Память и желание. Книга 1

      В последующие две ночи сцена повторилась с точностью до мельчайшей детали – разве что боль стала меньше. Матильда пыталась завязать с мужем хоть какой-то разговор, но не могла найти тему, которая показалась бы ему интересной. В течение дня принц был безукоризненно вежлив и внимателен к ней, но по ночам его словно подменяли. В четвертый вечер он так и не появился. В пятый тоже. Медовый месяц закончился, а Матильда так и не увидела предмета, проникавшего в самые глубины ее тела. У молодой женщины начался резкий кашель, она слегла. Матильду охватил отчаянный страх смерти. Она представляла свою несчастную мать, которая наверняка погибла от обжигающей боли между ногами и давящей тяжести чужого тела.
      Вызвали врача.
      Во время осмотра, происходившего в спальне, без посторонних, Матильда собралась с мужеством и, откашлявшись, сказала:
      – Доктор… Возможно, мой вопрос покажется вам неделикатным, но когда мы с мужем вместе… – Она показала на постель, – я не чувствую ничего, кроме боли. Это нормально?
      Доктор, угрюмый шотландец, предпочитавший произносить как можно меньше слов, уставился на молодую женщину так, словно она произнесла нечто крайне непристойное.
      – Удел женщины – боль, – изрек он, словно прочел цитату из какого-то древнего текста. – Будьте благодарны за то, что у вас есть все это. – Он обвел жестом роскошно убранную комнату. – А со здоровьем у вас все в порядке. Любите активный образ жизни и поменьше бездельничайте.
      Объявив сей вердикт, врач захлопнул свой саквояж.
      Матильда подавила клокотавший в ней гнев и решила поверить доктору на слово. Отныне каждое утро она вела «активный образ жизни» – каталась верхом, отдаваясь этому занятию с мстительной настойчивостью. В сопровождении молодого конюха она исследовала окрестности замка, затем начала предпринимать более продолжительные поездки, мимо полей, маленьких деревенек, к побережью, где об отвесные скалы бился морской прибой. По вечерам, если позволяла погода, Матильда гуляла по саду, делая в альбоме наброски цветов и растений. Когда выдавался дождливый день, она сидела у себя в комнате и вышивала. В детстве она много занималась рукоделием, но в последнее время совсем забросила это занятие. Тем с большим удовольствием предавалась она ему теперь, осваивая все более сложные узоры. Романы читать она перестала – оказывается, все написанное в них было неправдой. Перед сном Матильда поочередно писала во французской, немецкой и английской тетрадях. Кроме своих мыслей и наблюдений, она исписывала страницу за страницей стихами и рассказами, похожими на волшебные сказки. Почти все время принцесса была предоставлена самой себе.
      Лишь за трапезой встречала она своего супруга, и между ними завязывалась беседа. Компания за столом собиралась небольшая – кроме новобрачных, обычно присутствовали два друга Фредерика, к советам которых он свято прислушивался. Разговор в основном шел о ловле на спиннинг, о рыбе, водившейся в том или ином ручье, изредка – о политике. Лишь последняя из этих тем представляла для Матильды относительный интерес, но ее остроумные замечания вызывали у мужа лишь гримасу неудовольствия.
      В середине месяца к ним присоединилась еще одна пара – кузен Фредерика с молодой женой. Женщины быстро подружились. Матильда попросила свою новую подругу давать ей уроки датского языка. Теперь было чем занять себя после обеда. Но когда Матильда попыталась жаловаться на тоскливость семейной жизни, датчанка уставилась на нее в недоумении.
      Месяц спустя молодожены отправились в Данию. Для них было подготовлено целое крыло родового дворца, находившегося в пригороде Копенгагена. Фредерик еще трижды совершил короткие и решительные вылазки в спальню Матильды. Молодая женщина окончательно поняла, что в этой области никаких приятных сюрпризов ожидать не приходится. Зато в других отношениях ее жизнь стала гораздо более содержательной. В Дании ей скучать не приходилось – дом был постоянно полон гостей, приезжавших в сопровождении многочисленных детишек обоего пола. Раз в неделю устраивался званый ужин. Матильда часто посещала театр и балет. Она прониклась симпатией к одной из теток Фредерика, даме с богатым жизненным опытом, которая была прекрасной рассказчицей и не любила ханжества. Матильда наслушалась сплетен о придворных интригах во всех европейских монархиях, о военных доблестях и талантах ее супруга. Когда принцесса подучила датский и смогла полноценно участвовать в разговорах, окружающие оценили ее ум по достоинству. Матильда стала чувствовать, что она не так уж несчастна. Была еще одна причина, по которой принцесса ощутила новый прилив уверенности в себе. На четвертом месяце замужества Матильда обнаружила, что она беременна. Фредерик невероятно возгордился и стал очень нежным и заботливым. Матильда поняла, что единственной целью его ночных визитов было обретение потомства. Очевидно, для принца короткие эпизоды в спальне были столь же неприятны, как и для Матильды. Она решила, что над этим фактом стоит поразмыслить на досуге.
      Без особых осложнений принцесса родила одного за другим двух мальчиков. Ей нравился их молочный младенческий запах, маленькие цепкие ручонки. Они очень мило ковыляли по аккуратно подстриженным лужайкам, очаровательно пищали своими звонкими голосами. Однако дети отнимали у принцессы не слишком много времени – их постоянно окружали няньки и слуги. Когда младшему из сыновей исполнилось четыре года, Матильда затосковала, не зная, чем себя занять. Она томилась бездельем и со страхом думала о будущем. Оно представлялось ей бесконечной чередой неотличимых друг от друга дней, изредка прерываемой заграничными поездками. Матильде хотелось вдохнуть пряный воздух Парижа, насладиться звучанием и прелестью родного языка, заняться учебой, хоть она и сама не знала, чему хотела бы научиться. Матильда снова стала читать романы. Каждое утро ей на стол клали стопку французских газет и журналов. С особым интересом она прочитала роман о жизни Мари Кюри – как ей хотелось бы тоже посвятить себя какому-нибудь великому делу!
      Состоялся нелегкий разговор с Фредериком. В двадцать пять лет Матильда была высокой, красивой женщиной, в которой и следа не осталось от девичьей угловатости. Движения принцессы стали плавными и грациозными. Пожалуй, ее нельзя было назвать классической красавицей – нос чуть крупноват, рот слишком широк, но удивительная живость и подвижность делала ее лицо обворожительным. А когда Матильда начинала говорить, сразу ощущались воля и сила характера. Фредерик даже немного побаивался своей жены.
      – Я бы хотела часть года проводить в Париже, – медленно и с нажимом начала Матильда, подчеркивая серьезность своих слов.
      Принц удивленно посмотрел на жену и ничего не ответил. При датском дворе не было принято, чтобы супруга принца крови жила отдельно от мужа.
      Матильда поняла его без слов.
      – Я знаю, моя просьба кажется вам необычной. Но мой отец сильно сдал. И я хотела бы проводить больше времени с ним рядом. Если позволите, дети поедут со мной. Думаю, французская атмосфера в небольших дозах им не помешает, – Матильда тщательно выбирала слова. – Буду рада, если и вы к нам присоединитесь. Конечно, когда позволят дела.
      Фредерик соображал не очень быстро, поэтому ему пришлось напрячься. Матильда построила свою маленькую речь очень ловко. Вряд ли кто-нибудь стал бы возражать против того, чтобы дочь скрасила одинокую старость отца. Кроме того, дети действительно были наполовину французами, происходили по материнской линии из рода, прославленного и гордого своей историей. Конечно, Фредерик будет скучать без мальчиков. Париж ему не по вкусу – слишком уж там все шустрые. С другой стороны, он вполне мог бы выбираться к Матильде и детям на месяц…
      Принц опасливо посмотрел на жену.
      – Давайте попробуем. Годик-другой, а там посмотрим. Но учтите, что ваши отлучки должны продолжаться не больше четырех месяцев.
      Матильда благодарно поцеловала его в щеку. Фредерик не привык к таким нежностям. Слушая, как она возбужденным и счастливым голосом рассказывает о своих планах, он пришел в хорошее расположение духа. Во-первых, исполнил желание жены, а во-вторых, что не менее важно, установил конкретный срок, то есть продемонстрировал, кто в семье главный. Как бы там ни было, Матильда счастлива, да и сам Фредерик, честно говоря, обрадовался такой перемене. Рядом с женой он все время чувствовал себя не в своей тарелке. Слишком уж она оказалась активной, слишком любознательной. И еще принц испытывал некоторое чувство вины из-за того, что его ночные визиты в ее спальню в последнее время происходили все реже и реже. Так что идея Матильды устраивала обе стороны наилучшим образом.
      Получив разрешение супруга, Матильда энергично начала готовиться к новой жизни. Она съездила в Париж ненадолго, чтобы подготовить особняк в Нейи, где отныне ее дети будут проводить много времени. У принцессы было собственное и весьма значительное состояние, унаследованное от матери, и Матильда купила квартиру в центре города, недалеко от Елисейских полей. Именно там и появилась на свет истинная Матильда – независимая и свободная.
 
      Она ринулась в парижскую жизнь с безоглядностью человека, слишком долго находившегося в неволе. Как только разнеслась весть о ее появлении, Матильду засыпали приглашениями от знакомых. Помимо титула, она привлекала людей обаянием и красотой, поэтому такое внимание было вполне естественным. Матильду видели в опере, театре, в политических, литературных и музыкальных салонах. Впервые в жизни она стала серьезно относиться к своей внешности и нарядам. Париж – не пригород Копенгагена. Лучшие кутюрье приезжали к ней в Нейи, демонстрировали свои новейшие творения. Матильда выработала свой собственный стиль – чуть-чуть помпезный и одновременно несколько эксцентричный.
      Как замужняя дама, она пользовалась гораздо большей свободой, чем в девичью пору. Могла встречаться с кем угодно, говорить на любую тему – естественно, в пределах приличий, допускаемых высшим обществом. Днем Матильда пускалась в непривычные пешие прогулки по парижским улицам, сидела в самых заурядных кафе, наблюдала за жизнью обычных людей. Ей полюбились эти прогулки; со временем они делались все смелее и продолжительней. Матильда увидела и узнала много такого, что приводило ее в ужас и восхищение. Живя всю жизнь в золотой клетке, она совершенно забыла о том, что на свете существует бедность. Теперь же, странствуя по городу не в лимузине и не в карете, а пешком, она могла наблюдать грубую повседневность жизни простых людей. На улице к ней приставали мальчишки-оборванцы, выклянчивая сантимы. Она покупала им какао, говорила с ними об их жизни. Кошелек Матильды быстро пустел – она отдавала мальчуганам все до последнего сантима, чувствуя, что ничем другим помочь им не может.
      Прошло два года, и Матильда вновь начала томиться бездельем – или тем, что она называла «условностями своего положения». Все чаще она задумывалась о том, чтобы научиться какой-нибудь профессии. Как было бы чудесно заниматься в университете, вести судебные процессы, даже просто работать стенографисткой в какой-нибудь нотариальной конторе. Но положение принцессы, супруги принца Фредерика, делало все это невозможным. Матильда прониклась презрением к своей праздности и никчемности, к пустой болтовне, звучавшей в великосветских салонах. Нужно было найти себе настоящее дело.
      Первым делом она основала школу-интернат для беспризорных детей. Матильда решила, что это не будет являться простым актом благотворительности, когда все участие дарителя выражается в денежном взносе. Принцесса провела собственные исследования, совершила поездки в Англию и Германию, проконсультировалась со специалистами, многократно беседовала с самими детьми, чтобы понять, в чем именно они нуждаются. На последней стадии подготовки она наняла самых способных и прогрессивно настроенных учителей. На осуществление проекта ушло три года, и все это время Матильда была по-настоящему счастлива. Наконец-то она занялась настоящим делом, смогла чего-то достичь. Конечно, это стало возможным благодаря ее привилегированному положению, но ведь раньше особенности этого положения казались ей лишь оковами, сковывавшими ее свободу.
      Новая роль пришлась Матильде по душе. У себя в школе она переставала быть гранд-дамой и превращалась в директрису – то строгую и требовательную, то нежную и заботливую, в зависимости от ситуации. Учителя и воспитатели ее обожали, высоко ценили ее способность быстро принимать правильное решение, восхищались безошибочным инстинктом, подсказывавшим Матильде, как найти подход к каждому ребенку. Чиновники из министерства образования и судебного ведомства могли сколько угодно хмыкать по поводу прогрессивно-эксцентричной аристократки, но, встретившись с Матильдой лицом к лицу, быстро теряли гонор и соглашались на все ее предложения и требования.
      Следующим этапом для принцессы стало создание нового персонажа, способного стать маской, под которой можно было бы спрятаться. Матильда начала писать. В тиши своей квартиры она просиживала за письменным столом часами. Многие люди ее круга говорили, что у принцессы поразительный дар выслушивать людей. Матильда решила воспользоваться этим своим качеством. Каждый день с десяти до двенадцати она сочиняла, вплетая в повествование рассказы и истории, услышанные от знакомых. В результате получались небольшие едко-ироничные новеллы о жизни «высшего света». Когда таких новелл набралось двенадцать, Матильда, прикрывшись псевдонимом, послала их в одно издательство. Ожидая ответа, она волновалась почти так же, как накануне первой брачной ночи. И ответ не заставил себя ждать. Издатель поздравил господина Ролана Дюби (такой псевдоним выбрала себе Матильда) с блестящим дебютом. «Эдисьон де Блэ» с восторгом напечатает сборник рассказов начинающего писателя.
      Прочтя письмо, Матильда захлопала в ладоши. Новое тайное существование доставляло ей невыразимое наслаждение. Светский Париж чуть не лопался от любопытства, тщетно пытаясь угадать, кто такой Ролан Дюби, столь досконально осведомленный о потайной жизни столичных салонов. Загадка так и осталась неразгаданной. Только одному человеку на свете Матильда призналась в своем авторстве.
      Примерно в это же время здоровье ее отца стало резко ухудшаться. Первый удар Альбер де Полиньеско перенес незадолго до того, как Матильда решила перебраться в Париж. Князь почти выздоровел, но затем начались осложнения, и князь постепенно стал утрачивать контакт с реальностью. В дневное время он лежал в шезлонге в оранжерее под присмотром двух медсестер. Вечером, уложив детей спать, Матильда садилась к изголовью больного. Иногда она читала ему вслух, и ее голос, казалось, облегчал его страдания. Временами ей даже удавалось с ним побеседовать. Было ясно, что отец не хочет с ней расставаться, и вскоре Матильда поставила в углу спальни маленькую койку.
      Эта непривычная близость подействовала на принцессу странным образом. Никогда еще она не находилась рядом с отцом в течение столь долгого времени. В годы своего одинокого детства она стремилась завоевать его любовь, одобрение, хотя бы просто внимание, но все ее усилия оставались напрасны. Теперь же старый князь зависел от нее целиком и полностью; это давало Матильде ощущение власти над ним – чувство недостойное, но не лишенное приятности. В течение долгих лет отец находился где-то на недосягаемой высоте, и вот теперь Матильда получила возможность узнать этого небожителя лучше; но тот, по кому она когда-то тосковала, превратился в жалкого старика.
      Как-то ночью легкий сон принцессы был потревожен громким криком. Вскочив с койки, Матильда бросилась к отцу. Глаза его были открыты, но он явно ее не видел. На ее вопрос старик не ответил ни слова. Он продолжал выкрикивать хриплым, пронизанным ненавистью голосом страшные ругательства – никогда еще Матильда не слышала от него таких слов.
      – Грязная шлюха! Ты опять за свое! Я же говорил тебе, что я с тобой сделаю, если это повторится! – Князь потряс иссохшим кулачком. – Иди сюда, Клэр, ко мне, наглая ты чертовка. – Голос его внезапно переменился, стал заискивающим, молящим. – Ну посмотри же на меня. Правда, у меня больше, чем у него? Как-никак я ведь князь! Погладь его, возьми в рот.
      В уголках рта больного выступила слюна. Матильда затрепетала. Она почувствовала, что к горлу подступает тошнота. Клэр! Так звали английскую гувернантку, которую князь нанял для дочери, когда той исполнилось восемь лет. Клэр продержалась в доме дольше, чем остальные воспитательницы.
      Отец закрыл глаза, утих. Матильда долго смотрела на него, она была в полном смятении.
      На следующую ночь все повторилось опять. Но на сей раз больной бредил уже не о Клэр. Он звал другую женщину, представлял, что находится рядом с ней в постели.
      – Это прекрасно! Просто чудесно! Твое лоно восхитительно! Оно живет собственной жизнью. – Его лицо исказилось от отвращения. – Не то что у моей жены – холодная, сморщенная дырка.
      Он смотрел прямо на Матильду, невидящие глаза горели огнем.
      Принцесса отшатнулась. Она больше не желала слушать эти мерзости. Легла, натянула одеяло на голову.
      Наутро, как и накануне, отец не помнил о ночном бреде. Он снова был пассивен, рассеян, преисполнен благодарности.
      Но Матильду его невольные признания привели в состояние шока. Как кошмарно отозвался он о ее матери! Должно быть, их брак был поистине ужасен. Матильда стала думать о собственном замужестве. Наверно, она такая же, как мать. Называет ли ее Фредерик теми же словами? И чем были так чудесны женщины, которых вспоминал отец? Ни о чем другом Матильда думать не могла. Она страшилась новых ужасных открытий и в то же время жаждала их. В конце концов она решила остаться у ложа больного. Во-первых, у отца не должно было создаться впечатление, что она от него отдаляется, а во-вторых, ни к чему медсестрам слушать этот непристойный бред.
      Целую неделю Матильда просидела у изголовья отца, узнала много нового, вдоволь наплакалась – и о своей несчастной матери, и об отце. Окончательно запутавшись в своих чувствах, она решила поговорить с лечащим врачом.
      – Понимаете, по ночам он бредит, – сгорая от стыда, начала Матильда. – Он все время говорит, меня не узнает.
      Доктор Пикар погладил ее по руке.
      – В его состоянии это неудивительно.
      – Но то, о чем он бредит…
      Матильда не могла заставить себя продолжать. Доктора Пикара она знала с раннего детства.
      – Человеческий разум – очень странный механизм, и не всегда благородный, – ответил задумчиво доктор, принимая у горничной чашку чая. – Вы слишком устали. Пожалуй, лучше пригласить ночную сестру.
      Матильда энергично замотала головой.
      – Вы ведь понимаете, конец близок, – мягко сказал врач.
      – Нет, я должна во всем разобраться…
      Матильда снова запнулась. В чем, собственно, она хотела разобраться? В том, о чем бредил отец? Или в том, почему он прожил свою жизнь именно так? Заглянув в собственную душу, Матильда поняла, что ей нужен ответ на оба эти вопроса. Она собрала все свое мужество и заявила:
      – Я хочу понять, почему он говорит только о своей половой жизни. – Теперь, когда самое страшное было сказано, она смогла закончить свою мысль. – И еще я хочу выяснить, почему эти видения одолевают его именно сейчас.
      Старый доктор пожал плечами.
      – Я не философ, новомодным психоанализом не увлекаюсь. Но если вам нужен профессиональный совет, обратитесь вот к этим людям.
      Он написал на листке бумаги два имени.
      Матильда поблагодарила, но в глубине души она знала, что ни доктора, ни философы ей не помогут. И все же листок с именами она оставила. Одно из них, хоть и не напрямую, а косвенно, изменило всю ее жизнь.

5

      – Мой отец перед смертью говорил очень странные вещи…
      – Странные вещи? – переспросил принц Фредерик, отхлебнул из бокала ароматного вина, насладился букетом и лишь затем взглянул на жену.
      Стояло раннее лето. Золотистые лучи заходящего солнца мягко освещали террасу особняка в Нейи. Дурманяще благоухали розы, обвивавшие кружево узорных перил.
      – Да, – кивнула Матильда и замолчала, поглаживая по голове любимую борзую отца – собака следовала за ней повсюду. – Очень странные, – прошептала принцесса.
      Старый князь умер месяц назад. Все это время Матильда хотела поговорить с мужем, рассказать ему о своих страхах, задать мучающие ее вопросы. Это желание превратилось в подобие навязчивой идеи. Но в суете приготовлений к похоронной церемонии, затеянной помпезно и с размахом, в толпе знатных родственников и официальных лиц, являвшихся с соболезнованиями, поговорить наедине не удавалось. Через два дня семья должна была вернуться в Данию, и Матильда знала, что там у нее тем более не будет такой возможности.
      – В предсмертном бреду он говорил о моей матери и о всяких интимных… вещах. – Матильда никак не могла найти нужных слов.
      Она взглянула Фредерику в глаза и увидела, что он выжидательно на нее смотрит.
      – Он, кажется, говорил про то, что у матери были какие-то… дефекты в ее… женской анатомии.
      Кое-как проговорив эти слова, Матильда почувствовала, что Фредерику не по себе. Лицо его приняло замкнутое выражение, он отвернулся.
      – Фредерик, а вам хорошо со мной… в этом смысле? – поспешно продолжила Матильда. – Со мной там все в порядке?
      Принц резко поднялся, чуть не опрокинув бокал.
      – Матильда, я не могу говорить с вами на подобные темы.
      Его лицо утратило всегдашнюю багровость и побелело. Фредерик выглядел одновременно разгневанным и беспомощным.
      – Я, знаете ли, не француз какой-нибудь, – бросил он на прощание, коротко кивнул и удалился.
      Глядя вслед поспешно ретирующейся фигуре мужа, Матильда испытывала к нему жалость. Но это не избавляло от чувства растерянности. Она знала, что Фредерик сейчас уединится со своим любимым секретарем, пухлым молодым человеком, обожавшим кожаные плащи и высокие сапоги, и они вдвоем несколько часов подряд будут обсуждать запланированную на следующую неделю рыбную ловлю.
      Если бы принцесса Матильда родилась на полвека позже, женские журналы во всех подробностях объяснили бы ей, как, почему и с какой целью ее психология и физиология устроены именно так, а не иначе. В колонке полезных советов она смогла бы прочитать рекомендации о том, как беседовать на интимные темы с супругом. Однако эпоха, социальные ограничения, отсутствие опыта, наконец, элементарное неумение говорить о сексуальности – все это, вместе взятое, породило в Матильде комплекс вины. Она чувствовала себя неполноценной – такой же, как мать. В течение последующих месяцев этот подспудный страх терзал и мучил принцессу, и даже бурная общественная деятельность не помогала от него избавиться. А вдруг с ней действительно что-то не так? Что, если она, сама того не подозревая, родилась на свет уродиной? К страху примешивалось смутное томление. Несмотря на новые увлечения, несмотря на то, что дети росли сильными и здоровыми, принцесса мучилась от сознания своего несовершенства, была недовольна собой и окружающим миром. Именно тогда, тайком от мужа, она записалась слушательницей на курс психиатрии к профессору де Клерамбо. Матильда надеялась, что эти лекции помогут ей излечиться от страхов и от невежества.
 
      Перед самым концом первой в этом семестре лекции Гаэтана де Клерамбо принцесса Матильда незаметно выскользнула из аудитории. В мрачном, тускло освещенном коридоре она остановилась. Почему бы, собственно, и нет? Жакоб Жардин не воспользовался ее приглашением и не посетил ни одной из ее сред, но сегодня он приветствовал ее легким поклоном. Было бы невежливо исчезнуть, не перекинувшись с ним парой слов. Матильда отошла подальше в темный угол, чтобы не попадаться на глаза молодым докторам, и, когда в дверях появился Жакоб, окончательно решилась.
      – Не будете ли вы столь любезны проводить меня до дома? Мне хотелось бы обсудить с вами некоторые положения сегодняшней лекции господина де Клерамбо.
      Жакоб обернулся к ней, чувствуя спиной любопытствующие взгляды друзей. Он заколебался. После первой встречи с принцессой – а с тех пор минуло уже четыре недели – он ни разу ее не видел. Приглашением Жакоб не воспользовался, и они с Жаком из-за этого даже поссорились.
      – Я не собираюсь выступать в роли салонного фигляра, – бушевал Жардин, – развлекая великосветскую публику историями из жизни сумасшедших. Терпеть не могу, когда потешаются или сокрушаются из-за чужих несчастий!
      Принцесса Матильда по-прежнему оставалась у него на подозрении, но отказать этой женщине, смотревшей ему прямо в глаза и улыбавшейся своей очаровательной улыбкой, у Жакоба не хватило сил – она была необычайно хороша в элегантном сером костюме, столь мало похожем на роскошное, осыпанное драгоценностями платье, в котором он видел принцессу на новогоднем балу. К тому же других дел в тот вечер у Жакоба не было.
      Он сдержанно кивнул. Вскоре Жакоб пожалел об этом – это произошло, когда шофер в ливрее распахнул перед ним дверцу серебристого «даймлера» и склонился в низком поклоне. Но рабочий кабинет Матильды Жакобу понравился – удобный, с высокими светлыми окнами, по всем стенам книги. В этой обстановке Жардин почувствовал себя гораздо уютнее. Ему пришлась по душе ненавязчивая элегантность этой комнаты. Понравилось ему и то, как принцесса просто, без церемоний опустилась в глубокое кресло, скрестила длинные, стройные ноги и без всякого кокетства посмотрела ему в лицо своим серьезным, испытующим взглядом.
      Она стала расспрашивать его о работе, о том, почему он занялся психиатрией, и Жакоб, к собственному удивлению, обнаружил, что может разговаривать с этой женщиной так же естественно, как с Жаком и другими своими приятелями. Очевидно, все дело было в том, как Матильда слушала – брови удивленно приподняты, лицо то и дело озаряется умной, иронической улыбкой. По ответным репликам Жардин чувствовал, что принцесса отлично понимает каждое сказанное слово и даже то, что оставалось непроизнесенным.
      После второй чашки кофе, когда принцесса и ее гость перешли к вину, Матильда спросила:
      – А месье де Клерамбо? Что вы думаете о нем?
      Жакоб усмехнулся.
      – Старик еще больший псих, чем пациенты, которым он ставит диагноз. Свихнулся на страсти к систематизации. Типичный подглядыватель в замочные скважины. Он вообще не слушает, что ему говорят больные. Просто вперяется в них своим орлиным взором, моментально запихивает в одну из своих категорий согласно строго регламентированной классификации, после чего бедняге пациенту уже никогда оттуда не выбраться. Ведь если верить профессору, психическое заболевание является врожденным, а стало быть, с ним ничего не поделаешь.
      Посерьезнев, Жакоб неодобрительно покачал головой.
      – Значит, вы нашли учителей, которые вам больше по вкусу? – с интересом выспрашивала принцесса. – Как вам, например, Анри Клод?
      Жакоб поморщился:
      – Только поймите меня правильно. Я считаю, что Клерамбо – гений. При всех своих недостатках он отлично понимает важность эротизма.
      Глаза принцессы потемнели. Она на миг отвела взгляд, поправила юбку.
      Жакоб заметил ее смущение.
      – Но почему все эти материи заинтересовали вас? – спросил он, проникнувшись искренним любопытством.
      Принцесса рассмеялась.
      – Если говорить начистоту, во всем повинен мой отец.
      Она никогда не рассказывала об этом никому, кроме старого доктора Пикара. Матильду удивило то, с какой легкостью она сумела произнести сейчас эту фразу.
      – А что было с вашим отцом? – поинтересовался Жакоб.
      Принцесса потянулась за сигаретой – с недавних пор она начала курить – и подождала, пока Жакоб поднесет ей огонь. Глубоко затянулась и стала рассказывать. С этим собеседником проблем в подборе слов не возникало.
      – Незадолго перед смертью, в бреду, отец говорил только о сексе. – Матильда едва заметно покраснела. – Как вы можете себе представить, в повседневной жизни мы с ним подобных тем не обсуждали. Вот я и захотела понять, почему…
      Жакоба ее слова ничуть не удивили.
      – Когда цензура сознания не действует, подавляемые мысли и желания прорываются наружу. Это совершенно естественно. – Он внимательно посмотрел на Матильду, заметил ее волнение. – Естественно, люди предпочитают не разговаривать со своими детьми о таких вещах. Представляю, как вы были расстроены.
      Жакоб говорил об этом так просто, так чисто, так разумно, что принцесса почувствовала, как давящее на нее бремя стыда становится легче. Ее мучили и другие вопросы, но обсуждать их с человеком, которого почти не знаешь, было бы странно. Вместо этого Матильда спросила:
      – Скажите, а то, что человек говорит в таком состоянии – это все правда?
      В темных глазах Жакоба вспыхнул огонек.
      – Что есть истина? – с комической торжественностью процитировал он. – Существует ли хоть одно истинное утверждение в том, что касается работы подсознания, вообще человека как такового?
      Принцесса задумалась над его словами, наступило молчание.
      – Вы читали труды Фрейда? – спросил Жакоб.
      Принцесса покачала головой.
      – Я слышала это имя, хоть о нем и не всегда отзываются почтительно.
      – Я принесу вам некоторые из его книг – вы сможете составить о них суждение сами. Фрейд показывает, как на нас воздействуют силы, о которых мы не имеем ни малейшего понятия. В основном эти мотивации связаны с человеческой сексуальностью. – Жакоб поднялся. – А теперь мне пора в госпиталь. Спасибо за приятно проведенное время.
      – Нет, это мне было приятно, – ответила Матильда совершенно искренне. Она жестом попросила Жакоба задержаться еще на секунду. – Дело в том, что я обязательно должна в этом разобраться. Мне это очень нужно.
      – Понимаю, – кивнул Жакоб. – Кажется, в этом мы с вами схожи.
      Матильда стояла у окна и смотрела, как Жардин удаляется прочь вдоль улицы. В душе царило радостное возбуждение.
      В течение следующих нескольких недель Жакоб и принцесса встречались после лекций довольно часто. Они сидели в ее просторном кабинете, разговаривали, охотно обменивались мыслями и впечатлениями. Поскольку Матильда читала по-немецки, Жакоб принес ей «Исследования истерии» и «Толкование сновидений» Зигмунда Фрейда. Матильда с интересом прочла эти работы, и Жакоба поразила острота и точность ее замечаний. Они часто спорили, во многом не соглашались друг с другом. Время от времени каждый рассказывал немного о себе, делился своими личными переживаниями – в качестве небольшой иллюстрации, забавного случая, подстрочного примечания. Однако о повседневной жизни разговоры не заходили. Жакоб знал о быте и привычках принцессы почти так же мало, как раньше. Матильда тоже смогла понять лишь одно: этот человек страстно увлечен своей работой.