По стопам Господа

Лу Ли закрыла глаза – по ее щекам потекли слезы.

– Энди знать, что такое могло случаться с ним. Он мне говорить.

– Он высказывал опасения за свою жизнь только однажды? Или много раз?

– Много раз. Последние две недели – много, много раз.

Я сделал долгий вдох, чтобы успокоиться.

– Лу Ли, вы знаете, для чего Эндрю приглашал меня в Нэгс-Хед?

– Он хотеть разговаривать с вами. Это все, что Лу Ли знает. Энди был очень испуганный о работе. Испуганный о «Тринити». Испуганный о…

– Чего еще он боялся?

– Годин. Он боялся Годин.

В глубине души я давно подозревал, что все упрется именно в Година. Ненавидеть Джона Скоу было проще простого – высокомерный технократ без моральных тормозов. Но особенного страха он не внушал. Годин, с другой стороны, был само обаяние – любить его было легко: гений, патриот в лучшем смысле слова, человек твердых взглядов. Однако, поработав с ним некоторое время, вы ощущали некую его неутолимую фаустианскую жажду знаний любой ценой – вопреки препонам и моральным границам. Каждый чувствовал подкоркой: кто будет стоять между Годином и его целью, тот долго там не простоит!

Поначалу отношения Година и Филдинга складывались хорошо. Они были примерно одного поколения; к тому же Годин обладал даром Роберта Оппенгеймера – умел заинтересовать талантливых ученых, сочетая более или менее тонкую лесть с обещанием великих открытий. Но медовый месяц их отношений длился не долго. Для Година «Тринити» была данной свыше миссией – и он рвался к цели исступленно, слепо. Филдинг был человек другого склада. Англичанин не поддерживал мысль, что если нечто теоретически возможно, то реализовать это следует непременно. И еще меньше он верил в то, что цель оправдывает любые средства.

– Энди предполагал показать мне какие-либо бумаги? – спросил я с надеждой.

– Я так не думать, – сказала Лу Ли. – Каждый вечер он делать записки, но каждый вечер перед идти спать он записки сжигать. – Тут она указала на камин. – Энди быть очень секретный. Всегда хотеть защитить Лу Ли. Всегда защищать Лу Ли!

"Для меня он делал то же самое", – подумал я. Внезапно мне вспомнилась одна фраза из письма Филдинга, и я спросил:

– Сегодня утром, идя на работу, Эндрю взял с собой карманные часы?

Лу Ли ответила без промедления:

– Он брать они на работа каждый день. Вы не видели они сегодня?

– Нет. Но я уверен, что часы вам непременно вернут вместе с его личными вещами.

Нижняя губа Лу Ли опять начала дрожать – похоже, снова будет плакать… нет, справилась с собой. Наблюдая такой стоицизм китаянки, я вдруг ощутил свою печаль с новой силой – и несколько иначе. Конечно, острота моей скорби по Филдингу несравнима с тем ужасом, который я пережил после потери жены и дочери. Однако день его смерти и для меня черный день. К тому же я начинал видеть и другой, более высокий смысл этой утраты: Эндрю Филдинг принадлежал к когорте сынов двадцатого столетия, которые нашли ответы на некоторые капитальные вопросы человеческого существования и устройства мира. Сознание того, что вот теперь этот великий ум больше не действует, рождало во мне чувство новой зияющей бреши в цивилизованном обществе – умер не просто мой друг, род человеческий сократился на единицу, потеря которой нанесла ему колоссальный и непоправимый ущерб.

– Что теперь будет с Лу Ли? – тихо спросила вдова Филдинга. – Меня посылать обратно Китай?

"Вот уж что исключено, так исключено!" – подумал я. Одной из причин, почему проект «Тринити» держался в такой тайне, было подозрение на самом верху, что и другие страны работают над чем-то похожим. У коммунистического Китая богатая история воровства военных наступательных технологий. Агентство национальной безопасности ни при каких обстоятельствах не позволит китайскому физику, который был близок к самому сердцу проекта, вернуться на родину. Больше того, сама жизнь вдовы Филдинга теперь под вопросом. Но до тех пор, пока я не переговорил с президентом, для защиты Лу Ли я не мог сделать практически ничего.

– Вас ни в коем случае не вышлют, – заверил я ее. – Относительно этого даже не волнуйтесь.

– Энди был говорить, правительство делать что хотеть.

Тут фары автомобиля осветили гостиную – какая-то машина медленно проехала мимо дома. Выдержав напряженную паузу, я промолвил тише прежнего:

– Нет, Лу Ли, правительство не вольно делать что захочет… Мне неприятно это говорить, но в данной ситуации вам лучше сотрудничать с Агентством национальной безопасности и оставаться тише воды, ниже травы. Чем меньше неприятностей и неудобств вы им причините, тем меньше они будут ощущать вас как угрозу. Вы понимаете?

Лицо китаянки напряглось.

– Значит, я должна позволить им убивать моего Энди и не говорить ничто? И не делать ничто?

– Мы не уверены, что Энди был убит. И вы сейчас, при всем желании, ничего в одиночку сделать не сможете. Только будете зря рисковать жизнью. Предоставьте действовать мне. Я позвонил президенту и жду ответного звонка. Президент как раз в Китае – такое вот забавное совпадение. В Пекине.

– Я видеть на телевидении. Энди был говорить мне, вы знать этот президент.

– Да, я встречался с ним. Он был другом моего брата – и именно он назначил меня на работу в проект «Тринити». Обещаю вам во что бы то ни стало узнать всю правду о смерти Эндрю. Это моя прямая обязанность по отношению к покойному. Я большой его должник.

Лу Ли внезапно улыбнулась сквозь слезы.

– Энди быть хороший человек. Добрый, веселый. И очень толковый.

– Да, умней его долго искать, – согласился я.

Впрочем, что значат слова «толковый» или «умный» в применении к гению типа Эндрю Филдинга? Все равно что про слона говорить «большой». Нос у меня «большой». И слон «большой». Филдинг принадлежал к самому крохотному братству на планете – узкому кружку людей, которые действительно понимают тайны квантовой физики – научной области, в которой – согласно шутке кембриджских студентов Филдинга – работают только те, кто слишком умен, чтобы стать профессором.

Рейчел удивленно взвизгнула, потому что в комнату вдруг вкатился белый меховой шар и запрыгнул на колени к Лу Ли. Китаянка улыбнулась и стала ласково гладить болонку, полунапевая на своем кантонском: "Майя, Майя".

Болонку присутствие чужих смущало, но она не лаяла, только кареглазо таращилась на меня.

– Вы ведь знать моя Майя, профессор Дэвид?

– Да. Имел честь познакомиться.

– Энди был покупать для Лу Ли. Назад шесть недель. Майя был мой ребенок. Мой ребенок до момент, когда Бог благословлять Энди и меня настоящий…

Она застенчиво осеклась.

До этого я даже не догадывался, что мой шестидесятитрехлетний друг надеялся иметь ребенка от своей сорокалетней жены!

– Как жаль, – произнес я, ощущая всю бесполезность слов. – Как жаль…

У Рейчел был вид, словно и она что-то хотела сказать. Но она промолчала. Бывают моменты, когда даже одаренный психиатр не находит слов.

Пока Лу Ли печально смотрела в пол, пытаясь сдержать слезы, я лихорадочно думал.

Если Филдинг подозревал, что его могут убить, и делился не раз этими опасениями с женой, то Агентство национальной безопасности могло знать, что он сболтнул жене лишнее. А уж про то, что я сейчас в доме покойного, они и подавно знают. Если возле дома есть шпики, они, разумеется, уже сфотографировали Рейчел, опознали ее и теперь ломают голову, зачем она сюда явилась.

– Похоже, Майю пора выгулять, – веселым тоном громко сказал я.

Лу Ли вышла из транса и непонимающе уставилась на меня.

– Мы с Рейчел охотно выгуляем вашу собачку! – добавил я, при этом нарочито гримасничая, чтобы до Лу Ли дошел скрытый смысл моих слов.

– Спасибо. Но Майя не имеет потребность…

Я остановил китаянку поднятой ладонью.

– Думаю, свежий лесной воздух будет всем нам полезен, – сказал я. – Правда, Рейчел?

Лу Ли еще секунду-другую буровила меня растерянным взглядом, затем ее лицо наконец осветилось пониманием.

– Да-да. Быть хорошая идея. Я не выходить целый день. Майя хотеть гулять.

Я огляделся в поисках бумаги. Возле телефона лежал отрывной блокнотик. Я взял его и написал: "Есть у вас диктофон?" Оторвал листок и на следующем написал номер своего сотового телефона.

Лу Ли взяла мою записку, прочитала вопрос, метнулась в кабинет Филдинга и принесла диктофон «Сони» – не цифровой, а с микрокассетой. Я сунул диктофон в карман и подвел женщин к стеклянным дверям, которые открывались во внутренний дворик.

Майя поковыляла за нами – впрочем, стараясь держаться поближе к хозяйке. Лу Ли наклонилась к болонке и прикрепила поводок к ошейнику.

Я знал, что если пройти метров сто через лес, то мы выйдем к университетскому Лесному Амфитеатру. Во время двух последних встреч мы с Филдингом ходили именно туда, чтобы переговорить без посторонних ушей.

– Хотя Эндрю, как вы говорите, очистил дом от микрофонов, лучше все-таки перестраховаться, – прошептал я Лу Ли. – Мне обязательно нужно хотя бы несколько минут очень серьезно поговорить с Рейчел, причем вне дома. Поэтому сделаем так. Оставайтесь здесь, запритесь, а Майю дайте нам. Мы прогуляемся через лес к Амфитеатру и скоро вернемся. Мой сотовый при мне, его номер в блокноте возле вашего телефона. Если случится что-либо странное или подозрительное – тут же позвоните мне, и я мигом прибегу.

У Лу Ли был растерянный и взволнованный вид.

– Вы брать Майя с собой?

– Для прикрытия. Понимаете? Как повод для прогулки в лес.

Лу Ли неохотно кивнула, затем опустилась на колени, что-то прошептала собачке в ухо и скрылась в доме. Я сгреб тихо поскуливающую болонку, стремительно пересек с ней в руках задний двор, за которым начинался лес. Мы торопливо зашагали по узкой дорожке. Рейчел с трудом поспевала за мной: деревья стояли кучно, ветки цепляли одежду.

– Что теперь? – испуганным шепотом спросила Рейчел.

– Не нервничайте. Я должен серьезно поговорить с вами.

Я не видел конкретной сиюминутной опасности, но страх сидел во мне глубоко и прочно. Я даже не сразу заметил, что болонку теперь держу не двумя руками, а только одной, левой. А в правой руке я сжимал бог знает когда и как вынутый револьвер.

Глава 7

– Риттер прибыл, – браво доложил Корелли. – Уже направил лазер на фасад.

– Что слышит? – спросила Гели.

– Внятные шумы, но никаких разговоров. Как будто по дому передвигается только один человек. Возможно, остальные двое в задней комнате.

– Пусть Риттер сменит позицию. Лазер на окна во двор. Быстро.

– Будет сделано.

Гели от нетерпения ерзала в кресле. В доме Филдинга происходило что-то непонятное, и был только один способ узнать, что именно. Примерно через минуту в наушниках раздался более низкий голос Риттера:

– Nichts.

– И через окна во двор ничего не слышно? – разочарованно переспросила Гели.

– Nein.

– Стало быть, они в курсе, где «жучки», и прикрыли их.

– Как они могли прознать?

– Филдинг.

– Достал этот ублюдок! – встрял голос Корелли. – Вечно играл с нами в игры.

Гели согласно кивнула. В общении с коллегами по проекту «Тринити» Филдинг казался анекдотически рассеянным профессором; на самом же деле он был самым проницательным сукиным сыном во всей компании ученых.

– Похоже, они из дома улизнули, – сказала Гели. – Филдинг и Теннант проделывали подобный фокус дважды. Якобы собачку выгуливать. Я пошлю команду в лес.

– Nein, – сказал Риттер. – Теннант их услышит.

– Есть предложение получше?

– Пойду в одиночку.

– Хорошо, я расставлю наших ребят по периметру. Как бы Теннант не попробовал удрать!

– Не думаю. Бежать таким образом – глупо. А Теннант не дурак.

– Почему же глупо?

– Когда собираются делать ноги, женщин с собой не берут. Двигаться надо быстро и тихо.

Гели усмехнулась:

– Теннант вам не чета, Liebchen.

Риттер рассмеялся:

– По-вашему, мужчина именно таким и должен быть?

– Он американец, воспитанный на Юге. Подобных парней я знаю по армии. Прирожденные герои. С романтической жилкой. Из-за того и гибнут чаще других.

– Что-то вроде англичан, да? – сказал Риттер.

Гели невольно вспомнила Эндрю Филдинга.

– Да, что-то вроде. Ну а теперь давайте за ними, в лес. А Корелли пусть контролирует вход в дом.

– Ja.

Гели вскочила и стала нервно прохаживаться по узкому проходу между стеллажами с электронным оборудованием. Подмывало опять позвонить Джону Скоу, но тот приказал больше его не беспокоить. Ладно. Вот попробует Теннант смыться – тогда она и позвонит этому самодовольному ублюдку: будет ли он и дальше благодушествовать про длинный поводок?

Глава 8

Я молча и тихо двигался в темноте по заросшей тропинке между деревьями. Зато от Рейчел было шума как от слепого медведя, который ломится через кусты. На манхэттенской улице она, вероятно, маневрировала не хуже полузащитника на футбольном поле, но лес был для нее стихией чуждой. Я замедлил шаг, чтобы она меня догнала, и приказал уцепиться сзади за мой пояс – и не отставать. Она без возражений подчинилась.

Метрах в тридцати от дома я негромко спросил:

– Ну, теперь-то вы верите моему рассказу о Филдинге?

– Пока я верю только в то, что вы с ним работали в одной организации, – сказала Рейчел. – А что его убили – в этом я не убеждена. Как, впрочем, и вы сами.

Я перелез через толстый ствол поваленного бурей дерева, затем помог Рейчел перебраться через него.

– Вы меньше слушайте, что я говорю вдове, я ее просто оберегаю. На самом деле я не сомневаюсь, что Филдинга убили. Из участников проекта «Тринити» только два человека выступали против того, что делалось. Филдинг – и вот он мертв. Второй – ваш покорный слуга.

– Значит, теперь вы наконец-то расскажете мне о своей работе?

– Только если вы захотите выслушать. Надеюсь, до вас дошло, насколько опасна эта информация. Ну, любопытства не поубавилось?

Рейчел тихо ойкнула – какие-то колючки впились ей в руку. Переведя дыхание, она скомандовала:

– Рассказывайте!

– Когда вы сегодня явились в мой дом, я как раз делал видеозапись, чтобы передать ее своему адвокату – в запечатанном конверте. Случись что со мной, адвокату было бы предписано вскрыть этот конверт. Закончить запись мне, увы, не удалось. И, буду честным до конца, я не вполне уверен, доживу ли я до завтрашнего утра, успею ли оставить документ для адвоката.

Рейчел споткнулась, повисла на моем поясе и чуть не повалила меня на землю. Болонка в моей левой руке сердито тявкнула.

– Ш-ш-ш! – приказал я. Как ни странно, Майя действительно больше не подавала голоса, хотя для нее прогулка была, несомненно, сплошным стрессом.

– Отчего же вы не позвонили в полицию? – спросила Рейчел. – Ведь очевидно, что Лу Ли разделяет ваши подозрения, поэтому у полиции будет достаточно оснований начать тщательное…

– Городская полиция, – перебил я ее, – не имеет права вмешиваться в дела Агентства национальной безопасности. А проект «Тринити» находится под прямым контролем АНБ.

– Тогда звоните в ФБР!

– Это все равно что просить ФБР расследовать махинации ЦРУ. Между всеми этими ведомствами столько соперничества, недоверия и неприязни, что в ФБР сто раз подумают, стоит ли связываться, и реакция последует в лучшем случае через несколько недель. Поэтому – если вы действительно хотите помочь – станьте моим живым видеомагнитофоном. Внимательно выслушайте мой рассказ, а затем возвращайтесь домой и помалкивайте обо всем.

– А если с вами что-нибудь случится?

– Вот тогда вы начнете говорить. Звоните в Си-эн-эн или в "Нью-Йорк таймс" и выложите им все, что вам известно. Причем в этом случае чем скорее вы свяжетесь с прессой, тем больше шансов, что вы избегнете моей участи.

– А почему бы вам самому не связаться с Си-эн-эн или "Нью-Йорк таймс"? Прямо сейчас, не откладывая!

– Потому что я не имею стопроцентных доказательств. Потому что президент может позвонить мне в любой момент – и после разговора с ним я буду в безопасности. И наконец, пусть это звучит по-мальчишески, речь идет о национальной безопасности, об огромной государственной тайне. Вот почему я не тороплюсь вмешивать прессу.

Я сунул револьвер в карман, взял Рейчел за руку, и мы зашагали дальше. За темными деревьями было что-то еще более черное. Стена. Я знал, что где-то тут незапертый служебный вход. Дверь, к счастью, нашлась быстро, и мы с Рейчел попали в залитую лунным светом чашу университетского театра под открытым небом.

– Боже, какая красотища! – воскликнула Рейчел.

Словно некий волшебник перенес каменный амфитеатр из Греции в лес Северной Каролины. Справа от нас было сценическое возвышение, слева – каменная лестница, ведущая к верхним рядам. Где-то еще выше, за зарослями, проходило шоссе, по которому мы сюда приехали. Оно угадывалось только по быстрым прерывистым вспышкам света автомобильных фар между деревьями.

Мы с Рейчел сели в первом ряду. Болонку я привязал к одной из стоек сцены. Пока Майя с интересом обнюхивала новое место, я поставил диктофон на каменную скамью и нажал на "запись".

– Говорит Дэвид Теннант, магистр медицины. Я нахожусь в университетском Амфитеатре и беседую с профессором Рейчел Вайс из медицинского колледжа университета Дьюка.

Я остановил запись и проверил качество. Сойдет. Бросив взгляд на светящийся циферблат наручных часов, я сказал:

– Нам нужно уложиться в десять минут. Максимум.

Рейчел пожала плечами – мол, делайте, как вам удобнее. Но в ее глазах светился неподдельный интерес. Я возобновил запись.

– На протяжении последних двух лет я был одним из участников спецпроекта Агентства национальной безопасности. Он известен под кодовым названием «Тринити» и осуществляется в комплексе помещений в Треугольнике науки – в десяти милях отсюда. «Тринити» – грандиозная и щедро финансируемая правительством попытка создать искусственный разум. Компьютер, который действительно способен думать.

На Рейчел мои слова не произвели большого впечатления.

– А разве современные компьютеры не думают? – простодушно спросила она.

Это всеобщее нелепое заблуждение теперь меня изумляло, но до начала работы в «Тринити» я и сам воображал, что компьютер – это думающая машина. Уже лет пятьдесят писатели-фантасты и кинорежиссеры стращают нас "гигантским электронным мозгом", который завладевает всем миром. А вышедший в 1968 году и ставший классикой жанра фильм Стэнли Кубрика "Космическая одиссея 2001" вбил в сознание людей образ взбесившегося говорящего компьютера, который губит людей на космическом корабле. Затем произошла эффектная и стремительная цифровая революция: компьютер стал частью нашей повседневной жизни. В итоге рядовой обыватель всерьез полагает, что до создания искусственного интеллекта рукой подать, нужно только прибавить еще немножко ума и скорости современному компьютеру. Наивность необычайная! Однако мне было некогда просвещать Рейчел насчет сверхсложных нейронных структур нашего мозга и пока что непреодолимых трудностей создания искусственного интеллекта; нужно было на скорую руку дать ей основные понятия и проинформировать о проекте "Тринити".

– Вы слышали об английском математике Алане Тьюринге? – сказал я. – Во время Второй мировой войны он был среди тех, кто помог взломать коды немецкой шифровальной машины "Энигма".

– Тьюринг? – переспросила Рейчел. – Я что-то слышала про "тест Тьюринга".

– "Тест Тьюринга" – классическая проба на способность машины мыслить на уровне человека. По Тьюрингу, машину можно будет назвать разумной лишь в том случае, если человек, сидя по одну сторону стены и набирая вопросы на клавиатуре, при чтении ответов, приходящих из-за стены, будет убежден, что ему отвечает другой человек. Сам Алан Тьюринг предсказывал, что подобное случится уже к концу двадцатого столетия, но "тест Тьюринга" разоблачает любой современный компьютер в два счета. Если мы будем просто развивать и улучшать существующие технологии, нам не видать искусственного разума еще как минимум лет пятьдесят!

– А тот ай-би-эмовский шахматный компьютер, который побил Гарри Каспарова? – возразила Рейчел. – Я где-то читала…

– Знаменитый "Дип Блю"? – Мой тихий смех Амфитеатр преобразил в странный хрустящий звук. – Он одержал победу над Каспаровым за счет того, что сами компьютерщики называют "грубой силой". В память "Дип Блю" загнали все когда-либо сыгранные шахматные партии, и перед каждым ходом он мгновенно просчитывал миллионы вариантов вперед. Компьютер блестяще играет в шахматы – и при этом совершенно не понимает, что он делает, чем он занят. А Гарри Каспаров, благо он человек и природа дала ему мозг, никогда не должен просчитывать миллионы и миллиарды возможностей перед любым, даже самым бесхитростным ходом – без чего компьютер просто не может обойтись. Знания и опыт позволяют Каспарову интуитивно, минуя последовательное размышление, перепрыгивать к правильному решению; к тому же во время каждой партии он научается чему-то новому. Человек в отличие от машины играет инстинктивно. А что значит «инстинктивно», на самом деле не знает никто.

Рейчел внимательно слушала.

– Ну и к чему вы ведете?

– К тому, что компьютеры думают не так, как люди. Вернее, они не думают вообще. Просто рабски выполняют заложенные в них программы. В рекламе много трепа о "программном обеспечении, которое само думает за вас". Полная чушь. Серьезные исследователи теперь даже сам термин "искусственный интеллект" боятся всуе использовать, дабы не вводить себя и других в заблуждение!

– Ладно, будем считать, что я поняла. Теперь о проекте «Тринити». Что это такое?

– Современная чаша Святого Грааля.

– Что вы этим хотите сказать?

– Все норовят создать компьютер, который будет работать подобно человеческому мозгу и не хуже человеческого мозга. Загвоздка в том, что мы на самом деле понятия не имеем, как работает мозг человека! В последнее время объем информации о деталях работы мозга растет стремительно, но любой специалист скажет, что до сих пор мы имеем только гору фактов, а не разгадку. И вот два года назад одному ученому вдруг пришла в голову гениально простая мысль, как обойти это вроде бы непреодолимое препятствие – наше незнание того, как работает мозг. Не знаем – ну и плевать! Мы мозг возьмем и скопируем. Не понимая, что делаем. Зато используя уже существующую технологию.

– И кто этот ученый?

– Питер Годин. Ученый-миллиардер.

– Это который "Годин суперкомпьютинг"?

Теперь она удивила меня своей информированностью.

– Правильно.

– В подвалах нашей университетской лаборатории по изучению физики высоких энергий стоят четыре годинских суперкомпьютера, – пояснила Рейчел.

– Проект «Тринити» задуман Годином и осуществляется под его руководством.

Теперь в лице Рейчел поубавилось скепсиса: чем больше деталей она узнавала, тем меньше у нее было причин цепляться за свою теорию "чокнутого Теннанта".

– А с помощью какой из существующих технологий можно скопировать мозг?

– Магнитно-резонансная томография.

– МР-интроскопия? – пораженно воскликнула Рейчел.

– Да. Так просто. У вас, как в любой современной больнице, сканирование головного мозга, наверное, заурядная повседневная процедура?

– Разумеется.

– И во время процедуры вы получаете огромное количество информации?

– Да, обычно куда больше, чем мы способны понять и интерпретировать.

– Так вот, Рейчел, я видел магнитно-резонансные визуализации, которые содержат информации в сто тысяч раз больше тех, что вы видите у себя на работе. Разрешение на экранах наших аппаратов в сто тысяч раз больше.

Рейчел ошарашенно заморгала.

– Фантастика какая-то! Это сколько же можно различить при таком чудовищном увеличении!

– Я своими глазами видел снимок момента передачи возбуждения от нейрона к нейрону через синаптическую щель. В проекте «Тринити» мы способны видеть на экране работу человеческого мозга на молекулярном уровне.

– Сказки!

Любой врач на месте Рейчел сказал бы то же самое.

– Нет. Такой томограф уже существует. И находится в лаборатории в десяти милях отсюда. Только никто об этом не знает.

Рейчел покачала головой.

– Бессмыслица какая-то! Зачем компании держать подобное открытие в секрете? Это же золотое дно!

– Потому что это не частная лавочка. Это сверхсекретный правительственный проект.

– Магнитно-резонансная томография подобного качества принесет изобретателям сотни миллионов долларов, а то и миллиарды! С ее помощью злокачественные клетки в мозгу можно отлавливать практически поодиночке – до того как они скопятся в опухоль!

– Совершенно верно. Именно поэтому проект «Тринити» вызывал и вызывает у меня сомнения этического порядка. Подло прятать подобное изобретение от больных раком! Однако оставим на время нравственную сторону проблемы. Сосредоточимся на фактах. Итак, мы уже имеем магнитно-резонансный томограф, дающий трехмерную картину мозга. И его разрешающая способность – до молекулярного уровня.

– Моментальные снимки работающих молекул мозга? Потрясающе!

– Можно выразиться и так. Рави Нара употребляет термин "нейрослепки".

– "Нейрослепки". Удачно сказано. Передает трехмерность снимков.

– Рейчел, вы можете представить себе нейрослепок мозга?

– Я могу представить, что один-единственный такой нейрослепок совершил бы революцию в неврологии. Но, как я понимаю, конечной целью проекта «Тринити» является не это.

– Нейрослепок – это же человек, мозг которого просканирован. В самом буквальном смысле. Мы имеем его мысли, его воспоминания, его страхи и так далее. Мы имеем его всего в нейрослепке!

– Но, извините, это же всего-навсего картинка – пусть и трехмерная, и с немыслимым разрешением.

– Тут вы ошибаетесь. Да, картинка. Но не всего лишь. Это – закодированное факсимиле каждой молекулы в мозгу. Причем с точнейшим пространственным адресом и исчерпывающей электрохимической характеристикой. Значит…

– Погодите, не торопитесь, дайте сообразить… Господи, да вы же хотите сказать, что они способны загрузить один из нейрослепков в компьютер?

– Хотят загрузить. Пока что не способны. Именно над этим мы бьемся день и ночь на протяжении двух лет. Годин предсказал, что нам понадобится на это пятнадцать – двадцать лет. На самом деле мы уже через девятнадцать месяцев работы где-то на середине пути. Подобных темпов история не знала. Единственный исторический прецедент – "Манхэттенский проект" во время Второй мировой войны.

Рейчел собиралась что-то сказать, но я остановил ее поднятой рукой. Мое внимание привлекла проезжающая по шоссе машина – выше нас, за деревьями. Свет фар мелькал в просветах леса вдвое медленнее, чем свет других машин. Примерно над нами машина еще больше сбавила скорость, потом водитель дал газ – и скрылся за поворотом.

– Давайте поторапливаться, – сказал я.

– Предположим, я верю вашему рассказу о «Тринити». Но почему Северная Каролина? Почему над этим проектом работают именно здесь?

Вопрос из ряда неожиданных.

– Вот вы лучший в мире психоаналитик школы Юнга…

– Ну, вы хватили! Скажем так: один из лучших психоаналитиков.

– И почему вы работаете в Северной Каролине?

Она удивленно вскинула брови.

– Да потому что здесь знаменитый университет Дьюка. И здесь уютно. Но пример со мной – неудачный.

– Отчего же? Питер Годин настаивал на научном городке в Маунтин-Вью, штат Калифорния. АНБ, главный финансист проекта, хотело разместить нас рядом со своей штаб-квартирой – в форте Джордж-Мид, штат Мэриленд. И Треугольник науки выбрали в качестве компромиссного варианта. С одной стороны, гнездо высоких технологий. С другой – глухомань.

– Какова же конечная цель проекта? Во что Агентство национальной безопасности вкладывает такие деньжищи?

– Наше правительство рассматривает всякую революционную идею в науке с одной точки зрения: а что она даст для военного потенциала? Если машина на основе нейрослепка теоретически возможна, то наше правительство желает быть первым, у кого эта штуковина появится.

– А как этот компьютер можно использовать в военных целях?

– Вспомните операцию "Буря в пустыне", войны в Афганистане и Ираке. Современная война предельно компьютеризирована. Всех областей военного применения компьютеров и не перечислишь: дешифровка, контроль во время испытаний ядерного оружия, информационная война, начиненные электроникой самолеты, вертолеты и танки, спутники слежения… Однако «Тринити» будет не просто шагом вперед. Рядом с сегодняшними суперкомпьютерами он то же, что «мерседес» рядом с телегой. А если Филдинг был прав и «Тринити» вдобавок получит и квантовые способности, – это смерть всей современной системе шифрования. Вот почему АНБ уже истратило почти миллиард долларов на этот амбициознейший проект.

Рейчел напряженно обдумывала мои слова.

– Стало быть, «Тринити» не просто более быстрый суперкомпьютер. Это искусственный разум, думающий компьютер, так?

Я отрицательно мотнул головой:

– Нет, думающий компьютер пока что недостижимая мечта. Речь идет о копировании конкретного человеческого мозга, создании цифрового существа, которое во всех отношениях является человеком. Это цифровое существо будет иметь познавательные способности, воспоминания, надежды и мечты самого обыкновенного человека… словом, абсолютно все, кроме тела. С огромным преимуществом: скопированный мозг будет работать со скоростью компьютера. То есть как минимум в миллион раз быстрее биологического оригинала.

Рейчел почти неслышно пробормотала: