Зарубежная фантастика (изд-во Мир) - Тридцать первое июня (сборник юмористической фантастики)

      — Пока не замечает, — сказал Филипп. — Не забывайте, мы трое первыми сделали себе прививку. Ты, я и Джейк. Прошло ровно два месяца.
      У Коффина на лбу выступили капли пота. Он глядел на своих коллег и холодел от ужаса.
      — А как остальные?
      — Мне кажется, нам надо придумать что-нибудь сногсшибательное, да поживее, — сказал Филипп. — Вот что мне кажется.
      — Сейчас самое главное — сохранить все в тайне, — сказал Джейк Майлз. — Пока у нас нет полной уверенности — никому ни слова.
      — Да что же случилось? — закричал Коффин. — Всюду вонь невыносимая! Вот ты, Филипп: ты утром курил сигарету, я ее и сейчас чувствую, даже глаза слезятся. Если бы я не знал вас обоих, голову бы дал на отсечение, что вы по крайней мере неделю не мылись. Все запахи, сколько их есть на свете, вдруг точно взбесились…
      — Ты хочешь сказать, усилились, — поправил Джейк. — Духи все равно пахнут приятно, только чересчур резко. То же самое с корицей, я нарочно ее нюхал. После этого у меня полчаса текли слезы, но пахло-то все-таки корицей. Нет, по-моему, сами запахи ничуть не изменились.
      — А что же тогда изменилось?
      — Очевидно, наши носы. — Джейк в волнении зашагал по комнате. — Вот возьмите собак. Без обоняния они жить не могут, и у них насморка не бывает. Да и другие животные — вся их жизнь зависит от чутья, и ни одно никогда не страдает хотя бы подобием насморка. Многоцентрический вирус поражает только приматов, а высшей своей силы достигает лишь в человеческом организме.
      Коффин горестно покачал головой.
      — Но откуда вдруг взялась эта гнусная вонь? У меня давным-давно не было насморка…
      — В том-то и вся соль! Именно об этом я вам и толкую, настойчиво продолжал Джейк. — Подумайте: почему мы ощущаем запахи? Потому, что в слизистой оболочке носа и горла у нас имеются тончайшие нервные окончания. Но там же всегда живет и вирус, всю нашу жизнь, болеем ли мы насморком или нет. Испокон веку он гнездится там, в тех же клетках, паразитирует на тех же чувствительных тканях, в которых заключены и эти самые нервные окончания, — и притупляет, уродует их так, что как органы обоняния они уже никуда не годятся. Не удивительно, что прежде мы почти не ощущали никаких запахов! Эти несчастные нервные окончания просто не способны были что-либо чувствовать!
      — А потом мы взяли да и уничтожили этот вирус, — сказал Филипп.
      — Нет, не уничтожили. Мы только разрушили хитроумнейшую механику, которая помогала ему устоять перед силами сопротивляемости, какими обладает нормальный человеческий организм. — Джейк присел на край стола, его смуглое лицо было серьезно и напряженно. — Целых два месяца после укола наш организм вел борьбу с вирусом не на жизнь, а на смерть. И с помощью вакцины он победил, только и всего; сокрушил последние укрепления захватчика, который сидел в нас с самого зарождения приматов и стал, можно сказать, неотъемлемой частицей нашего тела. И вот впервые за всю историю человечества эти изуродованные нервные окончания начинают нормально функционировать.
      — Господи помилуй! — простонал Коффин. — Неужели это только начало?
      — Это пока цветочки, — пообещал Джейк. — Все ягодки еще впереди.
      — Любопытно, что скажут об этом антропологи, — задумчиво молвил Филипп.
      — То есть?
      — Возможно, где-то в доисторические времена была какая-то единичная мутация. Какое-то крохотное изменение в обмене веществ — и одна линия приматов стала уязвимой в отношении вируса, который никого больше не поражал. А иначе почему бы человеческий мозг стал так развиваться и совершенствоваться и самое существование человека стало до такой степени зависеть от его разума, а не от мускульной силы, что он возвысился над прочими приматами? Причина одна: где-то когда-то человек утратил остроту обоняния.
      — Ну, теперь он снова ее заполучил, — с отчаянием сказал Коффин, — и никакого удовольствия это ему не доставит.
      — Что верно, то верно, — подтвердил Джейк. — И, как я полагаю, он первым делом кинется искать виноватого.
      Оба, Филипп и Джейк, посмотрели на Коффина.
      — Ну-ну, бросьте дурака валять, ребята, — сказал Коффин, и его опять затрясло. — Мы все трое заварили эту кашу. Филипп, ведь ты сам говорил, что идея-то была твоя! Не можешь же ты теперь бросить меня…
      Зазвонил телефон.
      — Доктор Коффин, — дрожащим голосом залепетала перепуганная секретарша, — только что звонил какой-то студент, он… он сказал, что едет к вам. Он еще сказал, не позднее…
      — Я занят! — срывающимся голосом завопил Коффин. — Никаких посетителей! Никаких телефонов!
      — Но он уже едет, — перебила секретарша. — Он что-то такое говорил… что разорвет вас на куски собственными руками…
      Коффин швырнул трубку. Лицо у него стало серое.
      — Они меня растерзают! Филипп, Джейк, да помогите же!
      Филипп вздохнул и отпер дверь.
      — Пошлите кого-нибудь в морозильник, пусть принесут всю охлажденную культуру, какая там есть. И добудьте нам с пяток привитых обезьян и несколько десятков собак. — Он обернулся к Коффину. — И довольно хныкать. Ведь ты у нас мастер говорить речи, тебе и придется, хочешь не хочешь, справляться с разъяренными толпами.
      — Но что ты собираешься делать?
      — Понятия не имею, — отвечал Филипп. — Но, что бы я ни делал, тебе все равно не поздоровится. Придется снова научиться болеть насморком, даже если это будет стоить нам жизни.
      Они лезли из кожи вон, но все понапрасну. Они орошали себе слизистую оболочку носа и горла таким количеством чистой культуры активнейшего вируса, что всякий нормальный человек на их месте уже до самой смерти не отделался бы от насморка. Но ни один из них так ни разу и не чихнул.
      Они смешали шесть различных видов вируса, полоскали этой вонючей смесью горло и поливали ею себя и каждую привитую обезьяну, какую удавалось добыть. Никакого толку.
      Они вводили себе сыворотку внутримышечно и внутривенно, в руку, в ягодицу, под лопатку. Они ее пили. Они в ней купались.
      Тщетно. Насморк им не давался.
      — Наверно, мы подходим к делу не с того конца, — сказал однажды утром Джейк. — У нашего организма сейчас максимальная сопротивляемость. Необходимо ее сломить, тогда мы, может, чего-нибудь и добьемся.
      И стиснув зубы они ринулись по этому пути. Они голодали. Заставляли себя не спать по несколько суток кряду, пока глаза у них от изнурения не стали закрываться сами собой наперекор всем ухищрениям. Они тщательно разработали себе безвитаминную, безбелковую и бессолевую диету, их еда вкусом напоминала переплетный клейстер, а пахла и того хуже. Они работали в мокрой насквозь одежде и мокрой, хлюпающей обуви, выключали отопление и распахивали настежь окна, хотя уже настала зима. После всего этого они снова и снова опрыскивали себя активным охлажденным вирусом и, как верующие чуда, ждали, чтобы засвербило в носу.
      Но чуда все не было. Изобретатели сидели туча тучей и глядели друг на друга. Никогда в жизни они не чувствовали себя такими здоровяками.
      Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем привыкнут и обтерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о существовании которых прежде и не подозревали, — запахи ядовитые, запахи до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи тут же просачивались через любую затычку. К обеденному столу бедняги шли, как на пытку, и с устрашающей быстротой теряли в весе.
      Но простуда их не брала.
      — По-моему, вас всех надо посадить в сумасшедший дом, сердито сказала однажды холодным зимним утром Элли Доусон, вытаскивая посиневшего и дрожащего Филиппа из-под ледяного душа. — Вы совсем рехнулись. Вас нужно охранять от вас же самих, вот что я тебе скажу.
      — Ты не понимаешь! — простонал Филипп. — Нам просто необходимо простудиться.
      — Да зачем? — взорвалась Элли. — А что случится, если вы не простудитесь?
      — Вчера в лабораторию нагрянули три сотни студентов, терпеливо объяснил Филипп. — Они говорят: запахи доводят их до исступления. Они теперь не выносят общества даже лучших друзей. Если мы им не поможем, они разорвут нас в клочки. Завтра они, конечно, придут опять, и с ними еще триста человек. И ведь это — те шестьсот, с которых мы начинали. А что будет, когда еще пятнадцать миллионов обнаружат, что собственный нос не дает им житья?
      Он содрогнулся.
      — Ты видела газеты? Люди уже рыщут по городу и принюхиваются ко всему., как ищейки. Вот теперь-то и выясняется, что мы поработали на совесть. Мы бессильны, Элли. Нам не за что уцепиться. Эти антитела слишком хорошо делают свое дело.
      — Так найдите какие-нибудь дрянтитела, которые с ними справятся, — туманно посоветовала Элли.
      — Ну что за глупые шутки…
      — А я вовсе не шучу! Мне все равно, как вы это сделаете. Мне только нужен мой прежний муж, чтоб не жаловался, что все как-то не так пахнет, чтоб не фыркал на мою стряпню и не лез под ледяной душ в шесть часов утра.
      — Я понимаю, тебе и правда тяжко, — беспомощно сказал Филипп. — Но как нам теперь быть — ума не приложу.
      В лаборатории он застал Джейка и Коффина; бледные и злые, они совещались.
      — Больше у меня ничего не выйдет, — сквозь зубы говорил Коффин. — Я вымолил у них отсрочку. Я пообещал им все на свете, кроме разве своей вставной челюсти. Я не могу встретиться с ними еще раз, просто не могу.
      — У нас осталось всего несколько дней, — мрачно возразил Джейк. — Если мы не успеем что-нибудь придумать, мы пропали.
      Филипп поглядел на них и вдруг ахнул.
      — Знаете что? — сказал он. — Мы просто безмозглые ослы. Мы так перепугались, что совсем перестали соображать. А ведь все дело проще пареной репы.
      — О чем ты говоришь? — разозлился Джейк.
      — Дрянтитела, — ответил Филипп.
      — Боже милостивый!
      — Да нет, я серьезно. — Глаза у Филиппа сверкали. — Как по-вашему, сколько студентов мы можем завербовать себе в помощники?
      Коффин судорожно глотнул.
      — Шестьсот. Они все тут под окном, злые как черти и жаждут нашей крови.
      — Отлично, давай их сюда. И мне нужны обезьяны. Но только обезьяны простуженные. Чем хуже, тем лучше.
      — Да ты сам-то понимаешь, что делаешь? — спросил Джейк.
      — Нисколечко, — весело отвечал Филипп. — Знаю только, что такого еще никто никогда не делал. Но, может, пришло время держать нос по ветру и идти, куда он поведет…
      Первые вестники грозного прилива появились два дня спустя… всего несколько человек тут, с десяток там — этого было довольно, чтобы подтвердились самые мрачные предсказания газет. Бумеранг возвращался к исходной точке.
      Все двери в лаборатории были забаррикадированы, телефоны отключены. В ее стенах шла лихорадочная и притом весьма пахучая деятельность. У всех троих исследователей обоняние обострилось нестерпимо. Даже маленькие противогазы, которые смастерил Филипп, уже не защищали их от непрестанного артиллерийского огня удушливых запахов.
      И все же наперекор зловонию работа продолжалась.
      В лабораторию прибывали полные грузовики обезьян, десятки и десятки обезьян, и все они чихали, кашляли, плакали и сопели. Пробирки с культурой вируса переполняли инкубаторы и громоздились на столах ученых. Каждый день через лабораторию проходило шестьсот разъяренных студентов; они ворчали, но покорно засучивали рукава и широко раскрывали рот.
      К концу первой недели половина обезьян излечилась от насморка и теперь уже не могла снова его заполучить; другая половина снова простудилась и никак не могла избавиться от насморка. Филипп с мрачным удовлетворением отметил это обстоятельство и бродил по лаборатории, бормоча что-то себе под нос.
      Еще через два дня он ворвался в лабораторию счастливый и сияющий, под мышкой у него болтался щенок с необычайно грустной мордой. Такого щенка еще свет не видывал. Он сопел, чихал и явно страдал отчаянным насморком.
      А потом настал день, когда Филиппу ввели под кожу каплю молочно-белой жидкости, изготовили вирус для распыления и основательно оросили ему нос и горло. Потом все уселись и стали ждать.
      Прошло три дня, а они все еще ждали.
      — Идея-то была великолепная, — угрюмо заметил Джейк и решительно захлопнул пухлую тетрадь с записями. — Только вот беда: ничего из нее не вышло.
      — А где Коффин?
      — Три дня назад свалился. Нервное расстройство. Ему все мерещится, что его вешают.
      Филипп вздохнул.
      — Что ж, видно, чему быть, того не миновать. Очень приятно было познакомиться с тобой, Джейк. Жаль, что все обернулось так печально.
      — Ты сделал все, что мог, старина. Все, что мог.
      — Да, конечно. Приятно тонуть в ярком свете…
      Филипп умолк на полуслове, глаза у него стали круглые. Нос сморщился. Он разинул рот, всхлипнул — давно угасший рефлекс чуть шевельнулся в нем, воспрянул и…
      Филипп чихнул.
      Он чихал минут десять без передышки и под конец весь посинел и жадно ловил воздух разинутым ртом. Он схватил Джейка за руку и тряс ее изо всех сил, а из глаз у него ручьем текли слезы.
      — Да, придпип был совсеб простой, — говорил Филипп после, когда Элли ставила ему на грудь горчичники и подливала горячую воду в ножную ванну. — Саба вакцида построеда да деб же, да реакции адтитело — адтитело. Адтитело противостояло вирусу, это бы субели; потоб дуждо было дайтц такое адтитело, которое противостояло бы дашебу адтителу.
      Он отчаянно чихнул и со счастливой улыбкой накапал в нос лекарство.
      — А сумеют они поскорее его приготовить?
      — Приготовят как раз к тобу вребеди, когда людяб уже девтерпеж будет слова заполучить дасборк, — сказал Филипп. Есть только одда загвоздка…
      Элли Доусон сняла с огня бифштексы и поставила их, еще шипящие в масле, на стол.
      — Загвоздка? — переспросила она.
      Филипп кивнул и с притворным удовольствием принялся пережевывать бифштекс; на самом деле мясо казалось ему ничуть не вкуснее размокших консервов из солдатского пайка.
      — Это даше довое зелье отличдо действует, даже чересчур.
      Он высморкался и потянулся за свежим платком.
      — Божет, я и ошибаюсь, до кажется, от этого дасборка бде уже де избавиться до сабой сберти, — печально сказал он. — Разве что бде удастся дапустить да это адтитело еще какое-дибудь противоадтитело…

Стефан Вайнфельд
ПЬЯНИЦА
Перевод с польского З.Бадовской

      — Это и есть ваше «чудо»?
      — У него не очень внушительный вид, но вы сейчас сами убедитесь, чего, стоит эта штука, — ответил Гугл.
      — Ну-ка, скажи мне, как тебя зовут?
      — Погодите, — сказал Гугл, — его надо сначала включить…
      Он подошел к стенду и опустил рубильник. На нижней панели загорелась неоновая трубка, а над ней замигали лампочки.
      — Внешне он похож на обыкновенный шкаф, — заметил гость.
      Действительно, аппарат имел вид металлического шкафа. Панели можно было принять за выдвижные ящики, кнопки — за ручки. О том, что назначение у серо-зеленого предмета иное, говорили лишь контрольные лампочки, микрофон, окуляр объектива и овал динамика. Из последнего послышалось тихое мычание, потом глухой кашель, и наконец чей-то странный голос произнес:
      — Раз… два… три… Я готов.
      — Представляю тебе господина Потэрала, — сказал Гугл.
      — Очень приятно, — ответил голос. — Я — Мозг.
      — Как — Мозг?
      — Очень просто. Мозг, и все.
      Потэрал обернулся к Гуглу.
      — У вас это записано на пленку?
      — Вы все еще мне не верите. Пожалуйста, задайте ему сами несколько вопросов.
      — А что спросить?
      — Что хотите. Чему равен логарифм двадцати четырех, кто открыл Аляску — все, что придет вам в голову.
      Подумав с минуту, Потэрал нерешительно указал пальцем на шкаф.
      — Вы предлагаете спросить об этом его?
      — Вот именно.
      — Ну хорошо. В таком случае скажи-ка мне, как называется столица Пуэрто-Рико?
      — Сан-Хуан, — без запинки ответил голос.
      — Что такое калория?
      — Количество теплоты, необходимое для нагрева одного грамма воды на один градус Цельсия.
      Порозовевший от волнения Потэрал всем телом наклонился вперед. Было видно, что он решил всерьез проэкзаменовать машину.
      — Год битвы при Гастингсе?
      — 1066-й.
      — Численность населения Лондона?
      — Три миллиона девяносто пять тысяч; с пригородами восемь миллионов двести восемьдесят тысяч.
      — Расстояние между Землей и Луной?
      — Триста восемьдесят тысяч километров.
      Прошло немало времени, прежде чем Потэрал сдался.
      — Феноменально! — возбужденно сказал он Гуглу.
      — А что я говорил? — с нескрываемым торжеством ответил Гугл.
      — Откуда у него такая эрудиция?
      — Откуда? Еще бы! Я скормил ему четыре Большие энциклопедии и не менее двадцати дюжин научных монографий!
      — Вы — гений! Как вам удалось создать такую замечательную машину?
      Гугл замялся.
      — Видите ли… Отложим пока этот разговор. Давайте выпьем по кружке пива, и я вам кое-что объясню.
      Они выбрали старинный погребок с маленькими окошечками и почерневшей от табачного дыма дубовой мебелью. В это время дня он был почти пуст, но они из предосторожности уселись в самом дальнем углу.
      Потэрал вернулся к интересующему его вопросу:
      — На каком же принципе основано действие вашего Мозга?
      — Как бы вам сказать… В сущности, он действует, как любая электронная машина. Я даже воспользовался стандартными частями. Разумеется, старыми. Новые были мне не по карману.
      — Почему же ни одной из крупных фирм не удалось добиться таких результатов?
      — Случайность. Чистейшая случайность. В моей схеме получилось какое-то особенное сочетание элементов. Возможно, это объясняется тем, что она составлена из бракованных частей. Я пытался, замерив все параметры, сконструировать вторую такую машину, но у меня ничего не получилось.
      — За ваш успех! — сказал Потэрал, поднимая кружку.
      — За успех! — отозвался его собеседник.
      Они выпили.
      — Не сочтите это хвастовством, но я действительно неплохой изобретатель, а вот в житейских делах крайне непрактичен, — приступил наконец к делу Гугл. — Я знаю, что мой Мозг имеет огромную ценность, но боюсь, что не сумею извлечь из своего изобретения настоящей выгоды. Продать его? А какую назначить цену? Порой я готов отдать его за миллион долларов, потом мне начинает казаться, что и двадцати миллионов мало. Вдобавок человек я нервный, неуравновешенный; если меня вывести из себя, то я вообще не отдаю себе отчета в последствиях своих поступков. Я могу легкомысленно принять невыгодное предложение или, наоборот, отклонить выгодное. Что мне делать? Как быть?
      Потэрал ответил не сразу.
      — А почему вы решили обратиться с этим именно ко мне? спросил он наконец.
      Гугл придвинулся вплотную к столику и, наклонившись вперед, зашептал:
      — Я боюсь концернов. Они отберут у меня машину и заплатят жалкие гроши. А вы знаете толк в этих вещах и можете дать дельный совет. Кроме того… Кроме того, вы и сами неплохо заработаете на моей машине. Думаю, что гораздо интереснее писать о Мозге, чем о пресловутом морском змее. Союз техники и жизненного опыта выгоден нам обоим.
      Потэрал допил пиво и отодвинул кружку.
      — Если так, не продавайте машину.
      — Не продавать? — удивился изобретатель.
      — Ни в коем случае. Мы создадим Акционерное общество по эксплуатации Мозга. Миллион пятисотдолларовых акций для начала. Уже через год дивиденды превысят сто процентов, можете мне поверить.
      — Общество по эксплуатации Мозга? — ошеломленно переспросил Гугл. — Мы будем показывать Мозг за деньги?
      — Сейчас я вам все растолкую. Но сначала — вашу руку!
      — Вот она.
      — Барыши пополам? — скорее потребовал, чем спросил Потэрал.
      — Пополам, — поколебавшись, согласился Гугл.
      Они соединили руки над пустыми кружками.
      — Итак, — продолжал Потэрал, — мы дадим ему на съедение все адресные книги пяти континентов, а на закуску — полицейские картотеки. Таким образом он будет прекрасно подготовлен к выполнению следующего задания, а именно…
      — Что? — нетерпеливо выкрикнул конструктор.
      — …запомнит все мировые статистические данные за последние двадцать пять лет. Обладая такой полной информацией и имея возможность молниеносно анализировать ее с помощью Мозга, мы сумеем составлять прогнозы развития любых потребностей человечества на несколько лет вперед. А если к этому прибавить биржевые курсы последней четверти века и новейшую экономическую информацию…
      Потэрал умолк на минуту. Гугл сидел в оцепенении, с отвалившейся челюстью.
      — …то мы сумеем превратить Мозг в биржевой центр мира. Мы будем взымать небольшую плату за свои услуги или даже оказывать их бесплатно: банкирские дома и промышленные концерны завалят нас акциями, чтобы материально заинтересовать в их курсах.
      Гугл судорожно проглотил слюну.
      — Неповторимость Мозга — наша сила, — продолжал развивать свой план Потэрал. — Нам нечего бояться конкуренции. Единственная наша забота — охрана машины. Предлагаю построить для нее специальное помещение из сталебетона. Ни одна живая душа не должна приближаться к Мозгу.
      Гугл вздохнул.
      — Тут есть одно препятствие.
      — Какое же?
      — Видите ли… Я вам не сказал всего. У Мозга есть свои недостатки… Он в некотором роде алкоголик.
      — Что?! Алкоголик?
      — Он пьянеет от шумов сети, — объяснил изобретатель.
      — Как это понять?
      — Да очень просто. Он ведет себя как пьяный: теряет самообладание, бранится со мной и горланит песни; бывает, что его охватывает беспричинная злость.
      — И вы не можете этому воспрепятствовать?
      — Я пытался, но ничего не получилось. Пробовал менять дроссель фильтра или увеличивать емкость конденсаторов, но тогда Мозг вообще переставал действовать. Остается лишь регулировать шумы. Это все равно что ежедневно выдавать алкоголику рюмочку виски.
      — Скверно, — сказал Потэрал и закусил губу.
      — В конце концов это не так уж страшно, — успокоил его изобретатель. — Одному из нас придется постоянно при нем дежурить. Я ему не доверяю. Сейчас, пока у меня нет помощника, я разрешаю ему работать лишь в моем присутствии.
      — Но мне кажется, вы его не выключили, когда мы с вами уходили.
      — Что вы говорите? Надо немедленно возвратиться. Как бы он не наделал глупостей!
      Они торопливо бросили деньги на прилавок и вышли. Еще в палисаднике до них донесся глухой стон.
      — У него икота, — с отчаянием в голосе проговорил Гугл, возясь с замком. Наконец дверь открылась, и хозяин двумя прыжками преодолел коридор, ведущий в лабораторию.
      — А… Здорово, старик… ик! — приветствовал его Мозг. Вот какие дели-и-шки…
      Изобретатель покраснел как рак.
      — Конечно, — вскричал он, — стоило оставить тебя без присмотра, и ты напился как свинья!
      Не обращая ни малейшего внимания на своего создателя, Мозг замигал лампочками и хрипло затянул:
      — Бетти, Бетти, милашка!
      — Да замолчишь ли ты наконец, скотина! — рявкнул Гугл.
      — Только не «ты», только не «ты», — с обидчивостью пьяного возразил Мозг. — Прошу не тыкать!
      Гугл запыхтел, как паровая машина.
      — Ну, погоди же, пропойца несчастный, я тебя научу вежливости…
      Он открыл дверцу в перегородке, которая отделяла помещение Мозга от остальной части комнаты, и бросился к питающей установке. Потэрал успел заметить, как Гугл протянул руку к выключателю и мгновенно отдернул ее назад.
      — Бьет, негодяй, — растерянно пожаловался он не то журналисту, не то самому себе.
      — Бьет? — изумился Потэрал. — Чем?
      — У него все под напряжением. Когда я прикоснулся к выключателю, у меня искры из глаз посыпались.
      Мозг ехидно засмеялся.
      — Да разве это возможно? — спросил Потэрал, призывая на помощь все свои познания в области электротехники. — Вы стоите на резиновом коврике, а корпус выключателя сделан из бокелита.
      — У этой скотины все возможно, — пробормотал Гугл, ретируясь в безопасную часть комнаты.
      — Бездельник, кто с нами не пьет… — снова затянул Мозг.
      Потэрал ущипнул себя за руку. Больно. Значит, все это происходит наяву.
      — А что, если взять стержень из диэлектрика, — рассуждал вслух конструктор, — пожалуй, мне удастся его выключить.
      Мозг прекратил пение и закашлял.
      — Скажи, злодей, за что ты на меня так взъелся?
      — У меня нет к тебе никаких претензий, — холодно ответил Гугл, — за исключением того, что ты нализался как последняя свинья.
      — А ты… — Мозг икнул, — можно подумать, что ты святой. Будто сам не любишь пропустить стаканчик — другой? По-твоему, человеку даже и выпить нельзя раз в жизни.
      — Человеку можно, — ответил изобретатель, — но ты не забывай, кто ты такой.
      — Я ничуть не хуже тебя, — обиделся Мозг. — У меня просто другая внешность.
      — Ты прибор и больше ничего. Я собрал тебя собственными руками из старого, ржавого барахла.
      — Еще Декарт говорил: «Я мыслю, следовательно, я существую». А мыслить я умею, признайся, совсем неплохо. Во всяком случае, лучше тебя.
      — И все равно ты — куча лома! Добром тебе советую: не задирай нос! Иначе я его тебе так утру, что своих не узнаешь!
      — Да перестаньте дергать меня за рукав, — окрысился на журналиста уже порядком рассерженный Гугл.
      — Тише, тише, успокойтесь, — зашептал Потэрал. — Возьмите себя в руки. Ведь он нам нужен.
      — Плевал я на него, — взорвался конструктор. — Это наглец. Шумы ударили ему в голову, и он забыл, что он лишь старый сундук, набитый ржавой дребеденью…
      — Это я — сундук? — возмутился Мозг. — А ты кто такой, скажи на милость? Тупица! Нет, я не замолчу. Хоть раз выскажу все, что я о тебе думаю…
      Взбешенный Гугл дергал диэлектрический стержень, стараясь снять его с крючка.
      — Ты болван, — удовлетворенно продолжал Мозг. — Что из того, что ты сконструировал меня, если ты ни черта не смыслишь в моем устройстве? Ты ограниченный кретин… О-о-о!
      Гугл яростно ударил по корпусу машины толстым диэлектрическим стержнем, разбив при этом одну из лампочек.
      — Не бей! Не смей… Безоружного…
      — Вот тебе… вот тебе… за пьянство, за длинный язык…
      — Спасите-е-е! Убивают! — заорал Мозг.
      — Вот тебе, негодяй! Я тебя научу уму-разуму! — Подобравшись к машине сзади, Гугл неистово крушил одну лампочку за другой.
      — Рррр-ффф-уууу. — Бессвязные стоны вдруг сменились чистым сигнальным тоном частотой 800 герц. Потом все смолкло.
      Потэрал с ужасом заметил, что стрелки контрольных приборов стоят на нуле.
      — Вы убили его! — вскричал он.
      — Притворяется, гад, — прошипел Гугл, однако прервал свою разрушительную работу.
      — Мозг прав. Вы ограниченный кретин, — сдавленным голосом произнес Потэрал.
      — Кто? Я? — словно проснувшись, спросил Гугл.
      — Вы! Тысячу раз предпочитаю иметь дело с машиной-алкоголиком, чем с изобретателем-хулиганом. Кто знает, может быть, необыкновенные способности Мозга были обусловлены именно его пороком?
      — Вы полагаете? — спросил Гугл, не вполне понимая еще, о чем идет речь.
      — Я почти уверен! Вы никогда не слышали о гениях, которые были алкоголиками и морфинистами? Если у людей это явление еще недостаточно изучено, то что же говорить о машинах?
      — Так вы считаете, что надо потакать его пороку?
      — Да. Или давать ему наркотики.
      — Это, знаете, пахнет тюрьмой, — забеспокоился изобретатель.
      — Я имею в виду не морфий и не героин. Вы должны изобрести для него электронный наркотик — какие-то импульсы или что-то в этом роде. Понятно?
      — Уммм… Уффф…
      Собеседники быстро обернулись.
      — Жив!
      Мозг поморгал уцелевшими лампочками и застонал.
      — Ох, какая боль в матрицах…
      — Он жив, но пьян до беспамятства.
      — Уберите эти белые винтики…
      — Приступ белой горячки, — констатировал журналист. — Но заклинаю вас, не бейте его больше.
      — Что вы, что вы, — поспешно возразил Гугл.
      Он подошел к машине и дружески потрепал ее по выключателю.
      — Пожалуйста, можешь себе «глушить» шумы сколько душе угодно. Я разрешаю.
      — Ох, нет, нет, — простонал Мозг. — С меня довольно. Какой кошмар. Как мне нехорошо… Какая тяжесть в трансформаторе… Ни за что в жизни не буду больше пить.
      — Все так говорят, — пробормотал журналист.
 
      — Все так говорят. Но кто мог предположить, что он не такой, как другие?
      — Это потому, что он не человек, — сказал изобретатель.
      — Однако факт остается фактом: бросив пить, он стал ужасно односторонним: без конца изрекает истины о вреде пьянства.
      — Я готов продать его за любую цену, — плачущим голосом сказал изобретатель.
      — А кто его теперь купит? Кому охота иметь в доме такого стража морали? Что бы там ни говорили о сухом законе и о введении Дня трезвости, все мы любим рассуждать об этой материи только теоретически. А практически…
      — Двойную порцию виски! — крикнул он бармену. — Взглянул на изобретателя и добавил: — Два раза по двойной!

Фредерик Браун
ПЛАНЕТАТ — БЕЗУМНАЯ ПЛАНЕТА
Перевод с английского Н.Евдокимовой

      Даже тому, кто привык, временами становится тяжко. Вот и в то утро… если его можно назвать утром. По-настоящему была ночь. Но мы на Планетате живем по земному времени: планетатное время нелепо, точно так же как и все остальное в этом сумасбродном мире. Тут за шестичасовым днем идет двухчасовая ночь, потом пятнадцатичасовой день сменяется часовой ночью, потом… в общем никак нельзя отсчитывать время на планете, которая описывает восьмерку вокруг двух солнц, мечется между ними как летучая мышь в аду, а солнца вертятся так быстро и так близко друг от друга, что астрономы Земли считали их одним светилом, пока двадцать лет назад тут не высадилась экспедиция Блексли.
      Понимаете, сутки на Планетате — вовсе не какая-то фиксированная часть его периода обращения вокруг солнц, между солнцами же действует поле Блексли — поле, где лучи света замедляют свой бег, еле ползут и… словом…
      Если вы не знакомы с отчетами Блексли о Планетате, ухватитесь за что-нибудь устойчивое, и я вам все объясню.