Роман современного венгерского писателя и кинокритика Эрвина Дертяна — дань фантастике. Действие его происходит в конце XX века в некой Новобургундии. Наука и техника достигли столь высокого уровня развития, что сделали возможным весьма необычное изобретение. Профессор Палевский создает робота, внешне не отличающегося от живого человека. Роботы-кибернэросы были сконструированы для того, чтобы изгнать из жизни человека тягостные муки, связанные с любовью, ревность, измену, тоску. Но находчивые политиканы приспосабливают кибернэросов и для деловых целей, благо интеллектуальный багаж политического деятеля Новобургундии, включая и самого президента, не превышает возможностей среднего кибернэроса. Не случайно живого президента принимают за его кибернэроса — разницы между ними нет.
       Изобретение Палевского производит сенсацию. Оно с каждым днем завоевывает все больше сторонников, и отдельные голоса противников новшества, вроде журналиста Гюи Дорнана, который пытается доказать, что любовь, даже со всеми ее муками, является самым прекрасным проявлением человеческой сущности, тонут в общем хоре восторгов.
       Познакомьтесь с отрывками из романа «Блеск и нищета кибернэросов».

* * *

      Торжественно и весело готовилась столица и вся Новобургундия к великому дню, когда профессор Палевский на приеме в академии продемонстрирует представителям науки и печати первый экземпляр кибернэроса-мужчины. Правда, о предполагаемой сенсации уже пронюхала — выражаясь профессиональным языком газета «Le Midi». Ловкий репортеришка из этой газеты спросил у профессора Палевского, что он потом собирается делать с первым экземпляром кибернэроса-мужчины.
      — Как и в случае с кибернэросом-женщиной, преподнесенной президенту, я буду стремиться, чтобы киб попал в самые надежные руки, — уклончиво ответил профессор.
      После столь наивно-дипломатичной фразы от репортера уже не потребовалось большой сообразительности. Он тотчас же обратился к обладательнице «надежных рук» — супруге президента республики с вопросом: как она поступит в случае, если профессор Палевский подарит ей плод своей творческой мысли?
      На беседе случайно присутствовал сам президент, господин Маладруа, и, прежде чем его жена успела ответить, он пояснил:
      — Да, мы думали о такой возможности. Моя жена придерживается мнения, что это открытие эпохального характера представляет собою большую культурно-историческую ценность, так что было бы несправедливо оставить его в частном пользовании. А потому она решила подарить кибернэроса Национальному музею.
      Супруга бросила на мужа испепеляющий взгляд, но, естественно, не могла противоречить президенту.
      Таким образом, программа приема не являлась тайной. Президент академии в краткой речи поздравит профессора Палевского, который затем в нескольких словах ознакомит собравшихся со своим изобретением и передаст его первой даме республики. Та поблагодарит ученого и после того, как с кибернэроса, словно с обычного памятника, соскользнет покрывало, передаст робота директору Национального музея. Под конец профессор Палевский ответит на вопросы, если они возникнут.
      Так была задумана официальная часть. При подготовке особое внимание обратили на то, чтобы не повторился скандал в Сорбонне, когда известный своей чудаковатостью профессор Палевский, демонстрируя первых кибернэросов-женщин и желая показать их в самом выгодном свете, устроил в храме науки стриптиз. Но прием в академии должен был стать еще более эффектным зрелищем, чем пресловутая лекция в Сорбонне. Дипломатический корпус явился в полном составе, во фраках и смокингах, а дамы в послеобеденных туалетах, тем самым отдавая должное пионеру науки. Актовый зад академии встречал прибывающих праздничными огнями, и, хотя вход был строго ограничен, допускалась только элита, тем не менее приглашенных набилось сверх меры. Особенно большой интерес к предстоящему событию проявляли международная пресса, радио, телевидение и кинообъединения.
      Благодаря тщательной подготовке все проходило по заранее продуманному плану. Президент республики, министры, члены дипломатического корпуса, светила науки — все с цилиндрами в руках, как на открытии художественной выставки, — обступили скрытого покрывалом кибернэроса; рядом с ним президент академии произносил никому не нужное вступительное слово. За ними виднелись тесные ряды гостей чином поменьше, но тоже довольно высокого ранга — политические, общественные, научные деятели и корреспонденты. Вдруг — оглушительные аплодисменты, возгласы, вспышки «юпитеров»: профессор Палевский подошел к микрофону.
      — Что скажет он, этот беспокойный ум? Какой новый сюрприз сделает человечеству? — Этот вопрос был на устах у всех. Палевский неловко поклонился — он никогда не умел преподнести себя широкой публике — и тихим, дрожащим голосом начал:
      — Ваше превосходительство господин президент, господа министры, уважаемые гости, дамы и господа. Я не хочу пространными объяснениями отнимать у вас дорогое время. Я хочу привлечь ваше внимание всего лишь к двум основным идеям, которые вдохновили меня на создание кибернэроса-мужчины. Главное, что первый кибернэрос-мужчина действительно запрограммирован для выражения сущности, так сказать, самого мужественного в мужчине: силы воли, характера, чистоты духовных и физических норм. Итак, я тем самым хочу доказать то, что многие подвергали сомнению в случае с кибернэросом-женщиной, а именно что при изготовлении кибернэроса можно учесть все самые индивидуальные пожелания, то есть кибернэросы могут быть созданы по образу и подобию, вкусу и желанию любого из нас. Сейчас, когда я завершил свой труд и в знак уважения вручаю его первой даме Новобургундии, я смею надеяться, что мне удалось создать робота, который удовлетворит ее всем известному тонкому артистическому вкусу, и выразить своим изобретением то глубокое уважение и благодарность, которую она по праву заслуживает, морально вдохновив это начинание и оказав ему бескорыстную поддержку.
      Последовали бурные аплодисменты, и профессор с какой-то интригующей самодовольной улыбкой уступил место следующему оратору: сейчас была очередь супруги президента. Несколько смущаясь при свете юпитеров, она подошла к микрофону.
      — Дамы и господа! Мне выпала честь официально представить вам эпохальное изобретение, гениальную находку нашего великого ученого, первый образец кибернэроса-мужчины, и тем самым как бы утвердить выпуск в свет кибернэроса-мужчины, подобно тому как мы отправляем в славный путь корабли. Я глубоко осознаю порученную мне почетную задачу, которая заключается в том, что благодаря профессору Палевскому я первая из всех женщин мира, которая может назвать кибернэроса своим.
      Здесь она на мгновение запнулась, взглянув на своего мужа; на лице его играла ироническая и вместе с тем самодовольная улыбка. Это внезапно привело ее в ярость. В ушах ее все еще звучали слова профессора Палевского… «самое мужественное в мужчине: сила воли, характер…» А перед ней, словно в насмешку, расплывались водянистые глаза низенького, сутулого, пузатого президента. Неожиданно упрямство проснулось в ней… Так нет же, нет, не позволит она выставить себя на посмешище… Не отдаст она музею своего кибернэроса. Но и мужа нельзя представить обманщиком: как-никак президент республики. К тому же печать уже сообщила о передаче кибернэроса музею.
      Точно по расписанию протокольного отдела из аудитории вышел директор Национального музея, чтобы быть готовым к приему кибернэроса. Президент кивком подбодрил супругу. За спиной секретарь шепотом все громче и громче подсказывал ей заранее подготовленный текст: «Это неоценимое по значению открытие…»
      Она поборола себя, и опять потянулись заученные фразы:
      — Это неоценимое по значению открытие — столь же важная веха в истории культуры человечества, как печатный станок Гутенберга, первый маятник Галилея, первый барометр Торричелли, первый фонограф Эдисона, первый рентгеновский аппарат, первый аэроплан, кино, атомный реактор, искусственный спутник… Было бы нескромным объявить это общечеловеческое достояние собственностью одного человека. Я надеюсь, что поступлю в традициях нашего всеми любимого и уважаемого благородного ученого, приняв решение: первого кибернэроса-мужчину сделать общим достоянием Новобургундии и передать его Национальному музею… — тут она снова взглянула на самодовольное лицо мужа и добавила: — После моей смерти.
      Президент весь скривился, словно его ущипнули, и уронил цилиндр. Директор Национального музея невольно развел руками, словно спрашивая, что теперь делать?
      А госпожа президентша с победоносным видом продолжала:
      — Пусть эта историческая реликвия принадлежит всем… после моей смерти. Пусть она станет достоянием нации и славит непреходящий бургундский гений. А теперь позвольте представить вам это великое изобретение нашего времени, этот символ человеческого равноправия — кибернэроса-мужчину.
      С этими словами она подошла к кибернэросу и, сама сгорая от любопытства, под бурные аплодисменты присутствующих потянула веревочку. Покрывало с мягким шелестом упало, и… и она остолбенела, увидев первого кибернэроса-мужчину, ставшего отныне ее собственностью, символ силы воли, мужественности… увидела копию своего мужа.
      Да, еще один президент Новобургундской республики стоял перед ошеломленным Новобургундским президентом. Сутулый, пузатый, во фраке и крахмальной манишке, с цилиндром в руке. Сходство было потрясающее: тот же лоб, нос, рот, те же глаза. Особенно похожи они были в тот момент, когда президент-кибернэрос подскочил к настоящему президенту, чтобы подать ему упавший цилиндр, и при этом со всем известной президентской неуклюжестью уронил свой собственный, и оба президента, говоря абсолютно одинаковыми голосами, принялись раскланиваться и обмениваться любезностями, пропуская друг друга вперед.
      Киносъемочный аппарат забыли выключить, и он увековечил сцену — недоуменное лицо госпожи президентши словно говорило: кому нужен еще второй, достаточно и одного такого… Изумление публики, багрово-синие от сдерживаемого смеха лица гостей, толпу министров, дипломатов, академиков, бестолково топчущихся вокруг двух совершенно одинаковых фигур, в глазах которых — при взгляде друг на друга — мелькал одинаковый ужас.
      Нет, судя по всему, профессору Палевскому действительно не везло с публичными выступлениями. Он вновь оказался виновником общественного скандала, а между тем намерения у него были превосходные… И в самом деле, что может быть убедительнее наглядного доказательства… К тому же он искренне уважал президента, считая это своим гражданским долгом.
      Наконец, госпожа президентша вспомнила, что одну фразу из своей речи она еще не досказала. И то ли в замешательстве, то ли желая спасти положение и забыв, что ранее она намеренно опустила эту фразу, — словом, она прокричала в микрофон:
      — А теперь я прошу вас, господин директор, принять от меня этот подарок, — тут она несколько замешкалась, но быстро нашлась: — …на сохранение до тех пор, пока он не перейдет в полную собственность музея.
      Только этого еще недоставало: процедуры передачи музею одного из двух одинаковых президентов. Взгляды присутствующих блуждали по полу, потолку, окнам. Многие подносили ко рту перчатки или платки, пряча улыбку. Лица гостей кривились, горло сжимал спазм, грудь вздрагивала от беззвучного смеха.
      Когда же директор музея, которому по программе полагалось благодарить за щедрый дар, начал нерешительно протягивать руки то к одному, то к другому президенту, не зная, кого же из них следует принять для музея, сдерживаемый смех прорвался со стихийной силой и все разразились гомерическим хохотом.
      О благословенны театры, где в крайнем случае, когда скандал уже неизбежен, можно опустить занавес. У лиц, действующих на арене общественной жизни, такой возможности нет. Один из двух президентов Новобургундской республики — и кто мог поручиться, который из них настоящий, — раздраженно, но, конечно, шепотом прохрипел директору Национального музея, чтобы тот забрал наконец этого похожего на него идиота, в то время как другой изысканно вежливо, даже галантно, как и подобает государственному мужу, протянул директору руку и представился:
      — Маладруа, президент республики.
      Директор музея бросил отчаянный взгляд на единственного человека, который мог хоть как-то спасти положение, — на профессора Палевского; поняв ситуацию, тот поспешил на выручку. Но в общей неразберихе даже он теперь уже не мог с уверенностью сказать, где президент, а где кибернэрос. И когда Палевский приподнял фрак одного из президентов и стал нащупывать нужный позвонок, чтобы остановить механизм, предполагаемый кибернэрос завизжал, как от щекотки, и вместо того, чтобы замереть на месте, вдруг бросился прочь, смешавшись с толпой приглашенных…
      До предусмотренных программой вопросов очередь так и не дошла. Прием, произведший глубокое впечатление на его участников, закончился. Кибернэрос-мужчина снискал успех даже сверх всяких ожиданий.

* * *

      Кибернэросы стали органичной и непременной частью повседневной жизни и уже ни у кого не вызывали удивления, как автомобили, или, скажем, самолеты. В метро, в парках, на улице стало естественным и привычным видеть, как мужчина или женщина целуется со своим кибернэросом. В Сорбонне установилась традиция устраивать ежегодный бал со стриптизом в честь изобретателя кибернэросов. Повсюду открылись салоны кибов. Печатались всевозможные медицинские труды о применении кибернэросов.
      В искусстве возникла особая кибернэротическая школа, которая провозгласила своим лозунгом замену человека отображением кибернэросов (ведь кибернэрос — существо более высокого класса, нежели человек, поскольку лишен таких декадентских пережитков, как ощущения и разум). Счастье и взаимопонимание можно встретить только у кибернэросов, то есть существ, не способных ни на какие чувства и рассуждения. Совершенное человеческое общение неосуществимо среди людей, человеческое в метафизическом смысле слова — может быть лишь сверхчеловеческим, механическим.
      Это направление за короткое время стало господствующим в творческой жизни. Сторонники кибернэротической литературы объединились вокруг особого журнала, в первом номере которого они провозгласили свои принципы: «Современной литературе не нужны ни разум, ни чувство». «Современная литература развивается под знаком инстинкта. И слова в ней терпимы лишь постольку, поскольку их взаимосвязь и взаимозависимость не выражают ни чувства, ни мысли». «Цель поэзии — показать элементы инстинктов и страстей в кибернэротических отношениях, следовательно, подлинная поэзия может мириться лишь со словами-импульсами, которые иной раз могут быть коллективными известными и бывшими в употреблении, но лучше — индивидуальными и неизвестными». Впрочем, эта школа декларировала полную свободу в выборе формы и индивидуальных поэтических средств — не упуская из виду специфики темы — и заявляла, что она обеспечит возможность полного самовыражения художественных конструкций и, образов. Но, пожалуй, читатель лучше поймет характер направления, если прочтет два следующих отрывка:

ПЕСНЯ

 
Эрос… Эрос…
Кибернэрос…
Кибернэрос…
Эрос… Эрос…
 
(Жак Пупанель)

ЧЕЛОВЕК

(Сонет)

 
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос!
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос!
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос!
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос!
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос?
Кибернэрос, кибернэрос, киборнэрос?
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос?
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос?
«Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос».
«Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос».
«Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос».
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос…
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос…
Кибернэрос, кибернэрос, кибернэрос…
 
(Оскар Винтейль)
      Позднее литературная школа распалась на два крыла. Либералы признавали, что писатель может допустить осмысленность текста тогда и только тогда, когда этот текст выражает бессмыслицу. Логика и психология допустимы в поэзии, если они применяются для выражения бессмыслицы, то есть подчеркивают мудрость и поэтическую красоту отображаемого абсурда. Ортодоксальные кибернэротики вообще отрицали право на существование какой-либо мысли и логики.
      Кибернэросы вызвали к жизни новые отрасли промышленности, революционизировали моду, культуру интерьера, кулинарное искусство, производство легковых автомашин — словом, всю неуропейскую цивилизацию. На железной дороге — после долгих споров, считать ли кибов багажом или пассажирами, — было решено, что, если кибернэрос занимает сидячее место, следует платить полную стоимость, если же хозяин сдает его в багаж, то он приобретает билет за полцены. В некоторых ресторанах повесили объявления у входа: «Собакам и кибернэросам вход воспрещен». Но в Новобургундии это начинание позорно провалилось. Новобургундские граждане восприняли его как ущемление своих суверенных прав. А вот в Соединенных Штатах единственной стране, где не прижились кибернэросы, — долгое время висели дискриминационные объявления, вроде: «Собакам, неграм и кибернэросам…» или: «Собакам, неграм, евреям и кибернэросам…», или «Неграм, желтым, евреям, кибернэросам…» — и т. д. — «…вход воспрещен». Однако постепенно кибернэросы исчезли с этих вывесок, поскольку сравнение кибернэросов с определенными категориями людей вызывало возмущение. Кроме того, особенно в случае с кибернэросами высшего класса, невозможно было осуществить запрет, поскольку разница между кибернэросами и людьми неуловима простым глазом. Нередко случались пренеприятные сцены, когда официанты с помощью лупы пытались обследовать известных и уважаемых людей, вроде кинозвезд или сенаторов. Папская энциклика положила конец попыткам дискриминации даже со стороны консервативных кругов.
      Но один вопрос по-прежнему оставался нерешенным: какое место отводить кибернэросам в этикете. А кибернэросы особ, занимающих высокое положение? Как надлежит к ним обращаться? Что должно отличать кибернэросов графов от кибернэросов баронов, герцогов, не говоря уже об эрцгерцогах? И вообще, может ли кибернэрос обладать титулом?
      По всей видимости, кибернэросы прочно укоренились в новобургундском и во всем неуропейском обществе. Выходило все больше работ по социологии, репортажей и журнальных статей, авторы которых обращались к совести общества, пытаясь расшевелить и потрясти ее, чтобы преодолеть духовную отсталость, сексуальную скудость отдельных — немаловажных — областей, провинций, слоев населения. Красноречивыми документами и неопровержимыми фактами эти авторы доказывали, что весьма значительные слои рабочих и крестьян по серости отказываются от кибернэросов. За временными мерами — разъяснительной работой, государственными кредитами, пособиями — последовали более радикальные — бесплатное распределение кибернэросов для изменения нетерпимых в наш век отношений. Однако правительство, стремясь к разумному прогрессу, отвергло демагогический радикализм и провозгласило своим принципом постепенную и планомерную ликвидацию этих гигантских белых пятен на карте культуры.

* * *

      Когда первый приступ гнева несколько утих, профессор Палевский решил более обстоятельно познакомиться со злосчастным номером «La Voix Humaine», этой грязной газетенки, стоящей ниже всякой критики. Он решил поднять брошенную ему перчатку и как следует проучить этих нахальных молодчиков. За всю его более чем тридцатилетнюю деятельность не было ни одного случая, чтобы кто-то осмелился поставить под сомнение серьезность и основательность его научной работы. Напротив, профессор славился именно чрезмерной осторожностью и сотни раз проверял результаты, прежде чем опубликовать их. На сей раз он не только проверил и перепроверил все расчеты на самой современной кибернетической счетной машине, но и по своему обыкновению каждый вывод, который лежит в основе конструкции кибернэроса, подверг дополнительной проверке на ультрасовременном кибернетическом комплексно-комбинационно-логико-аналитическом приборе. А общеизвестно, что логические машины не ошибаются, особенно машины конструкции Палевского. Еще ни разу не было зафиксировано, чтобы при правильно поставленном условии машина выдала неправильное суждение, независимо от того, о чем шла речь: о порядке маневрирования железнодорожных составов на вокзале, о распределении машинного парка на новом предприятии или о какой-либо другой инженерно-технической задаче. Более того, были попытки применения кибернетико-логических машин даже в практике судопроизводства. Например, с их помощью в Сан-Франциско вынесли приговор по делу о разводе отца троих детей, который изменил жене. Известнейшие юристы и психологи анализировали решение машины и не обнаружили в нем ни одной юридической или логической ошибки. Правда, этот человек на другой день покончил с собой, но последнее уже выходит за пределы точных наук.
      Итак, профессор Палевский всеми возможными способами проводил испытания конструкции кибернэроса. Вначале он сопоставил применяемые им при конструировании кибернэросов химические вещества с элементами человеческого организма. Машина четко показала, что искусственные материалы по меньшей мере равноценны природным элементам, за исключением случаев, когда они качественно превосходят последние. Точно так же Палевский поступил и с координацией движений кибернэроса, в том числе любовными действиями и т. д. Во всех случаях машина высказалась в пользу кибернэроса. Наконец, он запрограммировал эти действия, вместе взятые, и, как следовало ожидать, машина ясно, логически неопровержимо показала, что все они по крайней мере равноценны человеческой любви.
      Профессор Палевский удовлетворенно потирал руки, вспоминая, сколь скрупулезно и осмотрительно производил он проверку своих опытов. И это они хотят опровергнуть, думал он с тайным злорадством, и решил возбудить открытый процесс против безответственных клеветников. Ведь в конце концов на карту поставлена его научная репутация.
      С этим приятным чувством он принялся за чтение статьи Дорнана. Неожиданно ему в голову пришла мысль подвергнуть анализу логической машины и саму статью. Да, это будет достойным ответом. Посмотрим, выдержат ли аргументы противника те испытания, которые столь блестяще выдержал ход его мыслей.
      Журналист в качестве эпиграфа к своей статье выбрал два стихотворения. Одно из них принадлежало средневековому трубадуру и на языке того времени звучало совсем неплохо:
 
Больше всего на свете
я ненавижу день,
Который нас разлучает,
любимая нежной любовью!
Но еще больше, чем день,
я ненавижу солнце Вестника дня.
 
 
      Профессор прочел перевод и логически сформулировал его содержание: поэт ненавидит день, потому что тот отделяет его от любимой. Ну, а теперь посмотрим, что он хочет этим сказать, — подумал Палевский и задал вопрос своему верному другу — кибернетико-логической машине.