллоу.

– Не Феллоу, а Фаллоу, – четко повторил слуга. – Джеймс Фаллоу, лакей жуткого старого сквалыги, солтхедского скряги, иначе известного, как мистер Иосия Таск. – Он издевательски отсалютовал чашей и одним глотком опорожнил ее до дна.

– Мистер Таск? Вот дурной человек! Мистер Хэтч и Бластер рассказали Чарли все как есть. Дурной, очень дурной человек.

– Вам-то откуда знать? – возразил Фаллоу, обреченно качая головой. – Нет-нет. Нельзя допускать, чтобы человек так мучился, даже в этом жестоком мире. Старик – ходячий ужас, вот он кто. Ничем ему не угодишь. Не случалось еще такого, чтоб все было в безупречном порядке и чтоб не нашлось, к чему придраться. Вечно он недоволен, старайся – не старайся. Ничем тут не поможешь, а кто и виноват, как не он! Ужас изо дня в день, ужас из ночи в ночь. В мои годы это уж слишком. Да только деться-то некуда, разве что в такой день, как сегодня, когда старикан возьмет да и отлучится из дому. Вы только гляньте на погоду-то! Жуть. Увидел я нынче утром, что он со двора собрался, и сразу понял: надо бы и мне из дома-тюрьмы сбежать, хотя бы на время. Там и дышать-то страх как трудно. Вот я двери и запер, и – бегом через леса и заснеженные поля в «Три шляпы», прочь от уныния и распада. Потому что там – царство уныния и распада, вот оно как.

Лакей вздохнул и с философским видом подпер голову рукой.

– А ценность-то где ж? – переспросил Овцеголов, настойчиво продолжая тему, слугой оставленную. – Вы покажете Чарли ценность, нет? Она минутку-другую натикает?

Лакей прикинул что-то в уме, а затем принялся вычерчивать на столе абстрактные круги донышком кружки. Дерзнуть? Или не дерзнуть? В конце концов страхолюдный старый сквалыга уехал в метель много часов назад – по делам, конечно же. Пусть никто не скажет, что самая суровая зимняя буря на людской памяти удержит мистера Иосию Таска от ведения ежедневных операций, ибо в конце концов мистер Иосия Таск – человек добросовестный. Возвратится он только к ночи; опасаться, что скряга нагрянет домой раньше, не приходится. Ну, почти не приходится. Лакей претендует на владение сокровищем куда более ценным, нежели серебряные часы, – и теперь от него требуют доказательств. Может ли он, не роняя собственного достоинства, пойти на попятный?

– Ладно, идет, – объявил мистер Фаллоу, с грохотом ударяя кулаком по столу в подтверждение своей решимости. – Вы – человек надежный, и старикану не друг, это и слепой разберет. Так пойдемте со мной, посмотрите на страшную тайну. Мне-то что за дело? Заглянем в комнату к сквалыге, отопрем шкаф, и тут же и смоемся и по-быстрому вернемся в «Шляпы»: моя кружка и не заметит, что я отлучался! Вперед!

– Вперед! – эхом повторил Овцеголов, помахав костлявой рукой непонятно кому (разве что прелестной Эйлин), и отправился вместе с лакеем на рискованную авантюру. Помянутое событие для мистера Хокема и Бластера прошло незамеченным: эти двое так увлеклись подсчитыванием очков, что не уследили, как их приятель исчез.

Тропинка вела через широкое поле, укрытое одеялом свежевыпавшего снега. Дальше идти пришлось через безмолвный лес; деревья, за исключением вечнозеленых елей и сосен, давно сбросили свои листья и стояли голыми. Очертания иссохших и мрачных стволов и веток четко выделялись на фоне белого крошева и головокружительных вершин на заднем плане. Щипал морозец, под ногами поскрипывал твердый наст.

Со временем лакей и его спутник вышли на наезженный тракт и добрались до унылого парка, окружившего огромный унылый особняк, – особняк с обвалившимся крыльцом и покосившимися окнами, с грозными фронтонами, витыми трубами и насупленными каменными ангелами, что свирепо таращились с высоты кровли. Чарли-Овцеголов, стучавший зубами всю дорогу от «Трех шляп», при виде дома задрожал всем телом. Даже свесы крыши здесь сочились мерзостью запустения, точно сосульки – водой.

Знал ли он, что это место зовется Шадвинкл-Олд-Хаус? Думаю, нет; а если бы и знал, это ничего бы не изменило: одного вида особняка было довольно, чтобы по спине пробежал холодок. Вдруг Овцеголов вспомнил: лакей вроде бы упоминал, что хозяин его – добросовестный мистер Иосия Таск, солтхедский скряга. Тут-то Чарли и осенило, что «старикан» и мистер Таск – одно и то же лицо, и это – его дом; и бедняга задрожал сильнее.

Они дошли до ограды и миновали ворота. Овцеголов завороженно оглядывался по сторонам на бесплодные окрестности; оживить их не мог даже сверкающий снег. Лакей не ошибся: здесь и впрямь царили уныние и распад. То и дело накатывало желание развернуться и бежать отсюда со всех ног; один раз Овцеголов уже почти ему поддался, однако любопытство оказалось сильнее. Что же это за ценность? Какую сокровенную тайну мистера Иосии Таска собирается ему открыть пьяный лакей?

Они вскарабкались по сгнившим ступеням виллы «Тоскана» и вступили в неосвещенный проем, где лакей загодя припас восковую свечу. Прошли через внешнюю прихожую, мимо мрачных бюстов, хмуро взирающих со своих пьедесталов, мимо двух внушительных, покрытых пылью урн на столбиках. В этой самой прихожей дожидался мистер Скрибблер в тот день, когда явился к скряге с письмом. Именно это письмо, сфабрикованное мистером Хиксом, повлекло за собой цепочку событий, которые – мистер Хикс этого никак не предвидел и в свой план вовсе не включал! – сегодня привели Чарли в Шадвинкл-Олд-Хаус.

– Сюда, сюда, – проговорил лакей, поднимаясь по лестнице и жестом веля Овцеголову следовать за ним. – Осторожнее, под ноги смотрите. Тут кое-где доски расшатались.

– Чарли смотрит, – пробормотал Овцеголов. Он обеими руками вцепился в перила, пытаясь сохранить равновесие вопреки тому, что ноги его непрестанно вихлялись и подергивались. Помочь беде не удавалось; чувства его были в смятении. Тем не менее он старался изо всех сил, продвигаясь вверх очень медленно, шаг за шагом, пока не оказался на верхней площадке лестницы рядом с лакеем и часами-маятником.

– Сюда, – недовольно бросил Фаллоу. Задержка явно его раздосадовала. Стремительно промчавшись по коридору, лакей остановился у двери в дальнем его конце и предостерегающе поднес палец к губам.

– Мистер Таск – не здесь? – шепнул Овцеголов, несколько сбитый с толку.

– Конечно, нет!

– Тогда зачем?.. – И Овцеголов, в свою очередь, коснулся губ дрожащим пальцем, словно спрашивая, к чему таиться: ведь в доме не видно и не слышно ни души, скряга вроде бы в отъезде.

Небрежным взмахом руки лакей отмел в сторону его тревоги; однако глаза слуги предательски поблескивали. Фаллоу уже отчасти сожалел о своей похвальбе: в общем зале «Трех шляп» он чувствовал себя куда увереннее.

– Разумеется, его тут нет! Я же сказал вам! Просто, окажись он здесь, плохо бы всем пришлось.

Лакей извлек из кармана связку ключей и отпер замок. Заскрипели петли; дверь распахнулась. При этом звуке блестящие глазки лакея опасливо забегали: он весь превратился в слух, однако, успокоившись, первым переступил порог неосвещенной комнаты. Внутри обнаружились кровать, громоздкое кресло с высокой спинкой, несколько пропыленных книг, умывальник, вместительный, покрытый старинной росписью шкаф с полками, ковер с цветочным узором, портрет человека с хитрым, угрюмым лицом, висящий над каминной полкой, и плотно занавешенные окна. Эта комната казалась еще более холодной и мрачной, нежели прочие помещения, и неудивительно: ведь то была спальня скряги.

И снова лакей жестом призвал к молчанию и на цыпочках осторожно двинулся к покрытому старинной росписью шкафу у дальней стены.

– Здесь, – прошептал он через плечо. – Здесь старикан его и держит. Ох, кабы старик дознался, что вы любуетесь на эту штуковину, скверно бы вам пришлось!

Овцеголова до костей пробрал озноб, и снова он с трудом удержался, чтобы не обратиться в бегство. А лакею словно доставляло некое злорадное удовольствие пугать гостя; возможно, тем самым он успокаивал собственные страхи.

– Впрочем, не тревожьтесь. Фаллоу с вами! Если старикан нежданно нагрянет… ну… гм-м… в общем, все равно вам скверно придется! – И с этими ободряющими словами он выбрал из связки еще один ключ. Прежде чем вложить его в скважину, лакей вновь обернулся к Чарли:

– Старикан понятия не имеет, что у меня есть ключ от его шкафа. А кабы дознался, мне бы конец. Оказаться на мели – в мои-то годы!.. Но я ему покажу, сэр. Нет уж, даже не сомневайтесь, эту партию выиграет Джеймс Фаллоу. Мы вскроем его сокровищницу, прямо сейчас, не откладывая, а ему и невдомек! Потому что мы тут же и дадим тягу! Ха-ха! Хоть лопни скряга – а мы дали тягу! Будет урок долговязому старому дурню – нечего так меня третировать! Годы и годы он меня тиранил, все соки выдавил, прям как из яблока! А последней каплей, чтоб вы знали, оказалась псина – этот его здоровенный мастифф! Тут-то у меня терпение и лопнуло. Вы эту собаку помните? Турком его звали. (Овцеголов энергично замотал головой.) Когда пес исчез, старик совсем взбеленился: дескать, это я виноват. А при чем тут я-то? Вот уж злобная была тварь; такого в друзья мало кто выберет. Такого и в час нужды дважды подумаешь, прежде чем позвать! Ходят слухи, – на мгновение лакей понизил голос почти до шепота, – ходят слухи, будто пса видели в городе: он вроде бы на задних лапах разгуливает, точно в него сам дьявол вселился. Да-да! Ну, дьявол там или не дьявол, а только избавились мы от пса – и туда ему и дорога, скажу я вам. Сущее чудище; я лично только рад, что он сбежал. И пусть себе улепетывает хоть до самого Нантля, мне плевать. На что он нужен? Последняя капля, вот что он для меня такое. А теперь старикан и со мной, точно с собакой, обращается.

Лакей умолк, вдруг осознав, насколько справедливо последнее обвинение. Он закусил губу; решимость его окрепла.

– Я ему покажу: будет знать, как гонять меня целый день напролет, присесть не давая, – проворчал слуга и мстительно воткнул ключ в скважину. Дверцы шкафа, словно по волшебству, распахнулись, Овцеголов заглянул внутрь – и тихонько охнул.

Внутри лежало что-то вроде тоненькой книги: две странички, скрепленные вместе. Каждый листок был сделан из чудесной металлической субстанции, очень похожей на золото; вот только в отличие от земного злата это вещество излучало свет, озаряя темноту шкафа нездешним, опаловым сиянием. Листы книги пестрели причудливыми буквицами, рядами загадочных процарапанных черточек, что истолкованию никак не поддавались. Овцеголов застыл на месте, дрожа всеми своими лохмотьями и не в силах поверить глазам. Не за этим ли предметом его посылали в «Итон-Вейферз», не этот ли предмет дважды ускользал из его рук?

Лакей извлек электровые таблички из шкафа, едва их не выронив – видимо, сказывался горячий грог, – и положил сокровище на умывальник, рядом со стаканчиком для бритья.

– Ну, как вам оно? – осведомился он, отступая на шаг и скрещивая руки на груди. – Чудо из чудес, верно? А уж о ценности этой штукенции я и молчу.

– Странно, – пробормотал Овцеголов. – Очень, очень странно.

Не отрывая взгляда от табличек, Чарли снова сравнил их с описанием, выданным ему Самсоном Хиксом. И пришел к тому же выводу, что и в кабинете «Итон-Вейферз»: любые слова здесь меркнут в сравнении с реальностью.

– Надо за это дело выпить! – объявил лакей, выходя из комнаты, и тут же возвратился с парой бокалов и с бутылью. Один из бокалов он вручил гостю, наполнив его лучшим хересом мистера Таска. – Пейте до дна! – повелел он. И, чтобы слова не расходились с делом, залпом осушил собственный бокал. Крепкое вино тут же ударило ему в голову, приплюсовавшись к горячему грогу. Слуга отшатнулся к камину, закашлялся, хватая ртом воздух, и с трудом устоял на ногах.

– Жуть! – воскликнул он, разумея, конечно же, нечто прямо противоположное. Потом игриво ухмыльнулся от уха до уха, отчего по лицу его разбежались морщинки, и плеснул себе еще. С сияющими глазами лакей указал на бутылку с хересом и заговорщицки хихикнул:

– Пейте до дна! Мы ему покажем! Вылакаем весь стариковский херес – ха-ха! – до последней капли – и где же? В его собственной спальне!

Овцеголов не без опаски воззрился на свой собственный бокал. Щедрый лакей наполнил его до краев, не замечая, как трясутся руки гостя. Надо ли удивляться, что Чарли пролил вино на ковер старого скряги? Охваченный ужасом, он глухо, жалобно вздохнул, выпячивая сквозь пыльную бороду то губы, то язык.

– Пейте до дна! – воскликнул Фаллоу. – Да что с вами такое? Хотите, чтобы старый сквалыга вошел да и застал вас в таком виде? А ну, пейте!

Овцеголов со всей определенностью не желал появления мистера Иосии Таска – сейчас ли или в любой другой момент, но и пить до дна он не стремился. Слова лакея навязчиво звучали в его сознании, в душе всколыхнулся стыд. Чарли вновь глянул на пятно, расползающееся по ковру, затем на открытую дверь, почти ожидая, что в дверном проеме возникнет фигура мистера Таска. Угрюмый хитрец с портрета негодующе взирал на него от каминной полки. В доме царила гробовая тишина, нарушало ее лишь отдаленное тиканье часов на лестничной площадке. Лакей уверял, что скряги дома нет. Но как знать, вдруг скряга вернется скорее раньше, чем позже?

Исчерпав до конца остатки энергии и осушив третий бокал хереса, лакей тяжело рухнул в стариковское кресло. Там он и остался лежать, водрузив одну обмякшую ногу на каминную решетку и сонно поводя глазами. Удвоенное воздействие винных паров брало свое.

– Жуть какие красивые, э? – пробормотал он, разумея таблички. – К-как думаете, чегой-то это они светятся?

Чарли понятия не имел, отчего таблички светятся, хотя и сам задавался примерно тем же вопросом. Ему вдруг почудилось, что книжка издала тихий стон, и Овцеголов в изумлении схватился ладонями за щеки. Звук повторился. Чарли с запозданием осознал, что это не столько стон, сколько храп, и исходит он не от табличек, но из глубин кресла с высокой спинкой. Обернувшись, Овцеголов обнаружил, что голова лакея свесилась на сторону, глаза его закрыты, а губы обвисли; обнаружил он также, что помянутый лакей временно пребывает в бессознательном состоянии.

Как тихо в комнате, как тихо во всем доме! Неужели, кроме них двоих, тут нет ни души? С тех пор как Чарли здесь, он никого еще не слышал и не видел. Где же остальные слуги? Пожалуй, скряга города Солтхеда вполне оправдывает свою репутацию!..

Едва Чарли подумал о мистере Иосии Таске, как ему померещился в коридоре какой-то шорох – возможно, крадущиеся шаги. Он виновато глянул на дверь – опять ничего!

Он отставил бокал и заковылял к умывальнику и к табличкам, покрытым загадочными, незнакомыми значками. Разумеется, такому, как Чарли, любые письмена показались бы непонятными. До сих пор ему довелось взглянуть на таблички только один-единственный раз, при его второй попытке попасть в кабинет мистера Банистера; он уже держал сокровище в руках, когда Миттон застиг его с поличным. Теперь же он снова прикоснулся к ним трясущимся пальцем – и ощутил скрытую в них силу.

В этот момент перед глазами его возник изможденный лик мистера Иосии Таска.

Овцеголов отшатнулся назад и едва не упал, споткнувшись о ноги спящего лакея. Бедняга спрятался за креслом; прошло несколько минут, а он так ничего и не услышал: ни суровой отповеди, ни кошмарных ругательств, ни яростных обличений. Чарли счел это странным. Собравшись с духом, он выглянул из-за кресла и обнаружил, что лицо исчезло. Ни тебе лица, ни фигуры, ни скряги! Вот – таблички, вот – умывальник; все как прежде. Чарли вновь опасливо двинулся вперед – и так и подскочил в воздух: в зеркале отразилась его изможденная физиономия. Овцеголов схватился за сердце. Стало быть, вот что он видел – в стекле промелькнуло его собственное лицо! Во власти стыда и страха он принял отражение за образ карающего Таска-мстителя, что явился испепелить чужаков, вторгшихся в его спальню!

Одна черепица встала на место, и в сознании мистера Чарльза Эрхарта родился план. Только быстро, быстро; действовать надо быстро. Теперь ничего не помешает ему претворить в жизнь тот, первоначальный, дважды срывавшийся замысел – ничего, кроме собственных понятий о чести, в чем бы уж они ни заключались. Вторая черепица скользнула куда следует: Чарли прикрыл дверцу шкафа и запер ее на ключ. Руки Овцеголова так тряслись, что на эту несложную операцию ушло бог весть сколько драгоценного времени. Увязав таблички в шарф, обнаруженный на кровати, Чарли бежал прочь.

Ни чувства вины, ни стыда он не испытывал – вообще ничего. Ведь Самсон Хикс предал его и больше ему не друг. Разве не Самсон Хикс вышвырнул мистера Хокема и его племянника со стойбища? Разве не Самсон Хикс принес его друзьям гибель и разорение? Разве не Самсон Хикс пожертвовал дружбой? Да, все правда. Так с какой бы стати Овцеголову мучиться укорами совести? Он отплатит Самсону Хиксу и бессердечному скряге той же монетой. Сокровище, увязанное в шарф, предназначено в дар мистеру Хокему и Бластеру – в награду за все их страдания и утраты, и за их неизменную доброту к Чарли Эрхарту. Долг благодарности будет уплачен сполна.

Так Овцеголов спасся из пасти кошмарного, темного, старого монастыря, а не то тюрьмы; извиваясь и подергиваясь всем телом, сбежал по обвалившимся ступеням, промчался между деревьями и бегом пустился назад в «Три шляпы» через заснеженное поле, бескрайнее и пустынное, точно вселенная.