По стопам Господа

Две медсестры сидели у него в ногах, следя за капельницей и мониторами, чтобы не упустить даже малейшее изменение в состоянии пациента. Рави кивнул им, затем машинально взял из ящичка на спинке кровати историю болезни и рассеянно пролистал ее. "Глиома ствола мозга, диффузная и неоперабельная". Этот диагноз он поставил шесть месяцев назад при просмотре Супер-МРТ годинского мозга. Было жутковато наблюдать, как опухоль пожирает один из гениальнейших умов планеты. Когда Годин попросил Рави скрыть от всех его болезнь, Рави согласился без долгих колебаний. Проект был до такой степени завязан на Године, что известие о его смертельной болезни могло привести к сворачиванию дорогостоящих работ. И Рави – возможно, навсегда – потерял бы уникальный шанс участвовать в самом великом начинании за всю историю науки. Конечно, Рави назначил цену за свое молчание, и это только справедливо. В сравнении с миллиардером Питером Годином Рави почти нищий. Однако теперь ситуация поворачивалась так, что полученные наличные и ценные бумаги казались ничтожной платой за возможные неприятности.

– Рави? – вдруг хриплым шепотом выдавил старик. – Это ты?

Рави поднял голову. Годин пристально смотрел на него выцветшими синими глазами.

– Почему я чувствую такую усталость?

– Возможно, это результат ваших припадков, – сказал Рави.

Годин по-прежнему страдал от эпилепсии, которой его наградило суперсканирование мозга.

Рави обошел кровать и наклонился к лицу умирающего. Более энергичного человека, чем Питер Годин, Рави в своей жизни никогда не встречал. И вот рак превратил его в бессильную развалину – конец, более подходящий какому-нибудь уличному зубылдыге. А впрочем, чепуха это. Уличный забулдыга столько бы не продержался. И характера бы не хватило, и денег. Более того, не всякий миллионер мог бы позволить себе то лечение, которое получал Питер Годин. Рави Нара имел разрешение испытывать на Године новейшие лекарства и методики, за свободные эксперименты с которыми другой врач мог бы поплатиться головой. Даже в шаге от смерти, без волос и бровей, Годин сохранил свой узнаваемый ястребиный профиль, знаменитый вот уже пятьдесят лет – с тех пор как молодой напористый проектировщик компьютеров добился первого значительного успеха.

– Ваша опухоль очень разрослась, Питер, – сказал Рави. – Я делаю все возможное. Однако возможного становится все меньше и меньше. Мы сражаемся за то, чтобы вы и ясное сознание сохраняли, и не слишком страдали от боли. Подобного баланса добиться крайне трудно.

– Черт с ней, с болью! – воскликнул Годин, сжимая подагрические пальцы в кулак. – Я любую боль перетерплю!

– Вчера вечером вы другое говорили. Кричали, чтобы я потушил огонь на вашем лице.

Годин содрогнулся от воспоминания.

– Ладно, теперь я в полном сознании. Пришлите мне Левина.

Зак Левин был начальником опытно-конструкторского отдела в фирме "Годин суперкомпьютинг" в Маунтин-Вью. Затем Годин направил его в Северную Каролину – возглавить команду, которая отвечала за разработку способа общения с мозгом, заключенным в «Тринити». Тридцатипятилетний Левин – высокий, пугающе тощий и преждевременно поседевший, – казалось, мог обходиться совсем без сна, как и его начальник в свои лучшие годы.

– Хорошо, Левина вызовут, – сказал Рави.

– Что слышно про Теннанта и Вайс?

– Как в воду канули после Юнион-стейшн.

Старик закрыл глаза. Дышал он булькающе-хрипло и прерывисто, так что и на слух было очевидно, что он не заживется на этом свете.

– В Гели стреляла женщина?

– Да, говорят, стреляла профессор Вайс.

Годин нахмурился, и морщины углубились не только на лбу, но и в нижней части лица. Годин, хоть и прожил большую часть жизнь с единственной женой, детей не имел и к Гели Бауэр всегда относился с отеческой лаской. Подобную диковинную привязанность Рави Нара решительно не понимал: все равно что испытывать нежные чувства к кобре!

– Как дела у Гели?

– По моей информации, быстро выздоравливает. Ее перевезли в наилучший госпиталь. Отец постарался.

На лице Година появилась слабая улыбка.

– Знай она, что ее перевозят по протекции отца, ни за что бы не поехала! – Улыбка исчезла. – Чего ради Теннанта понесло в Вашингтон? Ведь президент все еще в Китае. Вы что по этому поводу думаете?

Планы Теннанта для Рави были загадкой. Почти с самого начала проекта от терапевта-правдолюбца были одни неприятности. Скрывать годинский рак от непрофессионалов было легко, но опытный глаз Теннанта все подмечал: и резкие колебания веса Година, и изменения в походке, и вызванную стероидами трансформацию тела. Застарелым ревматическим артритом старика можно было объяснить лишь часть симптомов. Поэтому последние шесть недель Рави был вынужден прятать своего пациента от Теннанта.

– Увы, я ничего не знаю о его намерениях, – сказал Рави. – И это меня ужасно нервирует.

Пока медсестра поила Година, Рави приглядывался к умирающему и пытался оценить, сколько он еще протянет. Задача непростая. Уже много лет у Рави не было повседневной практики общения с пациентами, а Годин к тому же прожил со своей опухолью много дольше, чем среднестатистический больной с таким заболеванием. Предсказать, когда наступит конец, можно было только интуитивно, на основе длительного клинического опыта. Врачи типа Теннанта были мастерами в этой области; годы наблюдений давали им как бы шестое чувство, позволявшее делать точные прогнозы.

Рави повернул голову на жужжание УФ-дезинфектора и через прозрачную дверь Шкатулки увидел тощую фигуру Зака Левина. Сам явился, и звать не пришлось.

Левин большую часть времени проводил во Вместилище, но как-то умел угадывать, когда Годин приходит в сознание и становится доступен. Левин и его инженеры напоминали Рави служек, которые бегают к постели умирающего архиерея, стараясь до его кончины завершить труды всей его жизни. "Священнослужители науки, – подумалось Рави, – какое противоестественное сочетание терминов!" Он помахал Левину рукой. Рави не знал, радоваться его приходу или нет. Годин должен работать, но напряжение может ускорить кончину…

– Левин уже тут, – сказал Рави, выдавливая улыбку.

– Как долго я буду в сознании? – спросил Годин.

– Пока боль не станет невыносимой.

– Пусть Левин заходит. А вы ступайте.

Рави подавил вспышку бессмысленного гнева. Он привык быть вундеркиндом, баловнем судьбы и окружающих, а последние шесть месяцев ощущал себя придворным врачом у постели умирающего монарха. Отныне повседневным существованием Рави Нара управляли прихоти старика.

Рави нажал кнопку, дверь открылась, и он вышел из Шкатулки. Зак Левин вежливо поздоровался с ним. Формально Левин и его команда находились в подчинении у Рави. Но «железо» и софт «Тринити» были настолько сложны, что Рави не мог и не пытался руководить процессом работы команды интерфейса, только давал советы по конкретным аспектам работы мозга. Впрочем, даже отвечая на узкоспециальные вопросы, связанные с неврологией, он не ощущал должного почитания и благоговения со стороны этих инженерчиков: они просто брали нужную информацию, равнодушно использовали его. Интеллектуальные пираньи. А среди хищников не принято говорить «спасибо» объеденной кости…

– Как он себя чувствует? – громко спросил Левин.

– Бодр. Мыслит ясно.

– Замечательно. У меня для него суперновости!

"Но не для меня", – с горечью подумал Рави.

– Нейрослепок Теннанта ответил еще на какие-то вопросы? – спросил он вслух.

Левин секунду молчал, словно прикидывая, достоин ли Рави ответа.

– Час назад я выгрузил профессора Теннанта из компьютера.

– Кто вам разрешил?

– Вы полагаете, я могу сделать такое без разрешения?

"Стало быть, Годин лично приказал".

– На данном этапе, – продолжал Левин, – добиться полноценного рабочего состояния «Тринити» куда важнее, чем отражать происки Теннанта.

У Рави было то же ощущение: проблема Теннанта отпадет сама собой, если они добьются решающего успеха. Но с некоторых пор он предпочитал не высказывать вслух свое мнение, даже если оно совпадало с мнением собеседника.

– А чем вам поможет выгрузка нейрослепка Теннанта из компьютера?

– Питер считает, что наши нынешние проблемы можно решить лишь с помощью квантовой физики. А тут нам в состоянии помочь только Эндрю Филдинг.

– Ф-филдинг? Вы хотите сказать, что теперь в компьютер загружен нейрослепок Филдинга?

– Вот именно.

– И вы полагаете, что его нейрослепок будет сотрудничать с вами и поможет решить остающиеся проблемы?

– Честно говоря, я не вижу разницы. С какой стати Филдинг в компьютере будет вести себя иначе, чем нейрослепок профессора Теннанта? Тот сотрудничал, и этот будет. Впрочем, тут любопытный факт. У профессора Филдинга в цифровом мире были те же самые проблемы «акклиматизации», что и у Теннанта. Сначала животный ужас, паника и растерянность, полный хаос в ощущениях, потому что мозговые системы, отвечающие за биологическое выживание, не получают никаких сигналов от тела. Но Филдинг приноровился к новым обстоятельствам с поразительной скоростью. Куда быстрее Теннанта.

У Рави пробежал холодок по спине. Левин запросто говорил о Филдинге как о живом.

– И что означает факт такой стремительной адаптации? – спросил Рави.

Инженер пожал плечами:

– Возможно, ничего. Однако Питеру об этом необходимо знать. Его интуиция столько раз проявляла себя блестяще – пусть и теперь подумает. Сегодняшними успехами мы обязаны филдинговскому кристаллу. Но если окажется, что Филдинг в компьютере соображает быстрее Теннанта и сохранил все свои гениальные способности… о, это будет уже совсем другая музыка!

Сердце Рави заколотилось от волнения.

– И насколько вероятно, что все случится именно так?

Левин неопределенно поиграл бровями и ничего не ответил.

Рави подмывало заехать в ухо тощему задаваке, но услышанное было так важно и открывало такие перспективы, что ярость тут же улетучилась.

– Ладно, продолжайте работать.

Надменная улыбка Левина показала Рави, что главному инженеру плевать на его начальственное одобрение или неодобрение.

Рави вышел из ангара, сел в вездеход и завел мотор. Если надежды Левина оправдаются, то, выходит, Рави поспешил со звонком Скоу. Проект «Тринити» может в считанные дни завершиться огромным успехом, невзирая на смерть Година. И если научный прорыв станет реальностью… "о, это будет уже совсем другая музыка!". Вместо того, чтобы искать козлов отпущения, президент станет вешать на груди ордена. И если Рави умело разыграет партию, то именно его, за отсутствием Филдинга и Година, ожидают наибольшие почести и награды!

По пути к своему офису Рави невольно поглядывал на Вместилище. Ему казалось, что полузатопленная в песке бетонная коробка уже сейчас источает могущество, какого он не ощущал нигде в мире – ни перед каким строением, ни перед каким храмом, ни перед каким человеком… Рави бывал на атомных электростанциях, которые внушали ему почтение и чувство страха. Однако угроза, исходящая от ядерного реактора, очевидна и измерима. Даже в случае самой ужасной катастрофы ядерный реактор поведет себя по просчитанному заранее сценарию, потому что ядерное топливо, при всей его опасности, повинуется естественным физическим законам – взрыв будет такой-то силы и так далее.

С «Тринити» все может пойти совсем иначе.

В пятидесяти милях к северу от места, где теперь находится городок «Тринити», самый первый ядерный взрыв на планете переплавил песок в стекло.

Роберт Оппенгеймер тогда с почтительным ужасом смотрел на ядерный гриб – результат своей работы. Но, ужасаясь силе, которую он вызвал к жизни, Оппенгеймер не мог не восхищаться самим собой: вот чего я достиг!

Если компьютер во Вместилище заработает по-настоящему, если все проблемы решат и нейрослепок будет иметь хотя бы девяносто процентов мыслительных способностей нормального человека, тогда смертоносное создание Оппенгеймера покажется детской хлопушкой рядом с творением Питера Година. Потому что когда люди с почтительным ужасом будут смотреть на это творение рук своих, «Тринити» так же будет смотреть на них. И будет точно знать, что он видит.

Низшую в сравнении с ним форму жизни.

Глава 29

Я проснулся в мокрой от пота тенниске и без малейшего представления, где я нахожусь. Рядом на кровати под простыней лежала темноволосая женщина. То, что это женщина, а не длинноволосый мужчина, я догадался только по форме плеча. Было светло как днем… был день… и два чемодана на полу золотились в лучах солнца, пробивавшихся через тюлевые занавески. И наконец я вспомнил… Иерусалим!

Из сна меня вырвал сон, и этот сон был очень странный. В памяти осталось только то, как молодой мужчина приближает свое лицо к моему и целует меня в щеку. Меня передернуло от этой мысленной картинки, хотелось побыстрее выбросить ее из памяти. Но я заставил себя вспоминать дальше. Солдаты! Солдаты с мечами. Я стою в темном цветущем саду. Вокруг меня, прямо на земле, спят мужчины. Слушая их храп, я ощущаю себя безмерно одиноким. Во мне растет страх – страх неотвратимо приближающейся смерти. Вдруг сад наполняется звуками. Большая группа римских солдат окружает нас. Из густой тени ко мне выходит молодой мужчина в хитоне, приближает свое лицо к моему – и целует меня в щеку. Его губы восковые и холодные. Как только он отходит, солдаты хватают меня…

Рейчел зашевелилась под простыней и перевернулась на другой бок. Я посмотрел на часы. Три тридцать пополудни по израильскому времени, которое опережает нью-йоркское на семь часов. Ну и чудеса! Выходит, мы проспали почти восемнадцать часов.

Я снял трубку телефона на прикроватной тумбочке, позвонил в гостиничную службу и заказал автомобиль с водителем, который знает английский язык. Мне сказали: сто тридцать шекелей в час. Я согласился, хотя понятия не имел, сколько это в долларах. При звуках моего голоса Рейчел беспокойно заворочалась, но не проснулась.

"Лучше ехать одному", – подумал я, глядя на спящую Рейчел. Потом представил себя падающим в нарколептический сон-обморок прямо на одной из иерусалимских улиц. "Скорая помощь", полиция… Нет, так рисковать нельзя. Я пошел в ванную – принять душ и смыть пот восемнадцатичасового сна.

Израиль реальный мало чем походил на тот, что я знал по своим снам. Стоило нам выйти из самолета в тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, как мы попали в крутую современность. Уоки-токи, металлодетекторы, охранники с автоматами, запах керосина… Из Тель-Авива до Иерусалима мы ехали в «шеруте» – частном микроавтобусе, в котором, кроме нас, было еще шесть пассажиров. Всю дорогу я задумчиво молчал. Рейчел время от времени успокаивающе сжимала мою руку, понимая, что я в растерянности, что из окна микроавтобуса я вижу совсем не то, что ожидал увидеть.

Однако когда мы подъехали к Иерусалиму и мне предстал, в закатных лучах, дивный Старый город, от моего разочарования не осталось и следа. Я не знал, зачем конкретно я прибыл в Иерусалим, но во мне возродилось предчувствие, что меня здесь ждет нечто важное и чудесное.

В гостиницу мы прибыли, когда почти стемнело; зарегистрировались и последовали за нашими чемоданами на шестой этаж. Комната была хоть и маленькая, но чистая. Мы собирались сделать вылазку за продуктами, однако стоило нам присесть на кровать, чтобы отдышаться, как желание куда-то выходить пропало: перелет через несколько часовых поясов и непрестанные злоключения последних двух дней доконали нас. Рейчел хоть немного поспала в самолете, а я совсем не смыкал глаз. Теплота и тишина гостиничного номера были как наркотик, вливающийся в мои вены. Я съел апельсин и мгновенно провалился в сон. Только поцелуй восковых холодных губ и руки солдат на моих плечах вытолкнули меня в реальность двадцать первого века.

Я выключил душ, завернулся в большое полотенце и прошел в комнату. Рейчел по-прежнему спала, только на живот перекатилась, оголив спину. Я направился к окну и раздвинул занавески в надежде полюбоваться Старым городом – увы, его загораживали какие-то непотребные современные коробки.

Я подошел к кровати и тронул Рейчел за плечо. Никакой реакции. Пришлось ее расталкивать. Проморгавшись, она потянулась и привстала, опираясь на локоть.

– Часы идут правильно?

– Да. Я заказал машину, сейчас подъедет.

Рейчел явно не хотелось выбираться из постели.

– Зачем сегодня? День уже к вечеру!

– У меня только что был сон.

– Про что?

– Гефсиманский сад.

– О! – сказала Рейчел и уставилась в потолок. – Ты здорово продвинулся вперед, да?

– Вот именно. С поцелуя Иуды в Гефсиманском саду начинается обратный отсчет времени до распятия. Поэтому я должен как можно быстрее добраться до Старого города. На завтра откладывать нельзя.

Рейчел, обернувшись простыней, встала и кокетливо на меня уставилась.

– А мне кажется, Старый город подождет!

– Зачем оттягивать?

– Дэвид! Мы впервые в безопасном месте. Впервые у нас уютная комната и чистые простыни. И то, что мы сюда добрались целыми и невредимыми, – большое чудо, которое стоит просмаковать. Давай немного расслабимся.

– Но мой сон…

Она взяла меня за руку и привлекла к себе.

– Да брось ты, ничего с тобой не случится! Даже если тебя распнут на кресте, это будет во сне. От снов не умирают. А здесь ты со мной, и я знаю, как тебя успокоить.

Тут она второй рукой обвила мою спину, и простыня упала на пол. Усилием воли я не опустил взгляд на ее голое тело… Но не для того она уронила простыню, чтобы я не смотрел!

– Рейчел, мне нужно в Старый город, прямо сегодня, – стоял я на своем.

– Ладно. Сегодня так сегодня. Только позже. – Обняв меня обеими руками, Рейчел прижалась головой к моей груди. – Мир не рухнет, если мы несколько минут уделим своему удовольствию.

Она поцеловала мой сосок, положила ладонь мне на затылок и мягким властным движением потянула мою голову вниз, к своим губам. Куда подевался ее профессиональный панцирь! Эта новая, свободная женщина была чудесным откровением для меня – и я ее желал. Я наклонился к ее губам. Они были теплые и упругие – совсем не такие, как те, восковые и холодные из сна. От воспоминания меня передернуло.

Рейчел удивленно отпрянула и заглянула мне в глаза.

– В чем дело?

– Все в порядке, все как нельзя лучше.

Я опять наклонился, чтобы поцеловать ее снова и как следует.

Рейчел отпрянула и покачала головой:

– Э-э, нет, ничего не в порядке. Пока мы не покончим раз и навсегда с этой историей про Иисуса, ты будешь постоянно в раздерганных чувствах.

Тут зазвонил телефон, и мы оба вздрогнули.

Я схватил трубку.

– Да?

– Ваш автомобиль прибыл, сэр, – сказал голос с акцентом.

– Спасибо.

Я повесил трубку.

Мне даже не пришлось объяснять, кто звонил. Рейчел быстро чмокнула меня в щеку и начала одеваться.

* * *

Нашего водителя, усатого пожилого палестинца, звали Ибрагим. Сказать, что он знает английский, было бы огромным преувеличением, однако он понял, что мы хотим попасть в Старый город, и повез нас к яффским воротам. По мере того, как мы приближались к обесцвеченной солнцем каменной городской стене, я почувствовал первый накат ощущения, что я здесь был и все это уже видел. За стеной, в этом пропитанном кровью историческом музее под открытым небом, меня ждет одному мне предназначенная разгадка. Две тысячи лет Ответ ждал именно меня, невидимый для тех, кто приходил сюда – с мечом, или с археологической лопатой, или с зубочисткой и скептической ухмылкой туриста. Что за Тайна и каков будет Ответ, я пока что не ведал. Но когда придет Ответ, я его не прозеваю.

– Ну, с чего начнем? – спросила Рейчел.

– Путь Иисуса в последний день.

– Да, понимать! – оглянулся на нас Ибрагим. – Масличная гора, Гефсиманский сад, Голгофа.

Мимо профырчал мотоцикл.

– Правильно, – сказал я Ибрагиму.

– Еще храм Гроба Господня. Девять стояний снаружи и пять внутри. Я вас туда брать.

– Зачем тебе? – спросила Рейчел.

Внезапно я почувствовал жар во всем теле, на мгновение у меня даже дыхание пресеклось.

– Н-не знаю.

– Дэвид, что с тобой?

Рейчел встревоженно положила руку мне на лоб.

– Боже, да у тебя температура!

Еще тридцать секунд назад я чувствовал себя прекрасно. Но Рейчел была права: вполне возможно, что у меня жар.

– Не обращай внимания, – сказал я. – Давай поторопимся.

Ибрагим припарковался рядом с огромным туристическим автобусом.

– В город мы не заедем? – спросила Рейчел.

– Нет, – ответил Ибрагим. – В Старый город есть обычай ходить пешком. Видеть достопримечательности на ногах.

– Далеко отсюда до храма?

– Храм Гроба Господня? День, как сегодня, половина часа.

Рейчел засомневалась.

– А ближе вы нас никак не можете подвезти?

– Мистер болеть, да?

Рейчел, после секундного колебания, кивнула:

– Да, "мистер болеть". Он прибыл в Иерусалим в надежде излечиться.

– Понимать. Много больных людей идти до могилы Иисуса и целовать скалу, где он подниматься от смерти.

– Вы нам поможете?

– Конечно. Еще сто шекелей – и быть там очень быстро.

– Согласны.

Ибрагим дал задний ход, посигналил и, распугивая прохожих, развернул машину. Меня окатила новая волна жара. Я боялся, что вот-вот потеряю сознание.

– Это что, приступ нарколепсии? – испуганно спросила Рейчел.

– Нет. Что-то совсем другое.

– Лучше нам вернуться в гостиницу.

– Нет. На Виа Долороса!

– Виа Долороса, – эхом отозвался Ибрагим. – Дорога скорби. Христиане здесь говорить Дорога цветов. Первое стояние: Иисус осудить на смерть. Второе стояние: крест ему на спина. Третье стояние: Иисус первый раз споткнуться. Четвертое стояние…

Наш усатый гид заученно тараторил дальше, но я с трудом разбирал его слова. С меня лил пот, и в то же время мне было страшно холодно. Машина неслась по узким улочкам, мимо мелькали каменные стены, яркие ставни, ломящиеся от всяческих сувениров рыночные киоски и туристы, туристы, туристы… Чтоб удобнее было переругиваться с непроворными прохожими и другими водителями, Ибрагим опустил стекло, и аромат жасмина заполнил автомобиль. Как только этот пьянящий запах достиг моих ноздрей, я ощутил внезапную эйфорию и провалился… нет, не во тьму, а в слепящий свет.

Глава 30

– Дэвид, проснись! Мы приехали.

Кто-то теребил меня за плечо. Я заморгал и сел прямо. Рейчел стояла на мостовой, наклонившись ко мне через открытую дверь.

– Где мы?

– Виа Долороса. Тут словно картины сюрреалистов ожили. Думаю, ты будешь слегка шокирован.

Я выбрался из автомобиля, осмотрелся и действительно немного обалдел от увиденного. Фантастически пестрые толпы туристов. Разом четыре Иисуса Христа, несущие на спине огромные деревянные кресты; два парня в белых одеждах – что-то вроде хитонов, а два других в джинсах с голыми торсами. У крестов в основании были колесики, чтобы Иисусы не перетрудились. Кресты не столько несли на спине, сколько катили. Мне это показалось бессмысленной и отвратительной забавой, гнусной пародией на действительные страдания.

– Ну, похоже на твои сны? – почти с насмешкой спросила Рейчел.

– Нет. Идем.

Ибрагим повел нас по мощеной улице, с натренированной ловкостью лавируя между группами туристов. Я ожидал чего-то величаво-торжественного, но здешняя атмосфера больше напоминала ярмарку с аттракционами. Чистейшее вавилонское столпотворение: кроме иврита, немецкий, французский, английский, русский, арабский, японский, итальянский – и я перечислил только те языки, которые признал. Мужчина, стриженный ежиком и с алабамским акцентом, вещал о геенне огненной группе японских паломников, которые почтительно кивали – то ли понимая, то ли нет. Ибрагим трепался без перерыва монотонной скороговоркой бывалого гида. При этом его английский временами был вполне удовлетворителен. Но именно в такие моменты казалось, что он вообще не соображает, что несет.

– Погодите, – перебила его Рейчел и обратилась ко мне: – Ты, собственно, что тут хочешь увидеть?

– А где мы находимся?

Ибрагим со знанием дела улыбнулся.

– Сэр, вон тот синий дверь – там первый стояние, там Иисус осуждать на казнь.

– Тебя это интересует? – спросила Рейчел.

– Нет. А второе стояние?

Ибрагим указал на кирпичный полукруг в кладке мостовой.

– Это есть, где Иисус начал носить крест. Дальше по улица – храм Бичевания. На этот место римский солдаты хлестать Иисус, устанавливать на его голова корона шипов. – Ибрагим сделал паузу и забарабанил: – И воины, сплетя венец из терна, возложили Ему на голову, и одели Его в багряницу, и говорили: "Радуйся, Царь Иудейский!" – и били Его по щекам. Пилат опять вышел и сказал им: "Вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины".

Ибрагим произнес все это с тем же деланным волнением, с каким медсестра в доме престарелых оглашает выигравшие номера лото.

– Пошли дальше, – вздохнул я. – К вон той церкви.

Пока мы шли к церкви, Ибрагим трещал о том, как Иисус впервые пал под ношей. Я уставился на дверь храма, который увековечил это историческое место, однако в душе моей ничего не шевельнулось. Возможно, предмет моих поисков находился где-то глубоко под наземной шелухой сувенирных лавчонок. Подобно Каиру, который стоит на древнем городе, современный Иерусалим стоит на десятке прежних Иерусалимов, и любая новостройка превращается в раскопки потерянных глав истории.

Ибрагим подвел нас к другому полукругу кирпичей в мостовой и забубнил о дальнейших злоключениях Христа:

– Это есть пятый стояние, где римский солдаты заставлять Киринеянин по имени Симон помогать Иисусу носить крест.

Рейчел покосилась на меня.

– Дальше, – приказала она Ибрагиму.

Мимо шагал улыбающийся мальчик, который продавал терновые венцы. Приняв мой возмущенный взгляд за интерес, он подскочил ко мне, но Ибрагим шугнул его прочь. Провожая глазами терновые венцы, нанизанные на руку пацана, я ощутил накат дурноты. Тьма завесила вдруг мои глаза. Я машинально брел вперед, с ощущением, что иду по колени в вязком иле. Рейчел подхватила меня под руку, и, опираясь на нее, я кое-как умудрялся ковылять за шустрым Ибрагимом.

Следующие стояния я уже плохо воспринимал, до меня доходили только обрывки болтовни гида-палестинца. Сплошной хаос диковинных образов: здесь Вероника отерла измученное лицо Иисуса, и его лик чудесным образом отпечатался на плащанице… тут Иисус упал во второй раз… а тут он сказал: дочери Иерусалимские, не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших…

Пройдя по плоской крыше и через какую-то темную часовню, мы попали в переполненный внутренний двор большой церкви. Толпа паломников, священников и монахов медленно двигалась ко входу, а по периметру, шаря по ним настороженными глазами, стояла дюжина израильских солдат с автоматами.

– Это есть храм Гроба Господня, – возвестил Ибрагим, величаво указуя рукой на церковь. – Быть построен крестоносцы больше чем за пятьдесят лет между 1099 и 1149 годы. Первоначальный базилика быть построен царица Елена, мать Константина, который быть сюда в 325 год и находить кусок истинный крест в пещере ниже земли.

Я со смесью презрения и восхищения смотрел на огромную, нескончаемую толпу пилигримов и туристов перед входом в храм.

Ошарашив меня, Ибрагим сказал с горьким вздохом:

– Мало туристы. Приезжать последний время очень мало. Война отпугивать. Даже Западный Страстной недель меньше обычный. Маленький очередь. Хорошо для вас, плохо для меня. Вас лучше, сэр? Я мог приносить вам вода, пока вы ждать.

– Нет, спасибо. Я чувствую себя хорошо.

– Обопрись на меня, – предложила Рейчел.

На этот раз я почти повис на ней.

– Спасибо.

Рейчел ласково коснулась ладонью моей щеки.

– Не нервничай и не напрягайся. Все хорошо.

– Направо от вход есть десятый стояние, – провозгласил Ибрагим. – Там солдаты сорвать одежду Иисус. Последние стояния крестный путь находят себя внутри храм.

– Как странно, да? – тихонько сказала Рейчел. – Миллионы людей приходят сюда поглазеть на пустую гробницу!

Я был до такой степени не в себе, что мог ответить только кивком.

– Это единственный пустой гробница во все христианские церкви на земле, – сказал Ибрагим. – Ангел спросил их: "Кого ищете вы?" – "Иисуса из Назарета", – сказали женщины. Ангел же отвечал: "Не бойтесь, ибо знаю, что вы ищете Иисуса распятого. Его нет здесь. Он воскрес, как и сказал. Подойдите, посмотрите место, где лежал Господь, и пойдите скорее, возвестите ученикам Его, что Он воскрес из мертвых".

Внутренний двор храма внезапно подернулся туманом и исчез. Мои руки и ноги словно свинцом налились. При этом, как ни странно, мне казалось, что я больше не вишу на руке Рейчел, а парю, держась за ее руку.

– Дэвид? – озабоченно спросила Рейчел. – Ты меня слышишь?

Я открыл глаза и заморгал. Кругом по-прежнему была плотная толпа, но над собой я видел каменный потолок.

– Мы что, уже в храме?

– Ты шел как лунатик – с открытыми глазами, но ничего не воспринимая! – испуганно прошептала Рейчел. – Нужно немедленно возвращаться в гостиницу!

– Раз мы сумели благополучно добраться сюда, отступать нельзя. Настало время увидеть то, что я искал.

– Увидеть что?

Еще секунду назад я не знал, что именно должен увидеть. Но теперь с уверенностью заявил:

– Ведите меня ко Гробу Господню!

Рейчел повернулась к Ибрагиму.

– Где гробница Иисуса?

– Вон там. Тут все рядом.

Ибрагим указал на красноватую мраморную плиту на полу. Несколько мужчин и женщин в обычной одежде стояли на коленях, прижавшись лицами к плите. Над ними женщина в черном лила на мрамор что-то пахучее. Одуряюще сладкий запах ударил мне в ноздри.