Глава 1

– Меня зовут Дэвид Теннант. Я магистр медицины и профессор этики в медицинском колледже университета штата Виргиния. Если вы смотрите эту видеозапись – значит, я уже умер.

Я сделал глубокий вдох и как следует сосредоточился. Поменьше патетики!

Видеокамера «Сони» стоит на треноге напротив меня. Жидкокристаллический экран я повернул так, чтобы видеть себя. В последние несколько недель я сильно похудел. Глаза красные от усталости и обведены черными кругами. Больше похож на преступника в бегах, чем на человека, скорбящего об усопшем друге.

– Не знаю, как и начать. Так и вижу Эндрю на полу, мертвого. Это они убили его, я знаю… Однако не буду забегать вперед. Вот вам факты. Я родился в 1961 году в Лос-Аламосе, штат Нью-Мексико. Отец – Джеймс Говард Теннант, физик-ядерщик. Мать – Энн Теннант, педиатр. Эту видеозапись я делаю в здравом уме и твердой памяти. Как только она будет готова, я запечатаю ее в конверт, а конверт передам своему поверенному – пусть вскроет в случае моей смерти, от чего бы я ни умер.

Шесть часов назад моего коллегу, профессора Эндрю Филдинга, нашли мертвым на полу около рабочего стола в его кабинете. Внешне очень похоже на инфаркт. Не могу доказать, но уверен – его убили.

Последние два года мы с ним работали в научно-исследовательской группе, которую финансируют на пару Агентство национальной безопасности и Управление перспективных исследовательских программ – то самое Управление, благодаря которому в семидесятые годы двадцатого века был создан Интернет. Наша группа строжайше засекречена. Ее называют «Тринити» – так же, как и проект, над которым мы работаем.

Я скосил взгляд на лежащий на моих коленях «смит-вессон» тридцать восьмого калибра. В кадр он не попадал. Зато на душе спокойнее, когда он тут, рядом. Я снова уставился на красную лампочку камеры.

– Два года назад основателю компании "Годин суперкомпьютинг" Питеру Годину было откровение – что-то вроде того легендарного мгновения, когда яблоко упало на голову Исаака Ньютона. Только Година осенило во сне. Вот так – за здорово живешь, ни с того ни с сего – семидесятилетний ученый сделал самое ошеломляющее открытие в истории науки.

Проснувшись среди ночи, Годин тут же позвонил Джону Скоу, заместителю директора Агентства национальной безопасности в форте Джордж-Мид, штат Мэриленд.

Уже к шести утра они на пару сочинили письмо президенту Соединенных Штатов, которое мгновенно ушло к адресату. Его содержание потрясло Белый дом.

Я знаю об этом из первых рук. Мой брат был близким другом теперешнего президента США со студенческих времен. Брат умер три года назад, но благодаря ему президенту известно о моей работе – именно поэтому я оказался в гуще последующих событий.

Я поглаживал прохладный металл револьвера и размышлял, что же мне сказать, а что пропустить. "Ничего не пропускай", – твердил голос в моей голове. Голос моего отца. Пятьдесят лет назад ему довелось сыграть некую роль в секретной истории Америки – и это бремя, я думаю, прискорбно сократило его дни. Отец умер в 1988 году затравленным человеком, уверенным в том, что "холодная война" между США и СССР, которую он в дни своей молодости косвенно, как научный сотрудник, с таким энтузиазмом раздувал и поддерживал, закончится войной горячей и полным уничтожением цивилизации. Ядерного апокалипсиса, впрочем, все же не произошло – но лишь по счастливой случайности. Итак, "ничего не пропускай"…

– Послание Година президенту, – продолжал я, – дало столь же впечатляющие результаты, что и обращение Альберта Эйнштейна в начале Второй мировой войны к президенту Франклину Делано Рузвельту, в котором он рассказал о теоретической возможности создания атомной бомбы – в том числе и немецкими учеными. Реакцией на письмо Эйнштейна стал "Манхэттенский проект" – глубоко засекреченная попытка опередить нацистскую Германию в деле создания ядерного оружия. Результатом письма Питера Година был проект подобного масштаба, только во много-много раз амбициозней.

Проект «Тринити» начинался в Треугольнике науки в Северной Каролине – под «крышей» подставной компании, за которой скрывалось АНБ – Агентство национальной безопасности.

Только шесть человек на планете обладают всей полнотой информации о проекте «Тринити». Теперь, когда Эндрю Филдинг мертв, нас осталось пятеро. Кроме меня, это Питер Годин, Джон Скоу, Рави Нара…

Я вскочил, сжимая в руке револьвер, – кто-то стучал в дверь дома. Сквозь тюлевые занавески я увидел фургон "Федерал экспресс", припаркованный у тротуара. К сожалению, из окна не было видно, кто стоит у двери.

– Кто там? – громко спросил я.

– "Федерал экспресс", – отозвался хриплый мужской голос. – Распишитесь в получении.

Я не ждал никакой почты.

– Письмо или пакет? – крикнул я.

– Письмо.

– От кого?

– М-м… От Льюиса Кэрролла.

Я вздрогнул. Пакет от мертвеца? Только один человек мог отправить мне пакет, назвавшись именем автора "Алисы в Стране чудес". Хулиганистый Эндрю Филдинг. Значит, за день до своей смерти он мне что-то отправил?

Многие недели Филдинг как одержимый искал нечто во всех лабораториях проекта «Тринити» – в том числе и в компьютерах. Похоже, таки нашел. За что его и убили. Вчера в поведении Филдинга я заметил странности, чрезмерные даже для такого знаменитого чудака, как он. Но уже сегодня утром Филдинг выглядел совершенно нормальным, то есть в меру чудным.

– Так будете брать или нет? – спросил мужской голос.

Подняв револьвер на уровень груди, я пошел к двери и левой рукой открыл ее на длину цепочки. Через щель я увидел парня лет двадцати в форме "Федерал экспресс". Волосы стянуты на затылке в короткий хвост.

– Давайте сюда письмо. И на чем расписываться.

– Это цифровой аппарат. Никому не даю.

– Тогда суйте его сюда – не выпуская из руки.

– Псих ненормальный! – бормотнул парень, но все же просунул мне через щель плоскую оранжевую коробку с кнопками и экраном и свисающей на шнурке специальной ручкой.

Я быстро и небрежно расписался на чувствительном экранчике.

– Спасибо.

Парень сунул мне через щель письмо. Я бросил его на диван, закрыл дверь, дождался у окна, когда фургон отъедет, и только после этого опять взял письмо в руки.

"Льюис Кэрролл" написано знакомыми каракулями Филдинга. В плотном конверте – лист бумаги. Когда я потянул его на себя, на руки просыпался серовато-белый порошок. Из-за его цвета в моей голове пронеслось: "Сибирская язва!"

Маловероятно, конечно. Однако только что мой лучший друг скончался при подозрительных обстоятельствах. Попробуй тут не стать параноиком!

Я бросился в кухню и тщательно вымыл руки с мылом. Потом проворно вытащил из шкафа медицинский чемоданчик. Внутри был обычный докторский набор: болеутоляющие и рвотные средства, антибиотики и стероидные мази. В отделении на защелке я нашел то, что искал: упаковку «Ципро», мощного антибиотика широкого спектра действия. Я проглотил одну пилюлю, запил водой из-под крана, затем надел хирургические перчатки. В качестве последней предосторожности я достал из корзины для грязного белья футболку и обвязал ею лицо, защищая нос и рот. Затем сунул сложенный пополам конверт в один полиэтиленовый пакет-зип для быстрой заморозки, а письмо – в другой. Оба пакета я герметично закрыл и положил на стойку в кухне.

Мне ужасно хотелось побыстрее прочитать письмо, но какая-то часть меня противилась этому: Филдинга, возможно, убили из-за того, что я найду на этой страничке. Даже если его прикончили по другой причине, все равно от письма я не ожидал ничего хорошего.

Ковер в передней я тщательно почистил пылесосом, – чтоб и крупинки серовато-белого порошка не осталось. При этом я размышлял: а не ошибаюсь ли я насчет смерти Филдинга? Точно ли его убили? Не поспешил ли я с выводами?

Последние недели мы с Филдингом провели в состоянии растущей подозрительности, и не без причины. Да и время убрать Филдинга было выбрано чертовски удачно…

Пылесос обратно в шкаф я класть не стал – вышел через заднюю дверь и выбросил его в дальний угол двора. Лучше потом новый купить.

Письмо на кухонной стойке не давало покоя. Я чувствовал себя как солдатская жена, которая отказывается прочитать телеграмму. Но я-то уже знал, что мой друг мертв. Откуда же такой страх?

"Да оттуда, – ответил кто-то в моем мозгу. Голосом Филдинга. – Боишься голову из песка вытаскивать. Любимое занятие американцев – прятать голову в песок…"

Страшно сердитый оттого, что покойники не менее навязчивы, чем живые, я схватил пакет с письмом и стал читать.

Лаконичное послание было написано от руки:

Подписи не оказалось, но в конце были нарисованы голова кролика и циферблат.

Белый Кролик – ласковое прозвище, данное Филдингу его кембриджскими студентами-физиками. А при себе он всегда имел золотые карманные часы: это и есть та "золотая штучка", которую он мне однажды дал на хранение.

Мы встретились в коридоре, на бегу. Он сунул мне часы на цепочке: "Старик, ты не против подержать их у себя часок? Спасибо". И зашагал дальше. А через час заглянул ко мне в кабинет и часы забрал. Мол, не хотел идти с ними в лабораторию магнитно-резонансных исследований – вдруг тамошние сильные магнитные поля испортят механизм. Да только мне эта история показалась странной: Филдинг бывал в лаборатории чуть ли не каждый день – и до того случая, и после, а часы передал мне для перестраховки только один раз. Эти золотые часы наверняка были в его кармане и в момент смерти. Любопытно, что в тот день произошло на самом деле?

Я перечитал записку.

Лу Ли – так звали новую жену Филдинга. Она была китаянка. "Голубой уголок", ясное дело, кодовое название приморского домика в Нэгс-Хеде на северокаролинском побережье. Три месяца назад Филдинг спрашивал, где бы ему провести медовый месяц, и я предложил домик в Нэгс-Хеде, до которого всего несколько часов на машине. Филдингам место сразу полюбилось, и мой друг-англичанин вспомнил о нем, когда захотел обсудить свои опасения в укромном месте.

Руки у меня дрожали. Написавший эту записку теперь лежит холодный на холодном же столе в морге – если он сейчас вообще в морге. Мне не сообщили, куда увезли тело моего друга. То ли и впрямь не знали, то ли не сочли нужным уведомить. А этот серовато-белый порошок… Его туда насыпал сам Филдинг – и забыл упомянуть в записке? А если не он, то кто? Убийца?

Я отложил письмо и вернулся к видеокамере. Отмотал пленку назад – до того момента, когда я пошел открыть парню из "Федерал экспресс".

Видеопослание я решил записать из страха, что меня прикончат прежде, чем я расскажу президенту все, что мне известно. Письмо Филдинга ничего не изменило. Но теперь, глядя в объектив, я никак не мог сосредоточиться. Опережая мысль Эндрю, я уже пробовал связаться с другом моего покойного брата. В то же мгновение, когда я увидел Филдинга мертвым на полу в его кабинете, я понял, что надо немедленно поговорить с президентом. Однако президент был в Китае. Несмотря на это, как только я освободился и вышел из лаборатории «Тринити», я позвонил в Белый дом из ресторана «Шоуниз» – там был "безопасный телефон", который мне когда-то посоветовал Филдинг. Команды наблюдения, как правило, в автомобилях – что ты делаешь в глубине помещения, им не видно, и факт звонка они не зафиксируют. Вдобавок геометрия ресторана крайне затрудняет подслушивание на расстоянии с помощью параболического микрофона.

После того как я произнес в трубку кодовое слово «Тринити», оператор Белого дома соединил меня с каким-то человеком, который неприветливо осведомился, зачем я звоню. Я попросил соединить меня с Ивэном Маккаскеллом, главой президентской администрации, с которым я познакомился во время визита в Овальный кабинет.

– Маккаскелл в Китае с президентом.

– В этом случае доложите президенту, что с ним хочет незамедлительно побеседовать Дэвид Теннант – по поводу проекта «Тринити». О чем никто другой из занятых в проекте знать не должен.

Человек обещал передать мое сообщение и повесил трубку.

Между Северной Каролиной и Пекином тринадцать часов разницы. То есть у них там, в Китае, уже завтрашний день и светло. Сообщение я оставил четыре часа назад, а ответа пока что не получил. Но встреча на высшем уровне – дело серьезное, и передачу моей просьбы могли отложить. Мне оставалось только гадать, что происходит. Проведает кто из занятых в проекте «Тринити» о моем звонке раньше президента – и я с ним уже не встречусь: ликвидируют, как Филдинга.

Я нажал кнопку «запись» на пульте дистанционного управления и продолжил рассказ перед камерой:

– За прошлые шесть месяцев я прошел путь от благородного научного дерзания до вопроса: Боже, в какой стране я живу? Я видел, как нобелевские лауреаты поступаются совестью и принципами, чтобы найти…

Я резко замолчал. Чье-то лицо мелькнуло за одним из окон, выходящих на улицу. Кто-то быстро заглянул внутрь. Хоть занавески и не совсем прозрачные, сомнений не было. Волосы до плеч. Черты лица вроде бы женские…

Я начал было вставать – и тут же рухнул обратно на стул. По моим зубам словно разряды тока забегали, будто я жевал алюминиевую фольгу металлическими коронками. Вдруг отяжелевшие веки потянуло вниз. "Только не теперь! – подумал я, в панике опуская руку в карман за пузырьком с лекарством. – Господи, только не теперь!"

Последние шесть месяцев ведущие ученые, занятые в проекте «Тринити», страдали какими-то пугающими нарушениями функций нервной системы. Симптомы у всех были разные. Моим крестом была нарколепсия – внезапные непродолжительные, до получаса, приступы сна, которые случаются в любое время и в любой обстановке. Нарколептические припадки и сами по себе не подарок, а мне при этом еще и диковинные сны снились! Дома я обычно не сопротивлялся и впадал в сон, подобный трансу. Но когда приступы случались на рабочем месте или за рулем автомобиля, я вытаскивал себя из затягивающего омута внезапной «отключки» с помощью срочной дозы амфетаминов.[1]

Я потряс темную склянку. На слух пустая. Да, последнюю пилюлю проглотил вчера. Стимуляторы мне в свое время дал Рави Нара, участвующий в нашем проекте невролог, но теперь мы друг с другом не разговаривали.

Я еще раз попытался встать – позвоню в аптеку, чтобы немедленно доставили нужное лекарство. Смешная мысль! Ноги не подчинялись. Все конечности словно свинцом налились. Лицо горело, веки сами собой закрывались.

А незваный гость опять заглядывал в окно. Я поднял револьвер и прицелился – увы, только мысленно. Револьвер – вот он, по-прежнему лежит у меня на коленях. Даже инстинкт выживания не мог разогнать заполняющий голову туман. Я опять взглянул на окно. Лицо пропало. Точно, женщина. Теперь я был совершенно уверен. Послали убить меня женщину? Конечно. Прагматики. Выбрали то, что лучше всего сработает.

Теперь кто-то яростно дергал дверную ручку. Переборов густеющий туман в голове, я взял-таки револьвер и нацелил его на вход. Мощный удар в дверь – словно ее пытались высадить. Я сделал еще одно титаническое усилие – и палец лег на курок. Но именно в тот момент, когда осоловелый мозг послал указательному пальцу приказ: "Жми!" – мое сознание погасло. Словно свечу задули.

Эндрю Филдинг в одиночестве сидел за столом в своем кабинете, неистово затягиваясь сигаретой. После столкновения с Годином у него до сих пор дрожали руки.

Ошибка произошла накануне, однако Филдинг имел привычку мысленно повторять подобного рода драматические сцены – мучаясь тем, что показал себя в споре неловким дураком, и бросая в лицо невидимому противнику железные доводы, которые вовремя не пришли в голову.

Ссора была венцом многих недель подавленности и отчаяния. Филдинг любил споры только теоретические в царстве физики, а конфликтовать в жизни не любил и не умел. И потому «разборку» с Годином откладывал, сколько мог.

Филдинг загасил сигарету в пепельнице, встал и принялся шагать туда-сюда по кабинету, теперь он прокручивал в голове одну из главных загадок квантовой физики: как две частицы, запущенные одновременно из одного источника, одновременно же ухитряются достигнуть конечного пункта, хотя одна из них может при этом проделать путь в десять раз длиннее. К примеру, два «Боинга-747» вылетели разом из Нью-Йорка в Лос-Анджелес; один полетел напрямую, а другой сделал большой крюк на юг, до Майами, и только затем свернул на запад. Тем не менее, оба приземлились в международном аэропорту Лос-Анджелеса одновременно. «Боинг», который двигался по прямой, летел со скоростью света. Но второй самолет, сделавший крюк до Майами, его все-таки догнал. Из чего следует, что второй «Боинг» умудрился превысить скорость света. То есть специальная теория относительности Эйнштейна хромает… по всей вероятности. На эту проблему Филдинг убил много времени. Но даже сносная гипотеза не родилась…

Он закурил еще одну сигарету и стал думать о письме, отправленном через «Федерал экспресс» Дэвиду Теннанту. В этом письме он мало что объяснил. Практически ничего, все подробности – при встрече в Нэгс-Хеде. Сегодня Теннант будет весь день работать с ним рядом – их кабинеты в нескольких шагах друг от друга. Однако Теннант мог бы с таким же успехом находиться на острове Фиджи. Здесь им не пообщаться. Каждый квадратный метр научного комплекса «Тринити» под прицелом замаскированных видеокамер и напичкан «жучками». Если письмо не перехватят, Теннант получит его ближе к вечеру. Для пущей безопасности Филдинг велел жене бросить письмо в ящик «Федерал экспресс» в помещении даремского почтового отделения – да так, чтобы ее не приметил «хвост». За супругами ученых следили от случая к случаю и всегда только из машины, но береженого Бог бережет.

Теннант был лично знаком с президентом, по крайней мере бывал на коктейлях в Белом доме. В 1998 году Филдинг получил Нобелевскую премию – однако его ни разу не приглашали на Даунинг-стрит, 10[2]. И вряд ли когда-нибудь пригласят. Правда, на одном приеме он обменялся беглым рукопожатием с британским премьер-министром, но это совсем не то. Совершенно не то.

Филдинг сделал длинную затяжку, глядя на рукописи на письменном столе. Там ждут своего времени задачки, которые не по зубам современной математике. С ними слабо справиться даже самому мощному из нынешних суперкомпьютеров. Впрочем, на планете есть одна машина, которая могла бы сдвинуть многие проблемы с мертвой точки, – по крайней мере Филдинг на это надеялся. И если его надежда оправдается, само понятие «суперкомпьютер» очень скоро будет звучать не менее странно и архаично, чем слово «абак»[3]. Но эта же машина, которой окажутся по плечу уравнения любой сложности, будет способна на куда большее, чем просто вычисления. Питер Годин пообещал великим ханам в Вашингтоне, что она сделает все, что ни пожелаешь, и даже больше того. Именно это «больше того» пугало Филдинга. Пугало жутко – до холода в сердце. Кто может предсказать, чем обернется для человечества создание подобной штуковины! Речь шла, естественно, о «Тринити».

Филдинг всерьез прикидывал, не улизнуть ли ему домой. И тут в его левом глазу словно что-то вспыхнуло. Боли не было. Только глаз задернуло пеленой – а в левой лобной доле мозга будто что-то взорвалось. «Инсульт, – отрешенно констатировал он. – У меня удар». На удивление спокойно потянулся к телефону, чтобы набрать 911, и вдруг вспомнил, что в четырех дверях от его кабинета работает всемирно знаменитый невролог.

Однако позвонить быстрее, чем дойти. Филдинг уже положил руку на трубку, но события в его голове стремительно и неумолимо стали развиваться дальше, к разрушительной развязке. То ли сгусток крови закупорил сосуд, то ли сосуд разорвался, но левый глаз внезапно перестал видеть совсем. Режущая боль где-то в глубине черепа. Падая на пол, Филдинг еще успел подумать о той непостижимой частице, которая была проворнее света, игнорировала законы современной физики и натягивала нос Эйнштейну. Задачка: если бы Эндрю Филдинг двигался с такой же невероятной скоростью, что и эта частица, поспел бы он к Рави Нару вовремя, чтоб его успели спасти?

Ответ: нет, Эндрю Филдинга уже ничто и никто не спасет.

Его последней связной мыслью было что-то вроде молитвы или мольбы: пусть где-то в неведомом мире квантов сознание продолжает существовать – после того, что люди называют смертью. Филдинг считал религию пустым обманом. Однако на заре двадцать первого столетия проект «Тринити» внезапно воскресил надежду на бессмертие.

Удар о пол был диковинно мягким. Казалось, пол расступился – как вода.

Дернувшись всем телом, я вдруг очнулся и схватил револьвер.

Незваная гостья дергала дверь, которой не позволяла открыться только цепочка.

Все еще ошалелый от своего видения, я безуспешно пробовал встать. Это был первый в моей жизни сон такой степени реальности. Впечатление, будто только что умер я, будто это я только что был Эндрю Филдингом – в момент его смерти…

– Профессор Теннант? – раздался громкий женский голос. – Дэвид! Вы дома?

Мой психиатр?

Стиснув лоб левой рукой, я силился вернуться в реальный мир.

– Профессор Вайс? Рейчел? Это вы?

– Да! Снимите же цепочку!

– Иду, иду… Вы там одна?

– Ну да! Откройте же дверь!

Я сунул пистолет под подушку на диване и побрел к двери.

И только когда я коснулся цепочки, меня вдруг пронзила мысль: а ведь я никогда не говорил моему психиатру, где живу!

Глава 2

У Рейчел Вайс были смоляные волосы, оливковая кожа и глаза как ониксы. Одиннадцать недель назад, во время первого терапевтического сеанса, я мысленно сравнивал ее с Ребеккой из «Айвенго» Вальтера Скотта. Только в романе красота Ребекки дикая, необузданная. А сосредоточенно-серьезный вид Рейчел Вайс отбивал всякое желание задуматься, хороша ли она собой, нарядно ли одета. Словно профессор Вайс сама нарочно и тщательно прятала все то, что могло бы помешать людям видеть в ней только замечательного клинициста.

– Это что за дела? – воскликнула она, указывая на подушку, под которую я сунул револьвер. – Решили лечиться самым радикальным методом?

– Нет. А как вы нашли мой дом?

– Позвонила в университет, где вы раньше преподавали, и секретарша подсказала. Два предыдущих сеанса вы пропустили, но всякий раз по крайней мере заранее предупреждали меня по телефону. А сегодня я вас ждала, ждала, а вы даже позвонить не потрудились! Учитывая ваше настроение в последнее время, я вообразила самое худшее. И вот примчалась… – Тут Рейчел заметила видеокамеру на треноге. – О, Дэвид, вы опять за свое?

– Это не то, что вы думаете.

Похоже, мои слова ее не убедили. Пять лет назад пьяный водитель столкнул машину моей жены в придорожный пруд. Глубина вроде бы небольшая, но и Карен, и моя дочь Зуи захлебнулись прежде, чем прибыла помощь. Я работал в больнице, куда их привезли, и лично наблюдал, как врачи "скорой помощи" безуспешно пытались спасти мою дочь, в которой еще теплилась жизнь. Эта нежданная трагедия меня сломала. Я днями сидел перед телевизором, снова и снова прокручивая видеоролики, на которых Зуи училась ходить, смеялась у Карен на руках, обнимала меня в свой третий день рождения… Моя врачебная практика сначала скукожилась, а потом и вовсе Богу душу отдала, и я погрузился в самую что ни на есть клиническую депрессию. Это был единственный факт моей личной жизни, который я в деталях обсуждал с профессором Вайс, – да и то лишь потому, что на третьем сеансе она рассказала, что всего год назад ее единственный ребенок умер от лейкемии.

На откровенность она пошла специально, в уверенности, что истинная причина моих снов – трагическая гибель моей семьи. Рейчел тоже потеряла не только ребенка. Ее муж не справился с тягостными последствиями болезни сына – бросил семью и вернулся в Нью-Йорк. Рейчел – также как и я – провалилась в глубочайшую яму депрессии, из которой в конце концов все же выкарабкалась – с помощью врача и лекарственных препаратов. Однако я, весь в отца, свою частную жизнь охранял от других с яростным упрямством. И поэтому самостоятельно прошел через весь ужас внезапного возврата в одиночество. Не было и дня, чтоб я не вспоминал с тоской жену или дочь, но время, когда я, обливаясь слезами, в тысячный раз просматривал старые видеозаписи, – то черное время все же миновало.

– С Карен и Зуи сегодняшнее никак не связано, – сказал я. – Пожалуйста, закройте дверь.

Рейчел, зажимая в руке ключи от машины, по-прежнему стояла в дверном проеме. Ей явно хотелось поверить мне.

– Что же в таком случае происходит? – спросила она.

– Дело в моей работе. Да заходите вы. И дверь закройте. Пожалуйста.

Еще секунду поколебавшись, Рейчел закрыла за собой дверь и сказала, глядя мне прямо в глаза:

– Что ж, быть может, вам пора рассказать мне кое-что о своей работе.

Мое нежелание говорить на эту тему давно было яблоком раздора между нами. Рейчел полагала, что пациент должен доверять врачу так же, как священнику на исповеди, ибо врач связан такой же клятвой неразглашения. Поэтому мое непреклонное молчание оскорбляло ее. По ее мнению, секретность исследований была выдумкой моего недужного ума. И не надо, мол, ее стращать тем, что знать о моей работе опасно для других. Сочинил себе целый фантастический мир – лишь бы не дать изучающему взгляду проникнуть в душу!.. Я не обижался. По требованию Агентства национальной безопасности при первой встрече с Рейчел Вайс я назвался выдуманным именем. Однако не прошло и десяти секунд после нашего рукопожатия, как она узнала меня – вспомнила лицо с обложки моей книги. Мою попытку остаться инкогнито она классифицировала как обычную паранойю медицинского светила – и я не пробовал ее разубедить. Но затем, неделя за неделей, я наотрез отказывался говорить о своей работе и проявил воистину маниакальное желание «оградить» эту часть своей жизни. И диагноз профессора Вайс, очевидно, начал неумолимо сдвигаться в сторону шизофрении.

Рейчел было невдомек, что мне разрешили видеться с ней лишь после того, как я закатил форменный скандал Джону Скоу, главе проекта «Тринити». Свою нарколепсию я считал результатом эксперимента, которому меня, среди прочих, подвергли несколько месяцев назад. Так сказать, производственная травма! И я стоял на том, что без профессиональной помощи психоаналитика мне никак не разобраться в диковинных снах, которые сопутствовали моим приступам.

Сначала из форта Джордж-Мид специально для меня доставили самолетом аэнбэшного психиатра, помешанного на медикаментозном лечении. Его диагноз: хронический стресс и депрессия. У психиатра было только два желания: напичкать меня без меры "таблетками радости" и попутно выпытать секрет, как стать автором всемирно известной книги по медицине. Затем выписали откуда-то женщину-психотерапевта, опять же из своих, мастерицу лечить неврозы у людей, которые годами работают в обстановке полной секретности. Символику снов она знала на уровне нескольких популярных брошюр, прочитанных в студенческие годы – "для расширения кругозора". И она, вслед за коллегой, пыталась начинить меня по самое горло антидепрессантами и нейролептиками. Словом, в распоряжении Агентства национальной безопасности не оказалось нужного мне психоаналитика, наторевшего в разборе снов.

Созвонившись с друзьями в университете штата Виргиния, я узнал, что всего в пятнадцати милях от нас, в медицинском колледже университета Дьюка работает один из ведущих американских психоаналитиков-юнгианцев – Рейчел Вайс. Скоу пытался запретить мне встречу с «посторонним» специалистом, но под конец нашей перепалки я рубанул: "Хотите удержать – надевайте наручники! Только прежде не забудьте позвонить президенту – ведь это он направил меня работать в вашем проекте".

– Случилось что-то неприятное… – сказала Рейчел. – Что именно? Ваши галлюцинации опять изменились?

"Галлюцинации! – с горечью подумал я. – Ни разу не назвала их просто снами!"

– Они стали сильнее? В них появилось больше личного? Вы напуганы?

– Эндрю Филдинг умер, – произнес я безжизненным голосом.

Рейчел растерянно заморгала.

– Кто такой Эндрю Филдинг?

– Физик.

– Эндрю Филдинг, физик, умер?

Вот мерило успеха Филдинга: врач, бесконечно далекий от квантовой физики, тем не менее слышал его имя. Ничего удивительного. Я знавал шестилетних детишек, для которых Белый Кролик был не персонаж из сказки, а дядя-ученый. Человек, почти до конца раскрывший загадку темной материи во Вселенной, на астрофизическом небосводе был звездой номер два, уступая только Стивену Хокингу.

– Умер от инсульта, – сказал я. – По крайней мере так говорят.

– Кто говорит?

– Наши сотрудники.