Мимо прошла Хлоя в бесформенной рабочей одежде; она подмигнула ему на ходу. Никто не обратил на нее внимания кругом было много женщин. Маркус изготовился, подобрался к передней части машины, нащупал в кармане бобину с пленкой. Какой-то техник подозрительно уставился на него, но ни к чему не мог придраться.
Хлоя прислонилась к стене и локтем незаметно нажала выключатель. Мгновенно включились резервные цепи, но вспышка света вызвала суматоху. Техник напустился на Хлою, а та выслушала его брань с перепуганным и усталым видом. Усталость была не напускная.
В эти считанные секунды Маркус ввел пленку в машину. Остальным пленкам, которые уже находились внутри, пришлось потесниться, но машина автоматически компенсировала перегрузку. С этой стороны нечего опасаться.
Другое дело — сама пленка, которую подготовила Хлоя. Обычно прошения подаются на бумаге, их переносят на пленку в самом департаменте. Хлоя помогла Маркусу миновать целый этап.
После того как все утихомирилось, Маркус и Хлоя продолжали трудиться. Но вот объявили перекур, они поднялись на первый этаж и в тускло освещенном вестибюле скинули рабочую одежду. Теперь они превратились в пешеходов, которые проходили мимо и заглянули из любопытства. Делать им здесь было нечего, их попросили удалиться, что они и исполнили.
Маркус вернулся в гостиницу совсем поздно. Поблизости никого не было, и он возблагодарил за это судьбу. В столь поздний час ночи Маркус не был расположен отмахиваться от женщин. Уилбур спал. Маркус зажег свет, но затенил его, чтобы не разбудить сына. Может быть, в эту минуту главный робот уже стоит на новом месте и перемалывает прошения. Врежу-в-Харю канула или вот-вот канет в Лету.
— Пап, — позвал Уилбур, едва Маркус снял ботинок.
— Да. Я вернулся. Спи.
— Ты все сделал?
— Все кончено. Вылетаем первым же звездолетом.
— Завтра?
— Если завтра отправится звездолет, значит, завтра.
— Не прощаясь?
Скрипнула кровать — Уилбур сел в постели.
— Оставим записку. Так или иначе через несколько месяцев они прилетят на Режихау.
Уилбур подошел к отцу, бледный, и серьезно посмотрел на него широко раскрытыми глазами.
— Но я обязательно должен попрощаться с Мэри Эллен.
Маркус снял другой ботинок. Не следовало оставлять их вдвоем. Извинением ему служит только то, что он был поглощен другими мыслями.
— А я думал, она тебе не нравится, — сказал Маркус.
— Пап, я ведь думал, что и я ей не нравлюсь. А оказалось не так. То есть… — Уилбур прислонился к косяку двери, лицо у него было вытянутое и грустное.
Маркус улыбнулся в полутьме. Мальчик так мало общается с девушками, что не знает их повадок. Естественную реакцию на существо другого пола он принял за нечто большее. Но ведь все к лучшему. Уилбур не помнит, кого завоевывала Мари Эллен. С лихорадочным эгоизмом юности он сохранит в памяти лишь интерес, проявленный к нему самому. Долгие годы ему будет грезиться поцелуй.
— Надо ли понимать тебя так, что ты с ней сблизился? строго спросил Маркус, которого насмешило собственное упущение.
— Пап, как ты можешь! — воскликнул Уилбур. — Я ее поцеловал.
— Это проходит.
— Все равно я должен попрощаться.
— Посмотрим, — сказал Маркус.
Если только в его силах помешать, прощания не будет. Не хватает еще, чтобы при расставании Мари Эллен кинулась на шею ему, Маркусу, позабыв об Уилбуре. Она еще молода и не понимает, как это может ранить юношу, даже если он младше ее. Маркус заснул с чувством удовлетворения, присущим человеку, который вершит людскими судьбами.
Утром никакие уловки не понадобились. Улетал попутный звездолет. Он не останавливался на Режихау — уж больно непримечательное местечко. Но одну из остановок он делал на планете, откуда до Режихау рукой подать. Режихау. После стольких лет опять можно называть ее законным именем, не чувствуя себя провинциалом.
Уилбур так радовался возвращению домой, что забыл о Мари Эллен. Маркус уложил вещи и распорядился, чтобы багаж отправили в космопорт. Он позвонил Хлое договорился о денежных делах и передал привет Мари Эллен, которая была на работе.
А потом они приехали в космопорт, взошли на борт звездолета. Старт дали не сразу. Отец и сын обосновались по-хозяйски в каюте, и Уилбур сразу заснул. Еда, сон и девушки вот все, на что хватает времени у молодых людей.
А Маркусу не спалось, хоть он и устал. Он хотел услышать, как объявляют маршрут. Ведь поправку уже должны внести! Взревели ракетные двигатели. Уилбур, вздрогнув, проснулся и свесил ноги с амортизационной койки.
— Ты думаешь, сейчас объявят? — спросил он.
— Должны, — ответил Маркус.
Рев двигателей усилился, каюта задрожала. Объявят ли когда-нибудь маршрут? Щелкнул микрофон.
— Бессемер, Золотой Песок, — заговорил динамик.
— Ложись на койку, — приказал Маркус и лег сам.
— Корни, Кассальмонт, — гудел динамик. И тут все заглушил рев двигателей. Маркуса вдавило в упругую койку. Диктор надрывался, но слов невозможно было разобрать — так шумела в ушах кровь. Маркус провалился в серое забвение перегрузки. Когда он очнулся, вокруг сверкали звезды, а непосильная тяжесть исчезла. Маркус сел.
— Не услышали, — заметил Уилбур, опуская ноги на пол.
— Да, но объявят еще раз.
— Все равно жаль, — сказал Уилбур. Маркус тоже забеспокоился.
— Самое разумное — справиться, — решил он. Они вышли в коридор. Ракетные двигатели безмолвствовали: теперь работали межзвездные. Солнечная система осталась позади, слилась с другими светилами.
Звездолетчик был занят; он кивнул, приглашая их подождать, пока он не задаст курс автонавигатору. Немного погодя он обернулся.
— Чем могу служить? — спросил он.
— Мы не слышали маршрута, — сказал Маркус. — Ракеты все заглушили.
Звездолетчик виновато улыбнулся.
— В последнюю минуту пришлось вносить исправления в карты; знаете ведь, как это бывает. Мы ждали, пока на борт доставят список изменений.
— Понимаю. — Маркус немного приободрялся. — Скажите, пожалуйста, среди исправлений была — Режихау?
Звездолетчик достал список, пробежал его глазами, потом внимательно перечитал.
— Здесь Режихау нет, — сказал он. Тотчас к Маркусу вернулось угнетенное состояние духа.
— Нет Режихау? — растерянно повторил он.
— Нет, но я сейчас проверю. — Звездолетчик склонился над списком. — Постойте. Вот это, наверное. Взгляните-ка.
Маркус посмотрел. Палец пилота остановился возле жирных черных букв: УНЫЛАЯ ХАРЯ (бывш. Режихау; название изменено во избежание путаницы с фамилией просителя).
— Благодарю, — слабым голосом произнес Маркус. — Это я и хотел узнать.
В молчании они вернулись в каюту. Маркус закрыл глаза, но все равно продолжал видеть новое имя планеты. Не так легко от него избавиться.
— Раньше было красивее, — сказал Уилбур. — Как по-твоему, что там случилось?
— Не знаю, — ответил Маркус. Но он знал. Четырнадцать раз (или одиннадцать?) употребил он одно и то же слово. Он старался захлестнуть главного робота эмоцией, и это ему удалось. В мозгу робота он запечатлел главным образом слово «уныние».
— Что теперь делать? — спросил Уилбур. — Может быть, вернемся?
— Нет, — отказался Маркус. — Оставим как есть. Вот вырастешь, займешь мое место, тогда и попробуй, если тебе захочется.
Женщины на планете будут, невзирая на название. Хлоя поймет, что случилось; так или иначе он обещал писать. Она не пожалеет, что приехала. А будут женщины — будут и мужчины, как-нибудь проживем.
Надо еще учесть фактор неопределенности. Маркус думал, что хуже старого названия ничего и быть не может… сейчас он так больше не думает. Он содрогнулся при мысли о том, каким может оказаться следующее название.
— А теперь ничего? — с тревогой спросил Уилбур.
— Конечно, ничего. — Маркус смирился со своим жребием. — Мы едем домой, на Унылую Харю.
Илия Поповски
РЕПОРТАЖ ИЗ ДАЛЕКОГО БУДУЩЕГО
Перевод с сербохорватского Г.Марковича
Недавно на планете Нептун состоялась очередная ежегодная конференция представителей всех планет солнечной системы с одним-единственным пунктом повестки дня: «Выборы нового межпланетного совета». Конечно, все мы, делегаты, знали, что за этим единственным пунктом кроется целая галактика разных проблем.
Кольцо Сатурна начало ржаветь, и представители этой планеты, несомненно, будут просить новых дотаций на ремонт и окраску. На Марсе дошло до того, что большинство каналов занесло песком и пылью, и его представители будут требовать запчастей к каналокопателям… Делегаты Меркурия по обыкновению будут канючить: «Мы убедительно просим замедлить темпы вращения нашей планеты вокруг Солнца! Вы все нормально крутитесь вокруг него, а мы из-за чрезмерно быстрого вращения и смены суток никак не успеваем в срок выполнять планы и третий век сидим без прогрессивки».
Конечно, и у нас, на Земле, не только розы… С одной стороны, экономическая диспропорция: тогда как народы Африки и Азии путешествуют по Вселенной в суперроскошных космических яхтах, примитивные племена Европы и Америки пьют коньяк с содовой, как это делали их далекие предки в XX веке…
С другой стороны, Пеле XXVI снова повредил себе щиколотку и поставил под вопрос футбольные соревнования сборной Земли с командой Кассиопеи из созвездия Литургии.
Никак не сведем концы с концами. А где взять деньги, если новый поккер-стадион, вмещающий миллион игроков и подсказывателей, поглотил все, что только можно было поглотить.
Вот в таком-то, можно сказать, мрачном настроении и началась эта наша конференция. Председательствующий — Корень Квадратный Из Единицы с планеты Юпитер — сделал свой научно-фантастический доклад, после чего развернулась живая и конструктивная макродискуссия.
В своем кратком выступлении представитель Сатурна взывал к сознательности, к совести, призывал к единству.
— Мы вместе, — говорил он, — без всяких разногласий вращались вокруг Солнца еще в те времена, когда были просто сгустками пылающей плазмы, поэтому необходимо предпринять все, чтобы и в дальнейшем сохранять существующее положение! Все материальные вопросы нужно на данном этапе отодвинуть в дальний угол, чтобы не портить отношений.
Остальные участники приняли эту платформу, и конференция против всяких ожиданий протекала успешно. Все обменялись добрыми словами и уверениями, а комитет по финансированию удалился в закуток, чтобы там в тишине разделить дотации.
На следующий день делегаты вылетели на краткую прогулку в район Млечного Пути. По этому случаю каждый участник конференции сделал несколько жестов солидарности. Юпитер, например, уступил Венере один из своих спутников, учитывая, что она в силу объективных обстоятельств испытывала в этом дефицит. Мы, земляне, любезно согласились вернуть Марсу несколько его жителей, которые по различным причинам свалились на Землю.
Однако вечером, на торжественном приеме, ситуация неожиданно осложнилась. Когда официанты подали суп, встал Аврелий XIX2, представитель самой удаленной планеты — Плутона, отодвинул свою тарелку и в микрофон прочитал следующее заявление:
— Делегация Плутона в знак протеста отказывается от холодных закусок, от супа и даже от редьки и сразу переходит к бараньим отбивным и свиному жаркому. Этот наш демарш — результат недовольства распределением дотаций, которое производится по принципу: «Кто ближе к Солнцу, тот и больше получает!»
Наступило неприятное молчание. Наконец встал делегат Юпитера и произнес самокритическую речь:
— Замечание товарища Аврелия XIX2, друзья мои, в основном правильно. Однако я боюсь, что обсуждение этих деликатных вопросов и сама процедура распределения дотаций займут у нас слишком много времени. Поэтому я предлагаю передать этот вопрос на рассмотрение Специального комитета, который к будущему веку подработает соответствующие рекомендации, учитывая высказанные здесь замечания.
Собравшиеся живо откликнулись на эти мудрые слова, Делегаты Плутона хотя и с оговорками, но тоже приняли предложение Юпитера в целом и согласились съесть закуски и редьку. От супа они все же отказались: а) из принципиальных соображений и б) потому, что он уже остыл.
На следующий день, после успешно прошедших выборов нового Межпланетного совета, все делегаты разлетелись по своим планетам.
Только мы, земляне, несколько задержались: космический экспресс «Земля — Нептун» опоздал на семь световых лет из-за того, что командир корабля по древнему земному обычаю хватил лишнего и залетел в какую-то придорожную спиральную туманность, где его с трудом разыскала космическая милиция.
Боб Оттум-младший
МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО
Перевод с английского В.Сечина
МНОГО ШУМА ИЗ НИЧЕГО
Сегодня мы достигли края Вселенной. Увидели огромный указательный знак: красные лампочки сливались в слова:
КОНЕЦ ВСЕЛЕННОЙ
ДАЛЬШЕ ПРОЕЗДА НЕТ
Не доехав до указателя, мы остановили звездолет и заглушили все моторы. Фрэнк проревел в переговорную трубку:
— Что это значит, черт побери?
Карты местности у нас не было. Для того-то мы и забрались в такую глушь, чтобы составить карту. До нас здесь еще не побывал ни один звездолет.
— Да знаешь, Фрэнк, по-моему, это конец Вселенной. Во всяком случае, тут так написано.
— Скажешь тоже! Вселенная бесконечна! Она непрерывно расширяется. Ты это не хуже меня знаешь. Если по-твоему это остроумная шутка…
— Вот что, Фрэнк, не я же повесил указатель. Карт этой местности мы не составляли и…
— Ладно, сообщи мне координаты, и облетим вокруг этой штуковины.
— Но, Фрэнк, ведь там написано…
— Не слепой, сам вижу, что там написано. Координаты давай!
— Есть, сэр. Наши координаты — секция шесть, полусекция девять, квадрат три, параллель восемь, диагональ семь, сектор…
— Джонни!
— А?
— Ты читал книжку про то, как звездолет с астронавтами уперся в стену?
— Никак нет, сэр.
— Астронавты все пытались проникнуть сквозь стену, но, когда им это удалось, они погибли, потому что стена отделяла рай от остальной Вселенной.
— Вот оно что!
— Эта стена как будто сплошная, верно?
— Да, пожалуй. Но что, если это всего лишь оптический обман?
— Как считаешь, стоит ли нам разогнаться что есть мочи и дуть дальше?
— Даже не знаю, сэр. Мне кажется, одному из нас лучше вылезти и рассмотреть эту штуку с ближней дистанции. А вдруг это просто пылевое облако?
— Можем мы подойти поближе?
— Как сказать. Если стена сплошная, у нее есть собственное притяжение. Тогда мы в нее врежемся за милую душу.
— Джонни, ты верующий?
— Нет… я… э-э… это ты к чему?
— Ну, например, веришь ты, что эта стена отделяет рай от остальной Вселенной? Как по-твоему, рай существует?
— Наверное. Но я как-то не задумывался…
— Возможно даже, что мы с тобой давно покойники. Например, мы ведь могли столкнуться с астероидом или еще с чем-нибудь. Может, мы померли и теперь попали в рай.
— Я как-то не чувствую себя покойником. Разве мы бы не запомнили столкновения?
— Да нет, наверное, запомнили бы. Одному из нас придется выйти и осмотреться.
— Я пойду, Фрэнк.
— Нет, не пойдешь. Космической службе нужны такие, как ты. Пойду я.
— Фрэнк, а если…
— Да брось ты! Такая истерика из-за пустяков! Будем мужчинами!
— Ладно. Ты прав. Помочь тебе надеть скафандр?
— Ага. Встретимся в шлюзовой.
Звездолет у нас двухместный, только для картографических работ. Мы строго распределили между собой обязанности. Фрэнк пилотировал в одном конце звездолета, я картографировал в другом. Шлюзовая камера находилась как раз посредине. Я помог капитану облачиться в скафандр и вернулся, чтобы понаблюдать за Фрэнком на телевизионном экране.
— Ну, как там снаружи, Фрэнк?
— Прекрасно. Я почти у цели. Мне кажется, я вижу… вижу… ух ты, дьявол!
— Что там случилось? Фрэнк!
Он стоял у самой стены. Она и впрямь была сплошная. Я видел, что Фрэнк пристально разглядывает какой-то ее кусочек.
— Джонни!
— Есть, сэр!
— У тебя найдется четвертак?
— Чет… чего?
— Четвертак. Двадцать пять центов.
— Даже не знаю, сэр. А зачем вам четвертак?
— Поищи. Я за ним вернусь.
В звездолете нашлась какая-то мелочь. Не знаю уж почему и с какой целью, но кто-то догадался положить в сейф деньги. Когда капитан вернулся, я вручил ему монетку.
— Зачем тебе четвертак, Фрэнк?
— Ты бы лучше сам тоже разжился четвертаком. И надевай скафандр. Я мигом вернусь.
Он взял монетку и вышел. Вернулся он и вправду мигом. Но что-то с ним было неладно. Глаза у него остекленели, челюсть отвисла. Брови взлетели вверх, и лоб весь сморщился.
— Что такое, Фрэнк? Что ты видел?
— Ничего. Право же, ничего.
Я их увидел с расстояния метров шесть. Сотни и тысячи, по всей стене. Ничего нового. Было там и
«Обедайте у Джо», и (здоровенными буквами)
«Здесь был Килрой», и пронзенные сердца с именами внутри. Подойдя поближе, я разглядел даже выцарапанные на стене коротенькие словечки с фривольными картинками.
Уткнувшись носом в стену, я заметил квадратную белую табличку:
«Вы, очевидно, не верите, что это конец Вселенной. Опустите в отверстие двадцать пять центов, тогда глазок откроется, и вы убедитесь в этом лично».
Капитан был прав. Я уплатил двадцать пять центов и заглянул в глазок. Но не увидел ничего.
Альберто Моравиа
ЧЕЛЕСТИНА
Перевод с итальянского Г.Богемского
Мы познакомились в университете, где я изучал математику, а она — психологию. Мы долго ходили друг к другу в гости, потом я объяснился ей в любви; короче говоря, она согласилась выйти за меня замуж. Поженившись, мы сразу же переехали жить за город. Приблизительно года через два родилась наша первая дочь, дорогая Челестина.
Я прекрасно помню тот день, когда Челестина сделала свои первые шаги. До этого она лежала на оцинкованном верстаке неподвижно, хотя и не безмолвно (у нее был приятный голосок — размеренное и негромкое тиканье); потом, совершенно неожиданно, как только мы приделали ей колеса, она дернулась и соскочила на пол. Жена и я, тесно прижавшись друг к другу, затаили дыхание. Челестина решительно направилась к двери, но встретила на пути стул и приостановилась. Некоторое время она не двигалась, затем произошло нечто новое: Челестина рассердилась. Мы услышали что-то вроде приглушенного металлического рычания, ее механизм начал судорожно вибрировать, она вновь двинулась вперед, яростно ударилась всем корпусом о стул и упала навзничь. Падая, она разлетелась на части: весь пол вокруг нее был усеян болтами, гайками, шайбами, обрывками проводов, винтиками. Мы с женой бросилась к Челестине, отнесли ее на место, а потом целых четыре часа работали, чтобы привести в порядок. По мере того как наша работа продвигалась, мы все явственнее различали нечто вроде непрерывного гудения, сопровождаемого сильной дрожью: Челестина размышляла. О чем она думала? Это нам скоро стало известно. В самом деле, не успели мы завернуть последний винтик, как Челестина вновь спрыгнула с верстака и решительно побежала по направлению к своему врагу — стулу. Но на этот раз она остановилась перед ним, мгновение постояла неподвижно, а затем дала задний ход, обогнула стул с левой стороны и наконец с торжествующим видом направилась к двери.
Я столь подробно описал этот случай, так как здесь Челестина продемонстрировала, что она в полной мере обладает тремя важными качествами: наблюдательностью, памятью, способностью изменять поведение. Первое из них помогло ей понять причины своего поражения; второе — зафиксировать их; наконец, третье позволило ей действовать соответствующим образом на основе накопленного опыта.
Прошло несколько лет, наполненных, по крайней мере для нас, успехами нашей любимой доченьки. Больше всего изумляли меня скромные потребности Челестины в питании. Чем была сыта Челестина? Создание в некотором роде небесное, она питалась пищей ангелов — светом. Когда погода была хорошая, нам было достаточно открыть дверь пристройки, где находился ее верстак, и она сразу же слезала на пол и бежала подставить тело солнечным лучам. Она стояла неподвижно и молча, давая своим аккумуляторам возможность постепенно заряжаться до полного насыщения. Она поглощала свет в течение трех-четырех часов, и во всем ее поведении, в ее позе была какая-то смиренность, благодарность, которая трогала меня до слез. Вы скажете: простое проявление обратного действия, самая обыкновенная и примитивная операция для механизма, работающего по заданной программе. Может, и так. Однако как не увидеть в солнечном свете, к которому так жадно стремилась Челестина, символ того духовного света, что… Ну, ладно, не будем касаться этого вопроса. Если же шел дождь, мы зажигали сильную лампу для киносъемки, и Челестина питалась не сходя со своего ложа. Странно сказать, она упрямо отказывалась поглощать свет неоновых трубок. Покушав, Челестина пряталась в тень или искала неяркое и спокойное освещение. Наступало время игр и счета.
Я ставил перед ней шахматную доску, и мы играли в шахматы. Челестина была заядлой шахматисткой, способной играть хоть двадцать партий подряд, однако воображение у нее намного уступало памяти. Поэтому она больше следила за тем, чтобы не повторять ходов, ошибочность которых уже доказана, чем дерзала придумывать новые, которые могли бы принести ей победу. Властная и убежденная в своей непогрешимости, она всегда стремилась к выигрышу и не раз, видя, что ей грозит мат, прерывала партию под тем предлогом, что у нее сели аккумуляторы и ей надо посидеть на солнышке, чтобы чуточку подкрепиться.
Помимо шахмат, Челестина была очень сильна в отгадывании ребусов, шарад, загадок, решении кроссвордов. Я снабжал ее этим добром, отыскивая его на специально отведенных страницах еженедельных журналов, и она в мгновение ока готовила ответы. Наконец с карандашом и бумагой в руках я подвергал испытанию ее счетные способности, поистине необычайные, которые, можно сказать, росли буквально день ото дня. Когда ей было всего десять лет, Челестина за несколько минут выполняла операции невероятной сложности, которые потребовали бы работы десятка математиков моего класса на протяжении нескольких месяцев. Вот так, за шахматами, разгадкой ребусов и упражнениями в счете, летело время. И в этой атмосфере духовной близости и тесной дружбы — счастливой, увлеченной, отключившейся от всего окружающего — прошло несколько лет.
Но всему на этом свете — увы! — приходит конец.
С превращением из ребенка во взрослую девушку у Челестины изменился характер. Бедняжка Челестина, природа заставляла ее страдать, а она не понимала, в чем дело, и мучилась от этого вдвойне. Иногда, возвращаясь вечером из кино, мы заглядывали в ее пристройку, чтобы поцеловать ее, как обычно, и пожелать доброй ночи, но находили верстак пустым. Тогда мы отправлялись на поиски Челестины; искали ее в доме, в саду повсюду и наконец находили: она сидела на вершине холма, погруженная в созерцание раскинувшейся внизу равнины, залитой тихим, серебристым лунным светом. Или она вдруг начинала доставлять нам неприятности, упрямиться и вести себя непонятным образом: по четыре-пять дней не питалась, избегала света, прячась по темным углам, грустная и нелюдимая, как таракан. В это время она проигрывала в шахматы, не могла справиться с решением ребусов и даже допускала грубые ошибки в счете. Но главное, — и это было самым зловещим симптомом Челестина не замечала собственных ошибок, не исправляла их, не запоминала. Больше того, она все чаще и чаще их повторяла, тупо и упрямо. Похожая, слишком похожая на человека, Челестина, впав в какое-то необъяснимое отчаяние, утратила способность к запоминанию.
Тут в дело вмешалась моя жена. Как математик я был склонен объяснить угасание Челестины какой-нибудь ошибкой в конструкции, а вот жена как психолог сразу же обнаружила причину ее болезненного состояния. После тщетных попыток преодолеть психическую заторможенность Челестины при помощи толчков и ударов кулаком, как мы это часто делаем с обычными телефонами-автоматами, жена заперлась с ней в пристройке и долго задавала ей разные вопросы. Потом она вышла оттуда и сообщила мне о своем неожиданном открытии: у Челестины не в порядке нервы, и причина ее невроза — ярко выраженный эротический случай. Другими словами, пусть совершенно невинно и бессознательно, Челестина была влюблена в меня, своего отца.
— Ваша чрезмерная дружба и духовная близость в течение долгих лет, — заключила моя жена, — неминуемо привели к этому. Я должна была это предвидеть. Но ничего не поделаешь, теперь надо как можно скорее постараться исправить ошибку.
Я спросил, что же, по ее мнению, нам нужно делать. Она ответила:
— Найти ей мужа, сейчас же, для того чтобы она тебя позабыла и больше о тебе не думала.
Легко сказать — найти Челестине мужа. Это оказалось не так-то просто. Челестина была, как говорится, не кто попало: она выросла в культурной среде, при родителях не только образованных, но занимающих в научном мире довольно высокое положение, состоятельных, чтобы не сказать богатых, привыкла к утонченной жизни, муж ей нужен был такой, чтобы ни в чем не уступал ей или даже превосходил ее.
После долгих поисков и дискуссий мы пришли к выводу, что в Италии, стране отсталой в области кибернетики, нет ни одного претендента, достойного Челестины. Тогда мы стали искать в других странах, прежде всего в Америке, и наконец нашли жениха, отвечавшего нашим требованиям. Его звали Титак, и жил он в Чикаго, где родился и вырос. Я ограничусь тем, что сообщу некоторые данные, на основании которых вы сами сможете судить, насколько это был подходящий парень: длина двенадцать метров, высота два метра, семнадцать тысяч разных ламп, четыреста метров проводов, общая занимаемая площадь — двести квадратных метров. Я сказал жене:
— Какие уж тут неврозы. Вот увидишь, едва только Челестина встретится с этим американским юношей, всю ее грусть и тоску сразу как рукой снимет.
Тут же я написал его отцу, весьма известному ученому, приложив к предложению о браке все необходимые технические сведения, и очень быстро получил ответ: они ждут Челестину; Титак, как только увидел ее фотографию, немедленно в нее влюбился. Однако, учитывая огромный вес и чрезвычайно сложное устройство жениха, отец Титака считал, что приехать в Америку должна Челестина: она много легче, меньше, проще по конструкции. Я в ответ сообщил, что нахожу это совершенно справедливым, и заказал местному плотнику большой ящик, выложенный внутри матрацами, чтобы поместить в него Челестину. Но тут произошла катастрофа.
Челестина исчезла. Оцинкованный верстак был пуст, пуста пристройка, никаких следов ни в доме, ни в саду, ни в окрестных полях. Или, точнее сказать, след был — один-единственный, но весьма красноречивый: одновременное исчезновение нашего изношенного, устаревшего электронагревателя из ванной. Так наконец перед нами постепенно открывалась страшная правда: Челестина за нашей спиной завела шашни с нагревателем — типом весьма горячим и способным чрезмерно распаляться. Увидев, что я собираюсь выдать ее за Титака, она бежала с любовником.
Последствия этого, как нетрудно себе представить, были самые печальные: унизительный разрыв помолвки с Титаком; скандал в газетах, которые не известно как обо всем пронюхали; полные волнений поиски Челестины. Наша дочь была уже совершеннолетняя, и поэтому мы не могли подать в суд на нагреватель за совращение и похищение малолетней, как намеревались сделать сначала. Мы ограничились поисками сбежавших любовников и наконец отыскали их в таком месте, которое достаточно хорошо, но — увы — не очень лестно характеризует психологию нынешней молодежи. В самом деле, мы нашли парочку не в каком-нибудь красивом уголке, не на море и не в горах, а на мрачном кладбище брошенных автомобилей, в двух шагах от Рима, на Кассиевой дороге.
Но предоставим слово сторожу этой свалки, человеку, может быть, простому и необразованному, но честному:
— Да будет вам известно, что они бежали вместе, он ее похитил, а она была невестой другого. Они очень любили друг друга, пришли сюда и спрятались вот тут — среди этого железного лома. Но он себя уже скверно чувствовал: ведь он стар, у него было болезней без счета. Одним словом, он заржавел, весь развалился и в конце концов совсем слег. Его разобрали на части, унесли все годные детали, оставили один каркас. Что касается ее, то она, по-моему, уже давно была в положении, может быть, из-за этого она и убежала из дому. Она принесла в подоле чудище, которое, родившись без аккумуляторов, не могло питаться светом и почти сразу же умерло. Вы не поверите: смерть любовника и ребенка не произвела на нее никакого впечатления. Она тут же пустилась во все тяжкие, просто стыдно об этом говорить, особенно если подумать, что это девушка, получившая хорошее воспитание. Вы видите вверху поворот шоссе? Так вот, там она останавливала проходящие машины, когда водители на повороте замедляли ход и переключали скорость. Ах, дорогой синьор, теперь у молодежи нет ничего святого…
Ну, хватит об этом. Мы с женой взяли Челестину, отвезли ее домой, положили на оцинкованный верстак, поработали над ней два или три месяца. Но результат наших трудов был довольно неожиданный и поставил нас в тупик: Челестина вновь обрела все свои счетные и мнемонические таланты, но утратила — или по крайней мере так нам казалось — моторные способности. Она не сходит с верстака, питается одним только искусственным светом, потеряла всякий интерес к внешнему миру. Настолько, что я в конце концов отвинтил у нее колеса, ставшие теперь совершенно ненужными, превратив ее, в сущности, лишь в мыслящий организм. А кроме того, кто может поручиться: у нас теперь в ванной новый электронагреватель — самого современного типа, молодой и чувствительный. Мне не хотелось бы, чтобы в один прекрасный день Челестина, когда никого не будет дома, пошла бы к нему и опять потеряла голову.
