Глава I

Нечто примечательное

Везде туман.

Туман плывет в ночном воздухе над рекой, прокрадываясь на сушу сквозь эстуарий, там, где река плавно вливается в море. Вздымается и клубится над мысами и нагорьями, величественными скалами и головокружительно неприступными пиками, погружает в холодную серую мглу старый университетский городок. Просачивается в узкие крутые улочки и переулки, в водосточные канавы и мрачные аллеи, струится по мощеным дорогам и проселкам. Цепляется за деревянные балки древних домов – удивительных, укромных, давно знакомых домов, – за их потемневшие двери и окна, забивается в щелки и трещины кладки и лаской вынуждает раздаться плотно пригнанные стесы камней.

Не какой-то там заурядный туман, но подлинно солтхедская хмарь, угрюмая, набухшая влагой – издавна хранит ее моя память, с дней моего детства. Не стоит считать года, что прошли с тех пор; довольно сказать, что большинство из вас родились много, много позже. Мое детство!.. Передо мной открывались невообразимые дали жизни, и бессчетные годы лежали впереди. Ах, Солтхед, старый, мой милый родной город, обитель моей невозвратимой юности! Сколько минуло времени с тех пор, как нога моя последний раз ступала в твои пределы?

Простите слезливого, сентиментального старого дурня, если он чуть отклонится в сторону от хода повествования. Жизнь замедлила свое течение и больше не кажется бесконечной. Тикают часы, и я вдруг замечаю, что прислушиваюсь к ним. Однако мой рассказ – правдивый, имейте в виду, каждое слово в нем – чистая правда… вот я уже потерял нить и сбился. Ах да, помню, я рассказывал вам о тумане – старинном солтхедском тумане – и о том, как его студеное дыхание щипало холодом лица невезучих прохожих, очутившихся на улице в морозную ночь. Солтхедский туман дышал холодом в замерзшее лицо молодому человеку, Джону Райму, продававшему конину на корм кошкам, несчастливому путнику, возвращавшемуся домой с вечерней прогулки по Хай-стрит.

Юный мистер Райм отлично провел время. Его одежда пришла в залихватский, интересного вида беспорядок, а шляпа, ухарски заломленная вперед, походила на указывающую дорогу к дому стрелку какого-то фантастического компаса из галантерейной лавки. Осмелюсь заметить: то, что шляпа вообще еще держалась у него на голове, было весьма немаловажным достижением.

В каждом пабе, попадавшемся на пути, мистер Райм пил за здоровье постоянных посетителей почтенного заведения; свидетельствовал свое уважение хозяину почтенного заведения; трепал за подбородок очаровательную дочь хозяина почтенного заведения; здоровался и прощался со всеми и каждым с величайшей церемонностью и снова здоровался и прощался – на всякий случай. Словом, был сам себе лучшим другом и наивеселейшим собутыльником.

Потому нет ничего удивительного в том, что мистер Райм, словно пехотинец, заблудившийся в пустынной ночи, предприняв многочисленные неудачные вылазки в путаницу узких улочек, обнаружил, наконец, что стоит в пустом проезде где-то за пристанью и что вокруг не наблюдается ничего знакомого.

Пронизывающий ночной воздух, негромкий плеск волн о сваи, потрескивание и поскрипывание темных корпусов кораблей, натягивавших причальные канаты, тоскливый посвист буя вдалеке… По телу мистера Райма бегут тревожные мурашки. Он прислушивается и оглядывается – с обеспокоенным выражением на лице. Наконец, поежившись в своем тяжелом, кофейного цвета пальто, устремляется вперед, стараясь, насколько это возможно, идти по прямой линии.

Сквозь покров тумана бледно сияет маяк луны; рассеянный свет помогает продавцу кошачьего корма держаться дороги. Направо видны смутные очертания каких-то развалин у причалов; налево – заброшенный лодочный двор, где бесшумно плывут в тумане уже ни на что не годные суденышки – целая плененная на суше флотилия. Откуда-то из-за лодок доносится сначала негромкое рычание, затем хриплый лай. Мистер Райм вновь останавливается, прислушиваясь, и опять трогается с места.

Лучик лунного света, пробившийся сквозь мрак, освещает поворот дороги. Когда продавец кошачьего корма с трудом меняет курс, он, вздрогнув, слышит у себя под ухом чей-то резкий голос:

– Эй, приятель, ты доволен своим положением?

Из тумана выныривает высокая худая фигура в матросских обносках. Юный мистер Райм тупо смотрит на незнакомца, ничего не понимая, словно вопрос задан на незнакомом языке, на котором говорят одни лишь обитатели некоего отдаленного королевства – столь поразительно его содержание и столь внезапно он прозвучал.

– Ну же? Отвечай, приятель! Неужели тебе нечего сказать? – с внезапным жаром продолжает незнакомец. – Или у тебя нет мыслей? Нет желаний? Нет даже мнений, глупец ты эдакий? Как! Неужто в этой черепной коробке, наполовину пустой, и впрямь ничего не происходит?

Продавец кошачьего корма по-прежнему взирает на него с тем же отсутствующим видом.

– А что твоя жизнь, приятель? Ты доволен ею? Ты счастлив? Или несчастлив? Проклятие, либо одно, либо другое – а иначе ты не живешь! – Эти словесные выпады не находят ни малейшего отклика у того, на кого они направлены. – Ты ни о чем не сожалеешь? Не хочешь вернуть назад сказанные слова, не жаждешь отменить содеянное? Или хотя бы изменить? Ты, часом, никого не предал и не бросил, приятель?

Ошеломленный продавец кошачьего корма лишь слабо пожимает плечами.

– Значит, ты всем доволен, я так понимаю. Человек, совершенно довольный жизнью. Самодовольное ничтожество, – произносит незнакомец. Его глаза нервно перебегают с мистера Джона Райма на грязные колеи проезда, а потом – на деревянную ограду склада за дорогой. Когда он чуть наклоняет голову, лунный луч то выхватывает из темноты спутанный ус, то зажигает золотую искру в нижней челюсти. – О нет, вряд ли ты доволен жизнью. Полагаю, нисколько ты ею не доволен. Нет-нет, ты, кажется, просто лжец. Что ты на это скажешь, приятель? Обычный, вульгарный, банальный лжец.

Перчатка брошена, но мистер Райм ничем не отвечает на оскорбительный выпад, если не считать короткого судорожного булькающего звука в горле.

– А ты знаешь, как выделывать антраша, приятель? Юный лжец вроде тебя должен уметь выделывать антраша. Я сам этим увлекался, когда плавал. Ну, антраша, понимаешь? Вот так!

Незнакомец принимается исполнять жуткую пародию на хорнпайп, матросский танец, бесцельно размахивая неуклюжими членами. Нелепость этого представления только подчеркивают размер кистей и ступней незнакомца, которые раскачиваются как-то слишком одеревенело.

– Ну же, приятель, – продолжает субъект, завершая это издевательское подражание танцу. – У тебя есть какое-нибудь имя, кроме «Лжец»? Или тебя зовут «мистер Лжец»? И больше никак? Нет, не верю. Ради Бога, приятель, сделай что-нибудь примечательное со своей жизнью, пока ты в состоянии! Послушай меня, послушай, я знаю, о чем говорю. Почему…

Тут незнакомец смолкает, поворачивается на пятках вокруг своей оси и подскакивает к торговцу кошачьим кормом, выставив вперед длинную костистую руку и направив вытянутый указательный палец прямо в нос мистеру Райму.

– Разве не Джон тебя зовут?

Услышав свое имя, мистер Райм чувствует неприятную сухость в глотке.

Под усами уголки рта приподнимаются в мерзкой ухмылке.

– А, я так и думал! Твое имя – Джон. Джон, Джон, Джон. Джонни. Хэй, Джонни, малыш! Джонни, Джонни, Джонни. А Джонни какой именно, мне интересно?

На сей раз продавец кошачьего корма, собравшись с силами, выдает ответ на поставленный вопрос.

– Ш-ш-ш-ш! – Незнакомец делает паузу, указующим перстом лениво чертя в воздухе круги вокруг носа своей жертвы. – Что ж, мистер Джон Райм, очко тебе за это. Наконец-то ты заговорил. Хоть какой-то проблеск самоуважения. Да, ты, без сомнения, Джонни Райм. С таким именем особо не соврешь! Тут уж чистая правда – и только. Лишь факт как таковой. А в конце-то концов факты, – холодно произносит незнакомец, – это ФАКТЫ.

Неожиданный перепад тона пугает мистера Райма; он смотрит на моряка с ранее неведомым, дурманящим ощущением ужаса.

– Что ж, мис-тер Джон-ни Райм, – продолжает вопрошающий, произнося слова по слогам для пущего эффекта. – Что ж, мистер Джонни, все чудесно и прекрасно, приятель, но настала пора преподнести тебе нечто особенное. Вот так, Джонни. Эгей, Джонни, Джонни. Подержи-ка, приятель…

Весьма обеспокоенный, продавец кошачьего корма соглашается исполнить эту, по всей видимости, безобидную просьбу, и в руках у него оказывается некий продолговатый увесистый предмет, размером и консистенцией напоминающий мускусную дыню.

– Спасибо, Джонни, – произносит дыня, довольно хихикнув. – Вот так очень хорошо. Просто лучше всего.

Мистер Райм переводит глаза с дыни на незнакомца, затем обратно на дыню, затем снова на незнакомца – на пустое место между его плечами, где раньше была голова, а потом опять на голову в своих руках.

– Чего тут удивляться, приятель, – улыбается голова, словно желая сказать: «Да, это самое что ни на есть завидное положение». – Совершенно нечего. Зачем так нервничать? Ну, разве не примечательно? Неужто ты отродясь не держал в руках дыню, а, Джонни?

Глаза головы моряка постреливают сюда-туда, а глаза юного Джона выпучиваются, напоминая надувные шарики. С воплем продавец кошачьего корма отбрасывает кошмарный предмет и, шатаясь, устремляется за поворот дороги настолько быстро, насколько могут нести его ноги.

Полутьма за его спиной взрывается насмешливым хохотом, исполненным свирепого и презрительного высокомерия; хохот захлестывает улицу и эхом отражается от стен зданий, становясь все громче и громче, взлетая все выше и выше, и раскатывается в небе над спящим городом.

Глава II

Побольше вам подобных дней

Мистер Иосия Таск был человек добросовестный. Безусловно, никто – ни мужчина, ни женщина – из тех, кому злая судьба уготовила столкнуться с ним по ходу дел, не стал бы отрицать, что мистер Таск в первую очередь человек добросовестный.

Безусловно, не стал бы отрицать такое многострадальный отец семейства с полным домом голодных ртов. Лишившись дохода, на который существовали вышеуказанные рты, он, принося себя в жертву, попадает в черное рабство к мистеру Таску – и сей добросовестный джентльмен весьма добросовестно берет его на работу, заставляет трудиться, растирает в порошок, потом снова заставляет трудиться, затем снова растирает в порошок и снимает с него стружку, пока от человеческого достоинства остается лишь ворох стружки, которую уносит первым же порывом ветерка.

Безусловно, не стала бы отрицать такое горюющая юная вдова – муж столь внезапно покинул ее теплые объятия, что не успел заплатить кредиторам. Обездоленная и скорбная, она вместе с пожитками оказывается под охраной «Таск и К», каковая добросовестная компания, в свою очередь, добросовестно препровождает ее с младенцем в приходской работный дом, обрекая на тяжкий, каторжный труд изо дня в день.

Безусловно, не стал бы отрицать такое горячий молодой матрос, только что уволенный с судна, который, положась на будущее, подписал ворох долговых обязательств и, будучи добросовестно посажен на мель военным кораблем «Иосия», обнаруживает, что его некогда светлое яркое завтра будет весьма мрачным и одиноким – теперь, когда наступает срок платить по векселям.

Безусловно, не стал бы отрицать такое дряхлый пенсионер, расточивший последние остатки сбережений на попытки опротестовать счет, который опротестовать невозможно; он заручился поддержкой мистера Иосии Таска в деле добросовестной защиты от того счета и теперь получает последующие «счета» в затворнической атмосфере тюрьмы для неплатежеспособных должников.

И уж конечно, никто из этих несчастных не станет спорить, что во всех своих благотворительных сделках с отбросами общества мистер Иосия Таск показал себя как человек в высшей степени умелый и добросовестный.

И как человек хитрый и коварный. Как человек хваткий и жадный. Да полноте, известен ли во всей истории добросовестных людей другой такой хитрый, коварный, расчетливый, ухватистый кровосос, такой ловкий, жадный старый скряга-изверг, как этот Иосия?

Больше всего мистер Таск во время ежедневных прогулок по Хай-стрит любил наслаждаться той сложной смесью изумления, опаски, ненависти и страха, с которой взирали на него простые жители Солтхеда. «Полюбуйся на них, – бывало, говаривал он, любезно обращаясь к своей добросовестной особе, в то время как уголки его рта кривила мрачная усмешка. – Полюбуйся-ка на них: на их слабости, на их почтительность, на их раболепное подобострастие, на их овечье послушание. Посмотри, какие они тихие! Узри полупрозрачный покров их чувств, их стремлений, их тайных страстей, их любви – ха! Смотри, сколь они простодушны и бесхитростны, с какой готовностью подчиняются высшим!»

Мысленным взором я и сейчас вижу, как этот самоуверенный высокомерный индивид самоуверенно и высокомерно шествует по Хай-стрит – великолепная надменная голова вознесена на шее-башне высоко над вытянутым сухопарым костяком. Вот он идет, облаченный в великолепное черное пальто со сверкающими пуговицами, превосходный жилет красного бархата, черный шелковый цилиндр и роскошные лакированные штиблеты. Гордый подбородок, острые как у ястреба глаза, глядящие из-под темных бровей, развевающиеся седые пряди, огромные кисти рук с длинными костлявыми пальцами…

Да еще и длинные проворные ноги, которые мистер Иосия Таск часто использовал, удостаивая шутки встречных простолюдинов. Не единожды случалось ему развлечься, выбрав какого-нибудь идущего навстречу подходящего горожанина: старую прачку, хромого мальчика, нищего-калеку или еще какую-нибудь легкую добычу в том же роде. Самоуверенным и высокомерным шагом он двигался прямо на свою жертву, быстро и точно, словно для того чтобы столкнуться с ней, – но в самый последний момент резко менял курс и финальным предательским движением ноги или лодыжки опрокидывал оторопевшую жертву на мостовую. Только посмотрите на этого высокорослого седовласого властелина, сего высокомерного султана, устремляющегося на полной крейсерской скорости на невинного бедняка, выбранного среди толпы!..

В одно промозглое утро мистер Таск поднялся, в молчании привел себя в порядок и, насвистывая, спустился к завтраку, радостно предвкушая грядущие труды. На вилле «Тоскана» ожидался посетитель, и, как всегда, посетителя следовало принять самым что ни на есть добросовестным образом.

– Прошу вас, мистер Хэтч Хокем, – проговорил Иосия, когда лакей ввел посетителя. – Желаю вам побольше подобных дней.

Невысокий коренастый джентльмен, которому было адресовано приветствие, в ответ снял шляпу и принялся крутить ее в руках.

– Сносное выдалось утро, мистер Таск.

– Скажите мне, мистер Хэтч Хокем, – продолжал Иосия, – как ваша жизнь?

– Думаю, ничего себе, сэр.

– А как ваши профессиональные дела? Как у вас дела нынче утром?

Мистер Хокем еще сильнее стиснул свою шляпу, словно собирался насухо отжать ее от скопившейся влаги.

– А… как того и следует ожидать, сэр. Кажется, больше мне тут нечего сказать.

– Вижу, вижу. А как поголовье? Как поживает нынче утром?

– Животина-то? Сносно, сэр.

– Полагаю, накормлена-напоена?

– Как всегда, сэр. Знаете ли, мой племянник Бластер, он отлично с ними управляется. Очень их понимает, и они ему доверяют, а ведь это важно, сэр, когда имеешь дело с такими животными. Паренек знает что делает, сэр, и это…

– Это прекрасно, – прервал его Иосия, отмахнувшись от последних слов собеседника движением костлявого предплечья. – Давайте перейдем к предметам насущным. Вы прекрасно знаете, мистер Хэтч Хокем, что я человек деловой, к пустословию не склонен. Пустословие – это не для меня. Я и пустословие – несовместимы. Вот почему мы не будем ходить вокруг да около. Вы понимаете, зачем вас пригласили сюда сегодня утром?

Мистер Хокем оправил на себе клетчатый жилет и прочистил горло.

– Дела, сэр, пошли малость похуже, как дороги расчистились, – сказал он. – Но я все же думаю, что наш способ передвижения через пустоши и высокогорные луга – самый лучший и безопасный, если брать в рассуждение котов. Да и потом, сэр, моих зверей ничего не остановит.

– Вижу, вижу. Тогда, мистер Хэтч Хокем, я должен предположить, что ваши трудности разрешились? Я имею в виду, – зловеще произнес скряга, – вопрос с ссудой.

Мистер Хокем кашлянул и посмотрел чуть в сторону, словно не желая встречаться со взглядом Высшего.

– Эхм… да, сэр… эхм… нет, сэр. То есть я хочу сказать, сэр, что я у вас в долгу, сэр, и пытаюсь в создавшихся обстоятельствах… эхм… заплатить в срок. Как я упоминал, – продолжал низенький здоровяк, пошаркав подошвами и неопределенно подвигав руками и ногами, словно пытаясь стать выше ростом и таким образом усилить свою позицию, – я так думаю, лучше всего перебираться через горы нашим способом. Я также полагаю, что хотя пассажиры временно переметнулись на кареты – в каретах путешествовать малость удобнее, сэр, хотя и не так безопасно, – они вернутся к нам, как только примут в расчет обстоятельства, это точно. Кареты долго не протянут – если брать в рассуждение хотя бы котов, сэр.

Мистер Таск, выслушав речь о переметнувшихся на кареты пассажирах, оставил ее без комментария. Однако невозможно было заблуждаться относительно внешних признаков внутреннего недовольства: о нем свидетельствовали и убыстренное дыхание, и сжатые кулаки, и выставленный вперед подбородок, и пронзительный взгляд. В молчании скряга расхаживал туда и сюда по комнате перед мистером Хокемом; его длинная тощая фигура грозно возвышалась над приземистым посетителем. Что же до мистера Хокема, то он по большей части смотрел в сторону, исподволь наблюдая, как штиблеты, поскрипывая, двигаются из одного конца гостиной в другой.

Наконец форсированный марш завершился. Штиблеты направились обратно к посетителю; огромная седая голова скряги повернулась на своей башне и выдала добросовестный ответ:

– Сегодня срок квартальной выплаты по ссуде. Вы готовы заплатить, мистер Хэтч Хокем?

Мистер Хокем снова одернул свой клетчатый жилет и медленно поднял маленькие голубые глазки, встретив леденящий взгляд Иосии.

– Нет, сэр.

– Вижу, вижу. А намерены ли вы, мистер Хокем, доставить эти деньги до исхода сего дня?

– Нет, сэр, не выйдет.

– Тогда, мистер Хэтч Хокем, – произнес скряга, подводя итог, – вы не оставляете мне другого выхода. Я человек деловой, мистер Хокем, и в своих кругах известен как человек добросовестный. В понедельник я проконсультируюсь с моим поверенным, мистером Винчем, чья фирма будет заниматься всеми вопросами, касающимися данного случая. До свидания, мистер Хэтч Хокем.

– Эхм… извините, сэр, – промолвил низкорослый здоровяк, вертя в руках мятую шляпу, каковая в нынешнем виде могла бы отражать состояние дел своего владельца, – извините меня, но… не могли бы вы сказать мне, сэр, что вы имеете в виду – «вопросами, касающимися данного случая»? Думаю, как ни крути, у меня есть право знать.

– Весьма откровенно сказано, мистер Хокем. Я не только человек добросовестный, но и прямой. Короче говоря, поскольку вы не исполнили обеспеченного залогом обязательства, у вас конфискуются права на заложенное вами движимое и недвижимое имущества. Видите? Все просто.

– Под движимым и недвижимым имуществом вы имеете в виду животных?

– В точности. Полагаю, это все. Доброго вам дня, – сказал Иосия и повернулся на каблуках.

– Эхм… извините меня, сэр, – произнес мистер Хокем, вытянув руку и взмахнув шляпой, словно намереваясь этим коротким движением помешать скряге покинуть комнату.

– Ну что еще, мистер Хокем? – сварливо спросил раздраженный Иосия.

– Эхм… думаю, вы не станете возражать, если я скажу вам, сэр, что я не виню вас. Я честный человек, мистер Таск, думаю, и вы тоже. Мы как честные люди заключили справедливую и честную сделку. Мы с племянником думали, что добьемся успеха, думали, что побьем кареты на их собственном поле. Короче говоря, это была азартная игра, и мы проиграли. Я просто хочу, сэр, чтобы вы знали: за то, что вы с меня по договору спрашиваете, я вас вовсе не виню.

Скряга цинично хмыкнул в ответ.

– Если вы ждете от меня сочувствия, мистер Хокем, то поищите его в другом месте.

Совестливый коротышка улыбнулся и покачал головой, отказываясь вступать в спор с отзывчивым благодетелем.

– Мне не нужно вашего сочувствия, мистер Таск. Я просто хотел объясниться напрямую. Честно и откровенно, сэр. Вот и все.

– Что ж, вы объяснились. До встречи.

– И простите, я только еще хотел одну вещь узнать, сэр, пока не ушел, – продолжал мистер Хокем, аккуратно разворачивая шляпу, прежде чем вернуть ее на свою круглую седую голову. – Мне страх как интересно: как такой занятой господин с отличной репутацией в деловом мире намеревается поступить со стадом мастодонтов?

Холодная злоба вспыхнула в глазах скупердяя. Улыбнувшись, он нагнулся и прошептал на ухо мистеру Хокему:

– Не волнуйтесь, я что-нибудь придумаю!

Доверительно похлопав мистера Хокема по плечу, хозяин громко позвал лакея.

Сей челядинец явился на зов весьма необычным образом: преследуя по пятам здоровенного пятнистого мастиффа, который как раз в этот момент ворвался в гостиную через заднюю дверь. Пуская слюни, пес одним прыжком преодолел расстояние до долговязой фигуры – вероятно, радуясь при виде любимого хозяина, а может быть, имея иное, зловещее, намерение. Однако, учуяв чужака, огромный зверь немедленно обратил на него все внимание, поднял голову и грозно зарычал на приземистого коротышку. Еще мгновение – и пес бросился бы на гостя, если бы Иосия не схватил мастиффа за ошейник и не удержал его на лету.

– Я ужасно, страшно и бесконечно извиняюсь, сэр, – попросил прощения лакей. – Пес вбежал в дом из заднего сада так быстро и неожиданно – прежде чем я подошел к двери, – что я не успел ему помешать.

– Пшел вон, – отозвался скряга в своей самой омерзительной манере.

Мастифф завывал, из его пасти капала пена, он дергал головой из стороны в сторону, пытаясь вырваться из хватки хозяина.

– Спокойно, пес! – приказал Иосия, свирепо дергая за кожаный ошейник и в то же время пытаясь уберечь руки от щелкающих челюстей. – Спокойно, спокойно, Турок!

– Право, он такой славный, такой честный и добрый малый на вид, – весело заметил мистер Хокем, не выказывая никаких признаков страха. – Очень славный, мистер Таск, по сравнению с котами. Держу пари, мой племянник Бластер мог бы научить его…

– Если вы сейчас уйдете, мистер Хокем, я уверен, ситуация немедленно изменится к лучшему. Доброго вам дня. Спокойно, пес! Спокойно, Турок!

В ответ на резкие рывки пса мистер Таск с силой потянул его за кожаный ошейник, пытаясь вытащить животное из комнаты – в наказание отвешивая зверюге ощутимый удар-другой по голове, когда удавалось высвободить руки.

– Ну же, он ведь хороший пес, – запротестовал мистер Хокем, взирая на эту сцену с печалью и неодобрением. – Не стоит так с ним обращаться, мистер Таск. Просто отпустите его. Если вы позволите мне минутку или две пообщаться с ним…

Забота о благополучии посетителя (впрочем, это пустяк) уступила место гневу на пса, поправшего его авторитет, и мистер Таск наконец прибег к гуманной тактике, утвердив огромный сияющий штиблет на шее пса и тем самым основательно прижав его к полу.

– Это тебе урок, – произнес Иосия тоном, неприятно напоминающим рычание его подопечного. – Это тебе урок!

Сострадание, переполнявшее сердце мистера Хокема, хлынуло наружу.

– Это неправильно, мистер Таск. Не надо так обращаться с бедной собачкой. Он просто славный добрый малый. Я потому знаю, что сам всю свою жизнь имею дело с живыми тварями. Они же не хотят ничего плохого, они же не нарочно – они ведь по природе такие. Ведь не можете вы изменить природу, мистер Таск. Не бейте…

Утомленный предпринятыми усилиями, но до поры владея ситуацией, скряга рявкнул на погонщика мастодонтов:

– Убирайтесь, мистер Хокем!

Низенький коренастый посетитель надел шляпу и вызывающе дернул себя за клетчатый жилет, что, впрочем, осталось незамеченным. Впервые за все время их общения в груди мистера Хокема вспыхнуло негодование на жестокого долговязого старца.

– Он вовсе не такой уж и плохой, мистер Таск…

– Доброго дня, мистер Хэтч Хокем! – воскликнул Иосия и, словно поразмыслив, добавил – причем на его губах играла мрачная усмешка: – И побольше вам подобных дней!

Да уж, мистер Иосия Таск – добросовестный человек, который любит держать собак под каблуком.

Глава III

Если брать в рассуждение котов

В мирном уголке возле доков, там, где от основного русла реки Солт отделяется протока, стоит над гаванью старинная гостиница. Затененное деревьями и скрытое от портовой суеты, это славное подворье оповещает мир о своем существовании посредством громадной вывески, нависшей над самой дверью. Массивная и неуклюжая, сия дубовая доска, когда свежий морской ветер прорывается сквозь завесу листвы, выводит из строя неосторожного посетителя гораздо быстрее, нежели любой крепкий напиток из тех, что подают внутри. По обоим краям этой чреватой человекоубийством вывески изображено по синему пеликану в геральдический профиль, с довольно понурым выражением глаз и с торчащим из клюва хвостом какой-то несчастной рыбины.

Уютное строение с простым отштукатуренным фасадом и двумя подмигивающими решетчатыми окошками-глазами под вывеской «Синего пеликана» предоставляло кров и стол сколько помнили в Солтхеде. В настоящее время владелицей этого уединенного обиталища являлась мисс Хонивуд – высокая угловатая женщина. Хотя средний возраст еще не выпустил ее из своих когтей, благословенный снег уже давно покрыл волосы мисс Хонивуд, тщательно собранные на затылке в огромный крахмально-белый пучок. Кожа у нее тоже была белая, и подобно тому, как белые оштукатуренные стены дома с четырех сторон обозначили балки, глаза мисс Хонивуд обрамляла оправа очков, тоже каких-то очень угловатых.

Над «Пеликаном» и его личным составом мисс Хонивуд царствовала единовластно. Вышеуказанный личный состав включал в себя одного прислуживающего в зале старательного мальчика с большими хлопающими ушами, за которые так удобно трепать, и с лоснящимися вихрами, намазанными нутряным салом; одну тучную повариху в завитом парике и с воспаленным лицом; проживающего тут же конюха с помощниками; женскую прислугу; и наконец, вальяжного орехово-полосатого кота (на которого мисс Хонивуд имела, по-видимому, не столь большое влияние).

Восседая на своем привычном месте – у крана, за основательной дубовой стойкой общего зала, мисс Хонивуд правила своим королевством с невозмутимостью и твердостью, которые давным-давно снискали ей восхищение публики. Обитатели окрестностей чтили ее слово и относились к нему как к закону; суждения мисс Хонивуд были безошибочны; ее дружба, единожды дарованная, неизменна. Так что среди постоянных посетителей «Пеликана» лишь безрассудный и дерзкий придворный мог отважиться бросить вызов хозяйке дома в ее собственной резиденции.

Поздний холодный вечер застал почти полную луну, низко плывущую в небесах. Дующему с моря порывистому ветру, разогнавшему речные туманы предыдущей ночи, оказалось не по силам тягаться с шумом и оживлением, царящими в общей зале «Пеликана». При дворе мисс Хонивуд присутствовал полный штат постоянных посетителей: их трубки деловито попыхивали, их стаканы и пинтовые кружки размеренно поднимались и опускались, их голоса почти полностью заглушали бешеные порывы ветра, ярившегося за стенами дома, а сама почтенная дама, выказывая обычное усердие, восседала у пивного крана.

– Вам не следует так на меня сердиться, мисс Молл, – говорил ей мужчина с рябым лицом; владелица «Пеликана» негромко беседовала с ним уже несколько минут. – Вы же знаете, я чистую правду говорю! Кабы возможно было по-другому, я бы медальончик и пальцем не тронул, так ведь где там! Я и не пытался умыкнуть эту чертову вещичку у пожилой леди – просто хотел взглянуть на нее, вот и все. Вы же знаете, как она с нею носится.

– Мне все равно, как она с нею носится, – возразила мисс Хонивуд, нажимая на рукоятку насоса и выпуская струю темной жидкости.

– Но я ж просто хотел посмотреть внутрь, на портреты глянуть. Это личное дело, сами понимаете. – Говоривший подчеркнул эту мысль, приложив ладонь к груди. – Я решил, она уснула. Подумал, что гляну на картинки, покуда она дремлет у огня. Я и понятия не имел, что она проснется и подымет шум!

– Говорю вам, Джек, мне это безразлично. Совершенно очевидно, что вам нельзя доверять, и нечего ходить вокруг да около. Бедная старушка от страха одной ногой в могиле; ей почудилось, что ее грабят. Грабят – и где? В моем почтенном заведении! Бедная старушка, у нее ничего-то в мире не осталось, кроме поблекших воспоминаний и крохотной безделушки, от которой, – здесь хозяйка «Пеликана» бросила на собеседника многозначительный взгляд, – посторонним лучше держать руки подальше.

– Как-то раз мне почти удалось разглядеть, что там, пока она любовалась на портретики – ну, как это у нее водится, – храбро продолжал Рябой. – Я стоял у ней за спиной, вон там; и мне показалось, я узнал лицо того парня. Я ее бог знает сколько раз просил: «Салли, могу я глянуть в этот ваш маленький медальончик, всего лишь на минутку?» А она всегда отвечала мне: «Нет, сэр» – как и всем остальным, и замыкалась, будто моллюск. Мне только надо было проверить, узнаю ли я это лицо, вот и все. Я же повторяю, это личное дело, сами понимаете!

– Меня не интересуют ваши личные дела, как вы их называете, так что и не приставайте ко мне с ними, – отвечала мисс Хонивуд. – Человека судят по поступкам. Ваш поступок говорит сам за себя. Так тому и быть. Разговор окончен.

– Мисс Молл, если бы вы взглянули на вещи с моей точки зрения…

– Меня не интересует ваша точка зрения, Джек, вот так себе на носу и зарубите. Что ясно, то ясно. Есть только белое и черное, для меня серых тонов не существует. Я не из тех сероцветных соглашателей, которые скользят по жизни, чуть что жертвуя принципами. Лично я компромиссов не признаю. Я человек черно-белый. Разговор окон…

– Но мисс Молл…

Было известно, что в крайней досаде мисс Хонивуд имела привычку выражать свое неодобрение, притрагиваясь вытянутыми пальцами обеих рук с обеих сторон к оправе очков и направляя стекла на того, кто вызвал ее недовольство, что подразумевало, будто в любой момент из ее глаз могут вырваться желтые молнии, дабы отправить обидчика на тот свет.