Бобби в задумчивости смотрел на простое уравнение, написанное от руки. Его чувства продолжали вихрем виться вокруг него, но он чувствовал, как его пронзает холодная логика, как возникают цифры, уравнения, образы. Он словно бы подхватил что-то вроде интеллектуальной синестезии. Бобби медленно выговорил:
– Давид, ты хочешь мне сказать, что расстояния в пространстве и во времени в каком-то смысле эквивалентны, так? Твои «червоточины» покрывают не просто расстояния, а промежутки в пространстве-времени. А это означает, что если тебе удастся стабилизировать «червоточину», достаточно большую для того, чтобы она доставала до Сатурна, то есть преодолевала расстояние в восемьдесят световых минут…
– Ну?
– То она сможет преодолеть и восемьдесят минут. В смысле, во времени. – Бобби уставился на Давида. – Я, наверное, совсем тупой?
Давид несколько секунд безмолвствовал.
– Боже милосердный, – проговорил он наконец. – Я об этом даже не задумывался. Я занимался конфигурацией «червоточины», способной покрыть промежуток пространства-времени, а об этом даже не думал. – Он яростно забарабанил по клавишам. – Я прямо отсюда начну преобразования… Если я ограничу пространственно-подобный промежуток на пару метров, то остальная протяженность «червоточины» вынужденно станет времяподобной…
– И что это будет значить? Давид?
Прозвучал звонок – до боли громко, и послышался голос «Поисковика»:
– Хайрем желает поговорить с вами, Бобби.
Бобби устремил на Давида полный беспомощности взгляд.
Давид резко кивнул. Его уже захватило новое направление работы.
– Я тебе попозже позвоню, Бобби. Это может быть важно. Очень важно.
Причин задерживаться не было. Бобби встал и углубился в темноту «Червятника».
Хайрем расхаживал по городскому кабинету, сжав кулаки. Он явно был не на шутку зол. За большим столом для совещаний сидела Кейт и выглядела маленькой и напуганной.
На пороге Бобби помедлил. Несколько секунд он не мог заставить себя войти в кабинет – настолько сильные там бушевали эмоции. Но Кейт смотрела на него. Ей даже удалось вымученно улыбнуться.
Он вошел, на ватных ногах дошагал до стула, стоявшего напротив Кейт, и сел.
Он не в силах был выдавить из себя ни слова.
Хайрем вперил в него гневный взгляд.
– Ты предал меня, гадкий мальчишка.
Кейт вспылила:
– Ради бога, Хайрем…
– Помолчите.
Харем стукнул кулаком по столу, и вмонтированный в пластиковую крышку софт-скрин зажегся перед Бобби. На экране пошли фрагменты из выпуска новостей: фотографии Бобби, Хайрема в молодости, девушки – хорошенькой, скромной на вид, одетой во что-то бесцветное, мешковатое, немодное. А потом – снимок той же женщины двадцать лет спустя – умной, усталой, красивой. И на каждом снимке красовался логотип ENO.
– Они нашли ее, Бобби, – рявкнул Хайрем. – Из-за тебя. Из-за того, что ты не смог держать на замке свой треклятый рот, ясно?
– Нашли кого?
– Твою мать.
Кейт начала работать с софт-скрином, она быстро просматривала информацию.
– Хетер Мейз. Так ее зовут? Она еще раз вышла замуж. У нее есть дочь – у тебя есть сводная сестра, Бобби.
Хайрем процедил сквозь зубы:
– Держись от этого подальше, хитрая сучка. Если бы не ты, ничего этого бы не случилось.
Бобби, пытаясь овладеть собой, поинтересовался:
– Не случилось бы чего?
– Твой имплантат продолжал бы делать то, что делал раньше. Ты был бы уравновешен и счастлив. Господи, да если бы мне кто-то вложил в голову такую штуку, когда я был в твоем возрасте! От чего бы только это меня не спасло! А уж ты бы точно не стал разевать рот перед Дэном Ширрой.
– Ширра? Он из ENO?
– Вот только сам он себя так не назвал, когда встретился с тобой на прошлой неделе. Что он с тобой сделал? Напоил в стельку, одурманил, после чего ты наболтал с три короба про твоего злобного отца и давно потерянную мамочку?
– Я вспомнил, – объявил Бобби. – Он назвал себя Мервином. Мервин Коста. Я с ним давно знаком.
– Естественно. Он же пасет тебя по заданию ENO, чтобы подкопаться под меня. Ты понятия не имел о том, кто он такой, но ты держал язык за зубами – раньше, покуда имплантат управлял твоими мозгами. А теперь – полный вперед. Открыт сезон охоты на Хайрема Паттерсона. И все это из-за тебя, Манцони, черт бы тебя побрал.
Кейт продолжала просматривать новостную страничку и гиперссылки.
– Это не я использовала и вышвырнула эту женщину двадцать лет назад, – огрызнулась она, прикоснулась к своему софт-скрину, и часть крышки стола перед Хайремом засветилась.
– У Ширры неопровержимые доказательства. Смотрите.
Бобби встал и заглянул через плечо отца.
На экране был виден Хайрем, сидящий за столом.
«Да ведь это тот самый стол, – в ужасе осознал Бобби. – Та самая комната».
Хайрем работал над стопкой бумаг. Просматривал их и подписывал. Изображение было зернистым, дерганым, но все же достаточно четким. Хайрем дошел до определенного документа, недовольно, словно бы с отвращением, помотал головой, торопливо поставил подпись и положил листок лицевой стороной вверх на стопку бумаг справа.
Затем запись была проиграна в замедленном ритме, и фокус сосредоточился на документе. После настройки резкости и увеличения стало возможно прочесть часть текста.
– Видите? – сказала Кейт. – Хайрем, вас поймали во время того, как вы подписывали отступное соглашение, заключенное с Хетер больше двадцати лет назад.
Хайрем чуть ли не умоляюще воззрился на Бобби.
– Это было так давно. Мы с ней договорились. Я помог ей сделать карьеру. Она снимает документальные фильмы. У нее большие успехи.
– Она стала для него племенной кобылой, Бобби, – холодно произнесла Кейт. – А он платил ей, чтобы она помалкивала. И чтобы ей не вздумалось близко к тебе подойти.
Хайрем вскочил и заходил по кабинету. Он то бил кулаком по стене, то воздевал глаза к потолку.
– У меня тут подметают три раза в день. Как они ухитрились получить эти кадры? Опять эти дегенераты из службы безопасности здания обгадились!
– Перестаньте, Хайрем, – спокойно и с явным удовольствием проговорила Кейт. – Вы подумайте как следует. Не может ENO вам «жучка» поставить. Как и вы – им.
– Больно мне надо ставить им «жучков», – огрызнулся Хайрем. – У меня же есть червока… О…
– Молодчина, – усмехнулась Кейт. – Догадались-таки. Видимо, у ENO тоже червокамера имеется. Только так они могли раздобыть этот сенсационный материальчик. Вы утратили свою монополию, Хайрем. И самое первое, что они сделали, как только обзавелись червокамерой, – нацелили ее на вас.
Она запрокинула голову и громко рассмеялась.
– Господи, – вырвалось у Бобби. – Какая катастрофа.
– Ерунда, – бросила Кейт. – Хватит, Бобби. Очень скоро весь мир будет знать о том, что червокамера существует; просто уже нельзя будет прятать ее. И очень хорошо будет, и слава богу, что наконец-то червокамеру вырвут из рук этих грязных монополистов – федерального правительства и Хайрема Паттерсона.
Хайрем холодно произнес:
– Если ENO обзавелись технологией червокамеры, совершенно ясно, кто им ее передал.
Кейт озадаченно глянула на него.
– Намекаете, что это я?..
– А кто же еще.
– Я журналистка, – вспыхнула Кейт. – А не шпионка. Пошли вы к черту, Хайрем. Не может быть никаких сомнений в том, что произошло. ENO просто-напросто догадались, что вы явно нашли способ адаптации «червоточин» к отдаленным фокусам. На основании этой догадки они продублировали ваши научные изыскания. И никаких особых сложностей с этим возникнуть не должно было; большая часть информации является достоянием широких масс. Хайрем, ваша монополия на червокамеру всегда была очень зыбкой. Надо было только, чтобы хотя бы один человек додумался до такой же идеи независимо.
Но Хайрем ее словно бы не слышал.
– Я тебя простил. Я взял тебя на работу. Ты получала от меня деньги. Ты обманула мое доверие. Ты повредила разум моего сына и натравила Бобби на меня.
Кейт встала и посмотрела на Хайрема в упор.
– Если вы действительно так думаете, то вы еще больший псих, чем каким я вас считала.
Послышался негромкий голос «Поисковика»:
– Прошу прощения, Хайрем. Пришел Майкл Мейвенс, он хочет вас видеть. Специальный агент Мейвенс из…
– Пусть подождет.
– Боюсь, не получится, Хайрем. Кроме того, звонит Давид. Говорит, дело срочное.
Бобби переводил глаза с отца на Кейт и обратно. Он был напуган и озадачен. Ему казалось, что вокруг него мир рушится на куски.
Мейвенс сел и открыл кейс. Хайрем презрительно бросил:
– Что вам нужно, Мейвенс? Вот не думал встретиться с вами еще раз. Я считал, что мы обо всем договорились.
– Я тоже так думал, мистер Паттерсон. – Вид у Мейвенса был откровенно расстроенный. – Но проблема в том, что вы не выполнили соглашение. И «Наш мир» в целом – как корпорация. И в особенности один конкретный сотрудник. Вот поэтому я здесь. Как только я услышал об этом деле, я сразу задал себе вопрос: не могу ли я быть полезен. Полагаю, у меня здесь особый интерес.
Хайрем с тяжестью в голосе осведомился:
– О каком деле речь?
Мейвенс вытащил из портфеля лист бумаги, похожий на обвинительный протокол.
– Вот тут внизу написано, что IBM предъявляет «Нашему миру» обвинения в нарушении правил фирменных секретов, изложенных в акте тысяча девятьсот девяносто шестого года «О промышленном шпионаже».
Иск подписан директором научно-исследовательской лаборатории Томасом Дж. Уотсоном. Мистер Паттерсон, мы имеем основания полагать, что червокамера была использована для нелегального доступа к результатам фирменных исследований IBM. Речь идет об изобретении под названием «Программное обеспечение подавления синестезии, вызванной применением техники виртуальной реальности». – Он оторвал взгляд от документа. – Это понятно?
Хайрем вперил взгляд в Бобби.
Бобби сидел замерший, охваченный противоречивыми чувствами. Он не понимал, как ему следует реагировать, что говорить.
Кейт спросила:
– У вас есть подозреваемый, да, специальный агент?
Представитель ФБР задержал на ней взгляд и печально произнес:
– Полагаю, вам уже известен ответ на этот вопрос, мисс Манцони.
Взгляд Кейт выразил непонимание.
У Бобби вырвалось:
– Вы имеете в виду Кейт? Это глупо.
Хайрем стукнул кулаком по ладони другой руки.
– Я так и знал. Я знал, что от нее только и жди беды. Но я никак не представлял себе, что она зайдет так далеко.
Мейвенс вздохнул.
– Боюсь, что к вам ведет слишком явный след, мисс Манцони.
Кейт полыхнула румянцем.
– Если это так, то это подстроено.
Мейвенс отозвался:
– Вы будете арестованы. Надеюсь, обойдется без лишних хлопот. Если вы посидите тихонько, «Поисковик» зачитает вам ваши права.
Кейт широко раскрыла глаза. Голос, не слышный для других, зазвучал у нее в ушах.
Хайрем сел рядом с Бобби.
– Не отчаивайся, сынок. Вместе мы это переживем. И чего ты только пыталась добиться, Манцони? Сделать под Бобби еще один подкоп? Не для того ли все это было затеяно?
На лицо Хайрема легла угрюмая маска, оно лишилось чувств, на нем не осталось ни следа от гнева, жалости, облегчения – и даже радости победы.
И в это мгновение распахнулась дверь. На пороге стоял Давид.
Он улыбался от уха до уха, его внушительная фигура заполняла весь дверной проем, а в руке он держал скатанный в трубочку софт-скрин.
– Я сделал это, – сказал он. – Господь свидетель, я это сделал… Что тут происходит?
Мейвенс начал:
– Доктор Керзон, было бы лучше, если бы…
– Не имеет значения. Чем бы вы тут ни занимались, это не имеет никакого значения. По сравнению с этим. – Он положил софт-скрин на стол и расправил. – Как только все получилось, я сразу помчался сюда. Вы только взгляните!
На экране софт-скрина красовалось нечто внешне похожее на радугу, только в этой радуге присутствовали исключительно черный, белый и серый цвета. Неровные полосы света изгибались дугами и искривлялись на черном фоне.
– Немного рябит, – объяснил Давид, – но все-таки это изображение эквивалентно по качеству снимкам, полученным первыми зондами NASA еще в семидесятые годы.
– Это Сатурн, – зачарованно произнес Мейвенс. – Планета Сатурн.
– Да. Мы видим перед собой кольца. – Давид ухмыльнулся. – Я выставил фокус червокамеры в миллиарде с половиной километров от Земли. Здорово, правда? Если приглядеться повнимательнее, можно рассмотреть даже парочку спутников – вот здесь, в плоскости колец.
Хайрем радостно расхохотался и крепко обнял Давида.
– Бог мой, какая классная чертовщина!
– Да. Да, так и есть. Но это не важно. Больше не важно.
– Не важно? Ты шутишь?
Давид принялся яростно нажимать на клавиши софт-скрина.
Изображение колец Сатурна исчезло.
– Я начну преобразования отсюда. Все очень просто. Это Бобби подсказал мне. Я просто не мыслил в таком направлении. Если я сокращаю пространственноподобный интервал на пару метров, тогда остальная часть «червоточины» уподобляется времени…
Бобби наклонился к экрану. Теперь на софт-скрине появилось настолько же зернистое изображение гораздо более приземленной сцены. Бобби сразу узнал это место: это был рабочий кабинет-выгородка Давида в «Червятнике». Давид сидел там спиной к объективу, а рядом с ним стоял Бобби и заглядывал через его плечо.
– Вот так – легко и просто, – тихо и зачарованно проговорил Давид. – Правда, придется погонять, провести несколько экспериментов, тщательно все рассчитать…
Хайрем не понял.
– Но ведь это всего-навсего «Червятник». Что такого?
– Ты не понимаешь. Эта новая «червоточина» имеет точно такую же, скажем так, длину, как предыдущая.
– Как та, с помощью которой мы добрались до Сатурна.
– Точно. Но вместо того чтобы расширять ее и доводить ее размеры до восьмидесяти световых минут…
Мейвенс закончил фразу за него.
– Я понял. «Червоточина» преодолевает восемьдесят минут.
– Вот-вот, – кивнул Давид. – Уходит на восемьдесят минут в прошлое. Послушай, отец. Ты смотришь на меня и Бобби, и это происходит за мгновение до того, как ты вызвал его сюда.
Хайрем широко раскрыл рот от изумления.
Бобби показалось, будто все вокруг него поплыло, странно и неведомо преобразилось, как будто в голове у него включился новый чип. Он посмотрел на Кейт, а та словно бы съежилась – испуганная, шокированная.
А Хайрем, напрочь забыв обо всех своих бедах, сразу понял все, что вытекало из случившегося. Он уставился в пространство:
– Интересно бы узнать, сколько народа сейчас за нами подглядывает?
Мейвенс оторопело проговорил:
– Какого еще народа?
– Из будущего, – отозвался Хайрем. – Не уловили? Если он прав, то это поворотный момент в истории. Этот момент, здесь и сейчас, – изобретение этого… этого объектива прошлого. Может быть, воздух вокруг нас просто-таки кишит фокусами червокамер, в окуляры которых смотрят историки будущего. Биографы. Агиографы. – Он запрокинул голову и осклабился. – Что, глазеете на меня? Да? Помните, как меня зовут? Я – Хайрем Паттерсон! Ха! Смотрите, что я вытворил, тупицы вы эдакие!
И бесчисленные наблюдатели в коридорах будущего встретились с его вызывающим взглядом.
/Часть вторая/
ГЛАЗА БОГА
История… на самом деле не более чем летопись преступлений, ошибок и неудач человечества.
Эдуард Гиббон (1737-1794)
/13/
СТЕКЛЯННЫЕ СТЕНЫ
Кейт находилась под арестом в ожидании суда. Суд должен был состояться не так скоро, поскольку случай был непростой, а юристы Хайрема по договоренности с представителями ФБР вдобавок выговорили разрешение отложить суд до того времени, когда будут закончены эксперименты с новыми возможностями червокамеры, позволяющими заглядывать в прошлое.
В действительности вокруг дела Кейт была поднята такая шумиха, что было решено принять будущее постановление как прецедент.
Еще до окончательного выяснения способности червокамеры смотреть в прошлое было совершенно ясно, что эта технология окажет непосредственное воздействие почти на все принятые в последнее время к рассмотрению исковые уголовные дела. Многие крупные процессы были отложены или приостановлены в ожидании новых улик, а в судах продолжалось ведение только второстепенных дел, не связанных с исками одной стороны против другой.
Каким бы ни был исход процесса, Кейт еще долго предстояло сидеть на месте. Она никуда не могла деться.
Поэтому Бобби решил разыскать мать.
Хетер Мейз жила в местечке под названием Томас-сити, неподалеку от границы между штатами Аризона и Юта. Бобби долетел самолетом до Сидар-сити, а оттуда поехал на машине. Добравшись до Томаса, он оставил автомобиль в нескольких кварталах от дома Хетер и пошел пешком.
Рядом медленно ехала полицейская машина, и полисмен-здоровяк поглядывал из окошка на Бобби. Физиономия полисмена была похожа на широченную недобрую луну, испещренную множеством кратеров базально-клеточных карцином[36]. Но стоило ему узнать Бобби, и его лицо сразу подобрело. Бобби прочитал по губам: «Здравствуйте, мистер Паттерсон».
Полицейский ехал рядом, а Бобби зазнобило от угрызений совести. Червокамера превратила Хайрема в самого известного человека на планете, и для всевидящего ока народа Бобби стоял рядом с ним.
На самом деле он отлично понимал, что уже сейчас, когда он приближается к дому своей матери, у него над головой вьются сотни червокамер, заглядывают ему в лицо в эти, такие трудные для него мгновения, – невидимые эмоциональные вампиры.
Он пытался не думать об этом – только это и было единственно возможной защитой от червокамер. Он шел по центру маленького городка.
Поздний апрельский снег падал на деревья в садах и крыши дощатых домиков, стоявших тут уже, наверное, лет сто. Бобби прошел мимо небольшого пруда, по льду которого на коньках катались дети, описывали круг за кругом и громко смеялись. И хотя солнце светило бледно, как зимой, дети были в темных очках и их лица были смазаны серебристым кремом, отталкивавшим солнечные лучи.
Томас был мирным, спокойным, безликим городком.
«Наверное, таких сотни здесь, в огромном пустом сердце Америки», – думал Бобби.
Еще три месяца назад покажи кто-то ему этот городок – и он счел бы его невыносимо скучным, а если бы его сюда каким-то ветром занесло, он бы, конечно, постарался поскорее смыться в Лас-Вегас. А вот теперь гадал, каково бы это было – вырасти здесь.
Полицейская машина все ехала вдоль по улице, и Бобби обратил внимание на то, что при появлении полицейских люди вдруг начинают по-мелкому хулиганить. Мужчина, вышедший из магазинчика, где продавались суши-бургеры, скомкал бумагу, в которую была завернута еда, и бросил ее на тротуар прямо под носом у колов. На перекрестке пожилая женщина нагло нарушила правила перехода и пошла на красный свет, задиристо поглядывая на ветровое стекло полицейского авто. И так далее. Копы терпеливо на все это взирали. А как только машина проезжала мимо них, люди возвращались к мирной, законопослушной жизни.
На самом деле это явление распространилось довольно широко. Возникло что-то вроде приглушенного бунта против нового режима невидимых надзирателей, вооруженных червокамерами. С мыслью о том, что у власти появилось такое мощное оружие подглядывания, не желали мириться, похоже, многие американцы, и по всей стране прокатилась волна мелких хулиганств. В остальном законопослушных людей вдруг охватило желание совершать не слишком серьезные противоправные действия – мусорить на улице, нарушать правила перехода улиц. И все словно бы только ради того, чтобы доказать: они свободны, невзирая на кажущуюся всесильность властей. И местным полицейским приходилось учиться все это терпеть.
Это был всего лишь символ защиты собственных прав. И Бобби казалось, что это вполне здоровое поведение.
Он добрался до главной улицы. Бегущие строчки на автоматах для просмотра новейших бульварных новостей умоляли его облегчить их закрома – всего-то за десять долларов за сюжет. Бобби пробежал глазами соблазнительные заголовки. Попадались и серьезные новости – местные, внутренние и международные. В городке была зарегистрирована вспышка холеры, вызванная недостатком водоснабжения. Томас-сити, похоже, с трудом приспосабливался к своей квоте, связанной с подъемом уровня моря в районе острова Галвестон. И все же серьезные проблемы отступали под наплывом скандальных новостей.
Местная конгрессменша была вынуждена подать в отставку из-за того, что червокамера уличила ее в сексуальных подвигах. Ее засняли в тот момент, когда она пыталась склонить старшеклассника, посланного в Вашингтон в награду за крупные достижения в футболе, к совсем иному виду физкультуры… Правда, парень был вполне взрослый, и, насколько понимал Бобби, главное преступление члена палаты представителей сейчас, на заре применения червокамеры, состояло исключительно в собственной глупости.
Что ж, она не одна была такая. Сообщалось о том, что двадцать процентов членов Конгресса и почти треть сенаторов объявили, что не станут переизбираться на следующий срок или до окончания нынешнего уйдут в отставку. Некоторые уже подали прошения. По оценке ряда комментаторов, практически половина избранных официальных лиц Америки вынуждены были покинуть свои посты до того, как национальное и индивидуальное сознание вместило бы такое понятие, как червокамера.
Некоторые говорили, что это хорошо – что от страха люди будут вести себя прилично. Другие отмечали, что у большинства людей бывают в жизни моменты, которыми они предпочли бы не делиться с прочим человечеством. Очень могло быть так, что через пару избирательных кампаний на службе могли выжить только те чиновники, либо пожелать занять таковые посты могли только такие соискатели, которые отличались патологической скучностью и не имели ровным счетом никакой личной жизни.
А истина, как обычно, лежала где-то посередине между этими крайностями.
Все еще были слышны отголоски крупного скандала прошлой недели – попытки сотрудников Белого дома дискредитировать потенциального противника президента Хуарес на следующих выборах. Этого несчастного засняли с помощью червокамеры сидящим на унитазе со спущенными трусами, ковырявшим в носу и вынимающим грязь из пупка.
Но все это было приписано извращенцам-эротоманам, а губернатору Бошану нисколько не повредило. В конце концов, туалетом пользуются все, и, пожалуй, теперь почти все, невзирая на стеснительность, делали это, уже не задумываясь о том, пялится ли на них червокамера сверху вниз (или, того хуже, снизу вверх).
А у Бобби вошло в привычку пользоваться туалетом в темноте.
Это было не так просто даже при наличии нового, на редкость легкого в обращении сантехнического оборудования, которым быстренько обзавелись почти все. И еще Бобби порой гадал, остался ли кто-нибудь в развитом мире, кто еще занимался сексом при включенном свете.
Он сомневался, что даже автоматы, торгующие бульварными записями, не обанкротятся, когда ударная волна схлынет. Поговаривали, будто бы эти записи, еще несколько месяцев назад выглядевшие просто шокирующими, теперь играли всеми красками с рекламных щитов на главных улицах мормонских общин и никто на них даже внимания не обращал – ни молодые, ни старые, ни дети, ни верующие.
У Бобби складывалось такое впечатление, что червокамера вынудила человечество отказаться от некоторых табу и как бы немного повзрослеть.
Он пошел дальше.
Дом Мейзов найти оказалось просто. Перед этим в остальном ничем не приметным домом, на ничем не приметной жилой улочке, посреди классического маленького американского городка Бобби обнаружил типичный побочный эффект славы, проверенный временем: примерно дюжина съемочных бригад околачивалась перед белым заборчиком вокруг сада. Червокамера червокамерой, но должно было пройти еще много времени, прежде чем аудитория, привыкшая смотреть новости, отвыкнет от наличия репортера, который что-то такое разобъяснит перед показом шокирующего сюжета.
Прибытие Бобби, конечно, само по себе было сенсацией. И вот теперь журналисты бросились к нему. Камеры-дроны подпрыгивали над их головами, будто кубические серебристые надувные шары. Вопросы сыпались градом:
– Бобби, посмотрите сюда, пожалуйста…
– Бобби…
– Бобби, правда ли, что вы впервые увидитесь с матерью с тех пор, как вам было всего три года?
– Правда ли, что ваш отец не хотел, чтобы вы ехали сюда? Или сцена, разыгравшаяся в кабинете главного офиса «Нашего мира», была подстроена для червокамер?
– Бобби…
– Бобби…
Бобби улыбался – настолько спокойно, насколько мог. Репортеры не попытались прорваться следом за ним, когда он открыл маленькую калитку и прошел за забор. Собственно, прорываться было незачем. Без сомнения, вокруг него теперь роилось не меньше тысячи червокамер.
Он понимал, что невозможно просить об уважении к частной жизни. Выбора, похоже, не было и оставалось только терпеть. Но он ощущал этот невидимый взгляд, почти осязаемо упершийся ему в затылок.
А самым жутким было то, что посреди этой плотной толпы невидимок могли быть и наблюдатели из невообразимого будущего, вглядывающиеся в туннели времени и видящие все, вплоть до теперешнего момента. Да не он ли сам – будущий Бобби – был среди них?
Но он должен был прожить свою жизнь до конца, невзирая на то, что за ним постоянно подглядывали.
Он постучал в дверь и стал ждать, с каждым мигом волнуясь все сильнее. «Уж конечно, червокамера не может видеть, как бьется мое сердце», – успокаивал он себя. Но зато не спускающие с него глаз миллионы людей могли видеть, как стиснуты его зубы, как покрылось лицо капельками испарины, несмотря на холод. Дверь отворилась.
Бобби пришлось уговорить Хайрема, чтобы тот благословил его на эту встречу.
Хайрем сидел в одиночестве за большим письменным столом под красное дерево. Перед ним было разложено множество бумаг и несколько софт-скринов. Он сгорбился, словно бы приготовившись отбивать атаку. У него появилась привычка оглядываться по сторонам. Его взгляд блуждал по воздуху, искал там невидимые устья «червоточин» со страхом мыши перед хищником.
– Я хочу ее видеть, – сказал Бобби. – Хетер Мейз. Мою мать. Я хочу поехать и встретиться с ней.
Таким измученным и неуверенным Бобби отца еще никогда в жизни не видел.
– Это будет ошибкой. Что хорошего это тебе даст?
Бобби растерялся.
– Не знаю. Я не знаю, каково это – иметь мать.
– Она тебе не мать. По-настоящему – нет. Она тебя не знает, ты не знаешь ее.
– А мне кажется, что знаю. Я ее вижу в каждом бульварном шоу…
– Если так, то тебе известно, что у нее другая семья. Новая жизнь, не имеющая с тобой ничего общего. – Хайрем уставился на него в упор. – И про самоубийство ты знаешь.
Бобби нахмурился.
– Ее муж.
– Он покончил с собой из-за вмешательства средств массовой информации в их жизнь. А все потому, что твоя подружка выдала секрет червокамеры самым скользким журналистским змеюкам на свете. Это она в ответе…
– Папа!
– Да, да, я знаю. Мы уже спорили об этом. – Хайрем встал со стула, подошел к окну, принялся растирать затылок. – Господи, как я устал. Послушай, Бобби, когда у тебя появится желание вернуться к работе, имей в виду: мне жутко нужна помощь.
– Вряд ли я прямо сейчас готов…
– Все пошло к чертям, с тех пор как червокамера вырвалась на волю. От всей охраны и дополнительных мер безопасности один лишний геморрой.
Бобби знал, что это так и есть. Реакция на существование червокамеры (почти без исключения – враждебная) поступала от целого спектра протестующих группировок, начиная с заявлений почтенных защитников гражданских прав и заканчивая попытками нападения на главный офис «Нашего мира», «Червятник» и даже на дом Хайрема. Огромное количество людей, стоящих по обе стороны закона, считали, что их задевает безжалостное обнажение истины червокамерой. Многим из них, похоже, было просто необходимо кого-то обвинить в своих несчастьях – а кто лучше подходил для этой роли, как не Хайрем?
– Мы теряем много хорошего народа, Бобби. У многих пороху не хватило остаться со мной теперь, когда меня обзывают врагом общества номер один, человеком, уничтожившим понятие частной жизни. Не могу сказать, что я их обвиняю. Это ведь не их борьба. И даже те, кто остался, не могут удержаться и не попользоваться червокамерой. Просто невероятно, до чего докатилось ее незаконное использование. Сам можешь догадаться. Шпионят за соседями, за женами, за коллегами по работе. Скандал за скандалом, драки, даже одна попытка затеять стрельбу – и все из-за того, что люди обнаруживают, что о них на самом деле думают их приятели, чем они занимаются у них за спиной… И вот теперь, когда появилась возможность заглянуть в прошлое, спрятаться стало совсем уж невозможно. Жутко заразительно. И догадываюсь, что это еще цветочки по сравнению с тем, чего мы дождемся, когда червокамеру сможет приобрести каждый простой смертный. Отгружать придется миллионами, не сомневайся. Но пока что – всего лишь, как я уже сказал, лишний геморрой. Мне пришлось строго-настрого запретить незаконное использование и отключить терминалы… – Он посмотрел на сына. – Послушай, у нас полно работы. А мир не станет ждать, пока ты соизволишь лечить свою драгоценную душу.
– Я думал, что дела идут хорошо – хотя мы и потеряли монополию на червокамеру.