Кстати, у этой знакомой Гея, как, впрочем, и у каждой из трех ее сестер, были, определенно были свои тайные, а может, и не такие уж тайные мысли в отношении Гея. Сестры были на выданье, как говорится. Может, сами по себе существа и добрые, но какие-то на редкость непривлекательные, и только мудрые - не просто умные, а мудрые - мужчины осознанно женятся на таких добрых, сердечных дурнушках, а иногда, случается, и молодые ребята, особым умом не отличающиеся, как бы интуитивно выбирают себе в жены из множества стаек невест именно этих дурнушек, и нельзя сказать, чтобы ребята эти впоследствии были счастливы, а мудрым мужчинам такое счастье и не нужно - им нужен семейный мир да покой, чтобы не было и в помине разных проблем лирического свойства, точнее, как бы лиро-философского даже, с каковыми столкнулся Адам, который предпочел в свое время красивую Еву, что в божественном образе явилась к нему в одном из дансингов.
      Но к моменту знакомства с Алиной, о чем и хотел теперь вспомнить Гей, это его размышление, пожалуй, не имеет никакого отношения.
      Момент знакомства, а вместе с этим и момент любви случился.
      Момент любви?
      Или что это было тогда?
      Нереальное состояние.
      Алина, которую Гей уже мог называть по имени, стояла в полуметре от него, и он видел и не видел ее, сам говорил и говорил - о чем? бог весть! - с их общей приятельницей, которая и не подозревала, наверно, какую бомбу подложила под всех четверых сестриц эта девочка, Алина, но в то же время Гей как бы и не с приятельницей вовсе говорил, а только с Алиной, каждое слово - для нее, каждая интонация, жест - для нее, но при этом никакого актерства, конечно; у него бы не хватило на это ни сил, ни умения, он был само естество, но закомплексованное, как говорят и пишут, закомплексованное в данной ситуации от присутствия Алины.
      Закомплексованное естество?
      Состояние странное.
      Но, может быть, это и есть любовь с первого взгляда?
      В том, что она уже в нем была и что вызвала ее Алина, никто другой, Гей не сомневался.
      То есть он просто и не думал тогда об этом.
      Как, впрочем, ни о чем другом.
      Такие дела.
      Одна старая армянка сказала об этом странном состоянии еще короче: "Амок".
      Хотя она имела в виду не самого Гея, а его сына Гошку.
      И пока была задержка с лифтом, а бедный Адам сел писать семейную весточку старшему сыну, солдату, Гей тотчас вспомнил своего сына Гошку.
      Точнее, все то, что было совсем недавно, когда Гошка влюбился, и тоже впервые.
      О, это было не менее странное, видимо, состояние влюбленного, но, однако, насколько же непохожее на то состояние, в котором тогда, более двадцати лет назад, оказался сам Гей!
      Амок с оттенками?
      Ведь Гей впервые увидел тогда Алину, и она почудилась ему феей в розовом, а Гошка знал Юльку уже два года, знал как облупленную, и она поначалу не только не нравилась ему, но была как бы даже не совеем приятна, он видел, что она некрасива, неумна, чересчур кокетлива, избалованна - просто не самое лучшее чадо тех родителей, которые дружат с отцом и матерью Гошки, какая уж там фея!.. И это чадо нужно волей-неволей воспринимать в рамках семейной вежливости. Но зато какие страсти разыгрались потом!
      Однако Гей, пожалуй, отвлекся.
      Возможно, в ход пошли совсем не те атомы и молекулы.
      Как бы овладевая методом - пока еще не поточным - принудительной повторяемости, он хотел воссоздать из атомов и молекул - судя по всему, хорошего, яркого цвета - свой, а не Гошкин момент первой любви.
      Тем более что кабины лифта все еще стояли наверху.
      Что касается момента знакомства, а стало быть, и момента любви, Гей не помнил каких-то реалий, скажем, внешнего вида Алины, деталей ее туалета, если то, в чем она тогда была, называлось туалетом.
      Но помнил только то, что перед ним была та самая девушка, которую накануне он видел в дэка на балконе.
      Которая в этот раз не была в розовом.
      Уж это он видел во всяком случае!
      Но цвет не имел теперь ни малейшего значения.
      Она и выглядела совсем иначе.
      Какая разница?
      Впрочем, каким-то краем памяти, как бы вовсе не его собственной, а взятой напрокат, а потому услужливо подсовывающей совсем не те перфорированные ленты - атомы и молекулы? - Гей вдруг вспомнил сейчас то, что к Алине, той Алине, которую он воссоздавал в заданном цвете, не должно было относиться, потому что выклинивалось из образа любви...
      Он вспомнил вот что.
      Да, Алина в тот вечер была в белой кофточке и в какой-то юбке, и волосы у нее были хотя и не темные, нет, как иногда казалось позднее, но и не светлые, как уверяет порой сама Алина.
      И почему-то ему казалось иногда, что и голос у нее был совсем не мягкий, не грудной...
      Кто-то время от времени приглашал ее на танец.
      Гей умолкал, встревоженно глядя на приятельницу.
      И Алина, как бы угадывая его волнение, иногда отказывала претенденту на тур вальса, танго или чего там еще Гей не слышал даже музыки.
      Но почему он сам не приглашал Алину?
      Его обуял незнакомый страх.
      Он будто не видел со, но уж она-то успела понять: видел, еще как видел!
      И тем не менее принимала приглашение очередного претендента на танец.
      Нет, вовсе не злила Гея, не раззадоривала, просто шла танцевать - и все.
      Она любила танцы и была разборчива в партнерах, сказала она Гею позднее. И если бы кто-то, подумал Гей, понравился ей в тот момент чуть больше, чем он, в котором хоть что-то все же заинтересовало ее - привычка смущенно держать палец возле губ, сказала она потом, и он ужаснулся: с каким идиотским видом стоял он тогда перед нею! - Алина, как знать, не поднялась бы к ним на балкон после танца, но она поднималась всякий раз и заставала Гея с общей приятельницей все там же, где и оставляла их как бы на время, хотя могла оставить и навсегда, и Алина уже не могла не видеть, что Гей хранил ей свою верность, а приятельницу никто и не думал приглашать, и у Алины был повод вернуться на прежнее место, и, по сути дела отвергнутый, очередной кавалер отставал от нее, теряясь, возможно, в догадках относительно Гея, который заметно оживлялся при виде Алины, воскресал из мертвых.
      Кажется, приятельница тут и догадалась.
      Но было уже поздно.
      Поглядывая на часы, Адам сидел над письмом сыну.
      Светящаяся точка на табло падала вниз.
      Дверь кабины открылась, и смущенный задержкой швейцар, выйдя из кабины, с полупоклоном предложил Алине и Гею войти в лифт.
      Портье что-то пробормотал.
      Может быть, он приносил пани и пану извинения от имени фирмы "Чедок".
      Но, скорее всего, он сказал что-то совсем другое, имея в виду несколько странное, гм... не то чтобы странное, а уж очень лихое поведение этого усатого с какой-то нелепой папкой под мышкой.
      Отхватил себе на вечер, а может, и на ночь такую роскошную шатенку в розовом!
      Перед тем как войти в лифт, Гей досмотрел сцену. Адам писал сыну о работе над своей диссертацией. Кульминационный вывод этого глубоко научного и глубоко содержательного изыскания Адам вслух прочитал, с выражением, как актер областного драмтеатра:
      Истинная жизнь - это жизнь, в которой внутривидовая борьба возрастает вместе с эволюцией современных особей homo sapiens, а не наоборот!
      То-то мозги проветрятся у сына Адама, несчастного солдата, не ведавшего, что есть жизнь истинная...
      А если бы ядерный взрыв застал их здесь, в лифте? Пластик со всех сторон. В любом случае они сгорят заживо. Вместе с Красной Папкой.
      НАДОПРОСТОЖИТЬ.
      Гей произнес это странное, нелепое слово так и этак.
      И дверцы лифта открылись. И они пошли по ковру коридора в ее номер. Снова рука об руку. Красная Папка была между ними.
      Хорошенькая женщина пригласила его в свой номер, и это было для него своеобразным взрывом, после которого он воссоздавал будущее из прошлого с еще большей старательностью, чтобы, упаси боже, не пропал даром миллион-другой атомов и молекул дефицитного розового цвета.
      Это был вечер по случаю женского дня 8 Марта.
      Все тогда же, более двадцати лет назад.
      Гей только-только приехал из района, где он был на буровых участках.
      Да! Он уже и сам почти забыл о том, что в то время работал геологом, по специальности, которую получил в учебном заведении, а уж социологом стал гораздо позже, набравшись жизненного опыта, как не без иронии писал он в автобиографии.
      И вот приехал он, значит, в Лунинск из экспедиции, сбросил с себя хэбэ, побрился, надел серый костюм и помчался к четырем сестрицам.
      Чтобы увидеть Алину.
      Он отчетливо помнил - она опять была хороша.
      Хотя и не в розовом платье. В зеленом.
      И она встретила Гея улыбкой как человека, которому рада не просто как знакомому.
      Так ему показалось, во всяком случае.
      И даже спросила не то озадаченно, не то с упреком: "Почему так поздно?" тем самым устанавливая особые отношения между ними.
      По крайней мере, так ему теперь вспоминается.
      Но села не рядом, а напротив.
      Может быть, для отвода глаз четырех сестриц?
      Или потому, что среди гостей был их двоюродный брат, молодой инженер, не спускавший, как заметил Гей, с Алины взгляда?
      Уж инженер-то не стал церемониться, он устроился рядом с Алиной, и Гей замкнулся невольно, и она вроде как перестала его замечать, может, просто дразнила, все беседовала с этим инженером, и Гею казалось это странным, он и не думал ее ревновать, хотя и любил, да, любил, уж это он про себя знал, как ему казалось, давно, но только про себя, Алине еще не сказал об этом ни слова, ни полслова, и ему казалось уже, что и ей он тоже не безразличен, так зачем же тогда этот флирт с инженером, флирт не флирт - непонятно что, Алина пошла танцевать с инженером и раз, и другой, и третий... а потом осталась с ним у окна, уже как бы не разлучаясь, уже как бы напрочь забыв Гея, и тогда он выпил вина и раз, и другой, и третий... ему стало плохо, в то время в подобных компаниях обходились без водки, а вино, причем вино хорошее, пили символически, а тут Гей вдруг надрался - именно так это называется, всех удивил, и ему стало плохо, но он еще и почувствовать не успел, что ему стало плохо, как Алина была уже рядом с ним, а может, он сам оказался рядом с Алиной и вмиг отрезвел - смотрел на нее не мигая: что она скажет ему?
      Она пригласила его на танец.
      И уже до конца вечера не отходила от него.
      Об инженере Гей больше не вспомнил ни разу, вроде бы даже и не видел его, и не думал о том, что же такое произошло между Алиной и братцем четырех сестриц, а может, вовсе ничего и не происходило, и на сестриц Гей тоже не обращал внимания, он видел только Алину, они все время танцевали, молча, кажется, и, как им представлялось позднее, это был один и тот же танец - танго под песню "В нашей местности радуга", слова всемирно известного пиита.
      С пиитом Гея сведет позднее судьба, да нет, не судьба - теннис, сведет ненадолго, Гей неплохо играл в теннис, а пиит играл в теннис плохо. Пиит приходил на коктебельский корт - в красной рубахе, возможно мексиканской, с английской ракеткой под мышкой, фирма Danlop, но без чехла, в то время чехлы у нас не были в моде, не то что теперь, и говорил всякому разному народу, который во все глаза смотрел на всемирно известного пиита:
      - Вот, английская ракетка, фирма Danlop, лучшие в мире ракетки, сто двадцать долларов...
      И пиит, уже изумив народ, смотрел сквозь томный прищур на игроков, максимально задравши голову, и говорил как бы себе самому, задумчиво, задушевно, вещим голосом пророка:
      - Пушкин и Лермонтов были неплохие дуэлянты, стреляли из пистолетов... Блок - боксировал... Маяковский - на бильярде играл... А теннис?! - вдруг с тревогой спросил пиит. - Кто из великих поэтов играл в теннис?!
      Народ молчал. И только Гей говорил, глядя в глаза пииту:
      - Вы забыли, что в теннис играл Мандельштам, играл хорошо, хотя в ряд с Пушкиным и Лермонтовым я не поставил бы даже Мандельштама...
      И они выходили на корт.
      Пиит и Гей.
      Как два врага!
      Кстати, автор этих строк, поклонник несравненного широкого таланта пиита, который был не просто пиитом, но еще и большим, хорошо экипированным путешественником, всякий раз осаживал Гея, сдерживал, умолял: не гоняй ты по корту всемирно известного пиита как мальчишку! Но Гей упрямился всякий раз и просто зверел, в то время Георгия рядом с ним еще не было, и у автора этих строк не хватало никаких аргументов, чтобы образумить зарвавшегося Гея, и тот выпроваживал пиита с разгромным счетом, и теннисные пути-дороги пиита и Гея разошлись, они стали играть на разных кортах. Такие дела.
      Между прочим, это нечаянное отступление про пиита возникло не зря. Дело в том, что еще в самом начале этих коктебельских событий, которые происходили вскоре после того затянувшегося в Лунинске до утра танца, Гей хотел было сказать знаменитому мэтру, что уж так им тогда с Алиной было хорошо танцевать под пластинку "В нашей местности радуга", и слова песни, в общем банальные, умиляли их в тот вечер и долго после этого, и, как ни странно, именно с той песней, точнее, с грустной, еще точнее, сентиментальной мелодией было связано их сближение, Гея и Алины, сближение как бы уже окончательное.
      Но не сказал, увы.
      Вот чудо искусства, дорогой мэтр!
      Пятнадцать - ноль в вашу пользу.
      Нет, лучше пусть будет матч-болл.
      Даже тройной матч-болл.
      На вашей подаче.
      В память о том вечере Гей согласен был проиграть один гейм всенародно известному пииту.
      Но ведь она могла уйти от него, даже не помахав ручкой!
      Хотя они были уже не просто знакомые.
      Что-то такое будоражащее, трогательное, нежное успело возникнуть между ними.
      Может, как раз накануне его поездки в экспедицию.
      А может, еще в момент знакомства в дэка.
      Перед отъездом в горный район, где была так называемая Гонная Дорога, по которой гоняли политических каторжан, еще при царе, конечно, - о чем Гей хотел написать в областную газету "Знамя коммунизма", - он пришел к четырем сестрицам, где и застал Алину.
      Кстати заметить, ему в тот день вдруг тревожно стало.
      То есть тревожно ему было частенько.
      Почти всегда.
      Но тут возникла в нем тревога особая какая-то...
      А девчонки вдруг стали гадать на картах, дурачились, одним словом; Гей не помнил теперь, что это была за игра, но Алине все время выпадало, что Гей, сидевший напротив, не любит ее, и она, не скрываясь, огорчалась - кажется, чем дальше, тем все более искренне, уже никого не стесняясь, и это покорило Гея, и он глядел на Алину так, будто знал ее давным-давно, такая домашняя и родная она была, ему хотелось поцеловать ее, и вроде бы исчезало ощущение этой особой тревоги, он верил в Алину, да, он любит ее, думал Гей, любит давным-давно, и как странно, что она этого не знает, не чувствует, и все же временами накатывало на него состояние этой особой тревоги, ему представлялось, что у него с Алиной есть дети, что их оставили они где-то, почти бросили на произвол судьбы, а как им теперь помочь - не знали...
      Так могут дети спасти мир?
      Выходило, что при воссоздании того дня, той Алины и того Гея участвовали не только розового цвета атомы и молекулы.
      Кстати, Гей жил тогда в Новой Гавани.
      В Красной Папке хранились фотографии, которые были связаны не только с Бээном, но и с Новой Гаванью.
      Более того, в Красной Папке лежало и описание Новой Гавани, сделанное самим Геем, - на тот случай, когда инопланетяне или совсем новые люди Земли, которым достанется Красная Папка, если только она уцелеет чудом во всемирной ядерной войне, окажутся в большом затруднении при виде малоизвестных вселенской архитектуре сооружений, которые были изображены на фотографиях некоего Гея, середина двадцатого века так называемой новой эры.
      Лунинск. 1962
      Рабочий поселок с романтическим названием возник в конце сороковых годов на месте палаточного городка вербованных, в черте Лунинска. Выстроили несколько двухэтажных деревянных домов - по три комнаты в каждой секции без каких-либо удобств. На один коридор по три семьи. Но это было редкое везение! Вербованных - тех к зиме расселили в щитовых бараках, занявших остальную гигантскую площадь Новой Гавани. Двери всех комнат в таких бараках выходили в один сквозной - от торца до торца - коридор. Расселяли иногда по две семьи в комнату. Ставили ширму. Все пространство между домами и бараками застроили дощатыми сараями и уборными с огромными помойными ямами. В ямах часто тонули свиньи, свиней в Гавани разводил почти каждый. Отец тоже ежегодно держал кабанчика. После голодных сорок седьмого и сорок восьмого годов, когда мотались по Заиртышью, отец был счастлив - хлеб в магазинах есть, правда, очереди еще были страшные, картошку садили на пустырях за поселком, сало свое, - что еще человеку надо?..
      Стоп! На этом риторическом вопросе следует остановиться. Ибо далее идет описание совсем иного рода. Описание жизни отца Гея. Который, конечно же, хорошо знал, что нужно для человеческой жизни.
      Гей понимал, что для воссоздания образа отца ему потребуются атомы и молекулы отнюдь не розового цвета.
      Что касается этого исторического времени, середина XX века, новая эра, то как раз началась так называемая гонка вооружений.
      Какое замечательное, веселое, спортивное слово - ГОНКА!
      В Красной Папке хранилась вырезка из книги "Как устранить угрозу в Европе".
      Предполагалось, разумеется, что одновременно даются рецепты устранения угрозы во всем мире.
      Впрочем, таблица была перепечатана из другой книги - "Откуда исходит угроза миру".
      Обе книги были советские.
      Таблица эта начиналась другим замечательным, как бы очень положительным по смыслу, словом - ИНИЦИАТИВЫ.
      ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВЫХ СИСТЕМ ОРУЖИЯ
      США СССР
      Ядерное оружие Середина 40-х годов Конец 40-х годов
      Применено в 1945 г. Межконтинентальные стратегические Середина 50-х годов Конец 50-х годов бомбардировщики Атомные подводные лодки Середина 50-х годов Конец 50-х годов
      Ну и так далее.
      Бог видит, мы всегда отставали.
      И мы только догоняли!
      И это стало нашим кредо на политической арене: увы, господа, вы начинали первыми...
      Но с чего же все началось?
      - Понимаете... - вдруг заговорила Алина сбивчиво, когда они тихо шли по ковру коридора в се номер. - Мы были тогда с моим первым мужем в одной компании, кажется, по случаю какого-то американского национального праздника, не помню какого, но помню, что дело было ранней весной, мы были у наших общих приятелей, в Нью-Йорке, то есть у приятелей, с которыми я познакомилась через мужа, и там, в этой семье, мы и танцевали с ним всю ночь, это был негритянский блюз "В нашем штате солнце", дивная музыка, нет, не Армстронг, не помню кто. А потом обнявшись мы пошли погулять по утренней Пятой авеню, и возле дансинга увидели компанию негров, точнее, там были не только негры, они курили, может, и наркотики, и от компании отделился какой-то тип, я даже не хочу называть его по имени, да, может, и не помню уже. Тип - и все. С этим Типом я была знакома шапочно, через подругу, которая познакомила нас при случайной встрече. Своеобразный, надо сказать, был Тип. Между прочим, с высшим, как говорят в СССР, образованием. Он работал в какой-то рекламной фирме. Кажется, фотографировал девушек... И он сам предложил сделать мне фотопортрет... И я была у него в ателье не то два раза, не то три... И вот, значит, направляется этот препротивный Тип к нам - и что бы вы думали? - и берет, вернее, хватает меня за локоть!
      - Как девушку, отбившуюся на время от рук. - Гей решил поддержать разговор.
      - Как свою чувиху! Так тогда говорили... Господи, это было ужасно, до сих пор не могу забыть!
      - Но и ваш муж, разумеется первый, тоже до сих пор, наверно, не может забыть этого, - сказал Гей просто так, точнее, для того, чтобы она не думала, что се исповедь неинтересна ему.
      - Да, представьте себе! Он так и говорил мне все эти годы, что началось именно с этого.
      - Выходит, вы определенно знаете, с чего все началось, - заметил Гей без ехидства, а как бы даже с завистью. - Это утешение какое-никакое.
      - Но мне показалось, что и вы тоже знаете.
      - Вероятно, да...
      - И мне показалось, что вы знаете также, чем же все заканчивается.
      - О, здесь возможны варианты!
      Она обернулась, как бы пытаясь увидеть тех, которые остались в ресторане.
      - Да, но вы не дослушали... - Она прижалась к локтю Гея, словно продолжение истории требовало от нее такого мужества, какого сейчас у нее не было. Гей послушно повел ее дальше. - Хватает, значит, меня за локоть этот препротивный Тип и отводит в сторонку, к своей компании. И что-то такое мне говорит, не помню что... Я понимаю, это было возмутительно! Что мог подумать мой муж? Но, представьте себе, он меня и спрашивать не стал, мой муж, как только я вернулась к нему - а вернулась я тотчас, почти в ту же минуту! - он спрашивать не стал, о чем это говорил мне Тип, ни о чем не спросил! И я думала, что все хорошо. А позже я поняла, что лучше бы он сразу спросил, о чем это говорил мне Тип и что это был за Тип вообще. Но когда, гораздо позже, он спросил меня об этом - когда снова увидел меня в обществе этого Типа и раз, и другой... - то я уже и не помнила, естественно, о чем это сказал мне тогда тот препротивный Тип в самый первый раз, когда бесцеремонно взял меня за локоть...
      - ...как свою чувиху, - мягко подсказал Гей.
      - Да, как свою чувиху... - повторила она, будто эхо. - Господи, но если бы я знала!
      - Ну-у... - сказал Гей. - Тогда бы мы заранее ведали не только то, с чего все начинается, но и то, чем все закапчивается.
      Кстати заметить, сметная стоимость строительства Новой Гавани, как сказал Бээн, инициатор этой стройки, была примерно равна стоимости стабилизатора бомбы или какой-то другой второстепенной детали. Возможно, он преувеличивал. Или, наоборот, преуменьшал.
      А возле двери в ее номер произошла заминка.
      Алина долго возилась с ключом, замок почему-то не открывался.
      Может быть, она вдруг заколебалась?
      И Гей молча ждал, чувствуя себя на редкость неловко, будто на пороге чужой спальни.
      Из-за двери было слышно, как в ее номере опять начиналась вкрадчивая артподготовка.
      Адам и Ева...
      - Я забыла выключить телевизор, когда пошла в церковь, - сказала она.
      Этому фильму, казалось, не будет конца.
      Длинная запутанная история, про которую Бээн сказал бы коротко и ясно:
      - Диалектика жизни.
      Впрочем, он мог бы сказать еще короче и яснее:
      - Бардак.
      Он уже стоял у порога чужого номера.
      Но вышла ли она теперь из своего номера?
      Нет, пока еще нет.
      Звук телевизора был все назойливее, и Алина, помня про Гея, который сжег себя на площади, старалась глядеть в окно.
      Она бы дорого дала за то, чтобы теперь же быть рядом со своими детьми.
      Может быть, при виде Юрика и Гошки она бы снова заплакала.
      Но уже не так безутешно.
      Слезы, особенно если небезутешные, облегчают душу.
      Как говорят и пишут.
      Разумеется, те, кто никогда не плачет.
      Во всяком случае, сейчас у Алины слез не было.
      Никаких.
      Она будто усохла.
      Обезводилась, как съязвил бы Адам, которого порой выводило из себя подобное отчуждение Евы, наступавшее подчас отнюдь не по его вине.
      Алина понимала, что, даже если ей помогут достать билет на самолет, она все равно не увидит своих детей раньше завтрашнего вечера.
      Следовательно, не имело смысла хотеть того, что было невозможно.
      Эта мысль, как ни странно, укрепила ее дух и тело, как мог бы сказать Гей.
      Глядя на Алину, Гей подумал, что все началось с элементарного случая.
      Ведь если бы двадцать с лишним лет назад Гей не увидел Алину в дэка того сибирского города, в забытом богом, как он считал, месте, в Тмутаракани, откуда он собирался бежать при первой возможности, - что было бы тогда с ним, как бы сложилась его жизнь?
      Может статься, что он бы уже себя сжег, подобно тому Гею, который сгорел сегодня, но сжег не в знак протеста против ядерной войны, а в знак протеста против как бы неявственной внутривидовой борьбы, то есть войны самой настоящей, войны не на жизнь, а на смерть, которая, в отличие от ядерной, полыхает в иных семьях уже не один год.
      Впрочем, разве он, Гей, не смог бы сжечь себя именно в знак протеста против ядерной войны? У нас это не принято, да, потому что протестовать можно лишь там, где есть против чего протестовать... но в принципе, в принципе?
      Однако вместо ответа на этот свой вопрос Гей подумал, что сжечь себя имеет, возможно, смысл, если ты уже знаешь не только то, с чего все началось, но и то, чем же все закончится, а это, кстати, и есть, сказал себе Гей, узловые вопросы внутривидовой борьбы.
      Дверь, как нарочно, не открывалась.
      Звук телевизора не то чтобы раздражал Алину... просто мешал ей сосредоточенно смотреть в окно, туда, где был Дунай.
      Этот странный звук телевизора просто мешал ей думать о Гее.
      Она вспомнила вдруг рассказ переводчицы о том, что когда-то между Братиславой и Веной ходил трамвай. Еще после сорок пятого года. Да и сейчас, говорила переводчица, венцы ездят к словакам недорого и вкусно поесть в ресторанах Братиславы, купить дешевые, в сравнении с австрийскими, книги и посмотреть за небольшую плату, куда меньшую, чем в Вене, кубинский балет или послушать Моцарта в исполнении Венского симфонического оркестра в помещении Братиславской филармонии.
      А что, если Гей каким-то образом, без трамвая, оказался не в Татрах, а в Австрии?
      Откуда рукой подать куда хочешь.
      А к вечеру, стало быть, он вышел на площадь в городе уже и вовсе недружественной страны и сжег себя, не долго думая.
      Это вполне на него похоже, в последнее время он только и говорил об угрозе ядерной войны, даже бытовые проблемы, как считала Алина, перестали его волновать, хотя семья задыхалась в тесных двух комнатках, самому Гею работать негде было, да и частенько жить не на что было.
      Но нет, Гей не смог бы уехать куда-то и сжечь себя на чужбине!
      Как бы там ни было, идеологический выигрыш от этой акции будет немалый, как сказал бы Георгий.
      Империалисты осрамились на весь мир.
      Ведь Гей был представлен телезрителям как житель их замечательной страны.
      Пилюля эффектная.
      Но самому-то Гею, не говоря уже о его семье, какой прок от самосожжения?
      Правда, теперь его не будут мучить вопросы, с чего же все началось и чем все закончится.
      И тут, как бы незаметно для себя, Алина оказалась лицом к экрану телевизора, на котором показывали... на котором показывали... Алина решила, что это опять бред, хотя и не столь ужасный, и она, встав с кресла, быстренько покрутила туда-сюда ручки телевизора, как бы прогоняя наваждение, но еще четче, еще рельефнее стало изображение голых тел Адамы и Евы.
      Наконец Алина открыла замок.
      И широко распахнула двери.
      Сама же была неподвижна.
      Она стояла в коридоре, не переступая порога.
      И смотрела на Гея с мягкой улыбкой.
      То ли она приглашала его войти первым, то ли все еще колебалась, а стоит ли приглашать вообще.
      Наконец она молча вошла в номер, оставив его в коридоре.
      Но дверь не закрыла.
      Сделать это, очевидно, должен был он.
      Однако закрыть - с какой стороны?
      - Оставьте церемонии, - устало сказала она. - Я ведь не затем подошла к вам, чтобы упражняться теперь в правилах светского тона.
      Этот чертов телевизор!
      Алина тотчас прикипела взглядом к экрану.
      Надо заметить, что совершенно неожиданно для телезрителя раскрывался образ Евочки, жены Эндэа и, разумеется, ближайшей приятельницы Евы.
      Так вот Евочка, эта тихоня, однажды возьми и скажи:
      - Мужчина и женщина, то есть муж и жена, время от времени должны изменять друг другу. Это освежает ощущения.
      Тщедушная, конопатая, курносая... какая там еще! Смотреть не на что. А вот поди ж ты! Вдруг показала себя не то крупным теоретиком, не то крупным практиком.
      - Она просто крупная стерва, - буркнул Адам.
      С чем Ева решительно не согласилась.
      Она была без ума от Евочки.
      Эта приятельница была для Евы своего рода катализатором, который, как говорят химики, ускоряет реакции. Не исключено, что Ева тоже воссоздавала из атомов и молекул кристаллическую решетку своей будущей жизни, и ей был нужен, как говорят не только химики, своеобразный допинг.
      Этим допингом и были теоретические высказывания ее лучшей приятельницы.
      Кристаллическая решетка будущей жизни?
      Оглядевшись в ее номере, Гей заметил тот самый журнал.
      Глянцево-роскошный журнал с портретом Президента на обложке.
      Он лежал на тумбочке возле постели.
      Кстати, постель была разобрана.
      То есть вовсе некстати, сказал себе Гей, это мешало ему подойти к тумбочке и взять журнал.
      Что, собственно, только и хотелось ему сделать.
      - Господи! - сказала Алина, выключая телевизор. - Неужели все это и есть любовь?!
      Она знала, конечно, и без подсказки, что это еще не любовь, а может, и вовсе не любовь, хотя иные называют это как раз любовью.
      Как ни странно, отметил Гей, в его номере и в номере Алины кто-то оставил два одинаковых журнала, в которых были материалы о разработке в США лазерно-ядерного оружия.
      Уж один-то из них он должен взять!
      Как бы реквизировать.
      Для Красной Папки, разумеется.
      И Гей почему-то решил взять именно этот, который был в номере Алины.
      Прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик.
      Не обращая на Алину внимания, он развязал тесемки на папке, сунул в нее журнал и тесемки завязал красивым узелком с двойным бантиком.
      После чего снова взял Красную Папку под мышку.
      Алина молча смотрела на него, а он подошел к окну и увидел крест церкви.
      И услышал звон колокола...
      Тут и телефон затрезвонил.
      У Гея под ложечкой, как всегда, екнуло...