Самосожжение

публичных домов, даже колледжей, с ними дружбу водили и самые сильные мира сего - чиновники разных ведомств. Такие дела. Чиновники эти были уже вторыми среди первых, а может, первыми среди вторых, смотря какое дело намечалось. А уж как фон, как задник жизни, тут была и другая публика - адвокаты и врачи, репетиторы и экстрасенсы, оценщики страховых контор и воротилы автосервиса. Словом, вся интеллигенция того буржуазного пригорода, где находилась вилла Эндэа. То есть вся шатия-братия.
      Бедняга Адам! Впрочем, нет. Он уже не страдал, как прежде; он изучал эту публику, он пытался понять, в чем ее корни, в чем сила неистребимая. Будто на кассету магнитофона, социолог Адам наматывал на ус - о чем беседы идут на таких сборищах, пардон, вечеринках. Нет, не только анекдоты, сплетни, упаси боже! Обсуждались и дела, точнее, заключались деловые сделки. По весьма нехитрой схеме: ты - мне, я - тебе. Диалектика жизни. А может, бардак. Эти крылатые бээновские определения были на устах эндэановских гостей. То ли Бээн их позаимствовал, думал теперь Гей, то ли гости Эндэа позаимствовали эти выражения у Бээна. Да, но каким образом все эти мафиози, проститутки и гомосексуалисты могли знать Бээна? Правда, его дети если не учились, то стажировались за границей. Культурный, научный обмен. Дух и буква Хельсинки. Поэтому языки у всех неплохо подвешены. И Гею вдруг показалось, что все гости Эндэа - это дети Бээна. Семейный сбор. Не хватало только папаши...
      Но тут к Адаму, виляя бедрами, какая-то дева подошла.
      - Вы кто? - спросила она, затягиваясь дымом сигареты. - Писатель?
      Ага, отметил Гей, у них не было своего писателя, газетчики - были, хоть отбавляй, а вот писателя не было.
      - Он у меня ученый! - сказала Ева как бы даже с гордостью, но и не без презрительности. - Бакалавр...
      - Я знаю одного бакалавра, - перебила ее дева не без презрительности, но и как бы даже с гордостью. - Он циклевал полы в моей квартире.
      - Вот что делают, проклятые капиталисты... - Мээн глянул через плечо на Гея. - Такого ученого заставили полы циклевать!.. - Он помолчал и сказал презрительно, даже без тени всякой гордости: - Организмы...
      - Кто-кто?! - встрепенулась Алина.
      - Организмы.
      - Это любимое слово Бээна, - добавил Гей.
      - Любимое... - Алина не то подтвердила, не то хотела что-то вспомнить.
      - Бээн так называет всю эту шатию-братию, - Мээн кивнул на экран, - когда клеймит ее в своих высказываниях.
      - Этих людей еще называют посадочными, - сказал кто-то. - Они уже отсидели срок или готовятся отсидеть.
      - Но их у нас мало, крайне мало! - воскликнул Мээн. - Так что у нас это явление, прямо скажем, не типичное.
      - Их у вас еще называют нужниками...
      Дамы сконфузились, полагая, наверно, что это диалектное русское слово является синонимом литературного слова ассенизатор. Дамы полагали, вероятно, что вся эта элита в тюрьмах туалеты обихаживает.
      - Совсем не в том смысле понимать надо! - пояснила Алина. - Это когда от кого-то что нужно.
      - И всем им что-то нужно?! - удивился кто-то.
      - Да, всем. Хотя у всех все есть.
      - Не понимаю...
      - Диалектика жизни.
      - Бардак.
      Мээн смущен был этим диалогом и усилил звук телевизора.
      Между тем Адам собрался с духом и ответил даме с сигаретой, ответил без гордости и презрительности, но и не без печали:
      - Я самый обыкновенный гомо прекатастрофилис...
      Даму, однако, слово это заинтересовало чрезвычайно!
      - Очень, очень приятно познакомиться... - С дамы тотчас вся спесь сошла. Господа, господа! Я имею честь представить вам... - Она обращалась теперь к завсегдатаям виллы Эндэа. - Я хочу... как, как вы себя назвали? - спросила она Адама.
      Но Адам угрюмо теперь помалкивал, напряженно оглядывая гостей Эндэа, которые окружали его со всех сторон. И когда кольцо совсем сомкнулось, он тихо, но внятно сказал:
      - Вы маски, фантомы...
      Там, на вилле, возникла немая сцена, почти по Гоголю, а Гей в это время сказал, поморщившись досадливо:
      - Ой, ну как же Адам не прав!
      - Вполне очевидная ошибка методологии, тэ сэзэть...
      Гей вздрогнул, испуганно огляделся, но это сказал не Феникс, а Мээн.
      - Какие же это, к черту, маски?! - возмутился Гей, кивая на экран. Откровенные жулики, вот они кто! Их же за версту видно!
      - Значит, маска жулика, раз уж видно издалека.
      - Не маска - сущность!
      - Жуликами не рождаются...
      - Социобиология...
      - Да, Сэмюэл Батлер...
      - А вы полагаете, что духовность как альтернативный момент в каждом индивидууме должна проявляться?
      - Ежели она есть...
      - Да она в каждом человеке есть! - взвился Гей. - Только задавлена бывает.
      - Интересно кем?
      - А вот это вопрос уже социальный, а может, и политический, - сказал кто-то.
      - Надо бы избрать президиум и установить регламент, - сказал Мээн.
      - Шутка ваша неуместна!
      - А я и не шучу... - Он оглядел толпу возле телевизора. - Вон как все оживились! Этот Адам затронул больной вопрос... Так что можно бы провести...
      - Совещание? - перебила его Алина. - Чтобы проработать этот больной вопрос...
      Мээн смутился. А те, на экране, гости Эндэа, как бы испугавшись слова проработать, зашевелились наконец, угрожающе ожили.
      - Господа, господа! - заверещал сам Эндэа. - Это что же получается?! Он публично оскорбил каждого из нас и вместе взятых! - Эндэа любил выражаться витиевато, в чем, наверно, Ева и увидела мощный источник духовности.
      - Они сейчас отлупят Адама... - озабоченно произнес Мээн.
      Но Адама голыми руками было не взять! Он сказал ровным, бесстрастным голосом:
      - Все вы маски. Наглядный результат проблемы идентичности. Поясняю для несведущих. Идентичность - это равенство человека самому себе. Цитирую австрийского писателя Роберта Музиля: "Человек - существо, равно способное на критику чистого разума и людоедство".
      Гей уловил в толпе масок смятение.
      Но и Мээна голыми руками было не взять! Он с восторгом воскликнул:
      - Да у меня же этот самый Роберт Музиль на полке стоит!
      - Это писатель макулатурный? - спросила Адама какая-то маска, в которой Гей готов был признать секретаршу клуба социологов.
      - Это писатель, которого я получил по списку, - строго сказал Мээн. Он посмотрел на Алину и добавил смущенно: - По списку для Бээна... Этого Музиля он брать не хотел. Ставить, говорит, некуда. Все полки забиты... - Мээн перевел взгляд на экран, где секретарша клуба социологов ждала ответ Адама. И вообще я макулатурой не занимаюсь!
      Сбить с толку Адама не удалось, и он теперь говорил, говорил...
      - Проблема идентичности... феномен отчуждения... - Гей сквозь ропот масок не все улавливал, но смысл речи Адама ему был ясен, все же коллеги по социологии, как-никак. - Слово и дело распались... пропасти между ними заполнили мнимости, кажимости... фантасмагорические навязчивые видения, сомнамбулические кошмары, составившие содержание сознания, ущемленного мерзостями капиталистического мироустройства...
      Гей напряженно вспоминал, кого Адам цитировал, а Мээн победно палец поднял:
      - Во, слыхали? Капиталистического мироустройства!.. Так что, дамы энд господа, проблема идентичности есть порождение буржуазного общества.
      - Только ли? - спросила язвительно некая маска, в которой Гей почти узнал старую социологиню Шепелеву, самую воинственную обитательницу семейного пансионата в Дедове, похожую на облезлую собачонку.
      Адам, закрыв глаза, молчал, как бы пытаясь представить себе все мерзости капиталистического мироустройства, и Мээн, беря в свои руки инициативу, сказал председательским голосом.
      - Реплики с места, тем более в анонимной форме, попрошу товарищей энд господ не подавать... - сказал он усыпляюще ровным голосом принципиального человека. - Даже на собрании у нас, на Комбинате, этого себе не позволяют наши труженики цехов и лабораторий...
      Почему Адам не назвал источник? - думал тревожно Гей.
      Адам встрепенулся:
      - Копирайт. Юрий Архипов. "Макс Фриш в поисках утраченного единства". Москва. СССР.
      - Макс Фриш?! - встрепенулся и Мээн. - Тоже стоит на полке...
      - А этот писатель - макулатурный?
      - По списку, по списку!..
      И Гею показалось, что Мээн сказал: "Поспи! Поспи!.." и его безудержно стало клонить ко сну, романное действие, то есть действие жизни, явно пробуксовывало, его сбой можно было объяснить разве что хаосом самого приема, ну и так далее.
      - Но если говорить о проблеме идентичности, - Адам снова обвел взглядом тех, кто его окружал, - то надо бы упомянуть Федора Достоевского. Еще он отметил в своих романах эти явления.
      - Увы, не он первый! - сказал Гей. - Эти явления были зафиксированы в трактатах датского философа Кьеркегора.
      - Киркегор, - сказал Адам, - придал подмеченной им драме отчуждения в душе человека универсальные черты, прослеженные вплоть до Сократа...
      Маски были словно в гипнозе.
      - Собственно, чему тут удивляться? - Мээн слегка расслабился. - На месте Киркегора я проследил бы этот процесс вплоть до пещерного человека. Разумеется, не на нашей территории... Проработал бы этот вопрос. Если бы не текучка. Заела, проклятая! То одно, то другое... Вчера, к примеру, я был директором перерабатывающего завода на Комбинате Бээна, а сегодня, например, я уже управляющий отделением совхоза... Диалектика жизни! - Мээн хохотнул, а Гею показалось, что он хотел сказать нечто другое.
      - Какого совхоза, Матвей Николаевич? При чем здесь совхоз? Вы же горняк по профессии!
      - Так ведь я к примеру... - Мээн отвел взгляд, и Гей подумал, что Бээн и в цехе не стал долго держать Мээна, такие дела.
      Но эта часть разговора только их двоих волновала, и маски опять зашевелились, загомонили, и Адам продолжал:
      - Вообще-то Сократ Сократом, но я бы отметил, что в массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века... Расслоение личности на маски... расслоение неизбежное, если личность хотела выжить, приспособиться... Провозвестник безудержной мимикрии Анатоль Шницлер...
      - Толя Шницель! Он тоже на полке!..
      - Как и такие корифеи проблемы идентичности, как Гэ Эйзенрейх, Рэ Хоххут, Томас Манн, а также Франц Кафка.
      - Ё-моё! Не поверите, все эти ребята стоят на полках если не у меня, то у Бээна! Читающий народ, тэ сэзэть...
      - Кстати, насчет Кафки... - сказал Гей.
      Адам встрепенулся:
      - Кстати, насчет Кафки!.. Сбой перфоленты. Пошла не та информация...
      Мээн озадаченно умолк, открыв рот, глаза его остекленели. Происходила перемотка перфоленты. Маски притихли.
      Адам вяло улыбнулся и сказал со вздохом:
      - В массовых размерах тревожная фиксация разрушения личности началась еще в начале века. Это я уже говорил... Еще в тот период у нее было два аспекта. Во-первых, редукция индивидуума, сведение до уровня ничего не значащей и безгласной пылинки, одержимой и мучимой страхами за физическое бытие и за сохранность индивидуальной свободы. Этот аспект в рамках немецкоязычной литературы ярче всех выразил Франц Кафка.
      - Это другое дело! - воскликнул Гей.
      - Копирайт, - сказал Адам. - Юрий Архипов. Ну и так далее.
      - Молодец, Юра! - сказал Мээн. - Даже иностранный Адам тебя процитировал! Сами допетрить не могут... Может, и Кафка не понимал, чего он выражает, какой такой аспект, - неожиданно вывел Мээн и как бы слегка испугался смелой этой мысли, нечаянно выпорхнувшей из его светлой головы, и выжидательно посмотрел на Гея.
      Тот, любя Мээна, промолчал. Только болезненно поморщился и обвел взглядом гостей Алины. Тревога напрасной была, все отличались хорошим воспитанием, а может, еще и образованием, и каждый сделал вид, что слов Мээна даже в природе не было. Впрочем, вовсе не исключено, что все были поражены глубиной образования Мээна - и теперь, сосредоточившись, пытались понять, в чем же сущность этой глубины.
      Мээн вдохновился.
      - Или, к примеру, взять Мулярчика, - сказал он.
      - Кого, кого?
      - Извиняюсь... - Мээн поспешно достал из внутреннего кармана пиджака журнал "Иностранная литература", ловко раскрыл его на нужной странице. Джозеф Хеллер то есть, не Мулярчик! Американский писатель. В этом журнале роман его напечатали. Называется "Что-то случилось". Но этот Хеллер, может, и сам не понял, что же случилось, а наш Мулярчик все объяснил...
      - Джозефу Хеллеру?
      - Всем, кто грамотный! Вот, послушайте. - Мээн стал читать: - "Одна из наиболее унизительных и быстропрогрессирующих болезней нашего века обезличивание, утрата человеком, вначале в восприятии окружающих, а потом и в своем собственном, веры в высокое назначение и уникальность своей личности". Мээн сделал паузу и вздохнул, выражая этим вздохом всю глубину огорчения, осуждения, ну и так далее. - Во до чего докатились...
      - Кто?
      Мээн кивнул на экран телевизора:
      - Вот эти! Так называемые маски.
      - Вполне очевидная ошибка методологии... - буркнул Гей.
      - Которые от мерзостей капиталистического мироустройства! - сказал Мээн с искренним пафосом и посмотрел на Гея.
      - Yes, o, yes!.. - буркнул Гей.
      - Но только ли от этих мерзостей? - долдонила свое Шепелева, ветеран социологов из Дедова.
      - Хватит нотаций! - крикнула какая-то маска. - Нечего нам прополаскивать мозги! Мы живем в свободной стране, что хотим, то и делаем, и никто нам не указ! Между прочим... - Это маска вдруг подступила близко к Адаму. - Думаю, где я эту физиономию видела... Ты же вчера сгорел! На площади. Перед камерой телевидения. А?! Какого черта ты здесь разыгрываешь роль докатастрофического человека, если в твоей судьбе все катастрофы уже случились?!
      Маски снова оживились.
      - А и правда похож...
      - Это он!
      - В самом деле...
      Адам не на шутку испугался.
      - Я не сгорел!.. - И он поискал взглядом Еву.
      Увы, не было рядом Евы.
      Впрочем, как и газетчика. Того самого, который был похож на сутенера.
      - Я не сгорел... - повторил Адам шепотом, отступая, как если бы его должны были схватить сейчас и бросить в костер. - Но, пожалуй, напрасно... - И вдруг он сказал, будто процитировал кого-то: - ВСЯКОЕ ДЕЛО, ЕСЛИ ОНО НЕ НАПРАВЛЕНО ПРОТИВ УГРОЗЫ ВНУТРИВИДОВОЙ БОРЬБЫ В СЕМЬЯХ, БЕССМЫСЛЕННО, БЕЗОТВЕТСТВЕННО, и так далее и тому подобное.
      Кто-то весело крикнул:
      - Гигантская мысль! Спиши мне в альбом!
      Они засмеялись.
      Мээн сказал досадливо, как бы жалея сейчас Адама:
      - Насчет видовой - это он зря...
      - Ошибка методологии?
      Какая-то маска, которую Гей мог бы принять за продавца комиссионного магазина, спросила с большим чувством:
      - My friends, my friends! - Скажите мне, please, что есть внешневидовая difends, то есть борьба? Она, случайно, с фарцом не связана, нет?
      - Внешневидовая - это внешнеторговская, одно и то же.
      - Да нет, при чем здесь торговля? Дело в быте, в быте!
      - Что есть bit?
      - Друзья! Мне пришлось общаться... мне рассказывали, как советский писатель Юрий Трифонов произнес потрясающую речь на Шестом съезде писателей СССР. Он как раз и рассуждал, весьма иронично причем, об этом самом слове быт...
      - Да, господа, bit - это нечто сугубо славянское, специфическое, тут нужен глубоко научный и глубоко содержательный анализ.
      - И все же, my friends, что есть внешневидовая...
      - Внутри! Внутри!..
      - Да какая разница?
      - НАДОПРОСТОЖИТЬ
      - АТАМХОТЬТРАВАНЕРАСТИ!
      Ух, как они развеселились!..
      Правда, один из них становился все мрачнее. И жестко сказал, перекрывая сатанинский хохот:
      - Черт бы с ней, с этой самой внутривидовой борьбой, но ведь беда в том, что она усиливает вероятность угрозы ядерной войны!
      Это сказал Гей.
      Я свидетель.
      Хотя на вилле "Адам и Ева" в тот раз я не был. В другое время и в месте другом сказал Гей эти слова. В любом случае было о чем подумать.
      Адам как бы дополнил Гея:
      - ВСЯКАЯ РАБОТА, ЕСЛИ ОНА НЕ ПОСВЯЩЕНА СОЗДАНИЮ ЛУЧШЕГО ОБЩЕСТВА, А СТАЛО БЫТЬ, ПРЕДОТВРАЩЕНИЮ ВОЙНЫ, БЕССМЫСЛЕННА, БЕЗОТВЕТСТВЕННА, ну и так далее.
      - Гигантская мысль, спиши в альбом!
      Теперь Гей как бы дополнил Адама, рассуждая вслух:
      - Собственно, процесс создания лучшего общества и должен предотвращать внутривидовую борьбу в семьях, равно как и угрозу ядерной войны.
      Мээн усмехнулся:
      - Гигантская мысль... Однако нет ли здесь вполне очевидной...
      - Ну хватит! - сказал Гей. - Мне пора!
      Однако прежде чем уйти, он еще раз глянул на экран телевизора. В этот самый момент на вилле Эндэа начались танцы. Адам оцепенело стоял посреди сошедших с ума людей. Каждый был сам по себе. Как в агонии. Тоже момент распада? - подумал Гей. Но неужели и эти люди воссоздадутся потом их атомов и молекул? Неужели при их воссоздании будет использован блочный ускоренный метод, как на неплановых стройках Бээна?
      Гей оглянулся.
      Алины в гостиной не было.
      Впрочем, не было и Мээна.
      Прижимая к себе локтем Красную Папку, Гей пошел из гостиной, а бедняга Адам все еще стоял посреди гостиной, и на лице его было такое выражение, словно он понял наконец, ЧЕМ ЖЕ ВСЕ ЭТО КОНЧИТСЯ.
      Ядерная аллергия возникла не только в Японии, но еще и в Новой Зеландии.
      Как ни странно, Алина ждала его в машине.
      Редчайший контакт...
      Лишь в молодости было с ними такое, когда они могли, не сговариваясь, исчезнуть из какой-нибудь компании. Теперь же, случалось, если один из них и уходил - даже открыто, попрощавшись с хозяевами, - то другой или не замечал этого, или делал вид, что не замечает.
      Такие дела.
      Машина шла на большой скорости по автобану, рассекая туман светом фар.
      С обеих сторон была проволочная сетка.
      И было такое впечатление, что машина неслась по туннелю, в конце которого была пустота, бездна.
      - У меня есть знакомый, - сказал Гей, - который когда-то жил в сундуке...
      - Где?
      - То есть в мешке. Из оленьих шкур. В пологе. Именно так это называется. Он жил в этом пологе вместе с чукчами.
      - Он чукча?
      - Нет. Он русский. Но такой он хороший правильный мужик, хотя и чересчур оптимистичный, что я так его и назвал. ХОПРАМУХОЧОП. По первым буквам и слогам такой чистосердечной характеристики на него. Да, так вот в недалеком прошлом этот самый Хопрамухочоп много-много лет прожил на Севере. Было дело. Днем еще куда ни шло, а как ночь - все забираются в полог, лежат валетом там, стар и млад, и все курят, и общим горшком тут же пользуются, потому что снаружи холод лютый. Первое время Хопрамухочоп думал, что, задохнется в пологе, не доживет до утра, но потом привык и даже судьбу стал благодарить за то, что от смерти его отвела, с чукчами он все же и сытым был и не замерз... И я спросил себя однажды, - сказал Гей задумчиво, - что лучше? Жить в таком пологе до ста лет или сгореть моментально от ядерного устройства?
      - Глупый вопрос, увы! - неожиданно сказала Алина.
      - Да, глупый, - легко согласился Гей. - Я и сам это знаю. Человек и в неволе готов жить, только чтобы войны ядерной не было...
      Алина клавишу нажала.
      Pink Floyd. Wall.
      Машина шла на большой скорости, размывая туман светом фар.
      Какофония Пинка Флойда была увертюрой к вселенскому хаосу.
      Кто первым, спросил себя Гей, пустил в обиход это я странное, страшное прилагательное - мировая?
      Неужели его произнес в испуге какой-нибудь обыватель?
      Пожалуй, нет.
      Обыватель просто подумал: "Война..."
      Война - со всеми вытекающими для него, обывателя, последствиями.
      Так, может быть, историк?
      Или журналист?
      Политический обозреватель?
      Тоже нет.
      Это уже потом - исследования, статьи, обзоры...
      А вначале, еще до войны, была безумная мысль.
      Она могла возникнуть, конечно, только в мозгу Шизофреника или Властелина.
      Но безумные мысли, которые возникают в мозгу Шизофреника, по счастью, не становятся достоянием общественности.
      Это - прерогатива Властелина. Свои безумные мысли он просто обязан донести - с помощью прессы, радио и телевидения - до самых широких масс, которых не посещают безумные мысли, по крайней мере не такие безумные.
      И вот одна из самых безумных мыслей Властелина - быть Властелином не только одной страны, а и всего мира.
      Стало быть, война во всем мире.
      Мировая война.
      Так первым подумал и сказал Властелин.
      Мировая - потому что за мировое господство.
      Мировая - значит хорошая.
      Мировой парень! - говорили когда-то о Властелине, когда он еще не был Властелином.
      Ну кто бы мог подумать, что в этом прилагательном уже тогда, на заре туманной юности, было заключено роковое определение: мировой парень-это парень, который не просто хороший парень, а еще и такой парень, какой впоследствии завоюет весь мир.
      Точнее, попробует завоевать.
      Разумеется, безуспешно.
      Потому что завоевать мир, подчинить его своей идее не удавалось еще никому.
      Никакому Властелину.
      И тем не менее это странное, страшное словосочетание продолжает оставаться едва ли не самой широко распространенной связкой в современном речестрое.
      МИРОВАЯ ВОЙНА...
      Они мчались по автобану.
      Под какофонию Пинка Флойда.
      Гей вспомнил слова Антуана де Сент-Экзюпери.
      ВСЕ МЫ - ЭКИПАЖ ОДНОГО КОСМИЧЕСКОГО КОРАБЛЯ.
      Гей представил себе, что приказ Рейгана материализовался именно сейчас над автобаном взорвалась одна из ядерных бомб.
      Может быть, направление ударной волны совпало бы с их движением, и машина продолжала бы нестись по автобану, точнее, уже не машина, а остов обгоревшей машины, без стекол и без колес.
      И без него и без Алины.
      Температура сгорания человеческого тела значительно ниже температуры сгорания резины, стекла и железа.
      И в рок-опере Пинка Флойда прозвучал бы небывалый по силе аккорд.
      - Ну вот мы и приехали, - сказала Алина.
      Перед ними вздымалась гора, вершина которой тонула в тумане.
      Темно было и холодно.
      Они вышли из машины.
      - Да, я вижу, что приехали... - произнес Гей, зябко поеживаясь.
      - А дальше надо пешком, как и подобает паломникам, - сказала Алина, с треском застегивая молнию на своей куртке, до самого ворота, наглухо. - А иногда и на четвереньках.
      - К истине всегда бредут пешком... - буркнул Гей.
      Он боялся, что Алина передумает идти с ним, а может, и ждать его здесь не захочет.
      - И сквозь такой туман? - Алину передернуло от холода.
      - Женская демагогия... - Он попробовал улыбнуться.
      - Вам следовало приехать в начале августа, а не в конце осени.
      - Хорошо, что я вообще приехал.
      - Летом здесь теплая и ясная погода. И много туристов. И все поднимаются на Рысы со специальным экскурсоводом.
      - Вашим экскурсоводом буду я.
      - Благодарю... А тринадцатого августа, да, кажется, именно тринадцатого, совершается массовое восхождение. Мой бывший муж - социал-демократ. Он поднимался на Рысы. И рассказывал потом, что с вершины открывается красивый вид.
      - Но, может быть, именно в тумане и следует воссоздавать будущее из прошлого! - произнес Гей как бы с энтузиазмом, делая первый шаг в сторону вершины Рысы.
      - Ах, оставьте вы этот процесс воссоздания для Адама! - будто рассердилась на него Алина. - Ведь вам еще предстоит осознать прошлое... Разве не за этим вы и приехали сюда?
      - Прошлое - это сбой романного действия... - пробормотал Гей, делая и второй шаг в сторону вершины Рысы.
      Алина стояла на месте.
      - При чем здесь какой-то роман? - возмутилась она. - Есть действие жизни! Вы же сами говорили!
      Гей оглянулся на ходу.
      - Действие жизни... - сказал он. - Вы правы! Но от кого и от чего оно зависит? Только ли от самого человека?
      Алина догнала его, схватила за плечо, развернула и посмотрела в глаза:
      - Что происходит с вами? Куда вы бежите как угорелый?
      - Я хочу понять истину, - сказал Гей, но тут же стыдно ему стало: господи боже, сказал он себе, люди от века пытались постичь ее, истину жизни, но кому это удалось?
      Он смотрел мимо Алины, в туман, туда, где смутно угадывалась вершина Рысы.
      Он прижимал к себе Красную Папку.
      - Вы с этим ширпотребом и пойдете наверх? - усмехнулась Алина.
      - Да, - сказал Гей хмуро и твердо.
      - Оставьте свой талмуд в машине!
      - Ни за что!
      - Я замерзла.
      - Пошли! В ходьбе согреемся.
      - Из-за нелепой своей папки вы даже руку не сможете мне дать, - с обидой сказала Алина, - потому что другой рукой вам придется за камни цепляться.
      Гей молчал. Он понимал, что путь будет нелегким.
      И они до конца не одолеют его сейчас, в один прием, если даже к рассвету поднимутся на вершину, к портрету, и туман хотя бы чуть-чуть развеется.
      Впрочем, сам Гей уже начал этот путь не сегодня и не вчера.
      Последние семь лет, с тех пор как он стал писать о Ленине, он мало-помалу приближается к истине.
      Это были нелегкие годы.
      Пустые слова!
      Кому было легко в эти годы?
      Разве что Шурику и Фениксу...
      Тропинка сразу круто пошла вверх.
      И Гей дал Алине правую руку.
      Другой рукой он цеплялся за камни.
      Красная Папка была у Алины.
      Вспоминая прошлое, Гей как бы самоповторялся.
      Или воссоздавался из атомов и молекул, на которые распадался за минувшие годы почти незаметно для самого себя.
      * * * * * * * * * *
      Как ни странно, именно тут, в Татрах, на тропе, ведущей к Ленину, в нем наконец проявился настоящий социолог. Он мысленно составил нечто вроде таблицы. Копирайт. Георгий Тихомиров.
      ИНИЦИАТИВЫ В СОЗДАНИИ НОВОЙ ОБСТАНОВКИ В СЕМЬЕ
      1962 год. Июнь
      Так датируется это историческое событие. Адаму и Еве крупно повезло с квартирой. Не успели жениться - а им уже и ордер дали!
      Гей считает своим долгом предупредить иных проницательных товарищей, что он имел дело с материалом отнюдь не автобиографическим, а неким усредненным, как бы даже интернациональным, свойственным, как полагает Гей, многим современным семьям. Вот отчего Гей, не без влияния, увы, телефильма про Адама и Еву, решил присвоить объектам своего социологического исследования стереотипные, библейские имена.
      Ситуация, конечно, не типическая, свойственная разве что странам социализма.
      Кстати заметить, примерно в это же время на Бикини и в других местах планеты взрываются разные устройства, разумеется, военные, ядерные.
      Тысячи роскошных квартир с роскошной обстановкой, более того, с холодильниками, набитыми продуктами, летят в тартарары.
      Но Адаму и Еве, стало быть, крупно повезло. Одну из квартир, которая тоже могла улететь в тартарары, хотя она была вовсе не роскошная, без всякой обстановки и уж конечно без холодильника, Адам получил от своего муниципалитета нежданно-негаданно.
      Это было редкое, воистину фантастическое везение, первое за всю его жизнь. И этому везению не мешала, казалось, пропагандистская шумиха, которую подняли в США по поводу "ракетного отставания". Только казалось... США вскоре приступили к массовому развертыванию баллистических ракет "Минитмэн-1".
      1962 год. Июль
      Между Адамом и Евой наконец протянулась ниточка, о которой все время интимно твердил вероломный Адам, вовсе не обманывая, впрочем, доверчивую Еву, а только желая покрепче заарканить ее, потому что любил ее и боялся потерять свою возлюбленную.
      Короче, Адам и Ева стали мужем и женой.
      Ave Maria!
      1962 год. Август
      Ева не проходит по конкурсу в институт.
      Примечание: нынешней глобальной системы дорогостоящего репетиторства еще не было, но блат как таковой уже был.
      1962 год. Сентябрь
      Ева устраивается на работу. Ученицей чертежника. Оклад пятьдесят семь... пардон, в какой же валюте? Скажем так: пятьдесят семь расчетных единиц.
      Между тем Адам вынужден обретаться в провинции почти безвыездно. Проклятые командировки! Он жил не лучше коммивояжера. Сегодня - здесь, завтра - там. Кстати заметить, больших денег у Адама, несмотря на его кочевую жизнь, тоже не было. Правда, он получал в два с половиной раза больше, чем Ева. Машину купить, конечно, было не на что, даже какую-нибудь малолитражку типа "фольксвагена" или "тоёты", но сносно жить вполне можно было. Все-таки не как безработные!
      1962 год. Октябрь
      Ева забеременела. Похоже, она любит Адама так сильно, как, вероятно, не любила еще никого. А может, она вообще никого не любила до Адама. Этого он точно не знает, естественно. Потому что, возможно, этого не знает и сама Ева. Наверно, она еще не может сравнивать - даже если и было бы с кем сравнивать. Она просто любит своего законного Адама - и все тут. Она устремляется к нему за многие километры в уик-энд, несколько часов скверной дороги в грязном переполненном автобусе, а потом разыскивает его на ночь глядя в какой-нибудь задрипанной вонючей гостинице районного масштаба. И когда совершенно для себя неожиданно Адам видит ее на пороге клопиного своего номера - запыленную, божественно красивую, слегка располневшую уже от беременности, - у него, человека сентиментального, сердце разрывается от любви и нежности к своей законной Еве.
      Но в США долдонят день и ночь о "ракетной угрозе" СССР...
      И когда Адам приезжает из командировки в свой заштатный городишко, Ева, торопясь с работы домой, почти бежит от угла соседнего дома, глядя на окна их квартиры. Ей не терпится увидеть Адама. После ужина они прогуливаются по их стрит, взявшись за руки. То и дело они заходят в мебельный магазин. Впрочем, они мечтают уехать в большой город, может быть даже в столицу штата, если очень повезет.
      1962 год. Ноябрь
      Адам обставляет наконец квартиру. Он выбрасывает ненавистную железную кровать. Он сам, своими руками делает нечто вроде тахты - несколько досок, поролон, драпировочная ткань. Он и стол сделал сам! А Ева повесила на окна тюль и портьеры - легкие, из ситца, но симпатичные, как им тогда казалось, с зелеными березками и автомобилем возле домика. Идиллия! Для осуществления которой не хватит им и четверти века.