Король наклонился в сторону своего помощника и что-то прошептал ему на ухо. Помощник быстро зашептал что-то Мэгону в ответ. Король, пока слушал, неотрывно смотрел на меня.
      Именно в этот момент я обнаружила, откуда исходит легкое жужжание волшебного поля. Как раз за королем — на подставке из слоновой кости лежал изящный музыкальный инструмент. Это была чудесная, красиво сработанная лира, ее струны нежно мерцали в свете факелов.
      Наконец король снова заговорил, и мне пришлось оторвать глаза от волшебной лиры.
      — Похоже, твой друг действительно у нас, он жив и здоров.
      — Очень рада услышать эту замечательную новость, ваше величество, — сказала я. — Теперь я смогу вновь увидеться с дорогим лордом Сирби сразу после того, как вы приведете ко мне остальных моих людей. Или расскажете мне, где они находятся, ваше величество. Я тотчас отправлюсь к ним. Вам не придется беспокоиться на этот счет и отдавать какие-либо утомительные приказы.
      Король резко отклонился назад, кожа над его бородой постепенно начала приобретать багровый оттенок. Слегка запинаясь, он произнес:
      — Хм… ты… ты не сможешь сделать этого…
      — Я сама приведу их сюда, в этот зал, — настойчиво повторила я, — и мы все вместе сможем присоединиться к празднику по случаю визита короля Мэгона. Воистину — день, достойный того, чтобы его хорошо отметить. Нас спас от гибели такой великий король. Среди моих людей есть трубадур. Исполнитель превосходных баллад, ваше величество. Я уверена, что он сочтет за честь исполнить песню об этом замечательном событии.
      Я повернулась в сторону лиры, широко раскрыла в изумлении глаза, делая вид, что заметила инструмент только что, и воскликнула:
      — Вот это да! И он сможет сыграть вот на этой замечательной лире, ваше величество.
      Произнеся эти слова, я вытянула руку и пальцем показала в ту сторону, где стояла подставка с лирой. В это мгновение маленькая искра волшебного поля, которую я послала вперед, чтобы узнать правду, невидимой пулей сорвалась с его конца. Искра ударила в лиру, и тут же я почувствовала характерное жжение от возвратного импульса магического поля, поэтому я быстро вернула искру и спрятала ее.
      Я улыбнулась королю как можно мягче и спросила:
      — Вы предпочитаете слушать мелодии, исполненные на лире, не правда ли, ваше величество?
      Не успел король Мэгон что-либо ответить, как лира внезапно начала издавать звуки. Струны вздрагивали, как будто бы невидимые пальцы искушенного, но бесплотного духа бегали по ним, и чудесная музыка стала наполнять торжественный зал короля.
      Затем от лиры ударила настолько сильная ослепительная вспышка света, что все вокруг поблекло и на мгновение исчезло.
      Музыка звучала все громче и настойчивее, казалось, она разрасталась, а я в это время заставила себя посмотреть в сторону лиры, как можно лучше защитив глаза от ее сияния.
      Теперь лира казалась огромным фонтаном света, струны вздрагивали, создавалось впечатление, что музыка и свет не только заливают все вокруг, но и проникают в плоть и кровь.
      Вслед за этим лира превратилась в птицу с ярко сверкающими крыльями и очень широким хвостом, отливающим всеми цветами радуги. Птица мерно колыхалась в такт музыке, ее крылья то вздымались, то опускались в медленном, ровном ритме.
      Внезапно музыка оборвалась, и тронный зал короля Мэгона, только что шумевший вокруг меня, растаял, и теперь я уже стояла в комнате, украшенной со вкусом подобранными коврами, подушками и гобеленами.
      Король Мэгон лежал в расслабленной позе, утопая в глубоких подушках на невысоком диване. Как бы подчеркивая фигуру короля, на стене за диваном висела большая шкура белого медведя.
      Я огляделась. В комнате больше никого не было. Но я ощутила чье-то присутствие и поэтому посмотрела на занавешенный альков, расположенный недалеко от шкуры медведя. Не успела я как следует разглядеть его, как занавески раздвинулись и появилась женщина.
      На какое-то мгновение она задержалась, слегка позируя, ухватившись за край полога, так чтобы ее красота могла быть оценена по достоинству.
      Это была та женщина, которую я видела рядом с Мэгоном на палубе золотого корабля. Она сменила разноцветные лоскутки шелка на обрывки паутинки, которая мерцала, подчеркивая естественную красоту ее обнаженного тела. Женщина была небольшого роста и обладала точеными формами, как мне и показалось в первый раз, но теперь я увидела, что она настолько изящна, что ее нагота выглядела похожей на костюм артиста и не воспринималась как откровенная демонстрация женского могущества.
      Ее кожа была слегка загорелой, как будто бы она прожила всю жизнь именно в таком одеянии, свободно и подолгу передвигаясь под жарким южным солнцем. Груди были полными, высокими и очень красиво очерченными. Талия была столь узкой, что я смогла бы обхватить ее пальцами двух рук [две пяди, приблизительно 34,5 см], бедра столь выпуклы, что напоминали изгибы волшебной лиры. Несмотря на ее небольшой рост, ноги были длинными и стройными.
      Женщина улыбнулась мне, потом легкой походкой вышла из-за полога, обе половинки которого бесшумно сомкнулись за ней.
      Король застонал, смахнул с головы корону и начал растирать лицо толстыми пальцами, поросшими густыми волосами.
      — Слава богу, ты пришла, Новари, — произнес он, — голова раскалывается.
      Она коротко взглянула на меня бледными, прозрачными и ничего не выражающими глазами и пожала плечами, как будто бы прося прощения у своей сестры за то, что ей приходится тратить время на этого мужчину.
      — Ах ты бедняжка, — пробормотала Новари, склонившись над Мэгоном, при этом мне показалось, что воздух слегка задрожал, наполняясь слегка различимым ароматом духов, который до звона в ушах обострил все чувства, — это было похоже на очень приятное мягкое прикосновение.
      Новари встала за Мэгоном, взяла его голову в руки и начала массировать виски. Король закрыл глаза и слегка замычал от удовольствия.
      Потом произнес:
      — Новари от меня без ума.
      Она поцеловала его в голову, и как звон небольшого колокольчика прозвучал ее смех. Новари сказала:
      — Но ты снова был гадким, непослушным мальчиком, радость моя. — Она скривила губы и слегка передернулась. Потом продолжала: — Заставил бедную Рали долго ждать в этой отвратительной тюрьме. Очень грубо и непочтительно с твоей стороны, сладкий мой. Признай это. Ты был груб. И я думаю, что тебе следует немедленно извиниться.
      Король поднял голову, повращал глазами, нашел Новари, пока она, не переставая, массировала его виски.
      — А я-то думал, что нам следует побыстрее убить ее, Новари, — пожаловался он, — с ней не оберешься хлопот.
      Новари крепко прижала короля к своим грудям.
      Король заскулил от наслаждения. Новари негромко спросила:
      — Я когда-нибудь давала тебе неправильные советы, радость моя?
      Мэгон непрерывно поворачивал голову из стороны в сторону, стараясь поуютнее устроиться в золотисто-медовой прелести ее грудей.
      — Никогда, — произнес он.
      — Тогда сделай мне одно маленькое одолжение, ведь ты сделаешь, добрый мой, — промурлыкала Новари.
      Король снова приподнял голову. Хитро усмехнулся.
      — Ты хочешь получить ее в качестве подарка? — пробормотал он.
      — Да, дорогой, — ответила Новари, — в качестве подарка. Вместо ответа король стал увлекать Новари вокруг дивана до тех пор, пока она не оказалась перед ним.
      — Тогда она твоя, — сказал он.
      Мэгон зарылся лицом в ее животе и начал его целовать и ласкать, слегка покусывая, постепенно спускаясь к маленькой золотистой долине.
      Новари потрепала его по голове, повернулась и взглянула на меня.
      — Тебе лучше уйти, — сказала она, показав в сторону двери, расположенной в другом конце комнаты, — там ты найдешь тех, кто ждет, чтобы проводить тебя в твои комнаты.
      Король действовал все решительнее, и я оставила их наедине.
      В точности как и говорила Новари, снаружи меня поджидали два стражника, стоявшие по обеим сторонам двери.
      Как только они затворили за мной эту дверь, я вновь услышала звуки лиры.
      И еще я услышала, как король издал громкий стон наслаждения, как будто попал в рай.
      Когда я вспоминаю время, проведенное в Короносе, то удивляюсь, насколько была холодной, как прочно замкнулась, глубоко спрятав под ледяным панцирем все эмоции и магические ощущения. Я с абсолютным безразличием взирала на происходящее, всячески избегала каких-либо мыслей о будущем, полностью сосредоточившись на ближайших проблемах. Мне устроили засаду в виде шторма, отключили мое магическое зрение с помощью колдовской атаки, предпринятой врагом, поэтому у меня не было ни малейшего шанса для полного восстановления.
      Я была свидетелем того, что случилось с Дасиар, и твердо усвоила, что любое мало-мальски значительное заклинание, которое мне захочется послать на врага, немедленно вернется и произведет непоправимые разрушения.
      Теперь же, когда я полностью находилась во власти врага, мне следовало бы проявлять еще большую осмотрительность.
      Точно так же не могла я и подумать о том, чтобы раскрыть пределы своей магической силы, так как это могло стать единственным фактором внезапности, если только судьба предоставит подходящий случай.
      А пока единственное, что я могла сделать, — искать трещину во вражеской защите, а потом использовать эту трещину, изо всех сил ударяя по ней, пока защита не расколется.
      В течение двух последующих недель я праздно проводила время в роскошной тюрьме, обосновавшись в шикарных апартаментах. Меня кормили отборной пищей, подавали изысканные вина и коньяки, молодые служанки без конца баловали и нежили меня. Я восстанавливала силы, заботливо сохраняя каждую их крупинку, изо дня в день спокойно наращивая свое могущество. Но я ни одного мгновения не сомневалась, что враг делает паузу сознательно, а не по недосмотру.
      Я была уверена, что меня откармливают для того, чтобы потом убить. Но с какой целью — это было для меня полнейшей загадкой.
      В этот период практически не удавалось выкроить времени на личные дела. Может быть, минуту-две каждый раз. Но этих минут было достаточно для того, чтобы постепенно складывать то заклинание, которое я смогла окончательно сформулировать втайне даже от самого настороженного и чувствительного вражеского колдуна.
      Применив это заклинание, я превратила косточку ящерицы в длинную золотую булавку для волос. Я спрятала булавку глубоко в сундуке с драгоценностями, который открывали передо мной молодые служанки в первые дни после рудников Короноса, а потом, вроде бы случайно, нашла ее. Я долго любовалась этой булавкой, а потом объявила, что хочу носить ее в прическе.
      Служанки охотно согласились, а одна из них даже сама заколола мои волосы и держала зеркало, показывая мне, что получилось.
      Я оценила результат как бы неуверенно. Служанки в один голос объявили, что я выгляжу превосходно. Они старательно хлопотали вокруг булавки, лепеча, как она хороша и как идет мне. Я окончательно убедилась в том, что была права, когда отказалась от украшений, которые мне были предложены ранее.
      Я немного подразнила служанок, еще раз изобразив неуверенность, но потом смягчилась.
      Начиная с этого момента я непрерывно носила в волосах эту булавку — ночью и днем.
      Однажды после обеда, ближе к вечеру, служанки неожиданно лихорадочно засуетились. Пока одно симпатичное трио лестью и обманом пыталось во внеочередной раз заманить меня в ванну, щедро добавляя в воду ароматные эссенции и нагретые смеси, содержащие мед и вино, другие хлопотали по всему помещению, приводя покои в порядок.
      Они одели меня в простые, но очень элегантные одежды; мои волосы расчесывали до тех пор, пока они не засияли; несколько служанок приготовили подносы с легкими закусками и напитками, поставив их около камина, где они взбили подушки и раздули огонь. Потом девушки закрепили мои волосы любимой золотой булавкой.
      Я не спрашивала, чем были вызваны спешные приготовления, но обратила внимание на то, что служанки поставили на один из подносов два богато украшенных бокала и собирались принести вино или коньяк, чтобы наполнить их. Потом они притушили свет и отодвинули в сторону занавес, закрывающий часть одной из стен, — это они проделали впервые, и моему взору открылось большое окно с видом на замерзшее озеро. Ночное небо было совершенно прозрачно, на нем ярко светились мириады звезд, но от поверхности замерзшего озера отражалась полная луна.
      Звуки лиры, негромкие и идущие как бы издалека, привлекли меня к окну и заставили внимательно вглядываться в суровую красоту зимней ночи.
      Я услышала шорох шелковых одежд и заметила, что служанки молча покидают комнату.
      Музыка зазвучала громче, но и приятнее, так что наплыв чудесных звуков полностью захватил меня.
      Я увидела, как на некотором отдалении, на фоне светлого лика луны дрейфует неясное облачко. Затем оно превратилось в птицу, которая стремглав пронеслась по ледяным просторам, опускаясь все ниже и ниже, до тех пор пока не заскользила над самой поверхностью белого, сверкающего в лунном свете льда и не подлетела наконец к окну.
      Птица быстро налетала на поверхность стекла — но в последний момент перед неминуемым столкновением широко раскинула крылья и замерла, паря в воздухе.
      Музыка все больше усиливалась, когда хвост этого необычного создания раскрылся веером, демонстрируя все великолепные цвета оперения, которое мерцало в такт музыке, — как будто бы перья были струнами волшебной арфы.
      То была Птица Лира.
      Именно ее я и ждала.
      Птица Лира начала извергать фонтанирующий свет, и, когда я заслонила от него глаза, она медленно прошла сквозь оконное стекло. Музыка прекратилась. Свет погас.
      А передо мной стояла Новари.
      Она замерла на некоторое время, позволяя сердцу успокоиться, а ее проникновенной красоте распространиться вокруг, как ароматам необыкновенно редкого мускуса.
      Тонкие, почти невесомые, разноцветные шелковые одежды трепетали вокруг ее превосходных форм. Тонкая тиара, богато украшенная бриллиантами, венчала голову с длинными, чудесными волосами. Она мило улыбнулась; улыбка на мгновение обнажила белые крепкие зубы, на фоне которых ее губы показались мне лепестками только что распустившейся розы. Плавным и в то же время летящим шагом Новари шагнула, поднимая изящную руку и прикасаясь к моей руке в знак приветствия. Пока Новари приближалась, ее шелковые одежды разошлись, обнажая участки тела золотисто-медового цвета.
      Я непроизвольно поежилась, когда ее пальцы скользнули по внешней поверхности кисти моей руки. Это вызвало еще одну улыбку Новари, после чего она очень пристально и глубоко взглянула в мои глаза, как бы окончательно признавая факт взаимного притяжения. Ее глаза были похожи на бледные зеркала, которые вызвали непреодолимое желание увидеть в них отражение моих самых заветных мыслей.
      Я вернула ей улыбку, щедро сдобренную заклинаниями страсти и желания. Позволила моим чреслам запульсировать от того жаркого прилива, которого она добивалась. Почувствовала, как покрылась гусиной кожей от воздействия возбуждающего биополя Новари. Но на самом деле все мои средства самозащиты были приведены в полную боевую готовность, позволяя обострившейся ситуации вести меня к цели сквозь толстое облако ароматного дурмана, которое создала Новари.
      Новари напряглась, и я уловила своего рода гримаску разочарования, потому что сочла, что я недостаточно податлива под влиянием ее чар.
      — Как любезно с вашей стороны, что вы пришли навестить меня, — произнесла я, показывая на яства и напитки, расставленные служанками на подносах, расположенных вблизи камина, — хотя теперь мне кажется, что я вас ждала.
      Я почувствовала сгусток неукротимой жизненной энергии после того, как Птица Лира полностью превратилась в Новари. Она откинула назад свою красивую голову и рассмеялась. Звук был сильный, глубокий, бархатный. Ее дыхание пахло маком.
      — Ты хочешь услышать правду, Рали? — спросила она. — Так в этом мое призвание. Я не могу говорить ничего, кроме правды. Даже пожелай я обратное, — не могу ничего с собой поделать.
      Сказав это, Новари подмигнула мне с таинственным и одновременно циничным видом.
      — Давай, дорогая Рали, не стесняйся, спрашивай все, что пожелаешь. Я думаю, что у нас впереди столько, — она остановилась, вздрогнула так, как будто бы только что пережила острый оргазм, — столько времени для изысканных способов самоотдачи…
      Новари прижала мое запястье к своей груди и повела меня к очагу, где нас дожидались закуски и мягкие подушки.
      Волшебница долго хлопотала, чтобы ублажить меня, и я наконец смогла опуститься на уютное ложе. Новари взбивала, перекладывая, поправляя, подушки, а потом, как какая-нибудь служанка, подала мне маленькую тарелку с деликатесами и наполнила мой бокал коньяком.
      Я позволила ей суетиться. Заставила ее суетиться все больше и больше. Я играла в ее собственную игру — буквально швырнула ей в ответ требование льстить моей женственности и непрерывно преувеличивала это требование.
      Я жаловалась и капризничала по мелочам, говоря, например, что бутерброды с печенкой, а я больше всего на свете не люблю печенку.
      В то же время я исповедовалась Новари доверительным, сестринским тоном, что, когда у меня наступают месячные, меня неудержимо тянет на хороший кусок жареного сердца.
      Я решительно отодвинула от себя бокал с коньяком, заявив, что предпочла бы чай. Однако, убирая бокал, я позволила верхней части моего платья сползти с плеча и увидела голод в глазах Новари. Я покраснела и быстро прикрылась, стыдливо опустив глаза, позволив моим длинным ресницам трепетать, как крылья колибри.
      И все это время я втайне потешалась над волшебницей — если бы я дала волю своим эмоциям, то это был бы громогласный солдатский хохот.
      Новари возбудилась, ее лицо покраснело от нетерпения и похоти.
      — Ты знаешь, — сказала я, когда она подала мне чашку чаю, который сама заварила, вскипятив воду над очагом, — пожалуй, я все-таки выпила бы немножко коньяку, — я поежилась, — что-то сегодня мне кажется холодно.
      В крепкий чай, поданный Новари, я добавила изрядную порцию коньяку, посмаковала аромат получившегося напитка, потом залпом выпила. Затем я посмотрела прямо в глаза Новари ничего не выражающим солдатским взглядом.
      — Я буду принцессой, — спросила я хриплым голосом, — или ты будешь принцессой? По мне — все равно, так как мы обе знаем, что и так и эдак — только игра.
      Блеклые глаза Новари моргнули. Несмотря на то, что ее лицо оставалось вежливой маской, я смогла распознать, что мой маленький дротик, брошенный почти наугад, попал точно в цель.
      Новари пришла в себя и, звонко рассмеявшись, произнесла:
      — Ты поразительная женщина, Рали Антеро.
      — Я точно такая же женщина, как все те, которых ты встречала на своем веку, моя дорогая Новари.
      Подцепив кувшин согнутым пальцем, я вновь наполнила чашу. Расслабившись на подушках, я скрестила локти, поставив их под грудь.
      После этого я посмотрела на Новари, слегка скривив губы в презрительном недоумении.
      — Ты заявила, что твердо намерена говорить только правду?
      — Да, — ответила Новари.
      — Не могу твердо сказать, что окончательно поверила тебе, — продолжала я, — обсуждение этого вопроса может завести нас в непроходимые дебри длительных и абсолютно бесполезных дискуссий о нравах и множествах философских терминов, как то: когда правда может стать ложью, а ложь — правдой.
      — Давай, Рали, я расскажу тебе свою историю, — полупросительно сказала Новари, — а потом ты сама решишь, где правда, а где — ложь.
      Я пожала плечами.
      — Если тебе так охота, я ведь нахожусь в твоей власти и не смею командовать. Тем не менее я все равно не смогу узнать, насколько правдива твоя история, не так ли?
      — Так или иначе, поведаю тебе, Рали, свою историю, и посмотрим, что ты скажешь, когда я закончу.
      Костер постепенно угас. Я сделала магический жест, и он снова вернулся к жизни и весело затрещал.
      Новари засмеялась, звук ее голоса напоминал музыку, струнную музыку лиры.
      — Я принимаю это как приглашение к рассказу, — сказала она.
      Птица Лира нахмурилась, черты ее прекрасного лица стали серьезными. Потом лицо Новари прояснилось, и она начала говорить.

Глава 10.
РАССКАЗ ПТИЦЫ ЛИРЫ