– Дня на три-четыре, только на хлеб и молоко, – мелькнуло в голове матери. – А что потом? На жалкие шестьдесят рублей в месяц декретного пособия мне не вытянуть троих детей, к тому же, нужно помогать Алеше. И тут Ирина Анатольевна вспомнила о своей младшей сестре.
– Не сможет Анюта отказать мне в такую минуту, мы с ней дети одних родителей, – решила она и отправилась в другую комнату.
Она вновь порылась на дне сундука, извлекла оттуда коробку с различными бумагами, села на кровать и принялась перебирать их. Она откидывала в сторону фотографии, документы, письма, скопившиеся с годами, пока не наткнулась на нужный конверт, чудом сохранившегося письма мужа сестры, которое он написал Анюте, когда они еще встречались. Внизу на конверте, там, где значился обратный адрес, был дописан телефонный номер.
– Вероятно, родителей Стасика, – подумала Ирина.
Она бережно сложила конверт и спрятала в кармашек полинялой блузки, остальные бумага убрала на место. Потом вернулась к своим малышам, разбудила их, по очереди покормила, поменяла пеленки и уложила.
– Спите, маленькие, – она поцеловала детей и отправилась на переговорный пункт.
Ирина Анатольевна заказала трехминутный разговор и через полчаса ее соединили.
– Алло, кто говорит? – раздался в трубке густой бас пожилого мужчины.
– Извините, пожалуйста, Евгений… не знаю вашего отчества?
– Петрович, – пришел бас на помощь.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Евгений Петрович, это Ирина, сестра Анны Анатольевны, – робким голосом представилась женщина.
Тембр баса на том конце провода изменился, сделался недружелюбным и спросил, изображая заинтересованность:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Да. Хотела поговорить с сестрой, если можно. У меня двойня родилась.
– Поздравляю, – ответил недовольный Евгений Петрович. – Только дети уже давно не живут с нами. У них своя квартира, в хорошем районе. Может передать что невестке? – попытался он отмахнуться от назойливой просительницы.
– Вы не дадите мне номер их телефона, если он у них, конечно, есть, – продолжала просить Ирина.
Евгений Петрович вовсе не хотел, чтоб его невестка роднилась с какой-то нищей провинциалкой, хоть та приходилась ей родной сестрой. Но он уже похвалился, что его дети живут в престижном районе, считая это своей заслугой и не собирался из-за такого пустяка – сообщить номер телефона, терять собственный престиж в чьих бы то ни было глазах. Поэтому, хоть и нехотя, но номер телефона он все-таки дал.
Ирина Анатольевна поблагодарила его и попрощалась. Затем, заказала вторые переговоры. Через двадцать минут она разговаривала с мужем младшей сестры.
– Здравствуйте, Ирина Анатольевна, – неожиданно обрадовался Станислав Евгеньевич. – Сколько лет, сколько зим? – он помнил о старшей сестре жены только хорошее со времен учебы в институте и от души поздравил, когда узнал, что та родила двойню.
– Спасибо, что не забыл, – сказала, довольная таким поворотом событий, Ирина. – Анютку не пригласишь к телефону? – поторопила она его, опасаясь, что не успеет уложиться в три минуты.
Ирина Анатольевна стояла и улыбалась, думая, что напрасно не разыскала сестру раньше, все боялась, что та ее отвергнет.
– Выкладывай, что у тебя случилось, если даже меня разыскала, – раздался резкий, отрывистый голос Анюты.
– Добрый день, сестренка.
– Не тяни, – начинала раздражаться новоявленная москвичка.
– У меня муж умер, – пожаловалась провинциалка.
– Туда ему и дорога, алкашу несчастному.
– Его Алеша убил и теперь его арестовали, – у Ирины увлажнились глаза.
– Весь в отца, звереныш, – заключила Анна Анатольевна.
– У меня двойня родилась, – сдерживая рыдания, сообщила старшая сестра.
– Рада за тебя, – ехидно ответила младшая. – Только не пойму, я-то тут при чем?
– Денег хотела занять, я совсем одна осталась, – умоляла сестра. – Я верну. Подрастут малютки, устроюсь на две работы и отдам все до копейки.
– Вот народ. Плодятся как кошки, а кто-то должен их содержать. Развела нищету, сама и расхлебывай, – звучал недоброжелательный голос младшей сестры. – И еще об одном попрошу: не звони мне больше, не порть репутацию. У каждого из нас своя жизнь. Я же в твою не вмешиваюсь, не влезай и ты в мою, – и она прервала разговор.
Ирина еще долго стояла, задержав у лица трубку и смочив ее слезами. Рухнула последняя надежда, никому нет дела до нее и ее детей. Кто-то стучал в дверь кабины и просил освободить ее…
Она возвращалась домой и мысленно искала выход из тупика, понимая, что до ясельного возраста новорожденных не может выйти на работу. И тут в ее голове промелькнула шальная, неестественная для матери мысль.
– Никто, кроме сестры, не знает, что у меня двойня, а той плевать на нас. Подкину мальчика состоятельным людям, а девочку – будущую помощницу оставлю себе. Пусть хоть один выбьется в люди. Стану потихоньку со стороны наблюдать за ним, – и Ирина, перебирая в памяти всех знакомых и людей, с которыми ей приходилось сталкиваться, принялась подыскивать кандидатуру новых родителей для новорожденного.
Кого только не перебрала она в своей бедовой голове, но поразмыслив о претендентах, отметала их.
– Нужно искать не среди знакомых, – решила Ирина. – Если уж отдавать моего мальчика, то только тем, кто действительно занимает высокое положение в обществе.
Она еще долго размышляла, пока наконец не утвердилась в мысли, что это должны быть обкомовские работники.
Ирина подошла к кроватке, дети еще не проснулись и даже не подозревали, что их мать отлучалась. Мальчик, словно предчувствуя неладное, вел себя неспокойно во сне. Он высвободил из пеленки ручонку и засунул крохотный пальчик в рот, вместо выпавшей соски. Мать взяла его и перенесла на диван, распеленала и затем туго укутала в чистую, сухую пеленку. Ребенок проснулся и закричал.
– Не плачь, маленький, сейчас мама тебя покормит, – заворковала Ирина.
Малыш успокоился и сосал материнскую грудь сначала с открытыми глазами, потом его веки с коротенькими ресничками подернулись в сладостной истоме и прикрыли любопытные глазки. Засыпая, он выпустил из ротика сосок материнской груди, сладко зевнул и растянул нежные губки в улыбку.
Мать сунула ему соску и долго изучала черты родного личика, малыш не подозревал, что она прощается с ним. Весь остаток дня Ирина не спускала мальчика с рук. А поздним вечером, накормив и уложив девочку, запеленала сына в красивую новую пеленку, надела на шею ребенка самое дорогое, что у нее осталось от матери – серебряную цепочку с подковкой, свое единственное украшение и память и отправилась на последний дачный автобус.
В автобусе по дороге в «Дубовую рощу» ее одолевали противоречивые мысли, она несколько раз порывалась выйти, но что-то ее удерживало.
– Доберусь до места, там видно будет, – решила она окончательно.
Раскидистые дубы своим шелестом напоминали родную яму, но привычный шум листьев на ветру был единственным сходством их района с рощей, в которой наряду с дачами простых тружеников, на отдельном участке, на берегу большого и красивого озера раскинулись дачи обкомовских работников, отгороженные высокой сеткой.
Солнце скрылась за кронами деревьев, а те склонили макушки в сторону заката, как бы провожая его. Как для природы, так и для людей приближались сумерки, вынуждая поторопиться с завершением дневных дел или перенести их на завтра.
Ирина не пошла широкой асфальтированной дорогой, а прошла к дачам областного руководства узкой, лесной тропинкой. Не доходя до заграждения, она притаилась среди деревьев. Дождавшись полной темноты, она перелезла через заграждение и решительно направилась вглубь городка.
Ирина выбрала одну из самых больших дач и принялась за ней наблюдать. Убедившись, что в доме есть люди, она подкралась к освещенному окну и положила под ним ребенка, так, чтобы на него падал свет. Затем, поцеловав последний раз сына, сильно постучала по оконному стеклу. Заметив в комнате метнувшуюся тень, бросилась со всех ног прочь. Теперь она знала твердо – обратной дороги нет.
Расстояние до города Ирина преодолела пешком. На последний маршрутный автобус она, естественно, опоздала, а воспользоваться попуткой не рискнула, опасаясь, что водитель в дальнейшем сможет ее опознать. Она прошла шесть километров по обочине пустынной дороги, прячась в кювете от одиночных машин и мотоциклов. Взошедшая луна освещала дорогу ночной путнице.
Чуть ли не на последнем городском маршрутном автобусе возвратилась она домой. Вся мокрая, с красным личиком от неустанного рева, встретила мать новорожденная дочь.
– Сиротинушка ты моя, – взяли девочку ласковые, материнские руки. – Сейчас мама тебя завернет в сухую пеленку и накормит, – она поцеловала ее в лобик.
Всю ночь Ирина не могла уснуть, ее одолевали мысли о судьбе подкидыша. А утром с дочкой на руках она отправилась в райисполком и зарегистрировала в паспорте новорожденную, предъявив лишь одно свидетельство о рождении, потом она пошла на могилу Казакова Леонида Николаевича, которого вскладчину похоронили соседи.
Ирина Анатольевна склонилась над холмиком, с деревянной табличкой и, смешивая надрывное рыдание со словами горечи, произнесла:
– Прости, муженек, свою непутевую женушку за то, что отдала нашего сына чужим людям на воспитание. Прости своего старшего сына за то, что лишил тебя жизни. Прости за все и не держи зла, – она поправила холмик и, пообещав себе установить памятник при первой возможности, покинула кладбище.
Ольга Никитична Мухина наотрез отказалась брать деньги за временное содержание Сережи. Мать Светланы, добрая и порядочная женщина, отнеслась к Ирине Анатольевне с сочувствием. Сама выросшая в послевоенной нищете, она сказала соседке, чтоб та обращалась и впредь, если понадобится помощь. Выразила соболезнование в связи со смертью мужа и арестом старшего сына, поздравила с рождением дочери.
Растроганная участием Ольги Никитичны, Ирина Анатольевна, от души поблагодарила ее за Сережу и забрала сына, который, увидев мать, находился на седьмом небе от счастья.
В жизни Ирины началась черная полоса и главное – было выжить.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Федор Степанович Вершков прожил трудную, но интересную жизнь, детдомовское прошлое; военное училище связи; война, дороги которой он прошел от командира взвода до начальника связи дивизии: от лейтенанта до подполковника. В самом конце войны тяжело раненый в ногу, он был комиссован, демобилизовался и вернулся в родной колхоз. Там двадцатисемилетнего бывшего подполковника избрали председателем. Как ни были тяжелы годы восстановления, смог Федор Степанович, за пять лет вывести колхоз в миллионеры. С этого начался рост его карьеры: второй секретарь райкома партии, первый секретарь, заместитель начальника областного отдела сельского хозяйства, начальник отдела, второй, а затем и первый секретарь обкома партии.
Последнюю должность Вершков занимал более шести лет. И теперь сорокапятилетний мужчина полный физических сил, полноправный хозяин области отдыхал на даче вместе со своей женой Ингой Сидоровной.
Раздался неожиданный стук в окно. Он, опираясь на трость, подошел и распахнул ставни.
– Кто здесь? – спросил Федор Степанович. Ему никто не ответил и он, пожав плечами, уже собирался прикрыть окно, но внимание привлек сверток. Облокотившись грудью о подоконник, он тростью пошевелил непонятный предмет. Раздался детский крик.
– Кто пришел? – долетел до него откуда-то из глубины дома голос Инги Сидоровны.
– Не понимаю, каким образом он сюда попал? – ответил муж вопросом на вопрос.
– Кто он? – жена выглянула на улицу, через плечо мужа и онемела.
Испуганные и удивленные, оба уставились на живой сверток.
– Никак подкидыш? – пришел в себя первым Федор Степанович. – Нужно кого-нибудь позвать.
– Не нужно никого звать, – очнулась Инга Сидоровна. – Это судьба.
Сорокадвухлетняя бездетная женщина, в расцвете сил, переживала из-за того, что у них нет детей и всю жизнь мечтала кого-нибудь усыновить или удочерить, но как-то не доходили руки, все откладывала на потом. Она вышла замуж за молодого председателя сразу, как тот вернулся с фронта. Вначале – голод и разруха, потом – карьера мужа, не до детей. А когда, в конце концов, надумали – оказалось поздно. Увидев подкидыша, она посчитала, что это перст судьбы.
– С ума сошла? – отозвался Вершков.
– Мы возьмем ребенка себе, – заявила жена тоном, не терпящим возражений.
– И как ты себе представляешь это практически?
– неуверенно возразил муж.
– Подожди, – женщина выпрыгнула в окно, чем в немалой степени удивила Федора Степановича, подняла ребенка и передала его мужу.
Вершков, пока дожидался возвращения жены, развернул младенца.
– Мальчик, – раздался нежный голос жены за спиной. – Мы усыновим его.
– Это сложно, мы обязаны заявить, что его подкинули нам, – уже не возражал, а больше констатировал факты первый секретарь обкома партии.
– Мы никому не сознаемся, что его подкинули, ты оформишь документы, что я сама родила мальчика, – Инга Сидоровна вела себя агрессивно и на компромисс идти не собиралась.
– Но вдруг…
– Никакого вдруг. Если ты имеешь в виду его настоящих родителей, то они сами добровольно избавились от малыша. А что касается документов – хозяин ты здесь или не хозяин, – она взяла голенького ребеночка на руки, прижала к себе и он успокоился. – Сыночек мой, – женщина расцеловала мальчика в щечки, непередаваемый молочный запах новорожденного и доверчивые ручонки, потянувшиеся к лицу Инги Сидоровны, привели ее в неописуемый восторг.
– Ты сделаешь это, – произнесла она решительно.
– Но что подумают окружающие? – хотя сам Федор Степанович давно согласился с женой, в нем еще говорила осторожность.
– Тебе предлагали должность в министерстве сельского хозяйства страны и ты отказался. Звони в Москву и немедленно соглашайся, а мы пока поживем на даче, – предложила супруга.
– Пусть будет по-твоему, – сдался муж…
Через две недели чета Вершковых отбыла в Москву. На руках Инги Сидоровны был грудной ребенок – Вершков Александр Федорович.
В столице Федор Степанович получил должность советника министра сельского хозяйства, четырехкомнатную квартиру на улице Горького и государственную дачу. Начало жизненного пути у Вершкова-Казакова складывалось удачно.
Ирина, нагрев воду, выкупала детей и уложила их в спальне. Сама принялась за шитье ночных сорочек на швейной машинке, которую временно ей одолжила Ольга Никитична. Ирина с шестнадцати лет работала на швейной фабрике «Красный октябрь». Привычное дело спорилось. Монотонный стук машинки да детское сопение в соседней комнате действовали успокаивающе. Громкий стук в окно прервал ее занятие. Ирина вышла на веранду. Она приоткрыла дверь и увидела брата Михаила.
– Утром приходи, – сказала она брату, который с трудом удерживал свое тело в вертикальном положении, дыша перегаром. – Нечего на ночь глядя шляться.
Ирина собиралась прикрыть дверь, но Михаил подставил ногу.
– У тебя есть похмелиться? – еле-еле выговорил он.
– Куда тебе похмеляться, когда без этого ноги не держат, – попыталась урезонить его сестра, выталкивая ногу.
Но Михаил подставил плечо, толкнул дверь и протиснулся на веранду.
– Я спрашиваю, выпить есть? – требовал брат.
– Откуда? У нас никто не пьет, – сестра не знала, как избавиться от назойливого братца.
– Тогда дай денег на бутылку, меня Костик ждет, у него жена с детьми уехала к теще в деревню.
– Еще один братец, дал Господь родственников, – возмутилась сестра.
– Так ты дашь денег? – больше требовал, чем спрашивал Михаил.
– Нет у меня лишних денег: Сереже нужно зимнюю обувь справить, сама голая хожу, Алеше посылку собрать, да и детей чем-то кормить надо, – перечисляла Ирина. – Я по ночам шью не для того, чтобы ублажать братьев-пьяниц.
– Ирка, не вынуждай, – пригрозил брат. – Я у тебя не на ящик прошу, а всего на одну бутылку.
Ирина понимала, что от брата просто так не избавиться, детей разбудит, а своего добьется и, решив не доводить дело до крайностей, сходила за кошельком.
– Подавись, – бросила она ему помятую трешку.
– Только больше не приходи, – поставила женщина условие.
Тот подхватил деньги на лету и раскланялся с заискивающей улыбкой.
– Благодарю, сестренка, выручила. С получки верну, – серьезно заверил он.
– Ладно, – отмахнулась Ирина. – Ты бы хоть один раз до дома зарплату донес, – она и не надеялась на возврат денег, – Иди уж.
Довольный "брат не заставил себя долго уговаривать и исчез, а сестра вернулась в дом и продолжила прерванную работу. Она трудилась, не позволяя себе даже короткого отдыха, потому что надеяться могла только на собственные силы. Она строчила и строчила, время от времени, протирая рукавом халата увлажненные глаза. Освещения единственной лампочки, одиноко висевшей на деревянном, крашеном потолке, не хватало, и зрение портилось. Но Ирина Анатольевна не обращала внимания на неудобства, а лишь следила за тем, чтоб шов получался ровным, напрягая уставшие, воспаленные глаза. Она сложила очередную, готовую сорочку и посмотрела на часы, стрелки которых показывали третий час ночи.
– Когда закончатся мои мучения? – подумала она.
– Для чего живут люди? Ни одного светлого дня.
Ирина поставила будильник на полседьмого, бросила на диван подушку, потушила свет и прилегла, не раздеваясь, но тут же вскочила, передвинула стрелки будильника на шесть часов и снова легла. Уснула, не успев коснуться головой подушки, ни снов, ни видений – сплошной мрак.
Ее разбудил крик новорожденной и она все проделала машинально: поменяла пеленку, покормила дочку Любушку, названную так в честь покойной матери и убаюкала младенца. Если бы утром ее спросили, просыпалась ли она ночью, хоть убей – не вспомнила бы.
Несмотря на то, что Ирина быстро отключалась и, казалось, спала беспробудным сном, на самом деле сон был очень чутким. И когда раздался неожиданный стук в окно, она уже была на ногах.
– Ну, что тебе, Костя? – спросила сестра второго брата, приоткрыв дверь веранды.
– Извини, сестренка, что разбудил, – заплетающимся языком проговорил брат. – Но ты, это самое, дай еще на один пузырь.
– Лыко не вяжет, а все туда же, – рассердилась Ирина. – Уходи, Костик, а то вернется Наталья, расскажу ей, чем ты здесь занимался в ее отсутствие, – пригрозила она.
– Можно подумать я ее боюсь, – хорохорился брат.
– Что ж вы за мужики? – сестра захлопнула дверь перед носом Константина.
– Не хуже твоего мужа-покойничка, – огрызнулся ночной гость, но не стал ломиться.
Костя был менее агрессивным, чем Михаил: отпустил несколько острых выражений и покинул негостеприимную территорию.
Ирина пыталась уснуть, но не смогла, сказывалось нервное перенапряжение. Она лежала на спине и всматривалась в потолок, который все отчетливее вырисовывался на рассвете. Но и просто полежать не удалось. Михаил прибежал буквально следом за Константином, камнем разбил стекло.
– Посмотри, что натворил, изверг, – вылетела на улицу расстроенная сестра.
– Ты почему Костяна прогнала? – гнул свою линию брат.
– Что я вам дойная корова? – вконец расстроилась Ирина. – Проваливай немедленно, а то не посмотрю, что родной брат и вызову милицию, – пригрозила она.
– Значит так привечаешь брата? – он сжал кулаки и неровной пьяной походкой, двинулся на сестру.
Ирина не успела отскочить, удар кулака пришелся как раз по лицу.
– Детей разбудишь, – спохватилась сестра, когда Михаил был уже в доме, и последовала за ним.
Но она опоздала, разбушевавшийся братец был уже в спальне, включил свет и откинул крышку сундука. Замок на сундук после смерти мужа Ирина не навешивала.
– Здесь ты хранишь свои сбережения? – поинтересовался брат, переворачивая вверх дном содержимое.
Ирина кинулась к Михаилу, намереваясь вытеснить его из спальни, но он ударил ее в переносицу. Она отлетела на кровать и упала на Сережу, разбудив сына. Ребенок проснулся, забился в угол, накрылся одеялом с головой, дрожа от страха, но не кричал. Ирина закрыла лицо руками, перепачкав ладони в крови. Михаил извлек со дна сундука узелок и развязал его. Там оказались скромные сбережения сестры. Он сунул деньги в карман, а платок бросил сестре.
– На, утрись, – сказал он и спокойно удалился.
– Аукнутся тебе наши слезы, – крикнула вдогонку сестра.
Проснулась и ревела Любаша, выглядывал из-под одеяла перепуганный Сережа, сдерживала кровотечение носовым платком их мать. Она погладила сына по голове, как бы успокаивая, взяла на руки дочь.
– Несчастные дети, что родились у такой матери, – причитала Ирина, укачивая девочку. – Не суждено нам выбраться из этого омута. Господи, чем провинились перед тобой мои дети?
– Не плачь, мамочка, – Сережа вылез из укрытия, подполз и обнял мать. Он уже в свои неполные три года понимал, как тяжело приходится его маме и хотел ее успокоить. – Когда я вырасту большим, убью дядю Мишу, как Алеша убил папу, – он сказал это с таким серьезным видом, что мать ужаснулась.
– Выкинь эти мысли из головы, сынок, – грустно сказала Ирина, словно разговаривала со взрослым человеком и потрепала кучерявые, пушистые волосы.
– Все равно убью, – твердо заявил малыш, и мать постаралась сменить опасную тему.
– Ложись, маленький, я расскажу тебе сказку. Ирина накрыла сына одеялом, не спуская с рук уснувшую дочь и, рассказывая сказку, сама задремала сидя.
– Ты зачем мужиков спаиваешь? – разбудил ее голос жены Михаила Зинаиды, которая трясла ее за плечо.
Ирина разомкнула уставшие веки, безразлично, посмотрела на нее и сказала:
– Как вы мне все опостылели.
Зинаида, не ожидавшая подобного ответа, уставилась на нее немигающим взглядом.
– Я же тебя просила не давать Мишке денег, – перешла она на примирительный тон.
– Пусть горит в аду твой Мишка, – Ирина отнесла Любочку в кроватку, легла вместе с сыном, не обращая внимания на Зинку и, закрывая глаза, добавила: – Можно подумать он меня спрашивал?
Прошло всего двадцать минут, как уснула Ирина, зазвонил будильник. Она тряхнула головой, отгоняя сон, поднялась, поправила подушку у Сережи, сунула выпавшую изо рта соску дочке и отправилась на кухню греть воду для стирки пеленок….
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Алексея арестовали сразу, как только он сделал заявление – признание в убийстве. Следователь попался добрый и отнесся к подростку с пониманием, но закон есть закон, и освободить юношу он не мог. Но прежде, чем передать дело в суд, он отразил личность убитого в полном объеме: приложил к делу нелестную характеристику Казакова Леонида Николаевича с места работы, для полноты картины опросил соседей и жену покойного, воссоздав полную обстановку, в которой жил подследственный и которая довела его до убийства отца.
Суд заслушал обвинение, защиты у Алексея не было, и вынес приговор – четыре года лишения свободы в исправительно-трудовой колонии для несовершеннолетних. Короткое свидание с матерью в перерыве заседания суда, слезы Светы Мухиной во время чтения приговора, и монотонный, официальный голос судьи надолго врезались в память подростка. Депрессия, которая была у него первые несколько дней после трагедии, прошла, и он, анализируя события своим юношеским умом, пришел к выводу, что поступил правильно…
После выполнения всех формальностей Казакова Алексея отвели в барак, расположенный на территории колонии. Днем осужденные находились на работе и на учебе, поэтому там никого не было, кроме дежурного, который мыл полы. Конвойный сказал, что Алексей может выбрать свободную койку и отдохнуть, а с завтрашнего дня он поступает в распоряжение отрядного старшего лейтенанта Мирошниченко, которого известят о прибытии новичка.
Алексей бросил полученные простыни и наволочку на свободную койку в углу казармы, открыл тумбочку, расположенную между двухъярусными кроватями и принялся выкладывать из рюкзака свои немудреные пожитки из тех, что разрешили взять с собой в администрации колонии.
– Это место занято, – услышал он голос дежурного.
– Кем? – удивился новичок. – Здесь же нет постели.
– Диксоном, – заявил дежурный, примерно одного возраста с Казаковым.
Алексей пожал плечами и не стал спорить, а нашел другое свободное место и вновь взялся раскладывать личные вещи.
– Тут тоже занято, – поставил его в известность новый знакомый. – Диксоном.
– Не хочешь же ты сказать, что он один спит на двух койках, притом в противоположных концах барака? – Казаков догадался, что собеседник издевается и уступать не собирался, а демонстративно лег на кровать, не снимая обуви и вызывающе уставился на дежурного.
Тот подошел к Алексею и скинул его ноги на пол. Новичок принял вызов и вышел в проход между рядами коек. Дежурный извлек из голенища сапога самодельный ножик.
– Ну, щегол, сейчас я тебя попишу, – пригрозил он.
– Торопилась коза в лес, – подзадорил его Алексей.
Ответственный за порядок разнервничался и, беспорядочно размахивая ножом, двинулся на наглого противника. Алексей отскочил в сторону и расчетливо подставил подножку, дежурный вытянулся на полу, выкинув вперед руку с холодным оружием. Новичок придавил руку ногой в кирзовом сапоге. Поверженный взвыл и разжал кисть, чем незамедлил воспользоваться Алексей и подобрал нож. Затем он вернулся к облюбованному месту, открыл тумбочку и продолжил раскладывать свои вещи.
– Вечером поговорим, – обронил проигравший со злостью, покидая помещение.
До вечера Казакова не беспокоили, он сидел на табурете и читал книгу, позаимствованную у соседа, когда в барак вернулись осужденные. Среди толпы подростков выделялся один: высокий, широкий в кости, с цепким, колючим взглядом, на вид лет восемнадцати. Около него вертелось несколько человек и, перебивая друг друга, что-то рассказывали, с заискивающим видом. Предводитель прошел в самый угол барака и сел на койку нижнего яруса. Его облепили подростки и Алексей увидел, как к нему протиснулся дежурный и долго шептал на ухо, после чего двое из приближенных вожака направились к Казакову.
– Ты будешь новенький? – спросил один из них.
– Ну я, – с вызовом ответил новичок.
– Тебя Диксон зовет, – поставил он в известность Алексея и отвернулся, считая свою миссию выполненной.
– Зачем я ему понадобился? – новичок и не думал трогаться с места.
Посланцы, собиравшиеся уже уходить, остановились в нерешительности.
– Ты, я вижу, не понял, кто тебя приглашает на беседу, – вмешался в разговор второй. – Диксон. А ему не принято отказывать.
– Если я ему нужен, сам подойдет, – умышленно пошел на обострение Казаков, он решил не лебезить перед старожилами и сразу взять быка за рога. – Хлеб за брюхом не ходит.
На минуту зависла тишина, посланники обдумывали дальнейшие действия.
– Послушай, Тихоня, тебе не кажется, что слишком много чести его упрашивать, – сказал первый.
– Ты прав, Урюк, – согласился второй. – Легче его пинками к Диксону пригнать!
Алексей приготовился к нападению. В узкий проход посланники одновременно протиснуться не могли, поэтому первого Казаков толкнул ногами на противоположную постель, вскочил, навалился на второго, вытеснив его в проход между рядами коек.
– Ну, мальчик, эта борзость тебе дорого обойдется. – Урюк извлек из голенища нож с откидывающимся лезвием и нажал кнопку.
Новичок последовал его примеру и в его руке тоже появилось холодное оружие, отвоеванное у дежурного по бараку. Подростки стояли напротив друг друга, не реагируя на окруживших их осужденных.
– Научи салабона уважать наши законы, – вылетела реплика из толпы, подстегнув Урюка.
Он выставил правую руку с оружием вперед и двинулся на Казакова, держа левую наготове. По всему было видно, что ему не раз приходилось принимать участие в подобных схватках, но Алексей был ловок и гибок от природы. Опыт против ловкости – шансы уравнялись. Урюк сделал обманный замах и новичок машинально увернулся влево, на что и рассчитывал его противник. Быстрым ударом ножа тот нанес Алексею глубокую рану на правом предплечье. От резкой и неожиданной боли Казаков выронил нож и схватился левой рукой за порез. Наверняка выглядел он жалко, потому что старожил-Урюк пошел на соперника, не прикрываясь, с ехидной улыбкой победителя.
Казакову удалось быстро справиться со слабостью и он ногой нанес удар в пах расслабившемуся противнику. Тот согнулся пополам, но оружия не выронил. Алексей, не обращая внимания на кровоточащую рану, подскочил к нему, схватил двумя руками его кисть и сделал подсечку. Урюк грохнулся на пол и разжал кисть вывернутой руки. Нож подхватил новичок.
В это время, когда казалось, что победа уже в кармане, Тихоня, исподтишка, сзади, всадил нож в ягодицу Казакову.
– Атас, – крикнул осужденный, стоявший на шухере.
Все разбежались в считанные секунды. Алексей остался один в широком проходе, с окровавленным ножом.
– Не успел поступить, уже поножовщину устроил? – обратился к нему старший лейтенант Мирошниченко, который появился в бараке в сопровождении двух конвойных. – Так ты решил искупить перед обществом свою вину за совершенное преступление? – строго спросил он.
Алексей опустил руки по швам и стоял, понурив голову.
– Заберите у него нож, – скомандовал офицер и один из конвойных выполнил приказ. – Фамилия? – задал он вопрос новичку.
– Казаков, гражданин начальник.
– С кем вступил в единоборство? – последовал очередной вопрос, который так и остался без ответа.
– Ну, что ж? Объявляю всеобщее построение. Посмотрим, в чьей крови ты перепачкал лезвие?
