Кстати, что касается взаимоотношений супругов, чья смерть дает самый высокий балл по шкале стрессов и чья жизнь порождает одно из тревожных ощущений, связанных если и не с внутривидовой борьбой в семьях, то с их угрозой, тут Рэй оказался почти на высоте.
      Прежде всего, он посвятил этой проблеме целых пять пунктов - второй, третий, шестой, восьмой и пятнадцатый.
      Да, и шестой тоже.
      Ибо внутривидовая борьба начинается порой именно с бракосочетания, а иногда и до него.
      И набрать сто баллов из этих пяти пунктов ничего не стоит.
      В любой момент вашей жизни.
      А сто баллов - это состояние сильного стресса, может быть, критическое состояние.
      Предынфарктное.
      Предынсультное.
      И так далее и тому подобное.
      Но Рэй, признаться, превзошел все ожидания Гея.
      Он оказался большим умницей, этот Рэй!
      Он честно обозначил по крайней мере еще пять пунктов, которые тоже можно отнести к проявлению внутривидовой борьбы или войны, смотря какая стадия.
      Это пункты пятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый и девятнадцатый.
      В самом деле, появление в семье Адама любовника равносильно появлению нового члена семьи.
      А появление в качестве любовника Эндэа, то есть незаменимого друга, равносильно смерти близкого друга!
      И конечно же, перемена отношения Евы к работе Адама, в которой прежде она принимала самое непосредственное участие, означает по крайней мере перемену места работы Евы.
      Такие дела.
      Гей быстро собрал свои вещи.
      Голому собраться - только подпоясаться, говорила бабка Анисья, жившая некогда рядом с Гонной Дорогой.
      Но Алина, как видно, не торопилась уходить...
      Она давала ему последний шанс?
      Дурак, сказал бы сейчас Бээн, от него баба ждет понятно чего, а он социологией вздумал заниматься...
      Гей не знал, сколько баллов набралось у Адама, а вот у самого Гея было их никак не меньше ста.
      Увы, по шкале Рэя он давно уже находился в состоянии сильного стресса.
      Как уж там зарубежный Адам выйдет из стресса - один бог ведает.
      Человек человеку у них - волк.
      А у нас человек человеку - друг, товарищ и брат.
      Это кроме всего прочего.
      А главное же, как отметил академик Янушкевичус, наш строй, наша система дают советскому человеку надежную гарантию от стресса.
      "Забота государства о человеке, плановость народного хозяйства, единство интересов общества и личности, трудовой энтузиазм, общение с природой - вот те защитные механизмы, которыми обладают люди при социализме и которые повышают их сопротивляемость стрессовой опасности!"
      - Значит, - сказала Алина, - если я вас правильно поняла, главной целью вашей поездки сюда является работа над книгой?
      - Да.
      - Но чтобы эта работа сдвинулась с места, вам необходимо побывать на Рысы.
      - Да...
      - Это же самое говорил и мой муж. И как только рассветет, он отправится на Рысы. Он уже там, вблизи цели, в "Гранд-отеле" Старого Смоковца.
      Гей молчал.
      Редчайший контакт!
      - И он тоже как социолог, - сказала Алина, - ломает голову над сакраментальными вопросами. И, судя по всему, эти вопросы у вас одинаковые. Они у всех теперь одинаковые... Разве Адам, - кивнула она на телевизор, бился не над этими же вопросами? Правда, если говорить о телефильме, то это, увы, мелодрама... сексуального пошиба... хотя и с претензией на философичность. Как сказали бы наши кинокритики, только наше киноискусство социалистического реализма...
      - Ну и так далее.
      - Вы меня перебили.
      - Извините, бога ради! Просто я хотел вернуться к сущему. К тому, что меня сейчас волнует больше всего.
      - Я понимаю... - усмехнулась Алина, все же уязвленная тем, что он ее не дослушал. - Вам не терпится знать, с чего же все началось и чем все закончится... Увы, и то и другое уже давно известно!
      - Вы так считаете?
      Она пожала плечами:
      - Да ведь и вы, мужчины, тоже это знаете! Но делаете вид, что не знаете. И как бы заново хотите узнать все это опять и опять. Будто надеетесь наконец-то открыть для себя нечто новое...
      - Для себя?
      - Ну а для кого же еще? Кто еще хочет вашей истины? Ведь она у каждого своя собственная...
      - Это все слова, слова, слова... - Он вдруг сделал к ней шаг, близко глядя в глаза. - Так, может быть, вместо ночной прогулки по Братиславе мы поедем на Рысы? К рассвету мы будем там...
      Глаза ее заблестели.
      Возможно, Алина представила себе изумленное лицо переводчицы.
      Мымра!
      Мегера!
      Оставила ее в "Девине"!..
      Впрочем, не так уж плохо все получилось.
      Да и Гей будет приятно удивлен.
      Его тоже может хватить кондрашка.
      - Вот это истинно мужской поступок, - сказала Алина.
      И он услышал наконец-то ее голос.
      Грудной.
      Мягкий...
      Ну и так далее.
      Одним из самых высоких баллов по шкале Рэя, если не максимальным, Гей оценил бы стрессовую ситуацию, которая создавалась во время общения с Бээном.
      Хотя лично Бээн и не обладал ядерным оружием.
      Гей считал Бээна чрезвычайно сильной личностью, потенциал силы которой трудно было представить себе.
      А всякая чрезвычайная сила, считал Гей, обладает свойством необратимости.
      Как и распад ядерной энергии.
      А сколько баллов по шкале Рэя получал Гей от общения с Пророковым?..
      Эмоции тут были, разумеется, положительные.
      Гей трепетал перед Пророковым.
      Какой человек!..
      К сожалению, шкала Рэя не давала соответствующего пункта.
      Разве что пункт восемнадцатый можно было по содержанию приравнять к тому пункту, который следовало ввести в шкалу Рэя в связи с Пророковым.
      Этот восемнадцатый пункт гласил: "Выдающееся личное достижение".
      Двадцать восемь баллов за него набежало, за это некое выдающееся личное достижение.
      Так что если расценить знакомство Гея с Пророковым как выдающееся личное достижение Гея, то, выходит, всего лишь двадцать восемь стрессовых баллов по шкале Рэя и получал Гей от общения с Пророковым.
      Но получал каждый раз, когда общался с Пророковым, или только временами, в зависимости от ситуации?
      Даже если признать, что Гей получал эти баллы всякий раз, когда общался с Пророковым, то все равно результат был явно заниженный.
      Не знал, не знал психолог Рэй, кто такой Пророков!..
      Необычайное волнение испытывал Гей, когда встречался с Пророковым.
      Необычайное!..
      Более того, Гей волнение это необычайное даже тогда испытывал, когда Пророкова не было поблизости.
      Да что там поблизости!
      На расстоянии четырех тысяч километров находился Гей ют Пророкова, когда тот был не в Москве, на сессии там или на пленуме, а у себя в области, и все равно Гей не мог без волнения думать о Пророкове.
      А уж если по телефону поговорить доводилось ему с Пророковым, тут и вовсе необычайное было волнение у Гея.
      Необычайное.
      Одно слово.
      Поэтому как ни крути, а в двадцать восемь баллов это волнение, увы, не укладывалось.
      Раза в три больше было этих самых баллов, как считал Гей.
      Это уж во всяком случае.
      А иногда и того больше было.
      Смотря по ситуации.
      Уж очень волнительным, как говорят теперь грамотеи, стал Гей с некоторых пор, а может, с рожденья.
      Необычайно волнительным.
      Такие дела.
      Однако ничего более сказать о Пророкове, написать о Пророкове Гей теперь не мог.
      Как бы даже не имел морального права.
      Дело в том, что двадцать шестого февраля тысяча девятьсот восемьдесят первого года, после четвертого дня работы XXVI съезда КПСС, Пророков в составе группы первых секретарей обкомов партии, делегатов съезда, приехал в Клуб литераторов на встречу с творческими работниками, в число которых затесался и социолог Гей.
      Торжественная была встреча, содержательная.
      Особенно запали в душу Гея слова Ивана Афанасьевича Бондаренко, первого секретаря Ростовского обкома партии, теперь уже - бывшего. Он так вот прямо и сказал:
      - Как вы ни старайтесь, товарищи, а образ первого секретаря обкома партии у вас не получится, нечего даже и думать!..
      Фраза эта - дословная.
      Можно себе представить, какое смятение овладело Геем!
      Ведь он не только хотел постараться, но уже постарался - целых десять страниц посвятил Пророкову, когда в Западной Сибири зимой тысяча девятьсот семьдесят восьмого года состоялась Всесоюзная конференция творческих работников, и Гей с высокой трибуны зачитал эти десять страниц, будто песню спел о Пророкове!
      И вот теперь говорят Гею:
      КАК НИ СТАРАЙСЯ, А НИЧЕГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ.
      Правда, спасибо Пророкову, поддержал он Гея в тот вечер. Разыскал его взглядом в первых рядах и - подмигнул...
      Интересно, какой из двух универсальных ответов Пророкова содержало это подмигивание?
      Гей не смог понять, а потому сильно робел. Вполне естественное состояние ученого...
      Телефон будто взорвался от звонка.
      У Георгия не выдержали нервы.
      Человек, призывавший Гея философски смотреть на мир, то есть не смотреть на него никак, если в мире этом что-то не по душе, впервые готов был, судя по звонку, сорваться на крик.
      Гей усмехнулся, приподнял телефонную трубку и жестко прижал ее к рычагам, а потом поднес к лицу.
      Он как бы сказал Георгию всего лишь одно-единственное слово.
      Неологизм из двух известных слов. Авторство Алины.
      И теперь с удовольствием слушал смятенные короткие гудки.
      Алина смотрела на него во все глаза.
      "Мерседес-бенц" с западногерманским номером отошел от братиславского отеля "Девин" и взял направление в сторону автомагистрали, ведущей в Татры.
      Информация для размышления Штирлица.
      Генерального председателя правления концерна в Мюнхене.
      Да, если бы Штирлиц узнал об этой поездке Гея...
      Собственно, Гею давно хотелось поговорить по душам со Штирлицем.
      И хотя их разделял социальный барьер - именно так это называется, - все же случаи для такого разговора выпадали.
      Причем не реже трех раз в неделю.
      Дело в том, что Штирлиц, как это заведено на Западе, весьма недурно играл в теннис.
      А Гей же играл в теннис весьма и весьма недурно.
      О чем Штирлиц, конечно, знал.
      И однажды они встретились на корте.
      Не как Хозяин концерна и не как рядовой сотрудник.
      Как партнеры по игре.
      И с тех пор Штирлиц стал играть только с Геем.
      А после игры они по очереди угощали друг друга кока-колой. И могли, казалось, поговорить о чем угодно.
      Они и говорили о чем угодно, только не о том, о чем хотелось бы поговорить Гею.
      Если кока-колой угощал генеральный председатель господин фон Штирлиц, то Гею было неудобно под это даровое угощение прополаскивать Хозяину мозги.
      Неэтично, что ни говори.
      Если же кока-колу выставлял сам Гей, то ему и вовсе было неловко - вроде как покупать за полмарки внимание и терпение господина фон Штирлица.
      Словом, Гею казалось, что время для такого разговора еще не пришло.
      Хотя на самом деле время уже уходило.
      Но ведь время уходило у всех!
      Даже у Юрика.
      Кстати, Юрик был единственным, кто являлся к Гею без всякого спроса.
      Юрик влетал когда хотел.
      Точнее, он знал, когда ему нужно ворваться.
      Еще точнее, он знал, о чем ему нужно сказать Гею.
      Именно в этот момент.
      Ни в какой другой.
      Сказать именно то, что мог сказать только Юрик, никто другой.
      И вот однажды он въехал на велосипедике и сказал:
      - А я знаю, с чего все началось.
      При этом он как бы даже и не посмотрел на Гея, по пути от двери к столу успев провести пальцем по пыльному экрану телевизора и ткнуть в синий, с золотыми буквами, корешок тридцать пятого тома собрания сочинений Ленина, слегка выпихнув его при этом из ряда.
      Как ни странно, Юрик всегда тыкал пальцем в одну и ту же книгу!
      Гея давно подмывало заглянуть в тридцать пятый том.
      Казалось бы, том как том. Ультрамаринового цвета обложка с золотым тиснением. Но ведь не золотые же буквы привлекали внимание Юрика! В таком случае он должен был тыкать пальцем во все тома подряд.
      И скажи Юрик в тот раз что-нибудь иное, Гей бы встал и заглянул наконец в тридцать пятый том, но Юрик сказал:
      - А я знаю, с чего все началось.
      И Гей словно оцепенел.
      Он ведь именно о том и думал: так с чего же все началось?
      Не впервой, конечно, думал об этом.
      Не впервой, разумеется, не находя ответа.
      И чем больше он думал об этом, тем все меньше, казалось, было шансов найти ответ.
      И вдруг является Юрик и говорит:
      - А я знаю, с чего все началось.
      И когда Юрик, попутно тронув пальцем пыльный экран телевизора и выпихнув, нарушая стройный ряд, тридцать пятый том, подошел к Гею вплотную и потерся головой о его руку, что вывело Гея из оцепенения, он тихо спросил Юрика:
      - Ну и... с чего же?
      И Юрик, привычно влезая к нему на колени, сказал:
      - С войны.
      "Вольво" последней модели стоял возле подъезда "Грандотеля".
      И к "вольво", номер которого был австрийский, Гей подошел вместе с шатенкой.
      Она была в джинсах и куртке, как было уже отмечено.
      Хотя еще час назад ее видели в розовом платье.
      Такие дела.
      Информация для размышления.
      И прежде чем сесть в машину, шатенка сказала Гею:
      - Сюда мы больше не вернемся... Вы не хотите еще раз посмотреть церковь?
      - То есть войти в нее?
      - Да.
      - Хочу.
      И они отправились в церковь.
      У Гея под мышкой была Красная Папка.
      А иногда Гей встречался с господином Штирлицем и на коктейлях, которые устраивало правление концерна мало ли по какому поводу.
      И можно было, казалось, взяв бокал уже не с кока-колой, а с напитком, купленным как бы на общие деньги, то есть из фондов концерна, предназначенных на представительство, подойти хотя бы и к самому господину фон Штирлицу и, сказав несколько слов, приподнять свой бокал и как бы коснуться бокала господина фон Штирлица, тем самым устанавливая на мгновение почти абсолютное социальное равенство.
      Но в том-то и дело, что ни в какую пару слов не уложить весь смысл того, о чем хотел бы сказать Гей.
      А на длинную речь Гей не имел права по протоколу.
      По протоколу!
      А не по социальным соображениям.
      Протокол же сам по себе такая формальность, присущая всем странам независимо от их социального устройства, что сетовать на него, то есть на протокол, было бы в высшей степени глупо.
      Протокол есть протокол.
      Поэтому Гей, хотя трижды в неделю играл в теннис с господином фон Штирлицем и время от времени встречался с ним на приемах или коктейлях, которые устраивал концерн, был начисто лишен возможности поговорить с генеральным председателем по душам.
      Такие дела.
      Ах эти западные штучки-дрючки!..
      Если не социальный барьер - то протокол.
      Если не протокол - то социальный барьер...
      Гей мог поговорить с Бээном когда угодно.
      Хотя бы на том смородинском коктейле.
      То есть на обеде после планерки.
      Когда был расширенный выездной уик-энд.
      Кстати заметить, это был всем коктейлям коктейль.
      Бетонные помещения, еще не вставшие под крышу, казались чем угодно, особенно сверху, из космоса, только не птичником, но маленький банкетный зал уже действовал.
      Функционировал.
      Именно так это называется.
      Зал был пристроен к рабочей столовой, с тылу.
      Гей успел заглянуть в столовую в тот момент, когда остальные участники планерки, включая хозяев стройки, столпились у входа в банкетный зал.
      Что ж, сказал себе Гей, столовая как столовая.
      Пластмассовые столы и стулья.
      Раздаточная.
      Меню.
      Суп гороховый.
      Хек жареный с гарниром из рожков.
      Кисель плодово-ягодный.
      Комплекс.
      И все удовольствие стоит восемьдесят семь копеек.
      Ешь - не хочу, как говорится.
      Гей подумал, что сегодня, наверно, рыбный день.
      Точнее, рыбное воскресенье.
      Он взял поднос и встал в очередь.
      Но тут местный руководящий товарищ, точнее, лицо, помогающее руководящим товарищам, деликатным коршуном налетело на Гея сзади, высмотрело издали и налетело, ослепило блеском золота вставных зубов, схватило бережно под руку, поднос на стол отшвырнув, и ласково поволокло, потащило из общей залы в залу банкетную.
      А как же, ведь гость, столичный гость!
      И не просто столичный гость.
      Гей приехал в машине самого Бээна, и все это видели.
      Совсем иной разряд.
      Уж в чем, в чем, а в этих тонкостях местный руководящий товарищ разбирался не хуже тех руководящих товарищей, которые там, в Лунинске, тоже не дали бы маху в такой ситуации.
      Гм...
      Стало быть, тоже блюли протокол?
      - Пожалуйте в залу... - сияя золотой улыбкой, вкрадчиво, но твердо сказало Гею это проницательное лицо.
      И Гей оказался там, где уже сидел за столом Бээн.
      Рядом с ним и было место Гея, но Гей, уже знавший, по сути дела, ответ Бээна, взял да и сел рядом с Мээном, поодаль.
      И начался обеденный перерыв, точнее, обед, еще точнее, маленький пир, на воссоздание которого потребовалось бы теперь чересчур много атомов и молекул.
      Гей с трудом осознавал это чудо смородинской стройки.
      В том и фокус, что сама стройка еще только-только набирала силу, все держалось на выездных планерках. Бээна. Мероприятие было, как говорили в Лунинске, партизанское, никакими планами не предусмотренное, ни в какие лимиты не включенное, а банкетный зал был отделан со всей мыслимой и немыслимой роскошью.
      Дубовые панели.
      Чеканка.
      Югославские светильники.
      Арабский столовый гарнитур.
      Финский холодильник, даже два.
      И, конечно, скатерть-самобранка.
      Комплексный обед за восемьдесят семь копеек в рыбный день.
      Бээн пил только квас, как бы заранее устанавливая новую традицию.
      Но квас был хороший, почти коллекционный.
      Кажется, из Нового Света.
      Между прочим, отличный квас!
      Но у Гея была на него аллергия.
      Все не как у людей...
      Бабушка Анисья, бывало, говорила:
      БЕДНОМУ ВАНЮШКЕ ВЕЗДЕ КАМЕШКИ.
      Она имела в виду абстрактного Ванюшку, но всякий раз выходило, что это как раз про Гея сказано.
      И Гей улучил момент и спросил Мээна.
      Насчет ядерно-лазерного оружия.
      И Мээн сказал:
      БЕЗУМИЕ.
      Тоже всего лишь одно слово.
      Скажи он хотя бы два слова - получилось бы крайне бестактно по отношению к Бээну, хотя Бээна при этом не было.
      Собственно говоря, Гея уже вполне устроило это квалифицированное мнение инженерно-технического работника, то есть итээра, но как-то так вышло, что Гей спросил еще и шофера Бээна, уже на улице, после банкета.
      То есть сначала не спросил, а рассказал об этой новой сатанинской затее Эдварда Теллера, потому что шофер, как выяснилось, даже не слышал о ней, никакого понятия не имел, хотя держался всегда важно, без Бээна конечно, и носил галстук и шляпу, словом, не похож был на рабочего человека ни внешностью, ни повадками, и Бээн, может, поэтому звал его Рабчелом.
      В этот раз, когда Гей стал рассказывать шоферу о космических лазерах, тот странным делом занимался - давал указания местным товарищам, как половчее разместить в багажнике персональной машины Бээна большой картонный ящик, отпотевший после морозилки.
      - Осторожнее, осторожнее! - говорил шофер. - Эх вы, головы садовые! Это же не бетонная плита, а картонный ящик, и в нем яички, продукт хрупкий...
      - Там еще и цыплята табака, - счастливо сияя золотой улыбкой, сказало ответственное лицо.
      И вот как только шофер закрыл багажник, так и сказал Гею, то есть ответил.
      - Ничо-о... - протянул он то ли беспечно, то ли с легкой угрозой. - Мы тоже не дураки... У нас уже давно этот самый лазер имеется... Я читал в газете, - заверил он Гея, уловив смятение в его лице. - Они - нас, а мы - их! Пущай попробуют, кто кого... Конечно, - добавил он как бы на всякий случай, не понимая, что творится с Геем, - мы против войны, ясное дело, но ежели они сунутся...
      Шофер заметил, что Бээн возвращается от стены, где он долго стоял, широко расставив ноги, и шофер шустро, ловко, несмотря на солидное брюшко свое, нырнул в машину и тотчас включил зажигание.
      Из окна "мерседеса" Алине был виден золотистый купол храма Марии-Терезы.
      Людей в церкви не было.
      Кроме Алины и Гея.
      И орган молчал.
      - Одну минуту! - сказала Алина и, достав из сумки ключ от машины, вышла из церкви.
      Да, Гея брала досада, что в его Красной Папке не было фотографии Бээна, которую следовало сделать именно в тот уик-энд, когда Бээн устроил расширенную выездную планерку на ударной, хотя и неплановой стройке птичника в Смородинке.
      Длинный дощатый стол.
      На скорую руку сколочен.
      Почти под открытым небом.
      На бетонные стены будущего птичника положены бетонные плиты.
      Как раз над столом.
      Остальная часть коробки зияет небесной бездной.
      Видно, плит не хватило.
      Или кран поломался.
      А то и совсем иная причина.
      Мало ли какая.
      На то и расширенная выездная планерка, чтобы выявить причину и устранить ее немедля, не выходя из-за стола.
      Почерк Бээна!
      Жаль, конечно, что всего этого не отразишь на фотографии.
      Только и было бы видно, что Бээн, массивный, как глыба, из которой предстоит сделать если уж не остальные плиты для потолка, то памятник самому Бээну, громоздится во главе стола.
      И куда-то в сторону смотрит.
      Может, спрашивает:
      - А где Петухов?
      Или произносит глубокомысленно:
      - Вот вам и диалектика жизни...
      А то и вовсе одно слово энергично роняет:
      - Бардак!
      Но другая фотография Бээна в Красной Папке все же была.
      Да и как без фотографии Бээна!
      По качеству эта фотография не уступала изображению Президента на обложке журнала.
      Работа профессионала, набившего руку на заданных сюжетах.
      Копирайт. Коля Глянцевый. Фотокор областной газеты.
      Судя по всему, сюжетная задача тут была такая.
      Требовалось наглядно запечатлеть для истории группу творческих работников, посетивших замечательный край героики и борьбы.
      А в центре группы, само собой разумеется, должен был стоять Бээн.
      И всю группу, естественно, следовало расположить на фоне Комбината.
      Такая была сюжетная задача, так они и встали. На фоне Гонной Дороги, которая ведет с окраины Лунинска, от Новой Гавани, в глубь Ивановских гор, где жила-была, в частности, бабушка Гея, древняя Анисья, осколок старого мира.
      Кстати заметить, над шеренгой отчетливо виден был гигантский абрис вождя, выложенный из белого камня на склоне Ивановской горы.
      Красивая получилась фотография!
      К сожалению, Гею достался только один экземпляр, и он тотчас, без колебаний, спрятал его в Красную Папку.
      Временами он доставал эту фотографию и долго рассматривал, как бы постигая сокрытый в ней смысл.
      Ясное дело, говорил себе Гей, что мы тогда приняли бравый вид не ради бабки Анисьи, которая была где-то вдали, у истоков Гонной Дороги.
      Конечно, ради истории. В которой мы, что греха таить, надеялись воссоздать себя если уж не посредством слияния атомов и молекул, то с помощью фоторепродукции Коли Глянцевого.
      Часами смотрел Гей на эту фотографию...
      Когда Гонная Дорога была рядом с избой Анисьи - к этому он уже привык.
      Тут образы слиты воедино.
      География местности и ее обитатели, давшие историю этой местности.
      Но какое отношение имеет к Гонной Дороге эта плотная шеренга темных костюмов?
      Гонная Дорога и творческие работники - тут еще может возникнуть некая смысловая связь как бы чисто художественного значения.
      Летописцы эпохи у истоков Гонной Дороги, положившей начало истории замечательного края героики и борьбы.
      А вот при чем тут Бээн и его коллеги по ЛПК, составившие костяк в этой сюжетной плотной шеренге?
      Видимо, сказал Георгий, при том, что без них Гонная Дорога обрела бы совершенно иной смысл, как это было до революции семнадцатого года, и не было бы в этом замечательном краю ни героики, ни борьбы.
      Так что уж кто-кто, но Бээн имел самое прямое отношение к Гонной Дороге.
      У него на этой фотографии поэтому и была на редкость выразительная внешность.
      Кстати, что больше всего удивило Гея в свое время, когда он познакомился с Бээном, так это полное портретное сходство его с главным персонажем известного романа американца.
      Гей даже выписки сделал:
      "...глаза несколько сонные и как бы обращенные в себя... мешки под глазами, чуть обрюзглые щеки, мясистые губы; которые, если вглядеться, были пригнаны друг к другу, как пара кирпичей... прядь волос, свисавшая на не очень высокий квадратный лоб".
      Что еще можно добавить к этому?
      На Бээне был темный, как всегда, костюм со значком на лацкане.
      Очень большой костюм.
      Потому что и сам Бээн был очень большой.
      Именно поэтому Бээн стоял в самом центре шеренги.
      Как стержень.
      Как ось.
      Вокруг которой эта шеренга могла повернуться в любую сторону.
      А по краям, значит, стояли его коллеги по ЛПК и заезжие творческие работники.
      На фоне Новой Гавани, Гонной Дороги и горы Ивановской, на которой был виден портрет Ленина.
      Всех до единого, кто бы ни приехал в замечательный край героики и труда, величали известными учеными.
      Неужели с легкой руки Бээна?
      Акт гостеприимства. И будто невдомек хозяевам пышных торжеств, что в известных ученых по их милости числились весьма далекие от науки люди.
      И эти люди первыми, конечно, проходили по живым цветам, которые во время таких мероприятий - именно так это называется - бросают под ноги заезжим творческим работникам, как это было, например, в Кировабаде.
      Гей старался поневоле ступать этим людям след в след, уже на мертвые цветы, чтобы не считать себя убийцей.
      * * * * * * * * * *
      Может быть, Юрик правду сказал, все началось с войны?
      Гей и раньше задавал себе этот вопрос.
      Под войной он подразумевал именно то, что и следовало подразумевать.
      Человеческие бойни.
      Человеческие бойни XX века.
      Человеческие бойни высокоразвитой цивилизации.
      Человеческие бойни, без которых, выходит, немыслима цивилизация.
      До тех пор, по крайней мере, пока возникают гегемонистские амбиции, именно так это называется.
      Ибо даже самая маленькая, самая локальная война, объявленная или необъявленная, была бы немыслима, если бы ее не разжигали гегемонисты из стран империализма.
      Но если все началось с войны, то с какой же именно?
      Войн было слишком много.
      И объявленных, и необъявленных.
      Кстати, иные из них идут до сих пор.
      Во время первой мировой войны был убит дед Гея, казачий офицер.
      Это обстоятельство не могло каким-то образом не сказаться на судьбе отца Гея, который, как говорила Анисья, рано отбился от рук.
      Во время гражданской войны погиб от пули белогвардейца другой дед Гея, красный партизан.
      Это обстоятельство тоже не могло не сказаться на судьбе отца Гея, который во время коллективизации стал комсомольцем, хотя Анисья, его мать, попала под раскулачивание.
      Во время второй мировой войны Гей лишился матери.
      Тут все предельно ясно.
      Не будь войны - уцелела бы и мать.
      Да и отец разве не пострадал, теперь как участник еще и второй мировой войны?
      Мало того, что война лишила его жены, он был трижды ранен. И одна из ран, в легкое, сказалась уже после войны. Отец умер, когда ему было немногим более пятидесяти.
      Такие дела.
      Раздался тихий, как бы печальный звон...
      В церкви горел свет.
      Покой и тишина.
      Словно во всем мире была благодать.
      Затрубят ли архангелы во время ядерной атаки?
      Как ни чудовищно это звучит, но благодаря войне отец Гея получил жилье в Лунинске.
      Точнее, благодаря Бээну.
      Который потому-то и обратил внимание на отца Гея, что на нем была офицерская форма.
      Хотя и без погон.
      Кстати, при этом присутствовал и Гей!
      Следовательно, Гей познакомился с Бээном не в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, когда в Лунинске проходило Всесоюзное совещание, а в тысяча девятьсот сорок пятом году, сразу после войны, то есть более сорока лет назад...
      Нет!
      Это было через два года после окончания войны, когда отец уже успел помотаться по приискам, где он не столько минералы искал, сколько снадобья для лечения фронтовых ран.
      Ни минералов, ни снадобья он так и не нашел.
      И чуть не умер от голода.
      И умер бы, если бы не Гей.
      Впрочем, тут нужно быть объективным.
      Одному Гею, девяти лет от роду, спасти отца не удалось бы.
      Мачеха!
      Вот кто спас отца и самого Гея.
      И тут Гей подсчитал, наверно впервые в жизни, что в ту пору мачехе было всего-навсего двадцать три года...
      Чуть старше Гошки.
      Собственно, в дочери Гею годилась.
      Боже мой!
      Гею хотелось быть объективным, ему хотелось опровергнуть некий стереотип, который сложился не только у нас в отечестве, но и за рубежом.
      Достаточно вспомнить хотя бы сказку Шарля Перро "Золушка".
      Мачеха везде мачеха.
      Что ни мачеха - то баба лютая.
      Гей подумал, что мачеху делают мачехой не характер, не нрав, а житейские обстоятельства.
      В двадцать два года Фаина стала женой фронтовика, человека трудной судьбы, крученного-верченного жизнью, войной отмеченного.
      Девчонка стала матерью, мачехой для сорванца, неслуха, как называла Гея бабушка Анисья, у которой в деревне, на Гонной Дороге, он и жил, пока отец воевал на фронте.