Я, выйдя из ступора, отдала пакет. Мама Пенкина порылась в его недрах и извлекла кастрюльку. В палате запахло чесноком. Никакую санитарку я искать не собиралась и поспешила смыться. Так, если килограммчик-полтора скинуть на бутыль с морсом, то, похоже, шефу предстоит слопать пару кило котлет с чесночком. И судя по решительному настрою его мамаши, если уж она добралась до больницы через весь город, то материнский долг выполнит неукоснительно: накормит сыночка.
Мне представилась картина, как мама Пенкина его пичкает: «Ну, еще кусочек! Витя, ты должен. Ты что, не любишь свою маму?» А он мотает головой, зажимает рот руками и орет: «Не хо-чу! Я пирога наелся!» Витя, держись! Желаю тебе пережить мамин визит без потерь для здоровья. Завтра, похоже, тебе, кроме сока и яблок, можно ничего не приносить.
За воротами больничного двора я выбросила мысли о Пенкине и его мамаше. Что-то слишком много места они занимают в последние два дня моей жизни, как будто у меня других дел нет. А вот и есть! Например, в редакцию сейчас пойду, фотографии тунисские рассматривать.
Глава 3
– Лариска, привет! Как вы там? Как Виктор?
Я стояла босиком на мокром полу и мерзла. Звонок сотового телефона вытащил меня из-под душа, я накинула полотенце и побежала отвечать – почему-то мелькнула мысль, что это мама звонит или Никитка. Но голос в трубке был не мамин, хотя очень знакомый.
– Ларис, это Алена, мы прилетели, паспортный контроль проходим. Я тебе сразу и позвонила, как телефон заработал. Как дела у Виктора? Что-то у него мобильник не отвечает. Обошлось с аппендицитом?
– Обошлось, у него оказалась флегмона.
– Что за фигома? Он сейчас где?
– В больнице, ему фигню эту вырезали, выздоравливает уже.
– Обалдеть! И когда он туда попал?
– Да сразу же, нам «скорую» в аэропорт вызывали. Хожу вот к нему теперь, передачки таскаю.
– Лариска, я тоже хочу к нему зайти! Проведешь?
– Да там свободно всех пускают. Адрес записывай, это возле «Планерной», оттуда маршруткой доедешь, позвонишь, я встречу!
Я продиктовала Аленке, как добраться до больницы, и вернулась под душ греться. И успокаиваться. Ее звонок всколыхнул улегшуюся было за два дня тоску по сказке, которой меня сначала поманили, а потом так неожиданно из нее выдернули. Я как-то уже смирилась с тем, что все закончилось. Пострадала чуть, пока позавчера фотографии с цифровика на компьютер скачивала: классные, кстати сказать, получились снимки, – и смирилась. Тем более что есть чем заняться, кроме как страдать. Порядок вон в квартире навести нужно после ремонта. Самвел, умничка, все закончил вовремя и сделал так хорошо – не придерешься. Сразу видно, что на совесть человек работал, не абы как. Не зря я вчера по Москве целый день гуляла, чтобы не мешать линолеум стелить в прихожей. Заодно весну пофотографировала.
И шефа подловила, щелкнула в палате. Принесла ему буженины, соку и фруктов; с его мамой, слава богу, не столкнулась. Я фыркнула, вспомнив, каким стало у шефа лицо, когда я сказала, что ничего существенного специально не принесла, знаю, что ему котлеты доедать. Пенкина будто аж перекосило! А потом он почему-то шепотом признался, что матушка впихнула-таки в него две котлеты, а остальные он отдал соседу по палате, который оказался киргизом. Самат приехал в Москву на заработки, устроился на стройку и на третий день работы напоролся на арматурину, серьезно поранив ногу. Заработать ничего не успел, родственников и знакомых у него в Москве не было. Поэтому передач Самату никто не носил, и он перебивался больничной едой и тем, чем делились сопалатники. Так что, скормив котлеты соседу, Пенкин, во-первых, оказал парню гуманитарную помощь, а во-вторых избавился от нелюбимой еды. А на сегодня шеф попросил сварить ему картошки и раздобыть соленых огурцов. Пойду проверю картошку, сварилась уже, наверное.
Я вылезла из-под душа и отправилась на кухню проверять картошку. Желтоватые клубни кое-где треснули, показывая рассыпчатый излом. Огурчики я у бабульки возле метро еще вчера купила – вку-у-усные, еле удержалась, чтобы все не схрупать. И селедку взяла в супермаркете, уже готовую, кусочками. Так что будет моему шефу сегодня пир горой, как-никак праздник, День Победы!
Шеф меня ждал возле палаты, сидел в холле на кресле-каталке возле диванчика.
– Виктор Алексеевич, вы уже встаете? Врач ведь говорил, что вам минимум неделю надо будет лежать.
– Да заколебался я лежать. Михалыча на праздники домой отпустили, Сулеймана в другое отделение перевели, вместо него какого-то забулдыгу положили, всю ночь храпел и сейчас трещит, как отбойный молоток. У меня от него голова разболелась. Ты что мне принесла?
– Картошку сварила, огурчики соленые и еще селедка. Будете?
– Потом, попозже, – сглотнул слюну шеф.
– Потом остынет. Хотите, я сюда тарелку принесу, вы здесь поедите?
Шеф оглянулся. В холле был народ, но как-то в стороне от нас. В креслах неподалеку сидели толстый мужчина и пожилая женщина. Мужчина брюзгливо рассказывал ей что-то о беспорядках в палате, называя женщину мамой. Больной старик в выцветшей пижаме и две женщины, видимо, дочь с внучкой, сидели чуть поодаль возле фикуса. Старик откусывал от бутерброда и запивал кефиром. Женщины внимательно смотрели ему в лицо.
– Давай неси, – решился Пенкин.
Я пошла в палату за посудой. Действительно, вместо задумчивого Сулеймана на кровати возле умывальника храпел укрытый с головой мужик. Звуки он издавал такие, будто под его кроватью кто-то беспрестанно заводил трактор «Беларусь». Больше в палате никого не было. Я взяла тарелку с тумбочки шефа, вытряхнула из нее апельсиновые корки и спитые чайные пакетики, сполоснула и понесла тарелку в холл.
– Нет, Ларис, что-то мне неловко тут закусывать, – передумал шеф. – Помоги мне в палату вернуться.
Я толкнула кресло-каталку, оно послушно развернулось и поехало к палате. Возле кровати шеф осторожно встал и аккуратно уложил себя на больничную койку. Да, не так он еще крепок, каким хочет казаться.
Сервировка на прикроватной тумбочке получилась отличнейшая: теплая картошечка на тарелке, крепкие огурчики и кусочки сельди в винном соусе в открытой пластиковой плошке.
– Да, под такую закуску сто грамм так и просятся! – сказал шеф, потирая руки.
– Не пойду, и не просите, – предупредила я.
– Точно не пойдешь? – хитро взглянул на меня Пенкин. – А то бы выпили на брудершафт.
– Виктор Алексеевич, – всплеснула я руками, – не начинайте, а то уйду!
– Да ладно тебе! – Шеф с удовольствием надкусил сначала картошку, потом огурчик. – Будешь?
Я кивнула и тоже взяла картошечку и огурчик. Они так пахли, что трудно было удержаться.
– Ага, – засмеялся Пенкин, – вот у нас и получился брудершафт. Мы с тобой едим из одной тарелки. А по древнему народному обычаю, если люди едят из одной тарелки, они могут говорить друг другу «ты». Будешь говорить мне «ты»?
– А целоваться надо?
– Ну, не обязательно.
– Тогда буду. Витя, возьми селедочку, – сказала я, подражая интонациям его мамы.
Пенкин вздрогнул, а потом расхохотался:
– Ну ты даешь! Говоришь прямо как моя мама!
– Мужик, а сколько времени, а? – спросил «трактор „Беларусь“, высовывая из-под одеяла лохматую голову и глядя на нас заплывшими опухшими глазами.
– Не знаю, я без часов, – поджал губы Пенкин.
– А вы тут чё, бухаете, что ли?
– Мы тут обедаем, а время – тринадцать двадцать, – ответила я.
– Ларис, что-то мне есть расхотелось. Давай, ты все уберешь, и мы опять в холл поедем, – попросил шеф.
Я кивнула. Вот ведь не вовремя мужик из-под одеяла вылез, все веселье нам испортил. Я накрыла еду пакетом, помогла шефу выбраться из кровати, сесть в кресло, и мы потихоньку снова прикатили к диванчику. Недовольный толстый мужчина в очках и его мама уже ушли. Мы с Пенкиным в своем углу оказались без соседей. Шеф выглядел сосредоточенным и серьезным.
– Слушай, Лариса, я поговорить с тобой хотел.
– Да, Виктор Алексеевич, я слушаю.
– Мы ведь на ты! – Шеф набрал воздуха в грудь, будто перед прыжком в воду, и сказал: – Я прошу тебя выйти за меня замуж. Ф-фу.
– Куда выйти? – ошалела я. – Виктор, ты что?
– А что? Я тут о многом подумал, пока лежал. Мама права – ты идеальный вариант. Ты умная, ответственная, хозяйственная. И веселая. И невредная. И маме моей нравишься.
– А тебе? Вить, а тебе я нравлюсь?
– Нравишься. – Он отвел глаза. – Не зря ведь я тебя в Тунисе хотел в постель затащить. Ты такая, знаешь, неброская, но что-то в тебе есть. Ты какая-то уютная, домашняя. Ты похожа на жену.
– Вить, спасибо, конечно, за твои слова. Но я, если честно, не готова идти на такой шаг.
– Лариса, ты пока ничего не отвечай мне, ладно? Ты подумай. Я уже понял, что ты женщина серьезная, за что тебя и ценю.
– Витенька, но я тебя не люблю.
– А кто говорит про любовь? Мы с тобой уже не в том возрасте, чтобы о любви думать. Я женился раз по любви, ничего хорошего из этого не получилось. И ты наверняка в своем возрасте любви этой уже напробовалась. И ничего хорошего, уверен, от нее не увидела. Я не прав?
– Прав, к сожалению...
– Вот. У тебя ведь сын, и ты его одна тянешь. А я помощь предлагаю. И семью. Я помогу тебе в Москве закрепиться, а ты мне поможешь настоящую семью создать, тыл, семейный очаг. Так что подумай, Лариса. Ведь для тебя это самый лучший вариант – стать моей женой.
Я совсем не была готова к такому повороту событий. Да, я предчувствовала, что мама Пенкина велит ему на мне жениться. И я даже развлекалась слегка, представляя, как мой шеф, заикаясь, будем мямлить мне что-нибудь про чувства, про женитьбу. А он – по самому больному прошелся. Ведь действительно даже свежеотремонтированная халупа на Рублевке – чужое жилье. И жить мне там гарантированно – до декабря. Потом деньги, что я вложила в ремонт, закончатся, и что дальше решит хозяин, неизвестно. А у меня Никитка скоро девятый класс заканчивает, его через год в Москву надо будет везти, в колледж поступать. И нам где-то надо жить, и мне нужна стабильность, от которой зависит не только моя жизнь, но и жизнь моего ребенка. Да, я красиво фыркнула, когда решила натянуть нос Углову и доказать, что отлично проживу и без него. Но если честно, то, что я случайно получила работу у Виктора, большая для меня удача. И о том, чтобы выйти замуж за москвича, грезит каждая баба, прибывшая в столицу на заработки. Наверное, мне надо соглашаться.
Я взглянула на Пенкина. Он смотрел слегка исподлобья, будто боясь моего ответа. И опять напоминал подростка, который ждет, чтобы его полюбили. Ну не нравится он мне как мужчина, ну ни капельки! Хотя, если вспомнить, те мужики, которые нравились и были у меня до сих пор, приносили мне только боль. А Пенкин – понятный, нестрашный. Быть может, и вправду выйти за него? Хоть раз в жизни выйти замуж, а? И тут зазвонил мой мобильник.
– Алло, Лариска, я уже здесь! Стою возле проходной и пытаюсь выяснить, где тут у них корпус «Б»!
– Иди прямо по узенькой дорожке вокруг серого здания. Свернешь за угол и увидишь корпус «Б». Там тамбур такой стеклянный, заходи в него, не ошибешься, я спущусь к тебе. Вить, Алена пришла, ее надо встретить.
– Алена? – В глазах шефа отразилось смятение.
– Да. Наши сегодня вернулись из Туниса, она звонила, спрашивала, как ты. Я сказала, что ты в больнице.
– Черт, а я небритый. – Пенкин ощупал заросший густой щетиной подбородок. – У тебя есть расческа?
– Да, вот. – Я нашла в сумке массажку, отдала ему, и он начал наводить пробор.
– А куртка у меня не очень мятая? Пятен нет?
– Нет, все нормально. Виктор Алексеевич, вы отлично выглядите для больного. Вам помочь дойти до кровати?
– Нет, я здесь подожду. Иди встречай.
Я спустилась на первый этаж, Аленки еще не было. Однако! Значит, передо мной сидеть лохматым и небритым да еще и замуж меня звать – это в порядке вещей. А перед Аленкой ему надо, оказывается, хорошо выглядеть.
– Лариска, привет! – Аленка ворвалась райской птицей.
Господи, я и забыла, какая она яркая! Светлые, выгоревшие на солнце волосы перехвачены темными очками, как ободком. Короткая, до талии, куртка расстегнута и совсем не скрывает голый загорелый живот и черный топик, натянувшийся на свободно колыхающейся груди. Ниже куртки – черные бриджи в обтяжку и сапоги на высоких шпильках.
– Аленка, ты в таком виде из Туниса прилетела?
Я провела ее к лифту мимо ошалевшего от Аленкиного вида охранника. По крайней мере ни сменной обуви, ни дурацких синих клеенчатых бахил поверх сапог он от такой посетительницы не потребовал.
– Шутишь? Я уже домой успела смотаться, и переодеться, и душ принять! Как там Витька?
– Нормально. Замуж меня зовет.
– Что? – споткнулась Аленка возле лифта.
– Замуж зовет. Говорит, маме я его нравлюсь. И стать его женой – самый лучший для меня вариант.
– А ты что? Какой этаж нажимать?
– Второй. А я призадумалась. Может, и вправду выйти?
Мы вышли из лифта, и, пока шли по коридору, Аленка держала паузу. Видимо, усваивала информацию. Пенкин сидел там, где я его оставила, у диванчика.
– Витька, привет! – Аленка сунула мне пакет и кинулась к Пенкину. – Как ты себя чувствуешь? Хорошо выглядишь, просто красавец! Когда Лариса мне сказала, что тебе какую-то фигному вырезали, я думала, увижу бледного и еле живого мужика. А ты молодцом!
– Спасибо, Алена, – заулыбался польщенный Пенкин.
– И даже женихаешься. Что, все-таки уболтал Лариску, красноречивый?
– Ну да. – Пенкин взглянул на меня с укоризной, как будто я разболтала его секрет.
– Алена, ты бы перестала Виктора атаковать, – вмешалась я. – Садись, а то даже у меня от тебя голова уже кружится. Расскажи лучше, как вы там без нас отдыхали.
– Да нормально отдыхали. Саид не таким уж и жлобиной оказался. Сделал нам отвальную хорошую, на ужин всех пригласил. А потом предложил желающим еще на недельку остаться. Девчонки из «Зверя» остались. Я тоже могла бы, но решила ехать, узнавать, что тут у вас происходит. Слушай, Вить, а теперь, раз ты болеешь, материал о Тунисе не скоро выйдет, да?
– Выйдет в ближайшем номере, не беспокойся. Я же обещал, – нахмурился Пенкин. – Ларис, принеси мне завтра ручку и бумагу, хорошо?
– Вить, а хочешь, я к тебе завтра приду и все принесу? – предложила Аленка. – Лариска, наверное, уже замучилась каждый день к тебе бегать!
– Ой, Аленушка, если честно, то мне завтра на работу надо выходить, а еще мастер придет дверь входную в квартире менять.
– Все, решено. Витька, завтра моя смена, готовься. Чего тебе принести?
– Не знаю, чего хочешь...
– Хочешь, борща тебе сварю, а? Или блины сделаю, хочешь?
– Хочу, наверное.
– Точно, блины. С инжирным джемом. Вкусно! Ой, Витька, я же тебе передачку привезла, прямо из Туниса! Где мой пакет? А, вот. На, держи! – Аленка протянула Пенкину светлую коробку.
– Спасибо. Что это?
– Сухофрукты тунисские. Финики, инжир, курага и еще какая-то фигня местная, не помню названия. Говорят, офигительно потенцию повышает. По-моему, тебе сейчас в самый раз пригодится, а?
Аленка толкнула Пенкина плечом и захохотала, запрокинув голову и встряхивая волосами.
– Витя, что здесь происходит? Почему возле тебя так шумно? – раздался голос у меня за спиной, и мне захотелось втянуть голову в плечи, но прятаться было поздно, пришлось отвечать:
– Здравствуйте, Эмма Валерьевна. Мы Виктора проведать пришли.
– Да, я слышу.
Эмма Валерьевна разглядывала нас с видом хозяйки, обнаружившей пятна на любимом ковре. Словно бы гадала, откуда они могли здесь появиться. Самым ярким пятном была Аленка, поэтому изрядная доля хозяйской брезгливости досталась ей.
– А вы что тут делаете?
– Сына вашего проведываю, Лариса же сказала, – фыркнула Аленка, поражаясь тому, как плохо доходит до некоторых.
– Витя, а почему ты встал? Ты уже достаточно здоров, чтобы принимать посторонних женщин?
– Мама, я достаточно здоров.
Пенкин принял независимый вид и теперь был похож на подростка, застуканного за непозволительным делом. Например, за курением. Или разглядыванием порножурнала.
– А вот я плохо себя чувствую. Я опять вчера поздно уснула, думала про тебя и про твое здоровье. А утром поехала через всю Москву, чтобы привезти документы, которые тут требуются. И зарядник твой тебе везла. И пирожки с ливером, Татьяна для тебя напекла. Тащила на себе всю эту тяжесть, хотя ты знаешь, что мне нельзя поднимать больше двух килограмм. И что я вижу? Ты отлично себя чувствуешь и развлекаешься с девицами!
– Но-но, поаккуратнее с выражениями! – гордо выпрямилась Аленка. – Я, между прочим, деловой партнер вашего сына. А Лариска, можно сказать, невеста.
– Я, милочка, не с вами разговариваю. Витя, ты почему молчишь?
– Вить, мы пойдем уже, ладно? – Я поняла, что если сейчас не увести Аленку, то что-то случится: между ней и мамой Пенкина воздух так накалился, что запахло грозой. – Мы засиделись, а тебе с мамой нужно побыть. Выздоравливай, я позвоню. Алена, пошли.
– Нет, ну что за мымра, а? – выпалила Аленка, когда мы уже почти дошли до лифта. – С девицами он развлекается! Витька не пацан сопливый, что она его так пасет?
– С ней, кажется, именно пацан. Он свою маму боится. Эмма им крутит как хочет. С женой его развела, цветы его повыкидывала.
– Какие цветы?
– Пенкин цветы разводит, комнатные. Вернее, разводил. А потом у мамаши открылась аллергия, и она все горшки из дома выселила.
– А ты откуда знаешь?
– А я к ним домой заезжала в тот день, когда шефа в больницу положили. Баул его отвозила. Так мамаша его целое представление устроила на тему, какие мы эгоисты, мол, напугали ее до потери пульса и вообще.
– Вот крыса! Слушай, мне Витьку жалко, кажется, она его заела совсем.
– Мне тоже так кажется. Хотя он ведь взрослый человек. Если живет так, значит, его это устраивает.
– Да, наверное. Слушай, мне эта мамаша совсем настроение испортила. Может, поедем ко мне? У меня наливочка есть из инжира, тунисская. И еще одна коробочка сухофруктов. Посидим, День Победы отметим. А то слишком резкий переход – с утра пальмы, после обеда – эта обезьяна злобная.
– Поехали, – улыбнулась я; выходит, не только мне требуется время на адаптацию.
Аленка жила по той же ветке метро, на «Октябрьском поле». Минут семь ходьбы, и я обалдело разглядываю бело-зеленый фасонистый небоскреб с башенками, колонками, фигурной оградой и охранником возле шлагбаума.
– Что это?
– «Гнездо глухаря». Комплекс так называется, я тут живу.
Мы прошли роскошный холл, отделанный мрамором. Двери лифта отливали тусклым серебром, внутри кабины – полированные панели и зеркала. И ни единой царапины.
– Слушай, тут шикарнее, чем в тунисских пятизвездочных отелях. Там я слово из трех букв видела, на стенке нацарапанное. А здесь чистота, будто и не в России.
– В России, в России. Просто здесь вон, видишь, глазок над зеркалом? Камера слежения. Кто нагадит – сразу охрана вычислит и платить заставит, причем неслабо.
Мы поднялись на девятый этаж и вошли в просторную светлую прихожую. Однако! У меня вся квартира ненамного больше одной этой прихожей!
– Раздевайся, – кивнула Аленка, отодвигая дверку огромного, во всю стену, шкафа-купе. – Тапки вот здесь.
Я скинула плащ, пристроила его на вешалку, обулась в мягкие полосатые тапки с розовой опушкой. И пошла за Аленкой в комнату.
Комната была пятиугольной. И очень большой, даже несмотря на светло-серый диван, поставленный посередине. Позади дивана было устроено что-то вроде кабинета, со столом, компьютером, книжными полками. Впереди – журнальный столик, кресло, тумба с огромным телевизором. Я подошла посмотреть книжные полки: Пушкин, Чехов, подборка книг по психологии отношений. И фотография в рамочке – сияющая голливудской улыбкой и декольте Аленка, а рядом серьезный мужчина с высоким лбом с залысинами и слегка заметной иронией в глазах.
– Аленка, с кем это ты?
– А, это мы с Ильиным, ну с моим несостоявшимся мужем, я тебе рассказывала. В первый месяц совместной жизни сфотографировались. Я тогда счастли-и-ивая была. Думала, мне жизнь джекпот отвалила.
Мне стало неловко, что задела за больное. Я отошла к дивану, плюхнулась и покачалась, проверяя. Диван послушно пружинил подо мной.
– Слушай, ну ты живешь! Как в кино про буржуев, честное слово!
– А, Петька мне эту квартиру в качестве отступного купил, – махнула рукой Аленка. – Кофе будешь? Сварить?
Я поднялась с дивана и пошла за Аленкой на кухню. Кухня была размером с большую комнату в моей «рублевской» квартире. В ней поместились не только шкафы, плита, тумбы, двухкамерный холодильник и мойка с двумя отсеками, но и мягкий зеленый диванчик с веселыми оранжевыми подушками. Кухня у Аленки была веселой: салатовые стены, светло-коричневый гарнитур, вышитые петухи в рамочке над столом, банки для специй, расписанные под хохлому. И горшки с растениями, занявшие все пространство перед окном.
– Слушай, как тут у тебя уютно. И цветов столько... – Я опять плюхнулась на диванчик, наблюдая, как Аленка двигает крошечной джезвой по мелкому песку. Песок был насыпан на специальный поддон и, похоже, подогревался электричеством.
– Да, я постаралась. Когда Петька меня из своей жизни вышвырнул и квартиру эту купил, я занялась обустройством как одержимая. У меня до встречи с ним однушка была на Первомайской. Так я ее продала, на вырученные деньги и ремонт сделала, и обставила квартирку, как мне нравилось. Хотела доказать ему, подлецу, что одна не пропаду!
– Аленка, ну почему «подлецу», он же квартиру тебе купил!
– Да пошел он со своей квартирой! Знаешь, какими он деньгами крутит? Ему эту квартиру купить – не фиг делать. Откупился от меня, гад. А как я буду жить, на какие шиши, ему плевать!
– Аленка, но ведь все устроилось?
– Устроилось. Ладно, хватит про Петра. Слушай, а ты и вправду за Витьку замуж собралась?
– Не знаю еще. Он позвал меня сегодня, а я ему пока ничего не сказала. Не успела: сначала ты пришла, потом мама.
– А что ты ему хотела сказать?
– Не знаю, Аленушка. Он предложил именно то, чего мне сейчас не хватает. Стабильность. И помощь. Мне ведь еще Никитку поднимать, учить. И мозгами я понимаю, что вариант мне подвернулся замечательный: муж-москвич с квартирой и пропиской...
– И с чокнутой мамашей!
– И это тоже. Но, может быть, мы квартиру с ней разменяем, придумаем что-нибудь...
– Ага, разменяете. Скорее вы хрен на пятаки разменяете. Она начнет за сердце хвататься и умирать, и куда вы от нее денетесь?
– Ну, не знаю... Может быть, я смогу ей объяснить...
– Ты? Ей? – фыркнула Аленка, успев подхватить джезву раньше, чем она выпустила в песок шапку коричневой пены, и разлила одуряюще пахнущий кофе в крохотные кофейные чашечки.
– Ой, Алена, не трави душу. Я вдруг подумала, что к своим тридцати семи ни разу не была по-настоящему замужем. Ни разу. Может, пора попробовать?
– Я тоже не была. Попробуй. Не горько? Я про кофе. Подожди, сейчас ликеру дам.
Аленка достала из шкафчика круглую плоскую бутылку и плеснула тягучей, чайного цвета, жидкости в крохотные стопочки. Я попробовала – пахло инжиром.
– Ну, давай выпьем за наше бабье счастье, – подняла стопочку Аленка. – И за свободу от иллюзий.
– Давай. Только у меня нет никаких иллюзий. Виктор мне все четко разложил: я ему тыл, он мне московскую прописку. И маме его я нравлюсь.
– Не говори мне про эту каргу, – поморщилась Аленка, закуривая. – Слушай, а чего ты так в этого Пенкина вцепилась? Он что, последний мужик в твоей жизни?
– Ну, по крайней мере он первый, кто позвал замуж, – пожала я плечами. – Ален, я тебя что-то не пойму. Ты же сама в отеле меня убеждала, чтобы я не кочевряжилась, что надо ловить момент.
– Я сама себя не пойму, – буркнула Аленка. – Слушай, а давай из тебя красотку сделаем, настоящую? Такую, чтобы мужики валом валили и в штабеля укладывались! Чтобы у тебя выбор был в женихах, а не только этот, первый попавшийся! Хочешь?
Глава 4
Нет, почерк у Пенкина испортился окончательно! Ну вот что он опять нацарапал? Что за «модой пдивой»? «Морской прибой», что ли?
Я разбирала каракули своего шефа и тихо злилась. Не так ведь было в Тунисе. Текст, написанный Пенкиным, был скучным и неживым. Как будто взялся человек выполнить тоскливую обязанность, лишь бы отвязаться. И чего было фыркать на нас с Сан Санычем? Уж так мы точно написали бы! Скачали бы с Интернета и не мучились с набором. Ну что такое: «В отелях Туниса следуют европейской традиции сервиса и даже в кухне предпочитают блюда европейской кухни. Тем более что из блюд местной кухни широко известен только кус-кус». Алло, Витя! Ты так пишешь, как будто видел этот кус-кус на картинке, а не лично ковырял пшенку с томатной подливкой и кусками мяса и овощей!
Я отвлеклась от набора скучного текста и залезла в папку с фотографиями. Запустила просмотр в режиме слайдов и нырнула в воспоминания, рассматривая свои снимки. Вот первое утро в Тунисе, отель после дождя... В лужах на террасе отражаются небо и ножки кованых кресел. А вот белый изгиб бассейна и над ним, как повтор, такой же изгиб крыла отеля. Вот Ира входит в воду – точеный силуэт против восходящего солнца. Вот маленький бульдозер сгребает в стога выброшенные ночным штормом водоросли.
А вот второй отель, эти карликовые пальмы с крошечными, с оливковую косточку, финиками, собранными в грозди. А вот парень-продавец позирует мне возле своих сувениров. Вот наши девчонки сидят на белом песке, эдакие фотомодельки, под соломенными зонтиками с розовыми коктейлями в руках. А вот море ослепительной голубизны и выходящая из воды девушка-испанка. Вот тук-туки, на которых мы ехали в Хаммамет. А вот...
Вот он, Тунис. На моих снимках он живой, сказочный, очень славный. Витя, неужели ты ничего этого не увидел? Или просто не сумел описать? Ну нельзя печатать в нашем журнале статью, холодную, как могильный памятник. И я решилась. Открыла новый файл и набрала первую фразу.
«Тунис – страна, для наших туристов пока что непознанная. То ли дело Турция – почти дом родной. А тут – далекая и загадочная Африка, куда еще дедушка Чуковский не советовал ходить гулять. Но писатель был не прав. Тунис стоит того, чтобы туда поехать и там погулять».
Все, что я успела запечатлеть на снимках, и все, что осталось в памяти, вдруг запросилось на бумагу. И я писала про забавные кактусы, из которых делают живые изгороди, ими же кормят скотину и с которых собирают урожай невиданных плодов по десять евро за штуку. Про потрясающие пляжи с белым песком и совершенно беспечными русскими туристами, которые настолько привыкли, что никто их тут не понимает, что не стесняясь обсуждают «красные морды» загорающих. Про местных жителей, которые начинают понемногу учить русский язык, потому что наших в страну приезжает все больше, и свидетельство тому – до боли родное слово из трех букв на стенке в лифте пятизвездочного отеля. Про Сахару и верблюдов и про затерянный в оазисе сказочный «голливудский» отель, увитый цветами.
Про нереально темные ночи и потрясающе яркие звезды, огромными кляксами мерцающие над головой. И про незнакомцев, чей голос в ночи обещает... Ничего не обещает, эк тебя занесло, девушка. Закругляйся.
– Лариса, ты закончила? – заглянул в приемную Сан Саныч.
– Да, я все, сейчас на ошибки проверю. Сан Саныч, вот, посмотрите снимки, какие возьмете на полосу?
– Ну-ка, ну-ка. – Редактор подошел, поправляя очки. – Слушай, Калитина, отличные снимки! Тоже Виктор делал?
– Нет, снимки мои.
– Правда? Здорово. У тебя репортерский взгляд. Вот этот вид, сверху, очень хороший. И Виктор на фоне мешков хорош. И вот это фото давай возьмем, из пустыни, рожица какая славная у мальчишки. Вот с цветами, красивый. А это что?
– Каменные розы Туниса.
– Их тоже берем. Подписи к снимкам сможешь сочинить? Тогда быстрее и отдавай все на верстку, они только тебя ждут. Мне еще у Виктора в больнице полосы подписывать.
Я кивнула, пробежала свой текст и подписала «Виктор Пенкин». Извини, Витенька, но пусть будет, словно это ты написал. А я – сфотографировала. Так, звоним верстальщику.
– Алло, Коля! Это Лариса. Я все закончила, тексты и фотки перекинула в папку «верстка», лови!
Уф, ну все, Лариска, обратного хода нет. Твой материал пошел в номер.
– Лариса? Здравствуйте! – В приемную заглянула незнакомая брюнетка. – Вы сейчас свободны?
– Да. А вы кто?
– Ребята, заходите, – скомандовала кому-то женщина.
Вслед за ней в комнату просочился парень в бейсболке козырьком назад, с камерой на плече и еще один парень, с хвостиком на затылке, штативом под мышкой и чемоданом в руке. На камере и чемодане небрежным росчерком была нарисована бабочка. Я начала что-то припоминать.
– Дорогая Лариса, вы извините, что мы захватили вас вот так, врасплох, но это принцип нашей передачи. Я Ольга Крестовская, автор и ведущая программы «Образ бабочки». Слышали про такую?
– Да, что-то слышала...
– Я в своих выпусках помогаю простым женщинам, таким, как вы, найти свой стиль и перевоплотиться.
Брюнетка слегка обозначила руками собственный силуэт, как бы показывая возможности перевоплощения. Выглядела она шикарно, словно только что сошла с обложки модного журнала: коротенький серый жакет с маленьким отложным воротничком, из-под него выглядывает розоватая блузка, кажется, про такой цвет говорят «пыльная роза». Затем – черные брючки, плотные в бедрах и свободные книзу. Стрижка слегка взъерошена небрежными стильными «перьями», очень красиво.
