Глава 30

Иван, по возвращении из Твери с поездом митрополита Киприана, едва отмотавшись от первоочередных святительских дел, кинулся в Селецкую волость за женой и матерью. Благо, владыке потребовалось собрать внеочередной хлебный оброк для разоренной Москвы.

Он скакал, разбрызгивая ошметья осенней грязи, попеременно чуя то ознобную грусть, то восторг. Грусть и тоску от предстоящих ему споров и свар с мужиками, от неведенья участи матери с Машей (плохо заставлял себя не думать, боясь беды), а восторг был беспричинен — звонок воздух, грибною прелью тянет из лесных низин, птичьи стада в туманных сиреневых небесах, и так ярок желтый березовый куст при дороге, и так тянет в неведомые дальние дали, туда, за окоемы лет и путей, что даже больно, и так тревожно, и так страшно прислушаться к этому дальнему зову: не выдержишь — и улетишь, ускачешь, туда, за синие леса, за далекие степи, навсегда потеряв дорогу к родимому очагу! (Не так же ли вот, по осени, уходили в сибирские дальние дали, мерзли и мокли, гибли в пути, с последней улыбкою незримого, неведомого счастья на мертвых устах.) Конь со скока переходил на рысь. Несколько раз Иван останавливал, вываживал и кормил Гнедого, боялся от нетерпения запалить жеребца. И все время длилось, не проходило в нем радостное отчаянье и зовы далекого пути тревожили душу.

К деревне он подъезжал в сумерках. Конь тяжело дышал, поводя боками.

Во тьме не узрелось сначала, стоят ли хоромы. Но деревня была цела.

Слышались то мык, то звяк, хрипло забрехал чей-то пес, заливисто пропел вечерний петух, овеяв душу покоем и миром. В неживой деревне петухи не кричат! К терему своему Иван подъезжал уже шагом.

Маша не выбежала на крыльцо, как хотел и желал (и кольнуло обидой!).

Мать, сухая, легкая, упала ему в объятия в сенях. В горнице металось в светце неровное пламя лучины. Маша, с обострившимся, истонченным лицом, глядела с постели. Сполохи огня плясали у нее в глазах, блестящих от слез.

Иван кинулся, тут только, по острой жалости в сердце, понявши, как любит жену (прежде почасту долила напоминаниями мордвинка-холопка), к ней, к постели, обнять, охватить, не видя, не понимая еще ничего, и только дошло, когда выговорила поспешно, протягивая к нему худые истосковавшиеся руки:

— Осторожнее, сын!

Иван опустился на колени, зарылся головой в ее влажные, жалкие ладони, заплакал.

— Едва не умерла! — выговорила мать за спиной. — Микулиха помогла, знахарка! Поправляется ныне, да я уж берегу, не даю вставать…

Слабый писк малыша заставил Ивана поднять голову. Крохотная — прихлопнуть, и нет ее, — копошилась в ветошках новая человеческая жизнь, вертела головкою, искала источника пищи. Маленькая, дрожащая, как свечной огонек вздуваемой береженой свечи, что Наталья поставила на стол ради сына. И пока мать с девкою накрывали, все стоял на коленях у ложа, глядя, с испуганным обожанием, на тихую улыбку юной матери и жадно сосущего голубую грудь малыша, еще не понимая, не чуя еще, что это его сын, его продолжение на земле.

— Иваном назвали, не остудишь? — прошала мать.

Он кивал, мало понимая, что она говорит.

Уже когда сели за стол (Маша поднялась тоже), уписывая пироги и кисель, выговорил:

— Во Твери Федю встретил! Помнишь? Холопа своего! О тебе прошал!

И мать понятливо, с легкой улыбкой, склонила голову.

Отправляя в баню, Наталья наказала ему в сенях:

— Машу не трогай пока! Не все ладно у ей там!

Иван кивнул, залившись жарким румянцем.

Ночью лежали рядом на широкой постели, ребенок посапывал меж ними.

— Угрелся, — говорила Маша шепотом. — Батьку почуял! Вот и спит! А то оногды просто беда, весь извертитце!

Он потянул к себе ее слабую, потную ладонь, положил себе под щеку.

Нежданные слезы опять навернулись на глаза. «Господи! Могла ведь и умереть! Господи!»

Не было еще вестей от сестры, неведомо, что с Лутоней, уцелел ли брат со всем своим многочисленным семейством? Воротятся ли мужики, угнанные из Острового? (Князь Дмитрий распорядился выкупить татарский полон.) Но были живы мать и жена и народившийся в лесе сын. И потому крохотный огонек их семьи не гаснет, но все продолжает мерцать сквозь тьму времен и рвущийся ветер бедствий.

В Москву, когда князь объявил повеление строить хоромы, Иван с матерью наряжали мужиков из Селецкой волости. Поставили сруб и обнесли усадьбу тыном.

Пакостный сосед, уцелевший-таки в нынешней замятне, и тут пытался отхватить у них кусок огорода. Благо, что Наталья заметила вовремя, а мужики из Раменского, переменившие нынче гнев на милость, стали за своего данщика стеной, и соседу пришлось, ворча, уступить и разобрать уже сооруженную на их земле ограду.

Об отъезде Киприана в Киев и о том, что заместо него будет опальный Пимен, Иван узнал одним из первых.

Ужинали. Мужики толковали, как нынче будет с данями да кормами, пойдет ли в зачет рождественского корма вывезенный нынче хлеб.

Сидели все вместе за грубым самодельным столом в только-только поставленной горнице. Пылали дрова в русской печи. Дым тек потолком, над самыми головами, и Ивану, что черпал из общей миски в очередь со всеми, было как-то вовсе наплевать, Киприану или Пимену придет возить хлеб, сыры и говядину из Селецкой волости. Не стало б нового ратного нахождения! Вот что долило порой. Ибо вновь Русь была одна меж враждебных сил Орды и Литвы, и вновь все надежды ее были только на этих вот мужиков из Раменского и иных сел, деревень и починков, что, авось, не выдадут и прокормят, да на воинскую силу, не собранную в августе, но потому и не одоленную в бою.

А так — сестра оказалась жива и с племянником, и брат, Лутоня, о чем он вызнал только вчера. И в Островом, куда он недавно мотался верхом, едва не загнавши коня, начинала брезжить какая ни на есть жизнь…

Был бы хлеб! Была бы у мужика земля! И защитил бы князь наперед от лихого ворога!

Поставить дом. Обеспечить семью теплом и хлебом. Вырастить сына.

Суметь не погибнуть в сечах, дабы не осиротить жену и мать. Да по всяк час помнить Господа, не жалея куска для сирого и увечного, памятуя, что и самому может выпасть та же судьба… Достойно окончить жизнь.

А об ином — кто там кого сверг и кто нынче сидит на владычном престоле — пусть мыслят такие, как преподобный игумен Сергий!

СЛОВАРЬ РЕДКО УПОТРЕБЛЯЕМЫХ СЛОВ

А й в а н — галерея в мусульманской архитектуре с богато украшенным обрамлением арок, айваны обычно выходили на внутренний двор.

А л т о б а с — плотная шелковая персидская парча, алтобасный — сделанный из этой парчи, обтянутый ею и т. п.

А р к — центральная крепость города (арк Бухары находился на очень крутом холме).

Б а л ь и — наместник в колонии (венецианской).

Б а р м ы — оплечное украшение византийских императоров и русских царей.

Г а л е я — морское судно.

Г а т — большое торговое судно.

Г р е б о в а т ь — гнушаться, презирать.

Г у л я м — наемный (служивший за плату) воин из войска Тимура.

Д а с т а р х а н — угощение, праздничный стол.

Д ж е т е — «разбойники», военные отряды кочевников-могол из Семиречья совершавшие набеги на оседлое население Мавераниахра.

Д ж е х а н г и р — повелитель (одновременно и имя, и звание руководителя армии).

И п е р п е р — золотая византийская монета.

К а л а м — палочка, тростниковое перо для письма.

К а л и г и — византийская дорожная обувь.

К а п т о р г а — металлическое украшение, нашиваемое на одежду, на пояса и проч. Обычно из драгоценных металлов, золота и серебра, украшенные камнями, эмалью, чернением и т. п.

К а р а к к а — военное судно (весельно-парусное).

К а с с о н — расписной сундук с плоской крышкой.

К и к а — головной убор замужней женщины (на Руси).

К о л т ы — крупные (часто полые внутри, куда можно было наливать благовония) украшения, которое прикреплялись к женскому головному убору над ушами.

К о м о р н и к — дворовый придворный служитель, представитель личной охраны знатного лица (то же, что младший дружинник на Руси).

К о р о т е л ь — женская верхняя короткая шубейка, иногда без рукавов, на лямках.

К у к о л ь — монашеский головной убор (накидка, колпак, пришитый к вороту).

К у р а й — музыкальный инструмент, род флейты.

К у я к — пластинчатый панцирь из нашитых на сукно чешуек, также род шлема.

М а н а т ь я — мантия, верхняя одежда монашествующих.

М а н г у т ы — название одного из кочевых монгольских племен.

М и т р а — высокий твердый головной убор высших иерархов церкви, начиная с епископа.

М и х р а б — ниша в мечети, указывающая направление к Мекке, куда надлежит обращаться верующим при молитве.

М о н е р и й — большое грузовое судно.

Н е ф — большое торговое судно с высокими надстройками.

Н о м и с м а — греческая мелкая монета.

О г л а н — предводитель определенной части кочевой орды, племени. То же что эмир, но огланы — это потомки ханов-чингизидов.

О р г у з и й — конный наемный стражник в генуэзских колониях.

П а н а г и я — круглое нагрудное украшение (икона) высших иерархов церкви с изображением святых, обычно из драгоценных металлов.

П а р а м а н д (аналав) — плат, носимый монахами на персях, с изображением креста (осьмиконечного, с подножием), орудий страстей Господних, Адамовой головы и пр.

П а ш а л ы к — провинция (административный округ) в турецкой империи.

П е р е м о н а т к а — один из элементов архиерейского облачения, является знаком власти.

П о д е с т а — наместник в колонии (генуэзский).

П о п р и щ е — путь, сфера деятельности и путевая мера (равная, от сравнительно небольшой до дня пешего пути, т. е. около 20 верст).

Р а м е н а — плечи (единственное число — р а м о).

Р ы н д а — телохранитель, оруженосец.

Р и ш т а — род лапши.

С а к к о с — верхняя обрядовая одежда священнослужителей, широкая, с широкими рукавами прямого покроя (обычно из дорогой ткани).

С а х а р — баржа.

С е и с т а н — Восточный Иран.

С и м о н и я — продажа за деньги церковных должностей, что было строго запрещено в церкви и преследовалось.

С к а р л а т — красный бархат.

С т а т и р — древнегреческая серебряная монета.

С т и х а р ь — одежда духовных лиц (служебная) с дьякона начиная.

Род широкой расклешенной рубахи без ворота с широкими рукавами (парчовая, бархатная, шелковая и т. п.) С я б е р (множественное число с я б р ы) — сосед, соседи.

Т о л б а — название неясно. По-видимому, знать каких-то кочевых племен, совмещавшая светскую власть с духовной (зафиксирован выбор ими нового хана).

Т у л а — колчан (тула — по-русски, колчан — татарское).

Т ю ф я к (туфанчи) — пушка с расширяющимся стволом, набивалась порохом вперемешку с кусками свинца, происходило как бы несколько выстрелов друг за другом. Заряд летел очень недалеко, где-то на полтораста метров. Тюфяки скоро были сменены пушками.

Ч е м б у р — повод уздечки, за который водят или привязывают верховую лошадь.

Ф а р с а х — мера длины, колеблющаяся от 6 до 10 километров.

Ф е м а — провинция в Византийской империи (административный округ).

Ф е р я з ь — верхняя длинная одежда, род кафтана.

Х а к а н — хан, предводитель, глава племени.

Х а н а к а — обитель дервишей, молельня суфиев.

Х а р а л у г — булат, закаленная сталь.

Х а у з — городской или усадебный водоем, обычно облицованный камнем в городах Средней Азии.

Х р и с о в р у л — официальное послание, постановление, рескрипт (византийское).

Х у д о б а — скот.

Я м — путевая изба, станция, где есть сменные лошади (монгольск.).

Ямы были заведены монголами и на Руси (отсюда ямская гоньба, ямщик и пр.).

Я с п и с — яшма.

Note1

Эдигей русских летописей, будущий знаменитый полководец.

Note2

Грамота эта так никогда и не была получена Вельяминовым. Монашек, что вез послание, был схвачен в степи и погиб. Грамота, пройдя через многие руки, попала к генуэзскому консулу в Кафе, а от него к тому самому Некомату-бреху, который подбивал Ивана Вельяминова на борьбу с великим князем. Некомат, подумав, решил грамоту сжечь, а Ивану не говорить ничего. Трудно сказать, как повернулась бы судьба Ивана Васильича Вельяминова, получи он послание владыки Алексия вовремя.

Note3

По житию: «Яко Михаил, хваляйся на святую обитель сию, не имать получити желаемого, понеже гордостию побежен бысть, ни Царского града не имать видети. Еже и бысть по пророчеству святого».

Note4

Синяя Орда (потомков Шейбана) кочевала в пределах от Тюмени до Арала и далее, вплоть до Мангышлака (до Каспия), где был родовой улус Тохтамыша. Белая Орда располагалась в верховьях Иртыша, опять же доходя до Арала. Урус-хан белоордынский раздвинул ее пределы вплоть до Каспия и Волги, захватив Мангышлак.

Note5

И вряд ли ошибся Б. А. Пономаренко, подсказавший мне эту мысль.

Note6

По другим сведениям, Ягайло имел восемьдесят тысяч ратников.

Note7

Счет часов в Древней Руси начинался с рассвета. Таким образом, Куликовская битва началась где-то лишь в 11 часов дня, когда сошел туман.

Note8

Мы принимаем как единственно верную, по нашему мнению, гипотезу Флоренского-Кучкина о месте сражения не на правом, как считалось поднесь, а на левом берегу Непрядвы (см. журнал «Природа» №8 за 1984 год). Имеющееся (единственное!) возражение, что москвичи не могли-де пройти расстояние в 25 километров до реки Буйцы легко разбивается контрвопросом: а кто это утверждает? От Буйцы начали наступление не москвичи, а татары.

Note9

Что указывает на общее количество убитых — двадцать четыре тысячи. Это помимо тысяч, уведенных в полон. По другим известиям, князь заплатил 150 рублей, то есть убитых было двенадцать тысяч. Все равно много!