Северные огни (№1) - Спящий во тьме

Где-то тикали часы. Никто не проронил ни слова, даже на доктора исповедь мистера Хиллтопа произвела глубочайшее впечатление. Спустя какое-то время достойный эскулап обвел взглядом комнату и, заметив потупленные взгляды и задумчивые лица слушателей, решил, что необходимо что-то предпринять.

– Знавал я одного джентльмена, искренне убежденного в том, что он бессмертен, – весело начал доктор, пытаясь оживить разговор. – Собственно, это был один из моих пациентов. А чтобы друзья не сомневались на его счет, он однажды хватил три пинты грога и четверть пинты виски и выбросился из окна на улицу. С сожалением вынужден признать, что более он не бессмертен. Да и в пациентах больше не числится!

Сей врачебный анекдот прозвучал до крайности неуместно; по чести говоря, так же плоско, как выглядел злосчастный пациент после соприкосновения с булыжной мостовой. Однако, учитывая атмосферу в комнате, иного, пожалуй, ожидать не приходилось.

– Любопытный случай, ничего не скажешь. Итак, мы твердо решились отыскать мистера Хантера и таблички? – подвел итог профессор Тиггз при полном согласии остальных. Да, решение было принято. Но даже если они преуспеют, как потом избавиться от демона Тухулки? Как отослать его назад? Вернется ли он по своей воле – и, желательно, навсегда? Мистер Хиллтоп поскреб подбородок и честно признался, что не знает; даже обладай он необходимыми средствами, не факт, что у него достало бы сил, а затем пожал плечами и объявил, что все в руках Аплу.

Было постановлено, что сестры Джекс вернутся домой в наемном экипаже Тимсона, причем Гарри Банистер верхом на сером гунтере проводит их до крыльца. Сам мистер Банистер на время снимет номер в своем бывшем клубе. Оставалось развезти по домам остальных; профессор Гриншилдз любезно предложил друзьям собственный догкарт; один из слуг тотчас же выкатил его во двор. Этому обстоятельству доктор Дэмп, пылкий поборник догкартов, весьма порадовался.

Между тем мистер Хиллтоп – он же Авле Матунас, лукумон города Цисра – согласился задержаться под кровом профессора Гриншилдза и его супруги еще на несколько часов, дабы вполне удовлетворить любопытство почтенных хозяев.

– Сколько всего вы можете нам рассказать! – ликовал старик-профессор, в предвкушении потирая руки. – Столько всего об истории вашей жизни, о вашей цивилизации, о вашей культуре, об искусстве! Вот, например, всегда ли ваш народ жил в Италии или переселился туда из других земель? Как именно выбирали преемника лукумона? Кто были ваши великие художники? Что представляла собой ваша литература? А музыка? Была ли у вас своя поэзия, своя драматургия? Столько всего предстоит узнать, мистер Матунас, столько всего – и, как всегда, времени так мало!

– Хоббс, будьте так добры, принесите еще чаю! – бодро крикнула прекрасная Амелия.

Мистер Хиллтоп великодушно пошел навстречу пожеланиям хозяев и ответил на их расспросы во всех подробностях. С миссис Гриншилдз он держался неизменно любезно и обходительно, то и дело осыпая ее комплиментами по тому или иному поводу, и превозносил до небес ее гостеприимство и ее редкое обаяние, сопоставляя ее бесчисленные совершенства с достоинствами прочих дам, коих знал на протяжении своей долгой жизни, причем неизменно в пользу миссис Гриншилдз.

Все эти похвалы наконец вынудили супруга заметить:

– Ты конечно, помнишь, Амелия, сколь неограниченной свободой пользовались женщины в этрусском обществе наравне с мужчинами и сколь большим почетом окружали женский пол. Как тут не сослаться на эскизы из книги мистера Оттли, на восхитительные настенные фрески этрусских гробниц: элегантные юные дамы возлежат на пиршественных ложах рядом со своими мужьями в окружении музыкантов, танцоров и бесчисленных слуг, подносящих напитки и яства! Боже мой, Боже мой! Высокое общественное положение женщин Этрурии и их независимый статус – это и впрямь нечто исключительное! Чтобы жена да обедала со своим мужем? Да весь древний мир Средиземноморья был бы возмущен и шокирован! Мистер Матунас, я прав?

– Абсолютно, – ответствовал мистер Хиллтоп, с улыбкой глядя в чашку.

Глава II

Лови-хватай!

– Так, значит, мы еще увидимся, мистер Банистер? – осведомилась мисс Нина Джекс с крыльца своего дома на Боринг-лейн. Ее прелестное личико так и лучилось надеждой. Сестра стояла рядом, в разговор не вмешиваясь.

– Всенепременно, – заверил Гарри Банистер и проехал чуть вперед, пропуская пустой экипаж. Слуги уже выгрузили принадлежащий сестрам багаж; кучер хлестнул лошадей – и карета покатила назад, к конторе Тимсона, громыхая и лязгая, вниз по узкому переулку, выходящему на Ки-стрит.

Молодой сквайр задержался на мгновение, поправляя вьючное седло, – а в следующий миг уже взлетел в него птицей. Смотрелся он просто великолепно (особенно в глазах Нины) – в элегантной темной куртке для верховой езды, кожаных бриджах и высоких сапогах с отворотами. Он подобрал поводья и весело улыбнулся стоящим на крыльце дамам.

– Я остановлюсь в «Лонгстейпле» – это мой клуб. Всегда к вашим услугам, мисс Джекс… и к вашим, мисс Джекс. Как только профессор Тиггз и мистер Хиллтоп все обдумают и взвесят и выработают план действий, мы вас известим. Так что причин для беспокойства нет – просто-таки ни малейших. Уж если эти джентльмены сообща возьмутся за дело, готов поспорить на пятьдесят гиней, они придумают потрясающую стратегию на предмет того, как добраться до мистера Джона Хантера и моих табличек!

– Ваших табличек, мистер Банистер? Как, однако, по-собственнически это звучит! Вы, наверное, имеете в виду таблички мистера Скарлетта! Кроме того, я вроде бы припоминаю, будто вы говорили, что испытали настоящее облегчение, когда их похитили!

– Боже правый, боюсь, здесь вы меня поймали на слове, мисс Джекс! Неужто я и впрямь говорил что-то подобное? Под влиянием момента, не иначе. Поверьте, как только вы увидите этрусский электр своими глазами, вы его уже не забудете – потрясающая штука! Что до мистера Томаса Скарлетта, сдается мне, на самом деле таблички не принадлежат и ему, хотя он и выложил за них кругленькую сумму. По чести говоря, полагаю, что они – достояние этрусков. Или собственность Аполлона? Должен признаться, для меня все это чересчур сложно. Ну, как есть, так есть. А теперь мне пора, – проговорил Гарри, заставляя коня танцевать на месте и словно не будучи уверен, уехать ему или остаться. Наконец, приняв решение в пользу последнего варианта, молодой человек приподнял шляпу и направил серого гунтера к дороге.

– Как скажете, сэр, – крикнула мисс Нина ему вслед. – С нетерпением будем ждать от вас известий. С величайшим нетерпением!

Рука мистера Банистера вымпелом взлетела вверх в знак подтверждения; конь пошел резвой рысью и скрылся за углом Ки-стрит.

Сестры уже собирались войти в дом, когда заметили престарелого джентльмена, что неуклюже выбирался из экипажа, затормозившего у крыльца через один особняк от них. В осуществлении этого тяжеловесного маневра ему содействовал длинноногий старик-слуга, с виду столь же дряхлый, как и его хозяин, и на роль помощника подходящий с большой натяжкой. Престарелый джентльмен был не кто иной, как неизменный, просто-таки «хронический» ухажер мисс Нины, любезный мистер Джордж Керл. Очутившись наконец на твердой земле, он пошевелил дрожащими пальцами, приветствуя свою даму, и игриво подмигнул здоровым глазом.

Мисс Нина улыбнулась и изящно помахала в ответ.

– Чудесная стоит погодка, мисс Джекс, – радостно сообщил мистер Керл голосом, скрипящим, точно несмазанные дверные петли.

Мисс Нина, отлично видевшая, что хмурое серое небо проясняться и не думает, тем не менее сделала вид, будто целиком и полностью согласна с его оценкой.

– Замечательный денек, мистер Керл, – мило заметила она.

– Лицемерка! – прошептала сестра ей на ухо, прежде чем скрыться в доме.

– Право же, Мона… – возмутилась мисс Нина, но, поскольку к тому времени сестра уже исчезла из виду, на ее бессвязный протест внимания никто не обратил.

В доме царили шум и суматоха: домочадцы с распростертыми объятиями встречали сестер, вернувшихся из дальнего путешествия. Бросалось в глаза отсутствие хозяина дома, джентльмена старого закала; он все еще пребывал в Фишмуте, радея о делах избирательного округа, хотя домой ожидался не позже следующей недели. Поскольку отец отсутствовал, мисс Нина прямиком поднялась наверх и направилась в спальню. Мона поспешила ей вслед: ей было и любопытно, и забавно послушать, каким окажется следующий ход сестры в отношении мистера Банистера. Войдя в комнату, девушки обнаружили, что горничная Сюзанна уже взяла дело в свои руки и хлопотливо раскладывает дорожную одежду сестер по местам.

Мисс Нина уселась за туалетный столик и принялась совершенствовать свое отражение в зеркале. В процессе она доверительно сообщила двум своим спутницам, что получила от мистера Банистера самые что ни на есть обнадеживающие свидетельства его заинтересованности; она, дескать, готова поручиться, что мистер Банистер заметил ее к нему расположение и что с его стороны ответное чувство более чем вероятно, а то и, пожалуй, стопроцентно гарантировано.

– Итак, теперь ты строишь глазки ему, – проговорила мисс Мона, скрестив руки на груди. – Надеюсь, тебя не постигнет жестокое разочарование.

– Запомни хорошенько, Мона: в любви все средства хороши. Тут в ходу принцип «лови-хватай», сестреночка! Все это – азартная игра, не более того, и даме полагается в ней участвовать, если только она намерена преуспеть. Что до мистера Банистера, держу пари, не одна девушка закидывает удочку в его сторону. Так что, сама понимаешь, если я не поймаю его в сети, так поймает кто-нибудь еще. Ну, разве можно такое допустить? Надо ведь и о будущем подумать, верно, Мона? Хозяйка «Итон-Вейферз»!.. Ты же видела его бродширскую усадьбу: блеск, одно слово! Он баснословно богат, так что и отец возражать не будет. Если уж пробиваться в жизни… А ты видела, как мистер Банистер посмотрел на меня, прежде чем уехать?.. Кстати, глаза у него на редкость красивые…

– Да я уж видела, мой цыпленочек, – воскликнула Сюзанна, улыбаясь и кивая. – О-о-о! Бог ты мой! Многообещающе, что и говорить!

– Спасибо, плутовка. Вот так-то, Мона. Понимаешь?

– По-твоему, любовь – это игра, словно речь идет о партии в триктрак или пикет, – парировала сестра. – И тебя это устраивает? Это – твой идеал? Поведение мистера Банистера по отношению к тебе, как мне кажется, диктуется его врожденной учтивостью и хорошими манерами; точно так же он держался и с миссис Гриншилдз, да, кстати, и с профессором Гриншилдзом тоже, если на то пошло, – добавила она холодно.

– Возможно, именно так выглядит происходящее в твоих глазах, но не в моих. Вот, например, разве ты не заметила, что сегодня у профессора Гриншилдза он весь вечер просидел со мною рядом?

– Только потому, что ты поспешила занять кресло рядом с ним – даже меня оттеснила!

– Опять ты навоображала себе невесть что. Это один из недостатков твоего характера, Мона. Воображение, знаешь ли, иногда так мешает жить! А ведь хорошо известно, что неуемная фантазия – плод чрезмерного чтения! Мне продолжать? Ты всегда была слишком привержена к книгам, с самого детства!

– А мне порою кажется, что ты из детского возраста так и не вышла!

На это мисс Нина слегка обиделась, а Сюзанна – так и не слегка. Горничная тихонько буркнула: «Бог ты мой!» – и неодобрительно воззрилась на младшую сестру. Какое-то мгновение мисс Нина вроде бы размышляла над словами Моны, наматывая и навивая на палец каштановый локон; но миг сомнения тотчас же миновал, и красавица небрежно отмахнулась.

– Удивляюсь, Мона, как ты можешь так говорить; ты меня бесконечно огорчаешь. Впрочем, не хватит ли нам на сегодня препираться? Я очень, очень устала. До чего утомительно: носиться туда-сюда из города в провинцию и обратно, да еще через горы. Пойду прилягу; пусть глаза отдохнут.

Целиком и полностью согласившись с этим предложением, мисс Мона собиралась уйти к себе. Уже в дверях она столкнулась с прибавлением к их маленькой группке в лице угрюмого слуги с резко очерченными, припорошенными сединой щеками, чопорно поджатыми губами и сонными веками под несимметричными, густо разросшимися бровями.

– Что такое, Эпсом? – осведомилась мисс Нина, глядя в зеркало на отражение своего челядинца. – Что-то случилось?

– Да, что такое? – подхватила Мона, мгновенно насторожившись. Нежданное появление слуги вызвало в ней безотчетную тревогу, бог весть почему. Она вглядывалась в лицо слуги, пытаясь рассмотреть в суровых чертах хоть что-нибудь – тень, мимолетный проблеск, – способное рассеять ее страхи.

Слуга же не преминул донести информацию о том, что внизу дожидается некий индивидуум, мадам, человек, изъявивший самое горячее желание увидеться с мисс Ниной. Визитер дал понять, что у него послание для мисс Нины, мадам, каковое надлежит доставить лично в руки.

– А что это за человек, Эпсом, как бы вы его описали? Хорошо ли он одет? Красив ли? С таким можно показаться в свете? Он, часом, не дал вам визитки?

– Он… не то чтобы красавец, мадам. И хорошо одетым его со всей определенностью не назовешь… нет, никоим образом; настолько, что платье его, мадам, я бы, напротив, охарактеризовал как неопрятное. Визитер скорее сродни попрошайке, мадам, или неотесанной деревенщине, или, может даже бродяге, хотя и не вполне. Он кажется человеком образованным, хотя бы поверхностно, при том, что он не произнес ни слова и всем своим видом смахивает на душевнобольного. Нет, визитки он не дал, мадам, зато при нем была краткая записка, начертанная его собственной рукой, в которой и излагается цель посещения. Желает ли мадам лично переговорить с индивидуумом, или мне отослать его прочь?

– Мадам не желает! – воскликнула Мона с внезапным жаром. И порывисто добавила, обращаясь к сестре: – Нина, здесь что-то не так, я чувствую. Тебе не следует видеться с этим человеком. Не делай этого, умоляю.

– Я буду рядом с вами, мадам, – заверил героический Эпсом, чуть дернув бровью, – на случай, если джентльмен неуравновешен.

Мисс Нина задумалась, прикидывая, как ей лучше поступить, внимательно изучила себя в зеркале, состроила гримаску, а затем встала и направилась к двери, не обращая внимания на протесты сестры.

– Нет-нет, Мона, я должна с ним повидаться. А вдруг это знакомый мистера Банистера. Там, в провинции, народ, знаешь ли, довольно неотесанный. Да-да, возможно, это и впрямь кто-нибудь из бродширских друзей мистера Банистера пытается отыскать его в городе. Что за удача для меня! Мне ведь еще предстоит привыкать к провинциалам и их повадкам!

Не веря своим ушам, Мона уставилась на сестру с открытым ртом. Мисс Нина устремилась мимо нее в коридор, самоуверенно улыбаясь, сошла по лестнице и вступила в вестибюль, выложенный черно-белым ромбоидальным кафелем. Там, заложив руки за спину и вцепившись в шляпу, улыбался и таращил глаза молодой человек в старом коричневом пальто, темном жилете, штанах до колен и гетрах. Но более всего в госте изумляла его необыкновенно густая шевелюра: жесткие волосы торчали во все стороны, точно лучи солнца, пробившиеся сквозь пелену туч. Из-за правого уха выглядывало что-то вроде пера. Это был – впрочем, я мог бы и не уточнять – не кто иной, как мистер Ричард Скрибблер; выглядел он чуть более ошарашенно чем обычно, ибо еще не вполне пришел в себя от кошмарного сна, пригрезившегося несколькими часами раньше.

Мисс Нина оторопела. Ей пришло в голову, что, возможно, насчет бродяг и нищих Эпсом был совершенно прав. Однако открыто признать свою ошибку она, конечно же, не могла.

– Да? Вам поручено передать письмо кому-то из обитателей этого дома, сэр?

Мистер Скрибблер сосредоточил внимание сперва на мисс Нине, затем на ее миниатюрной сестре, не будучи уверен, которой из двух юных леди послание предназначается. Мисс Мона, нервно чирикнув, жестом дала понять, что адресат – более высокая из двух. Мистер Скрибблер поблагодарил ее улыбкой и вручил мисс Нине письмо, покрытое водяными разводами, что не так давно обнаружил в кармане своего пальто. И, завершая церемонию передачи, любезно раскланялся и картинно взмахнул шляпой.

Мисс Нина взяла послание и глянула на адрес. Лицо ее окаменело; она еле слышно охнула и побелела как полотно.

– Сэр, где вы это взяли? – с трудом выговорила девушка. Голос ее звучал не громче шепота. – По-вашему, это смешно? Кто вы? Кто вам это дал?

Мистер Скрибблер изумлен, сбит с толку, испуган и обижен. Глаза его расширяются; он сдвигает брови и энергично трясет головой, опровергая все обвинения. Он несколько раз указывает на письмо; в смысл этого жеста мисс Нина вникает не сразу. Поясняя, что имеется в виду, он тыкает пальцем в буквы и кивает. Вот теперь его поняли. Ужас точно незримая пелена, обволакивает мисс Нину с головы до ног.

– Что это? – справила мисс Мона, пытаясь рассмотреть почерк.

– Ничего, Мона. Ровным счетом ничего. Я переживу. – И, обращаясь к мистеру Скрибблеру, голосом холодным и безжизненным, точно ледяные торосы, она произнесла: – Благодарю вас, сэр, за доставку письма. Поручение вы выполнили. Эпсом, будьте так добры, вознаградите мистера… мистера… вознаградите джентльмена за его хлопоты.

Это все мисс Нина выговорила, точно в трансе; как если бы чувства, переполняющие ее, были слишком сильны, чтобы найти выход в словах.

– Да, мадам.

Несколько блестящих монет перешли в ладонь мистера Скрибблера. Однако ж он словно не заметил – в отличие от предыдущего раза, когда ему случилось исполнять обязанности письмоносца. Он не сводил глаз с лица мисс Нины, что ныне напоминало фарфор, ослепительно белый и хрупкий, такой хрупкий, что вот-вот разобьется вдребезги… Эпсом решительно и настойчиво увлек гостя к выходу.

Мисс Нина поднялась по лестнице, отрешенно глядя прямо перед собой и пропуская мимо ушей расспросы сестры. Она направилась к себе и захлопнула дверь. Минуту спустя из комнаты вылетела Сюзанна – ни дать ни взять муха, отброшенная ударом лошадиного хвоста. Горничная встревоженно воззрилась на Мону, пару раз хмыкнула, восстанавливая душевное равновесие, и удалилась по коридору.

Оставшись одна, мисс Нина швырнула письмо на пол, словно имела дело с предметом настолько гадким и омерзительным, что до него и дотронуться невозможно. И принялась расхаживать взад и вперед, скрестив руки и на каждом повороте боязливо поглядывая на бумажный квадратик, как если бы перед ней лежал хладный труп и девушка опасалась, что он в любую минуту оживет. Двадцать раз, тридцать раз, и сорок прошлась она по ковру туда и сюда, словно продираясь сквозь трясину нерешительности. Ее так и тянуло узнать, что содержится в письме – это мисс Нина признавала, – и в то же время так хотелось остаться в неведении.

Наконец, справедливо заключив, что таким образом покоя не обрести, мисс Нина подошла к проблеме напрямую: подобрала с пола гнусный предмет и дрожащими пальчиками развернула бумагу. Там, у туалетного столика, не сходя с места, она прочла письмо. Лоб ее прочертили складки, рот открылся, веки затрепетали. Дыхание участилось, сделалось коротким и прерывистым. Она нервно сглотнула, заморгала, сглотнула снова, поднесла руку к губам, затем ко лбу: так потрясли ее написанные на бумаге строки.

Мисс Нина подняла взгляд; письмо выскользнуло у нее из пальцев. Комната словно озарилась новым, чудесным светом. Она всмотрелась в зеркало – никогда еще глаза ее не видели столь ясно. Взгляд пробуравил самую душу, словно впервые разглядев ее такой, какая она есть. В лице девушки отразилась целая буря чувств: то, что предстало ее взору, пришлось ей явно не по вкусу.

Она поспешно подобрала письмо и спрятала его в складках платья. Мертвенно-бледное лицо исказилось, к горлу подступила тошнота. Ноги вдруг сделались ватными; девушка направилась к постели. Накатившее на нее беспамятство не шло ни в какое сравнение с теми ужасными мгновениями, когда перестук матросских башмаков по мостовой под окном вогнал бедняжку в страх и панику. Нина склонила голову на подушку – и чудесный новый свет растаял в облаке тьмы.

В дверь постучали – очень деликатно, просто-таки искательно. Ответа не последовало; стук повторился. Это горничная, собравшись с духом, возвратилась к местам, откуда была изгнана, дабы справиться о здоровье своей госпожи.

– Мисс? Цыпленочек мой, вы, никак, прихворнули? – Так и не дождавшись ответа, она храбро переступила порог. – Простите, мисс…

С первого же взгляда Сюзанна оценила бедственное состояние госпожи. Горестно охнув, она выбежала в коридор, громко призывая мисс Мону. Где же, ох, где же хозяин дома, когда он позарез нужен-то?

Примчавшись к месту событий, мисс Мона побледнела под стать сестре. Не теряя ни секунды, она послала слугу за доктором Стратлайдом, семейным лечащим врачом. И тут же, повинуясь внезапному порыву, вернула гонца и вместо этого направила его к доктору Даниэлю Дэмпу, проживающему по адресу Сойерз-грин-кресент. Доктор едва-едва переступил порог своей квартирки и взялся за трубку, предвкушая заслуженный отдых, когда прибыл посланник. Вытащив на свет медицинский саквояж, Даниэль Дэмп незамедлительно отправился к пациентке и приступил к осмотру.

Мисс Мона стояла здесь же, напряженно наблюдая за происходящим; на ее лице отражалась неописуемая тревога. Рядом всхлипывала в платок Сюзанна. Позабыв на время о своих несогласиях, обе не сводили глаз с распростертого на постели безжизненного тела.

– Так что вы думаете, доктор? – осведомилась Мона спустя какое-то время, не в силах более ждать. Ведь сестра у нее единственная, и другой не будет. Да, Нина поверхностна; да, порой ведет себя по-детски, но Мона любила ее всей душой, невзирая на все ее недостатки, и жизни без сестры не мыслила.

– Я не вполне уверен, – ответствовал доктор, отходя от кровати и задумчиво оглаживая бородку. – В высшей степени загадочный феномен, мисс Джекс. Говорите, она получила письмо? Ну что ж, подозреваю, что содержание этого письма, уж в чем бы оно ни заключалось, вызвало у нее глубокий шок. Просто-таки до глубины души потрясло, как сами видите. Экстраординарный случай, скажу я вам. Это не синкопе – не обморок, стало быть, и не кома. И все-таки привести ее в себя никак не удается. Такое впечатление, будто она решила немного поспать – и пробуждаться категорически отказывается. Скорее всего на конституции бедняжки отрицательно сказались тяготы путешествия. Притом нельзя забывать, что со времен визита мистера Пикеринга она отказалась от ваших привычных утренних прогулок вдвоем. А я вам скажу, мисс Джекс, что отсутствие должного моциона подорвет ваши силы еще скорее, чем недостаток калорий. Общеизвестный факт. Если не упражнять сердце, легкие и магистральные сосуды посредством физических нагрузок, они сделаются дряблыми и вялыми и не будут функционировать как должно, так что спустя какое-то время вы – раз! – и преставитесь!

Завершая торжественную речь, доктор для вящего эффекта щелкнул пальцами. Мисс Мона зажмурилась и закрыла лицо руками. Сюзанна застонала и разразилась бурными рыданиями, в промежутках между которыми время от времени удавалось разобрать слово «цыпленочек».

Доктор Дэмп, осознав, что вновь допустил типично врачебную бестактность, неловко умолк. Сей достойный эскулап не привык деликатничать и чиниться; медикам это как-то несвойственно. Совершая обходы, он всякий день сталкивался со всевозможными разновидностями человеческих слабостей и недугов, имел дело с жестоким страданием, мором и смертью. В результате он зачастую казался бесчувственным – не столько намеренно, сколько по необходимости – в вопросах, на которые профаны порой реагировали весьма болезненно. Доктор в словах не церемонился, будь то существительные или прилагательные, и, как правило, выкладывал все начистоту, без обиняков, не щадя чувств собеседников. Здесь, однако, ситуация была совсем иной. Он наблюдал, как миниатюрная мисс Джекс вытирает заплаканные глаза платочком, всхлипывает и трепещет, тем не менее изо всех сил пытаясь сдержаться перед лицом серьезного бедствия. И при виде того, сколь девушка уязвима и беспомощна, в сердце доктора пробудилось что-то похожее на сострадание.

– Пожалуйста, примите мои глубочайшие извинения, мисс Джекс. – Я уверен: все будет хорошо, – проговорил он, хотя надеяться на лучшее не было ни малейших оснований.

Мисс Мона подняла к нему умоляющий взгляд.

– Ох, доктор Дэмп… я не могу потерять сестру, просто не могу!

В тиши отведенной ему комнаты – порешили, что врач останется на ночь, чтобы быть рядом с пациенткой, – доктор Дэмп докурил трубку и сосредоточенно уставился на огонь. Вечер выдался жутко холодный, из тех, что так хороши для философских размышлений, а уж в материале, способном занять его высокий интеллект, у доктора недостатка не было. В течение последующего часа он со всех сторон обдумал события, приключившиеся за последние несколько бурных недель. Спустя какое-то время он прилег поверх одеяла, не снимая рубашки и жилета и будучи уверен, что глаз сомкнуть не сможет. Однако ж одеяло оказалось таким комфортным, а под ним вдобавок ощущался не менее комфортный матрас, что, как оно зачастую и бывает, доктор мгновенно погрузился в сон.

Его дремотные мысли какое-то время лениво блуждали непонятно где, а потом вдруг сфокусировались с удивительной четкостью. Взору доктора предстала яркая картина. В картине этой был догкарт, а в догкарте сидел он сам – на заднем сиденье, лицом назад, поставив ноги на откидной борт. Это не был догкарт профессора Гриншилдза, тот, что благополучно доставил его домой; не был это и его собственный надежный экипаж. Этот догкарт принадлежал непонятно кому; более того, катился по узкой, ухабистой проселочной дороге, совершенно доктору незнакомой. Доктор заметил, что догкарт – превосходной конструкции, на трех рессорах, с отделением для собак; оглобли, правда, были из древесины оксандра, а вовсе не гикори. Кучер весьма ловко управлялся с лошадьми посредством вожжей и кнута. От пронизывающей стужи – а во сне царил жуткий холод – возницу защищали несколько теплых пальто, надетых одно поверх другого, и шляпа с конусообразной тульей, полностью закрывавшая голову.

Доктор, снедаемый нетерпением и понятия не имеющий, где находится, развернулся на сиденье и окликнул человека с вожжами:

– Кучер! Где мы? Куда вы меня везете?

В ответ – ничего.

– Эй, кучер! Меня зовут Дэмп. Доктор Даниэль Дэмп. Я врач по профессии. Не будете ли вы так добры сообщить мне, куда мы едем?

И опять – никакого отклика.

– Послушайте, – проговорил доктор, вознамерившись похлопать возницу по плечу. Он потянулся вперед – но рука прошла сквозь тело кучера, точно сквозь воздух. Доктор в смятении отпрянул. Кучер обернулся, снял свою огромную шляпу и одарил доктора хитрой ухмылкой и косым взглядом. Только теперь доктор заметил, что на плечах у возницы – голова ребенка, рыжеволосого мальчика с зеленым лицом. А в следующий миг, даже не спросив разрешения, голова растаяла, растеклась липкой лужей и закапала на спинку сиденья.

Ничуть не удрученный потерей лица, обезглавленный кучер хлестнул четвероногих кнутом, и догкарт стремительно покатил вперед. Все быстрее и быстрее мчался он, подскакивая на ухабах и рытвинах, на такой скорости, что грозила побить все рекорды догкартов, в истории зарегистрированные. Доктору, опасающемуся, что экипаж вот-вот перевернется, ничего не оставалось делать, кроме как ухватить поручень и с жаром помолиться о том, чтобы выйти из переделки живым и невредимым.

Раздался глухой стук, и еще раз, и еще, на взгляд доктора, явно свидетельствующий о какой-то поломке. Бум-бум-бум! Пожалуй, это ось, или колесо, или оксандровые оглобли. Того и гляди окончательно сломается; просто-таки никаких сомнений в том не оставалось. И что б мастеру не использовать гикори? Бум-бум-бум!

Доктор вздрогнул – и резко проснулся. В дверь стучали. Это подоспел верный Эпсом, обладатель тяжелых сонных век и буйно разросшихся бровей. Доктор окликнул слугу, справляясь о здоровье пациентки; Эпсом ответствовал, что мисс Нина вроде бы приходит в себя. Доктор протер слипающиеся глаза и осознал, что уже утро. Он соскользнул с кровати, дабы совершить омовение, и заверил слугу, что сей же миг будет у постели больной.

Эпсом не ошибся. После весьма и весьма тяжелой ночи пациентка явно пошла на поправку. Склонившись над кроватью, врач произвел быстрый осмотр и пришел к выводу, что девушке лучше – на данный момент. В ходе своей многолетней практики доктор Дэмп повидал достаточно ложных выздоровлений, чтобы позволить себе прогноз более оптимистичный.

В ту ночь мисс Мона тоже спала урывками. Измученная, встревоженная, слегка раздраженная – всего поровну, – она встала у изголовья постели и спросила:

– Что такое, Нина? Что с тобой приключилось? Что было в том письме?

При звуке чирикающего голоса пациентка словно бы оживилась. Ресницы Нины дрогнули, глаза открылись; некоторое время ее взгляд блуждал по комнате и, наконец, остановился на Моне. Больная улыбнулась – что все, включая доктора, сочли воистину добрым знаком. Рука неловко пошарила под одеялом.

– В чем дело, родная? – не отступалась Мона. – Что ты ищешь?

В ответ мисс Нина извлекла на свет письмо в водяных разводах и вручила его Моне. Спеша положить конец тревогам и страхам, развеять сомнения и наконец-то понять, что ввергло сестру в подобное состояние, мисс Мона развернула лист бумаги. И тут же нахмурилась.

– Что там такое? – осведомился доктор. – Дурные вести? Надеюсь, не отца вашего касается?..

– Не могу сказать, – отвечала Мона с видом весьма озадаченным и в свой черед передала письмо доктору. – Здесь ничего нет.

– Что?

Доктор недоуменно уставился на чистые листы. Перевернул их другой стороной, и еще раз, и еще. Посмотрел на адрес – или, точнее, на то место, где полагалось быть адресу, где он, собственно, некогда и был. Пусто.

– Еще вчера здесь значилось ее имя… и адрес… мы все это видели, – проговорила мисс Мона. – А сегодня – ничего. Надпись исчезла, а с нею и содержание письма.