Чочуш смутился и медленно опустился на колени, склонив голову. О Махатмах Азарами и Кутхумпами ему рассказывал еще Коткен. Ни одно имя, кроме Эрлика-Номосуцесова, не звучало в его устах столь почтительно, как имя махатмы - святого учителя небесной истины...
      Смутился и Куулар. Он не ожидал, что понятие "махатма" что-то может сказать этому дикому парню из южных гор Алтая. Но пусть лучше будет так: он - дугпа Мунхийн, а не жрец Бонпо Куулар Сарыг-оол, которого знали и знают леса и горы Урянхая! Его черная шапка может напугать не только простого человека, но и настоящего махатму!
      - Закрой глаза и вытяни вперед руки. Я хочу вернуть тебе силы и волю.
      Чочуш повиновался. Куулар сделал несколько пассов над его головой, потом прижал какую-то жилку за ушами, крутнул палец, отпустил.
      - Вставай!
      Чочуш поднялся, удивленно ощупал себя: необычная легкость была во всем теле, голова ясная, а мускулы упругие и жесткие. Он уставился на дугпу Мунхийна, с языка его был готов сорваться вопрос, но Куулар его опередил:
      - Приведи коня сюда. Мы пойдем другой тропой. Еще не поздно было расстаться с этим глупым парнем. Вывести его на тропу, махнуть рукой и исчезнуть у него на глазах. Но уже через секунду черный жрец передумал спутник, даже такой, может ему еще пригодиться. Подошел Чочуш с конем, вопросительно замер.
      - Иди за мной, - сказал Куулар мрачно, - и постарайся не задавать никаких вопросов...
      Чочуш кивнул и потянул коня за повод. И хотя неосознанная тревога не покидала его, он был рад, что нашел себе столь мощного попутчика. Пусть даже и на самую короткую дорогу.
      Куулар шел уверенно и спокойно, обходя обломки скал и высокие деревья, незримой тропой продвигаясь к одному ему известной цели... Так в родных горах умел ходить и Чочуш. Летом он определял дорогу по белкам, из которых выкатывались стремительные ручьи ледяной воды, низвергаясь водопадами в пропасти или растекаясь по долинам спокойными, ласковыми и вкусными потоками. Зимой дорогу ему указывали козьи тропы и козырьки снега и льда, нависшие над поседевшими от холода скалами причудливыми карнизами. Страшны были только оплывины в горах, на которые нередко попадали охотники, преследующие зверя.
      Дугпа Мунхийн остановился, ткнул посохом в черную и корявую щель в скале:
      - Здесь отдохнем. Дальше будет трудный путь, а у твоего коня повреждены бабки, да и ты сам набил мозоли на пятках и подошвах... Какие вы теперь ходоки!
      Чочуш смутился. Он думал, что его попутчик даже не заметил легкой хромоты коня и хозяина. Но тот, похоже, замечал все и умел читать мысли: именно о хорошем отдыхе и думал Чочуш.
      - Там, влево, есть поляна. Пусти коня пастись. А немного дальше сухостой, дрова для костра. Казан мы найдем тут.
      "Казан! - вздохнул Чочуш. - Что нам варить в том казане? Еды-то ни у него, ни у меня нету..."
      Ружье он бросил три дня назад, расстреляв все патроны. Остался нож, но этим оружием ни птицу, ни зверя не достанешь. Не оправдал себя совет Доможака: беречь припас и стрелять наверняка. Чочуш был неплохой стрелок, но голодное брюхо всегда торопит палец, лежащий на курке.
      Вот и поляна с травой по пояс, а чуть дальше - сушняк, рядом со скалой - родник чистой воды... Совсем, как дома!
      Сняв уздечку и стреножив коня, Чочуш отпустил его на выпас, набрал охапку сухих сучьев и коряжин, вернулся к пещере, где хозяйничал дугпа, разделывая неизвестно откуда взявшуюся тушу марала. Изумленно поведя глазами, Чочуш заметил короткое копье с металлическим наконечником и понял, что марала тот взял готового, прошитого еще утром самострелом незадачливого охотника. Но ведь по всем охотничьим законам это - кража! И завтра же вернувшийся в эти края охотник проклянет вора, заплюет его след!
      - Охотник не придет в эти места, - буркнул дугпа Мунхийн. - Демон Мара1 закружит ему путь. Я уже позаботился об этом.
      С трудом протиснувшись в узкую расщелину скалы, Чочуш замер, пораженный: прямо от входа пещера расширялась, уходила высоко вверх и в стороны и была явно обжитой.
      У расписанных причудливыми узорами стен стояли жердяные топчаны, посреди каменного зала был сложен очаг, а сама расщелина изнутри закрывалась большим плоским камнем. Он подошел к стене, провел ладонью по шершавому камню и рисунки стали четче - Чочуш своим прикосновением стер пыль и копоть: помчались круторогие бараны, а за ними вдогонку - лучники. Когда они начали свой бег?
      Что-то крикнул дугпа. Парень покинул пещеру и начал ломать топливо для костра. И тут же у него опустились руки - дрова есть, но где взять огонь? И, пожалуй, впервые в жизни Чочуш пожалел, что так и не научился курить, хотя иногда и держал во рту гостевую трубку. У курящего человека постоянно дымит трубка в зубах и всегда наготове огниво.
      - Ты что бросил работу, парень? - хмуро поинтересовался дугпа Мунхийн, уплетая сырую печенку.
      - У меня нет огнива, я не знаю, где взять огонь. Высечь ребром ножа из камня?
      - Где же ты его брал раньше?
      - У меня были ружье и патроны. Я высыпал на бересту немного пороха из патрона и зажигал его, разбив капсюль кончиком ножа.
      - Потому и остался без патронов и выбросил ружье? Куулар отложил свой кривой нож, вытер окровавленные губы, подошел к приготовленному Чочушем сушняку, подправил что-то, достал из-за опояски темную бутылочку, отсыпал из нее на ладонь несколько серебристых крупинок, дунул, и порошок уже в воздухе рассыпался дождем синих искр, упал на топливо, обдав его горячим, стремительным и жарким пламенем.
      - Вот и все! - усмехнулся дугпа.
      Чочуш остолбенел. Такие чудеса не умели делать даже русские, которые добывали огонь из деревянных палочек, хранящихся в красивых коробках с рыжими боками.
      - Неси казан! Бухилер варить будем.
      Чочуш опрометью кинулся к ручью.
      Проголодавшийся за дни скитаний по тайге Чочуш набросился было на плохо проваренное мясо, но дугпа остановил его:
      - Не жадничай. Умрешь.
      - Желудок теленгита все переварит! - вспомнил Чочуш слова Коткена и протянул руку за очередным куском. - Даже камни!
      - Что же ты не ел камни? - нахмурился Куулар.
      - Хотел добыть мяса, - Чочуш поспешно проглотил непрожеванный кусок. Мясо все-таки лучше!
      - Отдохни, дождись отрыжки. И не вздумай сразу бежать к ручью и пить холодную воду!
      - Ладно, - нехотя повиновался Чочуш, - подожду чай...
      Дугпа Мунхийн ел не спеша, отрезая мясо ножом у самых губ.
      Чочуш сглотнул завистливую слюнку:
      - Еще кусочек можно, а?
      Куулар кивнул, думая о своем. Парень его мало беспокоил и почти не мешал: хочет набить брюхо, а потом корчиться и выть от болей в желудке пускай. Но покойник ему не нужен - их было на его пути уже достаточно. Необходимо на время сберечь этого молодого глупого теленгита. Не для него самого, а для себя, как костыль, на который при случае можно опереться, и как кость, которую можно будет бросить собакам, если в том настанет нужда... Куулар один ходил через Гоби и хорошо знает "звериную дорогу" паломников и бродяг. А дней через пять, когда они пройдут всю Бай-Тайгу и остановятся в первой кумирне, можно будет с этим парнем поговорить построже, указать прямой путь к могучей и древней вере. А пока хватит с него и того, что он знает и еще узнает!
      Разрушитель сансары, бог смерти Мара, злобный дух чревоугодия и развлечений сделает все остальное без жреца Бонпо, если этот трусишка, обжора и хлюпик не поймет святых символов огня, зашифрованных в кресте из молний...
      Чай еще не закипел, и Чочуш, не в силах совладать с самим собой и своим аппетитом, нерешительно поднялся с камня:
      - Пойду посмотрю коня.
      Дугпа Мунхийн кивнул: он и сам хотел, чтобы парень отлучился и дал ему возможность совершить жертвоприношение Агни Йоге и прошептать несколько стихов из первой самхиты великих Вед...2
      У Чочуша подгибались колени от страха, пока он шел к коню. Таким кинжально-острым и каменно-тяжелым был взгляд дугпы, которым тот его провожал. Чочуш уже понял, что попал в плен к колдуну, перед которым все кермесы и дьельбегены - ничтожества. От голоса дугпы все обрывалось внутри, а взгляд колдуна прожигал насквозь, и его можно было чувствовать даже здесь, за каменным щитом скалы.
      А Куулар в это время снял с огня закипевший чай, пригладил руками пламя, заставил его вытянуться вверх сверкающим столбом, оторваться от головешек, расплющиться и снова стрелой воткнуться в землю, чтобы получить награды жреца - кости, куски жира и глоток золотистого божественного напитка сомы, выплеснутого из плоской фляжки прямо в середину костра. Потом Куулар поднял молитвенно сложенные ладони вверх и зашептал изменившему свой цвет пламени:
      - О великий и бессмертный Агни Йога! Твоя небесная кровь течет в моих жилах, делая меня сильным и могущественным! Помоги мне расколоть горы и свернуть пустыню, чтобы я мог облобызать священные ступени моего монастыря Шаругене!
      Едва Куулар развел ладони, как пламя костра вздрогнуло и погасло, пустив серо-зеленые дымки, пахнущие полынью и перцем.
      - Благодарю тебя, великий и бессмертный! Он сделал большой глоток из фляжки и встал: бог небесного огня разрешил ему шествовать к цели, но он не дал знака для молодого спутника Куулара. Агни донесет его просьбу до Варуны, а тот везде и во всем любит порядок! Если будет знамение умереть Чочушу, он умрет... И знак этот должен дать горный дух, стоящий часовым у могил и принимающий облик то претов, то читипатов3. А те, как известно, близки к земле и небу одинаково...
      Вернулся Чочуш, спросил, не глядя на дугпу Мунхийна:
      - Мы пойдем ночью?
      - Зачем? Мы пойдем утром, - строго сказал Куулар. - Иди в пещеру и спи, как тебе удобно. На восходе солнца я тебя подниму.
      - Но я... Я не хочу спать, дугпа! Я опять хочу есть.
      - Ты съел достаточно мяса. Иди спать. Спать! Куулар сделал пас руками, разведя и перекрестив их. У Чочуша окаменело лицо, закрылись глаза и он неслышной тенью двинулся к расщелине. Колдун посторонился, уступая ему дорогу.
      Третье лето бродил в горах и лесах Алтая и Саян Куулар Сарыг-оол, пугая камов и лам, пастухов и монахов-отшельников хинаяны своей черной шапкой и таким же черным гау-талисманом на черном шнурке, где хранилась плоская мужская серьга с красным камнем - алун самого таши-ламы, которому еще не пришло время красоваться в мочке левого уха, оттягивая ее чуть ли не до плеча. Но и сейчас уже с Кууларом не спорят, опускают перед ним глаза красношапочники и желтошапочники. Помнят, что именно жрецы черной секты вложили в руки благословенного Цзонхавы резец, которым он подправил буддизм, превратив его в новую ветвь религии, а Тибет, где еще совсем недавно царственно лежал шаманизм Бонпо, в твердыню ламаизма.
      Но сейчас нужен новый реформатор того, что создано Цзонхавой. Ламаизм портится, расцвечивается оттенками ложных верований, которые, как плесень, разъедают его гранит и кремень. Ламаизм надо очищать от ложных и заумных толкований, отсекать мертвые куски, как сухие ветви с живого дерева. И сделать это может только жертвенный нож Бонпо... Приверженцы реформации готовы к своему подвигу и не хотят ждать, когда сами по себе сольются вместе будущие верховные божества - Джаганнатх и Майтрейя. Потому и не сидят в своем Шаругене жрецы, что некогда ждать!
      Родители первыми спасают своих детей. И ради спасения истин ламаизма стоит испытывать голод и холод, топтать обувь и верить, что носители мировой души человечества, атманы, для того и приходят в мир печали и мучений, чтобы указать дорогу к истине. И в этом смысле каждый из жрецов Бонпо - атман, которому нет дела до пустяков и которому все святыни буддизма должны идти навстречу! Но этого нет. А он, атман Куулар, шел с протянутой рукой, сжимая факел веры, и открытым сердцем, полным любви. Почему же все хранители буддийских святынь видели в его руках оружие, а в сердце ложь?
      Раньше для него неприступным был только Кайлас - место пребывания мощных отшельников, теперь к нему прибавился и Хемчик его родной Тувы, хотя здесь и лживых отшельников остались единицы, а мудрецы напрочь перевелись... Кто-то его постоянно опережал в стремлениях, но почему же он невидим Куулару даже внутренним взором?
      Если бы Куулар был простым смертным, а не жрецом Бонпо, он бы сказал в свое оправдание: это судьба. Но судьбы нет и быть не может, а есть только воля богов и неба, которым нельзя противиться. Но их волю можно использовать и обратить себе на пользу!
      Давно закатилось солнце и наступила ночь. Но Куулар не спешил на успокоительный топчан в пещере. Он ждал, когда явит свой сияющий лик Mac измерительница времени, гонец победителя смерти Ямантика4. По подсчетам черного жреца, сегодня должна была появиться молодая Мас-Парвати, небесный символ удачи.
      Но он напрасно ждал восхода новой луны: или она замешкалась, и он ошибся в своих расчетах, или ее закрывали невидимые в темноте горы.
      Сороки галдели на всю Бай-Тайгу, извещая лесных жителей о людях, что шли по тропе, опускаясь все ниже и ниже по ущелью. Теперь и из ружья не достанешь зверя - сороки верные сторожа и крик их понятен всем.
      "Проклятая птица! - мысленно ругал сорок Чочуш - Хуже нашего удода!"
      Удод Яман-Куш, действительно, плохая птица. Люди рассказывали, что прилетает она с вершины лысого Адыгана, где распахнуто шесть дверей, ведущих в подземный мир Эрлика. Там Яман-Куш - своя птица и оттуда она приносит людям страшные болезни. Потому и сторожат ее по всем горам и долинам алтайские охотники за диким зверем: и последнего патрона не пожалеют на удода, и последнюю пулю вынут из-за щеки. Не брось Чочуш ружье, не сожги последний патрон на добычу огня, истратил бы сейчас любую пулю на крикливых птиц! Правда, убить сороку трудно, для этого надо быть очень метким стрелком...
      Еще три дня назад Чочуш мечтал о встрече с людьми, пока не сказал о своей тайне дугпе Мунхийну. Тот припугнул его:
      - Это - плохо. Теперь тебя ловит не только русская полиция. Тебя, по ее просьбе, отныне будет ловить и Тува... Волки всегда бросаются на убегающего зайца, если даже все они вышли на тропу из разных лесов!.. Иди к людям, простофиля, теперь они сами отведут тебя в тюрьму!
      Чочуш не знал, что такое тюрьма, но догадался: хуже, наверное, ничего не бывает, если уж сам дугпа Мунхийн опасается ее.
      - Не пугайся, - попробовал успокоить его Куулар, когда понял, что напугал парня больше, чем это было необходимо. - Меня тоже Тува ловит вот уже сто лун!
      - Зачем?
      - Чтобы казнить: отрубить голову или убить из ружья.
      За что ловит Алтай его, Чочуша, парень знал. А вот за что ловит Тува дугпу Мунхийна? Он что, тоже украл у зайсана коня и жену?..
      Скоро сороки отстали, выбрав другую цель, а может, просто потеряли их из вида - теперь они кружились где-то за скалой с одиноким деревом на вершине, взбалмошно и испуганно перекликаясь.
      Ущелье кончилось, горы начали расходиться в разные стороны, но дугпа почему-то не пошел по проторенной тропе.
      - Жди меня здесь. Я скоро вернусь.
      По знакам на деревьях, помеченных цветными тряпицами, Куулар определил расположение обо5, сложенного из камней и хвороста, нашел его, поклонился жилищу духов, бросил монетку, развернулся лицом на запад и, только прищурившись, разглядел ступеньки, вырубленные в ближайшей скале. Он в презрительной усмешке скривил тонкие посеревшие губы:
      - Жив ли старый Баир? Если подох, то я прихвачу его дурную башку, чтобы сделать из нее габал*!
      * Габал - ритуальная чаша. Изготавливалась из человеческого черепа. Чем знатнее был человек при жизни, тем больше ценился габал.
      Тропинка, ведущая по каменной осыпи к скале, была завалена булыжниками, обкатанными весенней водой, между которыми уже по щиколотку поднялась молодая трава. Значит, к аскету Баиру никто не приходил с самой зимы? Коротка у людей память!..
      Поставив ногу на камень-крыльцо, Куулар дотянулся до веревки, свисающей с вершины скалы, опробовал ее прочность, дернув два раза. Это был условный сигнал для аскета, если тот жив: к концу веревки привязывали корзину с едой, которую Баир поднимал в свою нору. Но на этот раз веревка не шелохнулась. Подождав еще немного, Куулар снова дернул ее два раза. Ответа не последовало.
      - Подох, святоша. Обидно!
      Держась за веревку и попеременно ставя ноги в ямки-ступеньки, пробитые в скале, черный жрец быстро поднялся наверх, сел у входа в пещеру, перевел дух.
      Архат был еще жив: сухие ладошки лежали на впалом животе землистого цвета, широко раскрытые, привыкшие к полумраку глаза переливались стеклянной влагой, на голове алела остроконечная шапка сакьянской секты. Все ясно: старик Баир погружен в нирвану. Сколько он так сидит? Час, сутки, неделю? И сколько еще будет сидеть?
      Куулар обвел глазами убогое жилище аскета: лохмотья вместо постели, погасший светильник на крохотном алтаре, пустая миска в ногах, крошки давным-давно съеденной лепешки... Похоже, что Баир оцепенел, как лягушка или ящерица, пережидая неблагополучное для него время... А когда-то слава архата Баира Даржаа гремела не только по Туве, но и по Тибету. Почему же его поклонники теперь забыли о нем? Может, потому только, что святой мудрец перестал спускаться вниз, к людям, выполняя их многочисленные просьбы, и навсегда утратил божественную прозорливость и вдохновенье настоящих держателей истины?
      Ушедшие в хинаяну6, по малому пути спасения, всегда одиноки, хотя их и чтят и в честь их есть даже специальный праздник - найдани-хурал, но как они слабы и ничтожны, когда им не приходят на помощь те, кого они покинули добровольно!
      Куулар разъединил окоченевшие руки старика, выпрямил сухие одеревеневшие ноги, а глаза на испитом лице ожили сами, и в них появилось что-то похожее на осмысленность...
      Долго оттаивал аскет, пока его губы не разлепились и не прошелестело оскорбительное для жреца Бонпо слово:
      - Дами...
      Куулар не любил, когда его называли колдуном найдани-отшельники, сами охотно промышлявшие этим ремеслом. Он поджал губы, сказал сухо и холодно:
      - Я пришел за твоей головой, Баир. Я иду в свой монастырь и хотел бы возложить на алтарь Шаругене новый габал.
      Старик покорно вздохнул:
      - Моя голова давно принадлежит тебе, дами. Но ты пришел рано, я еще жив. Вот когда я стану прахом... Куулар равнодушно кивнул:
      - Хорошо, Баир. Я подожду. Начинай свою последнюю мани... Ты даже не заметил, что подох в тот момент, когда погас светильник на твоем алтаре!
      Аскет вздрогнул, с трудом повернул голову к погасшей лампаде. По его лицу прошла судорога. Он почернел, захрипел и упал лицом вниз, переломившись пополам. Не дожидаясь, когда остынет тело, Куулар отрезал ему голову своим кривым ножом, завернул ее в тряпье и поспешно соскользнул по веревке вниз...
      Чочуш встревоженно метался между кустами, задрав голову вверх. Над ним опять с громким криком носились сороки.
      - Кыш! Кыш! - кричал он срывающимся от страха голосом.
      Молодой теленгит не узнавал дугпу Мунхийна: до самого заката солнца они шли, ведя коня в поводу, не останавливаясь даже на короткий отдых, и весь этот длинный путь с сухощавого загорелого лица тувинца не сходила какая-то искусственная улыбка. Но Чочуш плохо знал людей и совсем не знал высоких жрецов Бонпо: если им весело - они сердятся, если им грустно - улыбаются...
      Куулару Сарыг-оолу было грустно: он покидал родину и был уверен, что навсегда. Его знают как охотника за черепами именно здесь, в этом уголке, облюбованном отшельниками, и они, полуживые и полумертвые, никогда не простят ему невольной вины за смерть архата Баира Даржаа, если даже забудут и все свои прежние обиды. Впрочем, обид тоже не забудут - у бездельников и лгунов всегда хорошая память!
      Клином уходила вправо Бай-Тайга, где каждое дерево и каждый камень были ему родным домом. Славился этот уголок не только стадами овец и яков, бирюзовыми озерами, но и мягким цветным камнем, прозванным в народе "чонаш-даш". Его можно резать простым ножом и делать из него различные фигурки. Славился этот край еще и хомусистами, мастерами горлового пения, как двухголосого - хоомей, так и в стиле сыгыт...
      Завтра все это будет позади. А что - впереди? Озеро Урэг-Нур, за которым страна монголов, где он снова - чужой среди чужих?
      Потому и сияла улыбка на лице Куулара, что сердце его обливалось слезами! А глупый парень радовался, что у дугпы Мунхийна хорошее настроение... Хорошее настроение у него было позавчера, когда он говорил с Агни Йогой, решая свою судьбу и судьбу своего спутника.
      Странствия не дали ничего, если не считать габала, который Куулар Сарыг-оол обязательно сделает из черепа своего старого врага! А он мечтал создать новую секту Бонпо, заложить монастырь и возжечь на алтаре Агни Йоги свой огонь вечной истины, стать его хранителем. Желтая шапка устояла перед черной шапкой, чтобы Куулар ни делал, к каким бы высотам своего мастерства ни взлетал, поражая воображение не только глупых мирян, но и знающих многие из его секретов обычных и тантрических лам.
      Вот и получилось, что возвращаться в Ладак, а потом и в Лхасу ему придется побежденным: и поручение своего монастыря он не сумел выполнить, и задание таши-ламы не довел до конца...
      А ему была нужна только победа! Темный Владыка Ламаюры уже слишком стар, а ширетуй Шаругене не так тверд в вере, как сейчас требуется, все более и более подгибает колени перед таши-ламой. Кого-то из них жрецам придется заменить им, Кууларом! Именно ему, а не кому-то другому должны вручить дамару, бубен и пучок золотистой травы - символы власти и мудрости...
      Упало солнце, озарив небо золотым огнем, обещая и на завтра отличную погоду. Теперь Куулару все равно - солнце у него над головой или грозовые тучи. И чем окажется длиннее и труднее путь в Ладак, тем лучше для него... А может, через страну Шамо уйти на Цайдам и в Лхасу? Там у него много друзей и еще больше врагов. Впрочем, враги для жрецов Бонпо всегда желанны, как бы те ни были сильны и могущественны: на ком еще и оттачивать свою волю, как не на сильных и могущественных, роняя их в пыль?
      Последнюю свою ночь Куулар Сарыг-оол проведет все-таки на родине, до южных и восточных границ которой уже рукой подать. Надо только спуститься немного вниз, к Нарыну, перебраться на его левый берег и там поставить шалаш для ночлега. Выспаться надо непременно хорошо и утром поесть сытно завтрашний переход не только долог, но и опасен!
      Куулар резко дернул коня за повод и замер: его зоркие глаза разглядели на стремительно синеющем небе узенький серпик молодой Мас, обещающий удачу и счастливую судьбу каждому путнику в степи, горах и на море. И сразу же с лица колдуна исчезла улыбка, потому что в сердце ударила небесная стрела огня, опалив с головы до ног несказанной радостью...
      Глава пятая
      ПЕРВАЯ СТЕПЕНЬ СВЯТОСТИ
      Пунцаг проснулся от толчка в плечо. В колеблющемся свете лампад разглядел лицо Чойсурена, и оно ему показалось мрачным, как грозный лик Очирвани1. Ховрак вскочил, спросил испуганно:
      - Что? Кто?
      - Гэлун тебя призывает к себе.
      - Сейчас? - удивился Пунцаг. - Ночью? Чойсурен осклабился:
      - Молодых и красивых ховраков, вроде тебя, он только ночью и вызывает, когда у него бессонница... Хе-х!
      Пунцаг пропустил насмешку мимо ушей: самое страшное было позади - Жамц не выгнал его из дацана, не отдал на расправу стражникам, не послал чистить отхожие места и разгребать свалки нечистот, а оставил при себе. Даже оставшуюся работу передал другим ховракам, отправив его отдыхать. Почему же ему ждать худшего, если все пока складывается хорошо?
      Глаза слипались, будто кто их промазал клеем для дерева. Если не умыться холодной водой, можно заснуть на ходу.
      Пунцаг взболтнул медный кувшин для омовений, попросил:
      - Полей, Чойса!
      - Полить? Зачем? - пожал тот плечами. - Тебя ждет зеленая целебная ванна у гэлуна. Он приказал не выливать воду, а оставить ее для тебя... Хе-х!
      Но кувшин взял, полил на спину, шею, руки. Завистливо вздохнул совсем по-стариковски:
      - Красивое и тугое тело у тебя. Бурхана лепить можно.
      - А ты что, и бурханов лепил? Сам?
      - Приходилось, Пунц... Здесь всему научат! Своего обычного "хе-х!" Чойсурен на этот раз почему-то не прибавил - отвернулся, сокрушенно махнув рукой.
      Темно, пусто и холодно в коридоре, но дверь в покои ширетуя была открыта, и желтый квадрат света лежал на чисто выметенных серых плитах. Пунцаг нерешительно остановился: может, не ждет его ширетуй, а просто ему душно?
      Как ни тихо шел Пунцаг к двери, но Жамц услышал:
      - Входи и закрой дверь. Дует.
      Гэлун полулежал, подложив под голову и спину алые сафьяновые подушки. Пунцаг хотел сесть перед ложем ширетуя в позе сухрэх, но Жамц поморщился:
      - Теперь мы равны перед небом, как ламы! Ты отныне баньди. И хоть это решил не я, но... - Он заворочался, поправляя сползающее покрывало. - Можешь сесть на край моего ложа.
      Пунцаг смутился и остался стоять на пороге.
      Жамц понимающе усмехнулся:
      - Длинные языки дацана уже наговорили мерзости про меня? Хотел бы я знать, кто это делает!
      Пунцаг не ответил, только еще ниже опустил голову.
      - Это хорошо, что ты не выдаешь своих друзей! - рассмеялся гэлун. Значит, тебе можно доверять в более серьезных делах!
      Он выпростал руку из-под покрывала и указал ею на табурет, где горкой лежали аккуратно сложенные одежды ламы, придавленные бронзовыми атрибутами святости - дрилгой и ваджрой2, знаменующих мужское и женское начала жизни.
      - Прими ванну и переоденься.
      У Пунцага сами по себе подогнулись колени:
      - Я не достоин, гэлун! Я - пыль у ваших ног!
      - Встань, баньди, - рассмеялся Жамц. - В ламы без сорока вопросов и клятвы3 перевел тебя не я... Завтра мы с тобой уезжаем в Тибет. Меня призвал под свою руку сам таши-лама. Ты едешь со мной, и потому тебе необходимо быть ламой, а не ховраком...
      - Я не могу выполнить ваш приказ, ширетуй. Отдайте лучше меня Тундупу, если я в чем-то виноват...
      Жамц сделал вид, что не расслышал его лепета, тем более, что у Пунцага перехватило горло и он скорее шипел, чем шептал.
      - Ты еще здесь? - удивился он.
      - Я жду другого приказа...
      По лицу гэлуна прошла легкая тень досады, сменившись спокойной и ровной улыбкой, затеплившейся на губах:
      - Ты будешь посвящен в тайну, но об этом пока не следует болтать на радостях. Ты нужен Тибету и именно поэтому ты - лама.
      - Я вас понял, гэлун.
      - Иди и делай, что я тебе приказал!
      Пунцаг дрожащими руками взял приготовленные для него одежды и снова вопросительно уставился на гэлуна:
      а вдруг тот пошутил от скуки и сейчас последует его хохот, а потом и все остальное, на что так упорно и старательно намекали ему ховраки.
      - Иди же!
      Пунцаг на цыпочках прошел к указанной гэлуном двери, осторожно прикоснулся к ней рукой. Она беззвучно распахнулась, и новоиспеченный лама увидел большой дубовый чан с серебряными обручами и подобострастно склоненную фигурку Бадарча.
      Плотно прикрыв дверь, Пунцаг подошел к чану с чуть мутноватой водой, благоухающей травами, опустил руку. Вода была еще теплой. Потоптавшись, он начал раздеваться, не обращая внимания на Бадарча, глядевшего на него теперь с изумлением и плохо скрываемой завистью.
      - Вам помочь... э-э... баньди?
      - Возьми эти одежды, повесь их на крюк и можешь идти. Я помою себя сам.
      - Слушаюсь... э-э... баньди!
      Но не ушел. Он хотел собственными глазами увидеть, как вчерашний ховрак, над которым они с Чойсуреном беззлобно посмеивались, вдруг и сразу стал ламой, святым, теперь для них недосягаемым... За что ему такая честь? За какие заслуги? Разве у них с Чойсуреном меньше заслуг перед ширетуем и дацаном?
      Пунцаг вздрогнул, когда Бадарч прикоснулся к нему:
      - Не надо. Я сам!
      - Вы не сможете, баньди, вымыть себе спину! Ловкие руки у Бадарча! И совсем не похожи на грубые мозолистые руки других ховраков. Может, он женщина не только для гэлуна, а вообще - женщина?
      И тотчас Пунцаг услышал шелестящий шепот Бадарча:
      - Как это тебе удалось, Пунц? Я-то для него все делал, а одежд ламы так и не получил! За особые услуги он мне платил только деньги... Замолви за меня слово гэлуну!
      - Об этом рано говорить, - пробормотал Пунцаг смущенно. - Вот, когда мы с гэлуном вернемся из Тибета...
      Он вспомнил предупреждение Жамца и тотчас прикусил язык. Но было поздно - Бадарч уже услышал. Побледнел, отшатнулся, выронил мочалку:
      - Ты едешь в Тибет?! Ты увидишь Лхасу и Поталу4?! Может, ты увидишь и самого далай-ламу5?.. О-о-о...
      Бадарч застонал, как от боли.
      Потом, когда Пунцаг вышел из чана и стал облачаться в свои священные одежды, Бадарч поспешно сгреб лохмотья вчерашнего ховрака, прижал их к груди:
      - Оставь их мне, баньди! Может, и мне они принесут счастье!
      Пунцаг растерянно кивнул и осторожно открыл двери в покои ширетуя. Тот равнодушно осмотрел его, проворчал недовольно:
      - Ты долго мыл свое тело, баньди. А ведь твои предки не любят и боятся воды!
      - Вода уносит счастье, - вспомнил Пунцаг слова матери и невольно произнес их вслух. - Вода смывает красоту с лица и тела.
      - Вот-вот! - рассмеялся ширетуй. - А тебе вода принесла счастье и не убавила, а прибавила красоты!
      - Я всю свою жизнь буду помнить то, что вы для меня сделали... Я буду вам верен, как собака... Я...
      Слова нового ламы были искренними, и Жамц слегка смутился, что совсем не было похоже на него:
      - Остановись!.. Я тебе верю и надеюсь, что скоро тебе представится случай выполнить свои обещания... А теперь садись, где хочешь, и поговорим о деле...
      - Я - весь внимание, ширетуй!
      - Мы едем к таши-ламе совсем не для того, чтобы облобызать его священные одежды! - заговорил Жамц сурово и торжественно. - Мы нужны таши-ламе как исполнители его воли, и, если мы сделаем что-либо не так, нас ждет суровое наказание... Ты что-нибудь слышал о великой стране Шамбале?
      Пунцаг сжался на своем табурете в комок: то, о чем сейчас спрашивал гэлун, только думалось, но не произносилось! Даже лама Сандан, который знал о Шамбале все, что только может знать смертный о воле богов, предпочитал говорить о ней со своими помощниками-ламами и ховраками косвенно, как о величии Майтрейи, называя нового Будду на бурятский манер Майдари... Может, за то и был наказан колесницей своего кумира, что где-то и как-то произнес вслух священное имя страны грядущего?