Самосожжение

      - Мой отец, насколько я знаю, никогда не бывал в Лунинске.
      И ей уже скучен стал этот разговор, она отошла к стене, на которой было нечто вроде миниатюрного пульта управления, разного цвета кнопки и клавиши, как раз напротив того простенка, где висел портрет Бээна.
      - У меня однажды были в гостях земляки, - сказала она, - инженеры с Комбината, которым руководил отец. И они подарили мне эту систему...
      Алина, глядя на портрет, вслепую нажала одну из кнопок на пульте. Вспыхнул яркий пучок света, направленный в верхнюю часть портрета. Алина прищурилась, напряженно откинув голову. И усмехнулась.
      - Не то! - жестко сказала она и нажала сразу две клавиши, теперь возникла боковая подсветка, Алина снова прищурилась. - Ага, уже лучше... - Она утопила еще одну кнопку. - Вот! Можете полюбоваться...
      Она глубоко вздохнула и, опустив руки, смотрела на портрет с таким выражением, как если бы перед нею не было вовсе никакого портрета, а был, например, прелестный вид на Фиалковую долину, за которой серебристо поблескивал Дунай, омывавший с другой стороны берег Австрии.
      Увы, сам Гей видел все то же - изображение Бээна в рост на фоне пригорода Лунинска.
      И Алина сказала ему:
      - А теперь встаньте сюда, на мое место, и посмотрите...
      Портрета не было. То есть багет, холст и масло - все это было, так и сверкало в световых потоках, а вот изображения Бээна словно никогда и не было.
      - Не понимаю... - тихо сказал Гей.
      - А вы смотрите! Смотрите!.. Освободитесь от всего, что делает вашу жизнь невыносимой...
      - Чтобы вызвать воображение, что ли?
      - Да нет, просто освобождайтесь.
      - Мистика мне чужда, - твердо сказал Гей, между тем не отрывая взгляда от искрящегося под светом холста.
      - Освобождайся молча, - заладила Алина одно и то же.
      Господи, ну и влип я! - подумал Гей.
      И при этом, наверно, скорбно склонил голову набок. Самую малость. Но этого было достаточно, чтобы возникла картина.
      Мальчик и девочка лет шести играли с бабочкой на газоне.
      Но куда же девался Бээн?
      Солнце. Нежная зелень травы. Маргаритки, которые были похожи на белый цвет земляники...
      - Я бы хотел позвонить...
      - Георгию?
      - Да... Я хотел бы знать, что теперь с Бээном.
      Она усмехнулась. Она вполне понимала его состояние.
      - Потерпи, - сказала она ему. - Скоро Георгий и сам придет сюда.
      - То есть как...
      - Я устраиваю небольшой прием. В твою честь.
      Она вдруг перешла на "ты".
      Словно портрет Бээна, точнее, то, что осталось на холсте вместо портрета с его фоном, способствовало их сближению.
      - Да, но... Ты ведь не знаешь Георгия! - сказал он ей.
      - Знаю. Он частенько бывает в Словакии. Впрочем, как и в других странах. В отличие от тебя.
      - Да, но...
      И тут Гей услышал мужской голос в холле.
      Как ни странно, это был голос Георгия.
      - Однако... - смешался Гей. - Как ты это устроила?!
      - Не забывай, что я дочь Бээна! - засмеялась она.
      Это правда. Куда бы ни приехал Бээн, в холодильнике всегда оказывался квас, коллекционный. Новый Свет, как там, в Смородинке, на птицефабрике. Гей тому свидетель. Аллергия у него на квас, вот ведь какие дола.
      Гей в волнении подошел к окну.
      Прелестный, скажем так, был вид на Фиалковую долину, за которой серебристо поблескивал Дунай, омывавший с другой стороны берег Австрии.
      Алина в холле ворковала с Георгием.
      Гей украдкой посмотрел на портрет.
      И увидел только багет и холст.
      Он понял, что реакция воссоздания из атомов и молекул того, что связано было с Бээном, уже не возобновится. Разве что в другом режиме. Новая технология, ну и так далее. Век НТР, чему тут удивляться.
      Однако, едва лишь Алина ввела в гостиную Георгия, Гей с удивлением увидел, что с этим человеком он встречается впервые в жизни.
      Георгий же шел к нему, улыбаясь как лучшему другу.
      - Привет! - Он с размаху пожал руку Гея и даже поцеловать его хотел, как водилось у них в Клубе социологов, но Гей решительно уклонился. - Ну что, налюбовался? - Георгий кивнул на холст и багет.
      - Да... - признался Гей. - Непостижимо все это...
      - Что ты! Я как увидел первый раз... даже испугался! Ну просто живой Бээн!
      - Бенедикт Никандрович, - вежливо поправил Гей.
      - Бээн... - сухо сказал Георгий. - То есть бывший начальник. Просто-напросто звуковое сочетание первых букв этих слов. Бээн!.. Вполне буднично, мелко, зряшно. А когда-то, господи, мне представлялось в этой аббревиатуре нечто величественное, значительное, устрашающее... ну и так далее! - Георгий махнул рукой и отвернулся от багета с холстом.
      - То есть как это бывший?.. - Гею казалось, что он ослышался.
      - Дорогой мой, надо следить за прессой... - снисходительно произнес Георгий, доставая из кармана газету "Правда".
      И Гей быстро нашел нужное место.
      ПЛЕНУМ ОБКОМА ПАРТИИ РАССМОТРЕЛ ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ ВОПРОС...
      Гей к стене прислонился, читая статью, и случайно задел плечом кнопку на пульте. И снова, как и несколько минут назад, световые пучки протянулись к пустоте в багетной раме, и она опять заискрилась, и Георгий воскликнул:
      - Какая прелесть! Ах, какая прелесть!..
      Гей видел, что Георгий стоит сейчас далеко от того места, где стояла Алина в самом начале, после приезда на виллу, когда, поменявшись с нею местами, Гей увидел вместо портрета Бээна детей и бабочку на газоне.
      Что же могло теперь восхитить Георгия?
      Ведь со своего места, тогда, до появления здесь Георгия, Гей поначалу не увидел ровным счетом ничего!
      Впрочем, не видел он и сейчас ничего.
      Только искрящуюся пустоту и багетную раму.
      Багетная рама и нечто мерцающее, серебрящееся под перекрестными лучами света.
      Гей стал беспорядочно перемещаться по гостиной, не сводя при этом взгляда с багетной рамы, вернее, с пустоты, которая искрилась в багетной раме.
      Но отовсюду он видел то же самое: багетная рама и холст, мерцающий, серебрящийся под перекрестными лучами света.
      - Это все напрасная затея, - издали сказал ему Георгий загадочно, места своего не собираясь ему уступать.
      Ну что же, сказал себе Гей, одной графой теперь будет меньше.
      ОБЩЕНИЕ С БЭЭНОМ ..... - 100 БАЛЛОВ
      - Да, это вес теперь напрасная затея, - подала голос и Алина.
      Она подошла к пульту, вывернула несколько маленьких лампочек и швырнула их в открытое окно, в сторону Фиалковой долины, за которой был серебристый Дунай.
      И свет перестал струиться, как видно, раз и навсегда.
      - А теперь подойдите к телевизору! - сказала Алина.
      На экране возникло изображение часовых стрелок. Гей терялся в догадках, но стрелка встала в зените, и появился знакомый купол с государственным звездно-полосатым флагом, кадр как бы пошел на зрителя, на мгновение смазался, и камера уже показывала кабинет Президента...
      Большой стол с телефонами...
      А вот и сам Президент.
      В гостиной все притихли.
      Каждый понял, что это и есть начало Момента Чрезвычайного Паблисити.
      - Уважаемые земляне! - непривычно начал Президент голосом не то усталого, не то больного человека. Синхронный перевод, сохраняя модуляцию голоса президента, пошел на все страны мира. - Я обращаюсь к народам нашей планеты с важным заявлением... - Президент помедлил, словно еще раз что-то взвешивая, и произнес, глядя на телефонный аппарат: - Впрочем, было бы правильно рассматривать его как следствие вчерашнего Момента Чрезвычайного Паблисити...
      Президент поднял трубку одного из аппаратов прямой видеотелефонной связи.
      Щелчок - и сместились континенты.
      В кабинете Президента как бы появился его далекий коллега.
      - Добрый день... - сиплым голосом сказал старый Президент. - Надеюсь, мой звонок не отвлек вас от важных дел?
      - О нет, сэр! Я ждал вашего звонка, - бодро улыбнулся другой Президент. Что может быть важнее дела мира?
      - Вчерашний диалог, - начал первый Президент, - имел, как вы сейчас убедитесь, благотворные последствия...
      Старый Президент не сказал "вчерашний случай", хотя ведь именно самосожжение Гея вызвало вчерашний Момент Чрезвычайного Паблисити.
      Гей отметил это с досадой.
      Человек сгорел, выходит, напрасно.
      О нем даже не вспомнили теперь.
      А ведь он, возможно, еще жив...
      - За минувшие часы я много думал о судьбе человечества, - продолжал старый Президент. - Хотя, разумеется, - поспешно добавил он, - я думал об этом и прежде, и не раз. Собственно, в заботе об этой проблеме я и видел свое главное предназначение...
      - Нисколько не сомневаюсь в том! - заверил его другой Президент.
      - И я принял исключительно важное решение, - старый Президент взял со стола листок бумаги, - которое мне и хотелось бы сейчас огласить...
      Старый Президент шелестел бумагой. Руки его заметно тряслись. Еще бы! Момент был воистину исторический. Старый Президент понимал, что именно этот акт сделает имя его бессмертным. Ему поставят золотые памятники во всех странах мира.
      - Я торжественно объявляю, что страна, правительство которой выпала мне честь возглавлять, бесповоротно встала на путь мира, и сегодняшним Первым Декретом мы ликвидируем все наши ядерные военные средства...
      Алина опомнилась первой.
      - Ура-а!.. - закричала она, пугая мужчин, метнулась к телевизору и убавила звук, считая, что теперь пойдет менее интересная часть выступления Президента, чисто техническая, с цифрами, умопомрачительными цифрами разных ядерных вооружений, которые теперь могут быть интересны только историкам. - Друзья мои! Настал тот самый момент, о котором все эти годы мечтал Бернар Бенсон!..
      - Это кто еще такой? - сухо спросил Георгий, боясь, что за всеобщей праздничной суматохой о нем забудут раз и навсегда.
      - Это бывший изобретатель оружия.
      - Американец, что ли?
      - Да.
      - Понятно... Ну, так и о чем же он, интересно, мечтал?
      - Он сконструировал Кнопку Разоружения. Это когда он уже принципиально не занимался изобретением оружия. И он мечтал о том, что наступит момент, когда все руководители стран соберутся вместе и нажмут эту символическую Кнопку Разоружения.
      - У вас что, - спросил Георгий настороженно, - и эта самая кнопка небось уже есть?..
      - Да, есть! - Алина сияла. Она держала в руках стеклянный сфероид, на котором выделялась красного цвета кнопка. - Бернар Бенсон был у меня в гостях... И он подарил мне это устройство.
      - И вы хотите нажать?.. - спросил Георгий.
      - Да, прямо сейчас!
      - А можно мне? - Георгий сделал к ней мягкий шажок, будто ловил птичку.
      - Ну, я, право, не знаю...
      Георгий вдруг прыгнул вперед, поражая Гея такой прытью, и ловко нажал кнопку.
      В сфероиде вспыхнуло пламя, раздался треск, будто перегорела гигантская лампочка.
      - Это я нажал, это я нажал!.. - ликовал Георгий.
      Из-под сфероида выползал буроватый, дурно пахнущий дым.
      - Вы могли все испортить, - сказала Алина. - Кнопку Разоружения надо нажимать человеку с чистым сердцем и ясным умом... - Она подошла к Гею. Попробуйте вы.
      - А может, мы устроим жеребьевку? - спросил жалобно Георгий. - Давайте по старому доброму обычаю! В шапке! Кому достанется крестик - тому и нажимать...
      - Я не уверена, - сказала Алина, - что по старому доброму обычаю не обойдется без шулерства. Ну, что же вы медлите в таком святом деле! - укорила она Гея.
      От волнения покашляв в кулак, Гей медленно протянул к сфероиду руку, но, почувствовав под пальцем гладкую холодную кнопку, надавил ее плавно и твердо.
      Вслед за вспышкой возникли звуки музыки:
      Ave Maria Моцарта!..
      А потом раздался звон колокола.
      Никогда еще не было Гею так хорошо.
      Ему казалось, что теперь он знает, с чего же все началось и чем все закончится.
      Он чувствовал себя человеком.
      Царем природы.
      Существом, которое и в самом деле находится на вершине цивилизации.
      В мире не будет больше войн, и миру не угрожала отныне война ядерная, последняя, самая катастрофическая воина человечества.
      В мире была благодать, сказал себе Гей тоном пророка, который после этой библейской фразы становился безработным.
      Светило ясное солнце.
      И небо, следовательно, было голубое или каких-то других нежных акварельных, пастельных ли тонов, еще не взятых в обиход современными борзописцами.
      И пели, естественно, птицы.
      Для полноты набора штампов.
      Что за идиллия без птиц?
      Кстати, голоса птиц возникали в унисон музыке, звуки которой шли из глубины дома, где танцы, меняя свой ритм, становились движением жизни.
      А может, эта музыка рождалась как отзвуки земной жизни, самыми громкими из которых были не взрывы бомб, а голоса птиц?
      - Пусть каждый представит себе свою любимую птицу - соловья, воробья, а может, и ворону.
      Впрочем, соловью уже поздно было появляться - начало октября, осень. Хотя это и Братислава. Благословенный город. И дело происходило в одном из лучших мест Словакии, а может, и Европы - близ старинного Града, на вершине горы, под которой были Фиалковая долина и Дунай, а за Дунаем - опереточная дивная Австрия.
      В белом смокинге, взятом напрокат в гардеробе прежнего мужа Алины, он стоял теперь на балконе роскошной виллы, которая, как сказала Алина, может стать и его домом, блаженно щурился на солнце, ловил голоса птиц и старался представить себе, что делают австрийцы на той стороне Дуная.
      Наверно, тоже блаженствуют.
      По случаю Всеобщего Вечного Мира на Земле.
      По случаю повсеместного утверждения Братства, Равенства и Свободы.
      Гей видел сверху, как пограничники, отложив автоматы, сидели с удочками на берегу Дуная.
      Наверное, они уже слышали приказ о Всеобщей Мировой Демобилизации, но, прежде чем сдать оружие, снять форму и разъехаться по домам, они решили провести коллективный уик-энд на берегу реки, которую теперь не нужно было охранять.
      Получалось нечто вроде расширенной выездной планерки.
      Из Фиалковой долины тянуло запахом фиалок.
      Какие же еще запахи могут исходить из Фиалковой долины?
      Ах, да! Вот там, чуть в сторонке, где был пологий склон, старый словак сжигал старые ветви виноградника. Стало быть, временами оттуда тянуло терпким запахом дыма.
      Гею в какой-то миг показалось, что человек развел огонь у своих ног.
      И сам подкладывал хворост в костер.
      Как та сумасшедшая старуха, которая верила, что Жанна д'Арк - колдунья.
      Гей тотчас вспомнил самосожжение Гея...
      Но нет!
      Этот акт был бы сегодня уже бессмысленным.
      Неуместным, ненужным.
      Человечество наконец обрело свою сущность.
      Человек теперь будет жить во имя жизни.
      И Разум во имя Разума.
      И Добро во имя Добра.
      Добро и Разум.
      Господи, а что еще человеку нужно?
      Счастье - это Всеобщая Справедливость.
      А справедливость - это Разум и Добро.
      Гей смотрел, как на газоне младший сын Алины ловил бабочку. Гея удивило, что бабочка летала как бы в такт музыке. А может, это музыка сопровождала полет бабочки. И мальчик не собирался ловить ее - он просто играл с этим божественным созданием. А может, и бабочка играла с мальчиком.
      Как знать, сказал себе Гей, но в этом ли и состоит драгоценность бытия человека - в единстве человека с природой.
      Гей представил себе, что на открытой террасе у рояля сидела женщина, может быть Алина, и задумчиво перебирала пальцами клавиши, она лишь мельком глянула на мужа, он вышел на террасу после долгой работы над финалом своей книги и устало щурился на солнце, и Алина смутилась, сделала вид, что ей вовсе не хотелось что-то сыграть, скажем, сонату Грациоли, которую совсем недавно разучивал Юрик. Эта соната нравилась и Гошке, и Гею. Она всем нравилась. В ней таилось то, считал Гей, что не так уж часто выпадало в жизни, - ощущение радости бытия. Чем, собственно, хорошая музыка отличается даже от хорошей литературы. Почему и хотелось Гею быть музыкантом, и он теперь надеялся, что музыкантом станет его сын Юрик, возможно таким же замечательным, как Джакомо Грациоли. Ну почему бы себя не потешить мыслью? Тем более что ее внушила Анна Даниловна Артоболевская, известная в музыкальном мире преподавательница, старейшая, заслуженная и так далее. У нее, говорят, нюх на таланты, и Алина тешит себя в глубине души, что из Юрика получится лауреат, 22-й по счету, потому что 21-й лауреат у Анны Даниловны уже был. И Гей тоже себя тешит. И ничего в этом зазорного нет. Пусть себя потешат! Ведь Юрик выдержал жуткий конкурс. Это было самое значительное везение семьи Гея за многие годы. Гей даже воскликнул: "Есть справедливость!.." А сейчас, глядя на Юрика, он сказал:
      - Юрик!.. - и посмотрел на него с тем выражением, когда перед разлукой пытаются запомнить если не самый образ, то хоть что-то в нем, черты какие-то, а может, просто деталь, например мазок зеленки на колене, или джинсовую бахрому линялых затертых шортиков, или темно-бордовое пятно от вишенки на белой, с надписью "теннис", маечке, а может, след укуса комара на щеке, самая тяжелая рана, которую хотел бы видеть отец на толе сына, и еще бросилась в глаза старая репейная колючка в пепельно-льняных его волосиках, которую бог весть где подцепил Юрик...
      - Ну что? - нетерпеливо спросил Юрик, глядя на отца и явно досадуя, что невольно упустил из виду бабочку. - Говори быстрее!
      - Почему ты дерзишь папе? - вмешалась Алина, считавшая себя главным специалистом по части воспитания детей.
      - Я не дерзю! - голос Юрика стал и впрямь неприязненным. - Я же ловил бабочку, а он меня окликнул, а сам замолчал, и я же виноват, хотя бабочка уже улетела!
      - Не он, а - папа! - нравоучительным тоном произнесла мама.
      Неужели и у Грациоли есть подобные темы? - подумал Гей.
      - Сыграл бы ты лучше сонату Грациоли, - попросил Юрика старший брат, угадав желание отца.
      Пасторальное у Гошки было настроение. За акварель взялся. Он стоял у мольберта и делал наброски СОГЛАСИЯ ПРИРОДЫ. Три года краски сохли на антресолях. Из них два года армейской службы и год - раскачки на гражданке, как говорил Гошка. Много кое-чего произошло за этот год. Армейскую повесть Гошка написал, называлась она не без иронии: "И очень хорошо себя чувствую". Уж как там он себя ни чувствовал, в казарме и мало ли где - на службе...
      - А почему именно сонату Грациоли? - Юрик хитрил, то ли играть ему сейчас не хотелось, то ли напрашивался лишний раз на похвалу брата, которому нравилось больше всего исполнение Юриком сложного произведения. - Может быть, "Тарантеллу" Прокофьева?
      Гошка глянул на отца и быстро сдался, как ни странно.
      - Давай "Тарантеллу".
      - А если прелюдию Глиэра?
      - Ну, сыграй прелюдию...
      И Гошка взглядом уже ушел в СОГЛАСИЕ ПРИРОДЫ. А тут и бабочка снова появилась на газоне, и Юрик на время как бы забыл о тяжбе с братом.
      Гей к жене наклонился.
      - А может, сыграешь ты? - сказал он тихо, целуя ее в затылок, поцелуем этим отмечая ее прическу, вполне бесхитростную, но шедшую Алине, как считал Гей, - для этого волосы надо собрать в пучок, под заколку, все и дела, никаких бигуди, а ведь столько порой разговоров было на эту тему, господи, неужели эта самая внутривидовая борьба в иных семьях может и не вспыхнуть?
      - Смеешься... - сказала Алина с обидой, слегка отстраняясь, - ты ведь знаешь, что играть я не умею... Хотя, - добавила она не без вызова, - без меня Юрик не сдал бы в ЦМШ, мало я сил на него ухлопала!.. - И поскольку Гей не собирался возражать, а только еще раз поцеловал ее в затылок, она сказала не без смущения: - А может, прочитаешь мою новую сказку?..
      - Я понял! - сказал Гошка. - Я знаю теперь, каким должно быть оформление твоей брошюры "Homo prekatastrofilis"! - Он мельком глянул на отца, замершего в наклоне возле матери. - На черной обложке я сделаю серебром абрис фигуры человека, - быстро заговорил Гошка, - контур тела, ужас мгновенной смерти, на фоне ядерного гриба, а вверху будут силуэты черных птиц...
      - Никаких птиц не останется, - Гей усмехнулся мрачно и отошел от жены.
      - А на форзаце, - продолжал Гошка, - я дам фигуры людей, как бы высвеченных вспышкой, ослепительной ядерной вспышкой, за миг до того, когда люди испарятся...
      - Не надо! - Алина закрыла лицо руками.
      Юрик взбежал на террасу и, мягко тесня Алину от инструмента, начал играть сонату Грациоли.
      Алина встала, место ему уступила, она быстро успокоилась и уже глядела на Гея ласково, как бы прося извинить ее - ну мало ли за что, за все, за все!..
      Божественная музыка Грациоли вошла в СОГЛАСИЕ с ПРИРОДОЙ, и Гошка не то изумленно, не то озадаченно повернулся всем телом к террасе, а кисть в руке держал, на весу.
      Господи, неужели бывает в жизни такой вот момент, спросил себя Гей, когда исчезает вокруг ощущение тревоги, когда не думаешь ни о том, с чего же все началось, ни о том, чем все закончится, и не надо восстанавливать будущее из прошлого с помощью атомов и молекул - разумеется, преимущественно розового цвета, ну и так далее, неужели все это и есть радость бытия, попросту говоря счастье?..
      Гей вспомнил в этот момент о ядерно-лазерном оружии атомного маньяка Эдварда Теллера...
      Именно сейчас, в одно мгновение, могла бы накрыть их сатанинская вспышка...
      И вдруг он услышал дикий хохот.
      Всплеск хохота, будто взрыв.
      Гей вернулся с веранды в гостиную.
      - Извини, - подошла к нему Алина, - мы тебя разыграли...
      - То есть как?
      - Сцену диалога президентов я записала на видеокассету. Ее сыграли актеры...
      - А как же кнопка Разоружения? - спросил Гей.
      - Мой четвертый муж был кибернетиком. Это все его проделки...
      "И с Бээном тоже?" - хотел спросить Гей.
      Но он молчал.
      Ему - хотелось в эту минуту услышать звон колокола, чтобы убедиться в том, что мир еще не сошел с ума.
      И он услышал этот звон...
      - Колокол на храме Марии-Терезы? - спросил он у Алины.
      - Да...
      Он улыбнулся, вспомнив церковь в Старом Смоковце.
      - Но никогда не спрашивай, - как бы напомнил он сам себе, - по ком звонит колокол...
      - Он звонит по нас...
      - Я пойду. Алина, вероятно, заждалась меня.
      Алина усмехнулась.
      - Да и детям пора позвонить...
      Алина была серьезна.
      - Постой! - сказала она ему, когда он был уже на пороге.
      Она быстро подошла к телевизору и нажала клавишу.
      ...Гей расплескивал бензин по асфальту.
      Он делал это быстро и как бы даже сноровисто, но совсем не лихорадочно, без нервозности.
      Он делал это осмысленно.
      Homo prekatastrofilis.
      За ним наблюдали.
      Сцену его самосожжения смотрели миллиарды телезрителей во всех странах мира.