О чем давно мечтали лучшие умы человечества.
      Но куда при этом денется все то, спросил себя Гей, что составляет сейчас в нашей жизни ее сущность?
      Надежда и отчаяние.
      Вера и неверие.
      Радость и горе.
      Совесть и бесстыдство.
      Мужество и трусость.
      Милосердие и жестокость.
      Честь и бесчестие.
      Любовь и измена.
      Правда и ложь...
      Боже мой, прошептал Гей, неужели бесследно канет все то, что было в моей жизни, и снова повторится все то, что было в моей жизни?
      Собственно говоря, тревожно ему было всегда.
      Хотя иной раз Гей не отдавал себе отчета, почему именно было ему тревожно.
      Когда в минуту откровения он сказал об этом Алине, она вздохнула и, помолчав, посоветовала ему поменьше думать о том, о чем думать бессмысленно.
      - Например, о чем? - уточнил Гей.
      Он смотрел, как Юрик и Гошка едят яичницу. Гошке повезло. Из-за аварии, в которую попали Гей, Юрик и Алина, когда ездили на своей машине к нему в часть, Гошку отпустили домой на одни сутки. И вот он ест яичницу.
      - Так о чем бессмысленно думать? - повторил Гей.
      - Ну, например, о войне. - Алина была серьезна, она гладила Гошке гимнастерку на краю кухонного стола, сдвинув посуду к тому краю, где сидел Гей.
      - Даже о ядерной? - удивился он.
      - Даже о ядерной.
      - Но как же об этом не думать, если ты знаешь, умом своим понимаешь, что через каких-то полчаса от всего этого... - он посмотрел сначала на Юрика и Гошку, потом обвел взглядом стены кухни, которая была частью их семейной крепости, как говорят англичане, хотя и весьма тесной, малометражной, затем Гей уставился в окно, где цвели три липы, в чьих кронах чирикали воробьи. - От всего этого не останется и следа через каких-то полчаса!
      Гей в ужасе посмотрел на Алину.
      - Через шесть минут, - сказала она, переворачивая гимнастерку.
      - Через шесть?! Откуда ты взяла?!
      - Из газет. Официальная информация. - Алина, казалось, была невозмутима. Первые "Першинги" уже стоят в Европе на старте.
      Это она говорит ему... Да ведь сколько раз Гей укорял Алину за то, что она порой не читает газет!
      Гошка хмыкнул, сочувственно глядя на отца.
      Отставив утюг, Алина ушла в прихожую и тотчас вернулась с газетой.
      - Это что - свежая?
      Гей смотрел на Алину с недоверием.
      - Я ходила за хлебом и купила в киоске "Правду".
      - Батоны и "Першинги"... - мрачно сказал Гей. Он долго шелестел газетой, а потом, уходя в свою комнатку, спросил Алину: - И ты считаешь, что даже теперь нет смысла тревожиться о войне?
      Алина вздохнула:
      - Я же не дурочка... Тревожиться надо. Но какой прок от того, что ты думаешь об этом все время? Работу забросил...
      - Наоборот. Теперь моя работа как раз об этом.
      - Да разве же в твоих силах что-нибудь изменить?
      - Если бы парни всей земли... - усмехнулся Гошка.
      - Копирайт, - сказал Гей, - слова Евтушенко.
      - Хватит вам собачиться, - строго заявил тут Юрик и ловко сунул карамельку отцу в рот. - Закрой глаза и думай, что ты живешь на Северном полюсе. И тогда тебе станет весело.
      - Почему на Северном полюсе? Уже так далеко?! - Гей чуть не подавился карамелькой.
      - Это единственное место на глобусе, где нет войны, - сказал Юрик, выбираясь из-за стола.
      - А еще в Антарктиде, - напомнил ему старший брат.
      Юрик дал и ему конфетку.
      - А еще в Антарктиде, - Юрик в упор посмотрел на отца, дожидаясь, как видно, когда тому станет весело.
      Но Гей, как ни странно, сидел все такой же хмурый.
      - Видишь ли, Юрик, - сказал он, - я совсем не уверен, что на Северном полюсе и в Антарктиде но будет войны.
      Юрик глянул на Гошку.
      Тот лишь пожал плечами.
      - Ладно, - сказал Юрик отцу, - тогда еще раз прочитай в газете, как сделать свое, домашнее бомбоубежище. Помнишь, ты читал вслух? Может быть, мы сами сделаем. На Истре. И тогда не надо ехать на Северный полюс или в Антарктиду.
      Юрик еще не ходил в школу.
      Поэтому он был оптимистом.
      И тем не менее Гей, как и подобает родителю, точнее, гражданину, которому не чуждо чувство гордости за свою отчизну, назидательно произнес:
      - Юра, оставь эти глупые разговоры! Хм, собственное бомбоубежище... Зачем оно нам?! Ах, на случай войны... Так вот, заруби себе на носу. Если враг развяжет против нас войну, наша Советская Армия сумеет защитить всех нас! Ты что же, в брата Гошку не веришь? Ведь Гошка и есть солдат.
      - Он чернопогонник.
      - Это еще что такое?!
      - Он служит в стройбате. А у них черные погоны. И вместо автоматов им дают лопаты. Чтобы копали и строили.
      Гей переглянулся с Гошкой.
      Старший сын пожал плечами.
      - Ну, когда надо будет, - сказал отец, - всем дадут автоматы.
      - И мне?! - Юрик не то обрадовался, не то не поверил.
      - Ты еще маленький.
      - Ну а куда же вы меня денете, если у нас не будет бомбоубежища, а война вдруг начнется и всем взрослым дадут автоматы, а что делать маленьким?
      Гей увидел, что Алина, отвернувшись к окну, беззвучно плачет.
      Он сидел теперь в номере за столом и смотрел на последнюю строчку письма.
      "И чем же все это кончится?.."
      Кавычек в письме, естественно, не было, но многоточие - было.
      Уж не в нем ли и ключ? - с усмешкой подумал Гей.
      Дети - вот кто был главной причиной его тревоги.
      Разве можно себе представить, что дети тоже исчезнут, превратятся в некие атомы и молекулы?
      На всем земном шаре не будет ни одного ребенка.
      Думал ли об этом президент США господин Трумэн, когда отдавал приказ об атомной бомбардировке Японии?
      Гей хотел бы назвать свою работу просто и ясно:
      КРАСНАЯ КНИГА
      Так получилось, что все материалы для этой книги лежали в канцелярской папке красного цвета. Обычная папка. За шестьдесят копеек. Ее можно купить где угодно, но Гею она досталась даром. Бээн подарил. Как бы в память о знакомстве. А было это в Сибири десять лет назад. Гею сейчас не хотелось вспоминать, что за случай тогда свел его с Бээном, и я хорошо понимаю Гея, дела давно минувших дней, но, с другой стороны, это десятилетнее знакомство с Бээном открыло Гею глаза на многое - например, на природу так называемых неплановых строек, решительно теперь осужденных. Конечно, Гей бы и сам повзрослел за эти десять лет, как и всякий человек, стал бы умнее и без Бээна, хотя, на мой взгляд, Гею не удалось бы понять природу бездуховности так полно и глубоко, как он понял ее с дружеской помощью Бээна, и все же Гею не хотелось теперь думать об этом, он просто-напросто взял со стола красную папку и стал просматривать кое-какие материалы, а это уж я сам стал вспоминать про то, как папка досталась Гею и что вообще было связано в его жизни с дарителем. Рановато стал вспоминать, тут Гей прав. Надо было сказать лишь о том, что Бээн тогда, десять лет назад, провидцем оказался, нюх у него на таланты, сам говорил, и он сразу же понял, что этот заезжий социолог, Тихомиров Георгий, будет книгу писать - про него, про Бээна. И он тут же подарил Гею обложку будущей книги, а заодно - и название.
      Как в воду глядел Бээн.
      Гей тогда же, десять лет назад, положил в красную папку фотографию Бээна словно заранее проиллюстрировал книгу, которую еще предстояло ему написать. А потом постепенно и другие материалы стали накапливаться. И ценность их, по мнению Гея, была так велика, что незаметно для себя он сделал эту красную папку как бы частью своего туалета. Всегда она при нем была. Под мышкой. Куда бы Гей ни шел, куда бы он ни ехал. Даже когда в ресторан спускался кефир пить. Правда, на этот раз часть материалов почему-то осталась на столе. То самое, ради чего он ехал сюда! Блокнот с последними записями... Видно, самосожжение Гея сбило Гея с толку. А может, что и другое. О шатенке в розовом думал он теперь гораздо больше, чем следовало. Интересно, что бы она сказала, увидев его в ресторане с этой нелепой канцелярской папкой?
      Да что ресторан! Там он мог сойти, например, за ревизора. Или, на худой конец, за бедного писателя, который строчит свои шедевры за казенным столом. Гей умудрился приносить красную папку и не в такие места. Кстати, по этой папке его и можно узнать, даже если вы совершенно с ним незнакомы. Допустим, вы приходите в оперу или в консерваторию, а там по фойе разгуливает человек с красной папкой под мышкой, типичной канцелярской папкой, которых полным-полно в любой конторе. Значит, это и есть Гей. Хотя, разумеется, конторским человеком назвать его никак нельзя. Точно так же Гея можно было узнать на пляже. И только когда он входил в море, красная папка оставалась на камешках, на виду. Как лежала она и на корте, прямо возле сетки, у левого железного столбика, пока Гей лупцевал ракеткой по мячу. Возможно, кое-кто думал, что это своеобразный талисман такой. Нечто вроде ритуальной маски жителя джунглей. Но спросить Гея никто не решался. Только Бээн при встречах интересовался всякий раз, кивая на красную папку: "Ну, чего там теперь у тебя?" И вопрос этот в том смысле понимать надо было, что Бээна волновало, скоро ли КРАСНАЯ ПАПКА превратится в КРАСНУЮ КНИГУ. Именно поэтому, уважая внимание Бээна к подаренной им красной папке, Гей в письмах Бээну всегда упоминал о ней как о книге, употребляя прописные буквы. Он писал, например, так:
      Не стану скрывать, Борис Николаевич, что во время моих поездок в вашу область я видел немало случаев бездушного, варварского отношения к природе. И это несмотря на Закон об охране природы!.. Уж не говорю о лесорубах, но что делают сотрудники вашего Комбината, когда на машинах и лодках устремляются в конце недели на лоно природы? Ну да Вы и сами все это знаете... Я написал статью, отправил ее в газету и Вам экземпляр, а копию положил в Красную Папку. Мне кажется, Борис Николаевич, что в наше время все, как ни крути, имеет отношение к теме моей будущей КРАСНОЙ КНИГИ. Добро и зло. Правда и ложь. Ну и так далее...
      Гей снова подошел к окну.
      И вдруг лупа скрылась за тучей.
      Стало так темно, что церковь за окном, такая рельефная, объемная, искрящаяся, которую словно подсвечивали невидимые софиты, как бы исчезла, испарилась, перестала существовать.
      Превратилась в атомы и молекулы.
      Цепенея от ужаса, Гей напряг зрение.
      У него побежали мурашки по спине.
      Церкви не было.
      Гей хотел уже открыть окно - и тут она вспыхнула!
      Вся осветилась разом.
      Туча сошла с луны.
      Церковь стояла живая, невредимая.
      Чудо гения человеческого.
      Гей вздохнул облегченно.
      Проклятая туча!
      И будь проклята ядерная бомба!
      И будь проклята цивилизация, следствием которой эта бомба является!..
      Гей задернул штору и вернулся к столу.
      Так чем же все это кончится?
      Одиннадцать человек, застигнутых взрывом на мосту, обратились в пыль, но ничтожную долю секунды их тела представляли собой защитный экран: там, куда упала их тень, изрешеченный бетон моста остался гладким. И это было все, что осталось от одиннадцати человек. Такие же тени сохранились на ступенях ратуши, на стене одного из городских газгольдеров: рабочий, поднимавшийся по перекладинам его лестницы, запечатлелся на стене серым призраком беды, не имевшей названия.
      Копирайт
      Эмманюэль Роблес (Франция)
      Он вспомнил теперь, как во время обряда венчания представлял себе, что над Татрами, быть может как раз над Рысы, взорвалась ядерная бомба.
      Именно в тот момент, когда новобрачные произнесли слова священной клятвы: "Быть друг с другом в благоденствии", - их не стало.
      Они мгновенно превратились в атомы и молекулы.
      Вместе с церковью.
      Вместе с шатенкой в розовом.
      Гей должен был их увидеть!
      Точнее, шатенку в розовом.
      Он резко отдернул штору.
      Церковь стояла целехонькая.
      Золотой крест на церкви, матово облитый лунным светом, впечатался в темное окно его номера.
      И ударил колокол...
      Как раз в это время появилась компания свадебная. Без шума. Без гама. Торжественно.
      Жизнь пока что продолжалась.
      И он увидел шатенку в розовом. В свете фонарей у подъезда высветилось именно розовое как бы даже заметнее, чем все остальное.
      Она держалась особнячком, как и в церкви.
      Впрочем, тот усатый мужчина находился опять неподалеку от нее, и был он к ней ближе всех не просто случайно, а намеренно, чтобы не то подойти к ней в любое мгновение, не то отпугнуть кого-то третьего. Ясно, что усатый опекал шатенку. Причем пристально. Хотя издалека.
      Тоже признак внутривидовой борьбы? - подумал Гей.
      Может быть, сказал он себе, стоит снова спуститься в ресторан. Там наверняка будут свободные места.
      Но Алине, пожалуй, вряд ли понравился бы этот эксперимент.
      А разве иные женщины не проводят иногда подобные эксперименты?
      Причем отнюдь не в творческих целях.
      Алина лежала ничком без всяких, казалось, признаков жизни.
      За темным, сизо мерцающим в свете фонарей окном, выходящим к набережной Дуная, с ревом проносились автобусы, перекрывая звуки телевизора.
      На экране под музыку показывалась тайная, сокровенная жизнь людей. Правда, Алина уже знала, что жизнь Адама и Евы давно перестала быть всякой тайной, еще раньше утратив, само собой разумеется, и всякую сокровенность.
      Однако мертвое - мертвым, живое - живым.
      Кто первым произнес эти вроде как библейские слова?
      В конце концов, это было не столь важно.
      В абстрактных словах заключалась, увы, реальная формула жизни.
      Но кто диктовал ее - уж не сама ли природа человека?
      А может, природа управляла только слабым человеком, лишая его подчас даже памяти о прошлом, связано ли оно с живым или с мертвым?
      Алина зашевелилась, глубоко вздохнула и тяжело поднялась с кровати.
      Вид ее был ужасен. Волосы утратили всякое подобие прически. Лицо помято, мешки под глазами. Размазанная тушь.
      Покачиваясь, убирая с лица пряди волос, Алина почти вслепую пошла в ванную.
      Из-за двери донесся шум воды, похожий на всхлипы.
      Нет, всхлипов больше не было.
      Шум воды, если угодно, служил своеобразным аккомпанементом той музыке, под которую на экране телевизора Ева совокуплялась с незаконным Адамом, то есть с Эндэа.
      Наивный Юрик!
      Он мечтал построить на Истре собственное бомбоубежище. Вместо грядок с луком, петрушкой, салатом... чем там еще?
      Гею наконец-то дали на Истре участок. Шесть соток. Он был счастливчик.
      Счастливчик Гей...
      Хорошо звучит!
      Он был одним из ста счастливчиков.
      А другая сотня, которой соток не хватило, ждала второй очереди, и Гей говорил Алине, что ждать им этой второй очереди придется до скончания века.
      Вот почему вторая сотня люто завидовала теперь сотне первой.
      Счастливчик Гей...
      Несколько лет назад будущий счастливчик Гей по своей инициативе создал так называемую инициативную группу. Из одного человека. То есть из самого себя. Группу по выбиванию резолюций, то есть по выбиванию счастья.
      Впрочем, для создания так называемой инициативной группы тоже нужна была если не резолюция, то устная инициатива начальства.
      И Гей предварительно получил ее.
      Один высокий начальник из конторы социологов, которому до Гея, в сущности, не было никакого дела, потому что все, чего не было у Гея, у этого начальника давно было, как-то мимоходом, но вроде бы доверительно сказал Гею, что научные работники, в том числе и социологи, тоже имеют право на приусадебный участок.
      Этой грошовой информацией, с одной стороны, начальник будто выказывал Гею свое особое расположение, с другой стороны - раз и навсегда отбояривался от Гея.
      Начальник был ушлый, он по глазам Гея тотчас понял, что сей рядовой социолог, про которого можно было, пожалуй, сказать, что этот человек - вещь в себе, не то чтобы совсем уж решился попросить, но только собирался попросить, точнее, еще только думал о том, а не попросить ли ему в аренду, хотя бы на время, две маленьких комнатки в Дедове, загородном семейном пансионате для научных работников, поскольку у Гея большая по нынешним временам семья, и было им тесно в двух маленьких московских комнатках, а эти загородные комнатки в Дедове порой занимали, то есть арендовали, но не занимали, это ведь не одно и то же, совершенно одинокие социологи, у которых было где развернуться и в московских квартирах, отнюдь не однокомнатных, причем эти совершенно одинокие социологи не могли развернуться только на страницах своих статей и даже диссертаций, поэтому им хотелось развернуться хотя бы в семейном пансионате научных работников, но, поскольку и там надо было тоже творить, и как следует, эти совершенно одинокие творцы и творчихи не жили и не работали в Дедове, хотя, разумеется, арендовали его, что как бы автоматически повышало престиж этих совершенно одиноких творцов и творчих, вводя в круг наиболее деятельных, стало быть, научных, работников, ради которых государство и создало замечательный загородный семейный пансионат творческого типа.
      Словом, нечто подобное прочитал ушлый начальник в глазах Гея, который был вещью в себе, хотя, скорее всего, Гей ни за что не сказал бы всего этого вслух, тем более начальнику, он бы и про свою просьбу об аренде, пожалуй, не заикнулся в тот раз, но мог заикнуться при следующей встрече, и начальник на всякий случай дал Гею грошовую и вместе с тем как бы весомую закрытую информацию, каковой, стало быть, отбоярился от Гея раз и навсегда.
      И Гей как глава большой семьи с легкой руки этого высокого начальника превратился, значит, в инициативную группу по созданию приусадебного участка, точнее, по оформлению бумаги для создания приусадебного участка, где Гей собирался на лоне природы заниматься научными социологическими исследованиями.
      Словом, несколько лет спустя на слегка пожелтевшей от времени бумаге красовалось ровно двадцать две резолюции " у самых разных инстанций, которые то ли не препятствовали инициативе, то ли как бы даже способствовали заходу инициатора в еще более высокие инстанции.
      Кстати, инициативная группа за это время разрослась с одного человека до нескольких, а потом, в один прекрасный момент, превратилась в правление садово-огородного товарищества.
      То есть, если быть юридически точным, это случилось лишь после получения двадцать второй резолюции, которая вдруг оказалась последней.
      И потом была жеребьевка.
      И две сотни социологов, подпиравших к этому времени инициативную группу, разбились на две отдельные, а потому открыто враждующие сотни, потому что земли хватало только на одну сотню.
      Гей говорил Алине, что совершенно неожиданно был получен еще один убедительный аргумент в пользу тезиса о слиянии города и деревни в нашу эпоху.
      И в данном случае к этому слиянию стремилось не крестьянство, как было в прошлых десятилетиях, а городская интеллигенция, что придавало аргументу особый смысл.
      И вот счастливчик Гей, привыкая к мысли, что теперь творческий процесс будет сопряжен с посадкой лука и редиски, ибо так предписывал статус этого самого товарищества, то и дело прикидывал, где он грядку разобьет, а где лунку выкопает.
      Но тут вдруг возникла странная метаморфоза: каждый раз вместо мини-парника для огурчиков, накрытого целлофановой пленкой, - Гей видел такие у частников, нередко почти промышленных масштабов, например по Курской железной дороге недалеко от Москвы, - на месте матово-опалового шатра с золотистым огуречным цветом, пробивавшимся изнутри, возникало видение бетонного куба, зарытого в землю.
      Бред, конечно.
      Где он достанет столько дефицитного дорогого бетона?
      Тут и двадцати двух резолюции не хватит.
      И Гей брал из Красной Папки газетную вырезку, где воспроизводился мудрый совет помощника шефа Пентагона Т. Джонса:
      - Выройте яму, накройте ее парочкой досок, а потом набросайте три фута земли. Если хватит лопат, каждый сможет сделать это.
      Следовательно, все дело в лопатах.
      Только от них и зависит, быть нам живыми или не быть, как считает господин Т. Джонс.
      И Гей стащил на стройке лопату.
      Лопата стояла теперь на балконе его дома в Архангельском переулке как гарант безопасности всей семьи.
      Гей представил, как такая же лопата стоит на балконе дома, где еще сегодня жил Гей, который сжег себя вечером.
      Наверно, купил он ее в скобяной лавке на углу какой-нибудь стрит.
      А может, и на стройке стащил, как знать.
      Впрочем, у них там на стройке, говорят, стащить ничего нельзя.
      Но даже не в этом была великая разница между ними.
      Между счастливчиком Геем и Геем обычным.
      У того Гея, который сжег себя вечером, не было шести соток земли в садово-огородном товариществе, тут и гадать нечего.
      Это было благо, которое давал только зрелый социализм.
      А где же тому, обычному Гею было рыть яму, господин Джонс?
      Кругом городской асфальт.
      Разве что на помпезном газоне перед роскошным домом на соседней стрит, где жили чиновники какого-то ведомства.
      Но об этом, конечно, нечего было и думать. Страж порядка, охранявший денно и нощно парадный подъезд, отберет немедля лопату. Да еще и неприятностей не оберешься.
      Бог ты мой, думал тот, обычный Гей, что сжег себя вечером, ну кто же мог знать из тех деятелей, которые завоевали стране свободу, что земля недоступна теперь не только живому, но и мертвому!
      Три фута своей земли - предел мечтаний.
      Адам тоже был социологом, как ни странно.
      Впрочем, ничего странного в этом не было. Социология ныне стала не только широко распространенной обычной профессией, как, скажем, профессия математика или физика, но и модной наукой. Может, как раз потому, что социолог мог заниматься чем угодно. Даже проблемой моды в науке.
      И вот Адам, бывший журналист, социолог по призванию, а не по веянию времени, доказывал свою серьезность как ученого уже хотя бы потому, что творил не в семейном загородном пансионате научных работников, а в городской тесной квартире, причем в коротких паузах между руганью с Евой.
      И эти паузы были тем длиннее, чем дольше Ева лежала в постели с Эндэа.
      Что, разумеется, не способствовало научной работе Адама.
      Очередной парадокс, за пределами которого таилось, вероятно, очередное великое открытие науки.
      Кстати, Адам размышлял в своей диссертации о том, как прекратить внутривидовую войну, которая полыхает во многих семьях Западной Европы и Америки не первый год.
      Адам полагал, что знает, как ее прекратить, а может, он и правда знал, хотя не только не мог прекратить даже в своей семье эту войну, но знанием истины вольно-невольно разжигал ее.
      Такие дела.
      Любопытно, что свои теоретические изыскания он строил главным образом вокруг вопросов, которые Гей до последней минуты считал собственной научной находкой.
      "С чего же все началось?" и "Чем же все закончится?" - то и дело риторически повторял Адам, нервно ломая свои пальцы.
      Впрочем, эти сакраментальные вопросы носили теперь, пожалуй, вселенский характер.
      Они были актуальны, видимо, и для так называемых третьих стран.
      Разумеется, текст диссертации Адама на экране телевизора не показывали, до такого формального приема еще не додумались ни вечно юные корифеи, ни бывалые новички телевизионных авгиевых конюшен, и поэтому Гей не ведал, было или нет в конце второго вопроса многоточие.
      Возможно, что и не было.
      И в этом состояла, как знать, одна из методологических ошибок Адама, ибо он явно переоценивал свои взаимоотношения с Евой.
      Но больше всего изумило Гея то, что Адам тоже размышлял о переходе одних видов материи в другие!
      Конечно, он был образованный человек и знал элементарные законы физики, и все-таки...
      Ведь и политики, надо полагать, знают элементарные законы физики, а вот поди же ты!
      Впрочем, история знавала политиков, которые не имели понятия не только об элементарных законах физики, но и о самой истории.
      Адам был, конечно, хорош!
      Кажется, он и впрямь верил в то, что будущее можно воссоздать из атомов и молекул, на которые распадается настоящее и прошлое в результате не только ядерной войны, а и внутривидовой борьбы - тоже.
      Причем, хотя в последнее время Ева наставила ему столько рогов, что и шапкой не прикрыть, Адам все равно пытался воссоздать их семейное будущее из атомов и молекул исключительно розового цвета.
      Розового цвета атомы и молекулы?
      На Филиппинах существуют фрагменты старинных письмен о мудрости, о человеке, о том, как ему жить, как помочь себе. Многие тексты имеют многослойную символику, до истинного значения надо добираться, как при реставрации ценной картины. И вот, изучая один из санскритских текстов, я нашла в нем определение атомов человеческих клеток как планетарных систем типа Солнечной. Ядро атома, как солнце или звезда, светит и греет. А год назад я увидела в американских журналах цветные фотографии человеческих клеток, светящихся всеми цветами радуги (так же как и различные звезды).
      Копирайт
      Н. Мартынова, доктор психологических наук
      "Литгазета"
      - Цветные атомы? Ё-моё! Люди разного цвета - это я знаю. Или даже один и тот же человек бывает в разные моменты разного цвета. Вернее, какая-то часть его тела. Например, нос... А чтобы розовые атомы... Да чтобы еще человека из них воссоздать!.. Да тут сам-то себя из самого себя по кусочкам, можно сказать, воссоздаешь и на цвет вообще не реагируешь, если с вечера переберешь как следует... А ты говоришь, из атомов и молекул, да еще розового цвета чтобы...
      Копирайт. Монолог в Клубе социологов, который задушевно, а вместе с тем не без юродства произнес один из обитателей пансионата семейных научных работников, известный в просвещенной среде под ласковым псевдонимом Шурик из Дедова, заядлый, кровожадный собачник, охотник, рыбак, грибник, ягодник, бывший бабник, уже сдавший, и вообще первоклассный эгоцентрик и чудный утонченный графоман. Аминь.
      А вот Адам, хотя и был всего-навсего рядовым социологом, сразу же поверил в модную ныне гипотезу о самоповторяемости, чрезвычайно обнадеживающую, что и говорить, ставшую как бы аксиомой.
      Более того, он поверил в уникальную возможность замены произвольной самоповторяемости, цикличность которой растягивается на века, а может, и тысячелетия, если уж не прогрессивной поточной технологией, то хорошо контролируемым индивидуальным - пусть и кустарным - способом принудительной повторяемости.
      Разумеется, с помощью соответствующих сугубо материалистических, отнюдь не метафизических сил.
      При этом, рассуждал он, будут слегка сортироваться, перемешиваться если уже не атомы, то молекулы во всяком случае, чтобы повторение индивида, оставаясь как бы природным божественным даром, стало строго управляемым и, соответственно, планируемым процессом.
      О чем давно мечтали лучшие умы человечества.
      О чем не далее как сегодня думал и сам Гей.
      Наиболее эффективной материалистической силой - сугубо материалистической, отнюдь не метафизической! - для Адама было телевидение.
      Экран показывал то, о чем мечтали если уж не лучшие умы человечества, то сам Адам.
      На экране была Ева в розовом платье.
      Такое платье у нее было давным-давно.
      Целая вечность прошла, почти четверть века...
      Ева была в этом платье в тот вечер, когда Адам впервые увидел ее.
      Она стояла на балконе.
      Это был странный балкон - нечто вроде амфитеатра над пятачком дансинга, где по вечерам собиралась молодежь одного из кварталов Лансинга, штат Мичиган. Пробиться в дансинг было делом весьма нелегким, у билетной кассы завязывались настоящие сражения. Никаких дискотек и в помине тогда не существовало, свет клином сошелся на единственном дансинге...
      Боже мой!
      Гей закрыл глаза...
      Ему казалось, что он видел сейчас тот самый город, где он родился и долго жил, то место, которое принято называть малой родиной.
      Лунинск...
      Так назывался этот город на востоке.
      Наверно, сказал себе Гей, воссоздание будущего из атомов и молекул надо было начинать не с танцев, которые проходили в местном Доме культуры, а с чего-то другого, вящего.
      Однако, увы, Адам воссоздавал сейчас именно танцульки.
      На экране телевизора была Ева в розовом платье.
      Она стояла на балконе дансинга.
      Как ни странно, и Алина тоже была в розовом платье в тот вечер более двадцати лет назад, когда Гей познакомился с нею в Лунинске.
      Впрочем, ничего странного тут нет.
      Тысячи, миллионы девушек, а может, и женщин появляются в розовых платьях перед парнями и мужчинами.
      И если каждый Адам будет воссоздавать этот момент, точнее, розовую фею с помощью атомов и молекул исключительно розового цвета, тотчас возникнет небывалый дефицит.
      Придется запрашивать лимиты в главке Минхимпрома, или как там это называется.
      А без толкача тут не обойтись.
      Гей знал это по опыту с Истринским садово-огородным товариществом.
      Сам он, увы, не годился на роль толкача.
      Да и что он мог предложить в обмен товарищам из главка?
      Несколько брошюрок своих социологических изысканий...
      Кому нужен такой дефицит!
      Директор семейного загородного пансионата научных работников сетовал, что без обменного эквивалента - именно так это называется - он не может достать социологам даже туалетную бумагу.
      Такие дела.
      В какой-то момент Гею стало казаться, что все происходящее на экране телевизора - только то, разумеется, что было связано с воссозданием Адамом своего будущего из атомов и молекул, только это! - было похоже на то будущее Гея, которое он хотел бы в свою очередь видеть воссозданным из атомов и молекул после ядерного взрыва, - гипотетически, конечно, гипотетически...
      Никакой мистики, господа!
      Лунинск!..
      При воспоминании об этом городе, об этой милой своей родине, Гею стало еще тревожнее.
      Он представил, как и над Лунинском тоже взорвалась ядерная бомба.