Не было его чуть ли не до звезд. А вернувшись, перебрал горку богослужебных книг в переднем углу на этажерке. Достал "Канон по исходу души", полистал, заменил его на "Канон по ангелу смертоносному", хмыкнул, выудив какой-то листок, заложенный между страницами. Взял толстенную "Историю раскола", взвесил ее на руке, как камень, поставил на место.
      И снова ходил по подворью, заглядывая во все углы и будто прицениваясь к домику и его пристройкам. Битый час сидел на крыльце, по-мальчишески подвернув ноги под себя, наблюдал, как неторопливо и размеренно живет незнакомая ему деревня. За весь день и вечер никто так и не пришел взглянуть на покойника, лежащего под своим роскошным иконостасом, сложив на груди руки и уставившись в потолок медными пятаками...
      Отцу Капитону было по-своему жалко иерея-неудачника, больше пустого мечтателя, чем каторжного работника на духовной стезе. Отец Лаврентий слишком много думал о несбыточном, почти невозможном - о величии церкви, о священстве, стоящем во главе государства, диктующим действия власть предержащим. Излишне уверовав в святость символов духовного перерождения, он закрывал глаза на основы пастырской службы... От того и в опалу попал!
      Черная тень вдовой попадьи появилась в дверях.
      - Откушали бы, батюшка. Можно разве целый день голодному-то?
      - Потом, матушка. Потом.
      Никогда не взлететь более священническому духу выше шапки Мономаха! Да и зачем? Скрижаль священства дописана! Монархия, православие и народность... Чего уж теперь из сдобных булок изюм выковыривать! Трудись в поте лица своего и не ропщи...
      Сейчас священник - тот же чиновник. Одно и отличие, что не в мундире со светлыми пуговицами ходит... Но уже гуляет по приходам столиц острота, что скоро на иереев полковничьи мундиры с эполетами наденут, а на архимандритов - генеральские! Что касаемо диаконов, то всем им в казачьях есаулах состоять!.. Шутка шуткой, но уж больно зла!.. Война с японцами тоже казалась нелепицей, а вот - воюем! За кусок китайской земли, за горсть японской воды, за старую обиду шалуна Николки Романова... Какие уж тут полеты в поднебесье! Абы на земле двумя ногами устоять... Э-эх!
      Отец Капитон вернулся в дом, сел за стол, а ложка рот дерет - не лезет, хотя утроба и требует сытости. Черная попадья сидела через стол и тоже ковырялась в каше с медом.
      - Не убивайтесь столь сильно, матушка. Греха за ним нет, а значит, и нет геенны огненной... Одно и вело его - любовь к ближнему, не казенная абы как, а одухотворенная служба господу!.. Да только не на том сейчас держится православие, а он того не сумел понять...
      Отцу Капитону очень хотелось расспросить попадью о доходах прихода; о людях, на которых он опирался в своей деятельности иерея; о постановке миссионерского дела, но, подумав, решил, что с этим всем успеется... Да и ктитор должен больше знать, чем вдовая попадья! Хозяин храма - все-таки церковный староста... Сейчас он носился по деревне, как угорелый, разбившись в хлопотах о достойном погребении, и тряхнуть его за шиворот можно будет потом, когда отстучат о гроб каменья земли...
      "Да, молод еще был,-текли вялые мысли.-Мог бы и еще послужить миру и господу... А что ему теперь, за гробом-то? Пустота..."
      Отец Капитон считал, что он не был слишком строг, запретив какую-либо пышность при погребении покойного иерея, успевшего попасть в немилость, едва ли не в опалу епархии и духовной миссии.
      К тому же, и найденные бумаги, черновики неотосланных отчетов и переписка партикулярного характера с далекими друзьями и родственниками свидетельствовали, что благочестием этот священник не отличался и больше был склонен к политическому авантюризму, чем к исправному ведению своего главного дела и труда. И выходило, что, ежели подобающим образом доложить о сем епархии, то... Конечно, с покойного теперь и сам митрополит ничего не спросит, но осталась вдовая попадья, остался приход, домик иерея и хозяйство, которыми надо еще умеючи распорядиться...
      Бумаги покойного он припрячет до случая, а вот освободившийся приход на себя не возьмет, если даже консистория и руки ему ломать будет! Во всяком случае, сейчас... Год назад не отказался бы, когда Игнат Лапердин своей окаянной общиной никакой возможности дышать попу не давал! Но теперь следует обождать... Да и брать захудалый приход на себя-много ли выгоды-то? Только и дела, что болтаться из Берестов в Горбунки и обратно...
      Вдовая попадья Анастасия особой щедростью не сразила. За все требы три красненьких! А ведь - не нища, не голодна... Жадна, выходит? Не мудрено и это - из купеческой семьи взята, с хорошим приданым. Да и старик Широков не держал сына своего в черном теле, как другие родители семинаристов. Как его, отца Капитона, покойные старики из мещанского сословия...
      Ну да - ладно! Деньги - суть бытия, а не суть самой жизни. У отца Капитона теперь и свой собственный золотой сноп образовался... Держи у алтаря побольше дураков с простецами, а уж те приходу захиреть не дадут!
      Вдова ждала напутственного слова, не решаясь поднять глаза на священника, оскорбившего скудными похоронами другого священника. Какие-то бумаги Лавруши сыскались... Сильны, знать, те окаянные бумаги, хоть и не из железа кованы!
      - Советую вам, матушка, не засиживаться тут, не проживаться зазря у могилы,-с деланной скорбью вымолвил иерей, деловито упаковывая книги и церковные одеяния покойного священника. - Да и что вам тут делать-то, в глуши и окаянстве дикого края? В Россию поезжайте, в Томск, Барнаул... Птица вы вольная и не бедны.
      Матушка Анастасия понурила голову, но у нее не хватило сил признаться отцу Капитону, что никаких богатств у нее нет больше - все прожито в надежде на лучшие времена. Какие планы были у Лавруши! Как он мечтал о высших пастырских наградах и высоких духовных чинах... "У меня достанет сил, Тася, - говорил он, лаская ее, - у меня на все достанет сил и ума!.." И она свято верила в это. Нет-нет, он не обманул ее ожиданий... Его обманула судьба! А с судьбой, как и с небом, не поспоришь.
      - Хорошо, батюшка, - прошептала она, - я уеду после сорока дней. Раньше - не двинусь, если даже и другой священник возьмет приход моего Лавруши...
      За вечерним чаем в доме доктора затеялся разговор о возможных виновниках нелепой и страшной гибели иерея. Официальная версия полиции была уже известна, но не устраивала Федора Васильевича: за все годы его жизни здесь это был первый и единственный случай, когда разбойное нападение было совершено на одинокого всадника, к тому же - русского, да еще и православного попа! Драки и убийства, конечно, случались и раньше, но не на Чергинской дороге... И - вольно или невольно - происшедшее само по себе связывалось с тревожными слухами о грядущей резне русских алтайцами по приказу хана Ойрота.
      Но это предположение доктора не понравилось Дельмеку:
      - Чужие убили попа! Русские убили!
      - Русские? Откуда им взяться на Чергинском тракте? Это же - не Чуйская дорога!
      Галина Петровна давно уже позванивала ложечкой в стакане, размешивая сахар, который забыла положить. Потом спросила тихо:
      - А твои сородичи, Дельмек, могли пойти на такое убийство?
      - Убить могли. Оставить в лесу голым - нет.
      - Почему?-теперь уже удивился сам доктор. - Разве среди алтайцев нет грабителей? Один Техтиек что стоит!1
      - Есть. Но шубу снимать с мертвого человека алтаец не будет. Он боится мертвого человека!
      - Боится?
      - Мертвый человек - кермес. В нем сидят злые духи. Кама надо звать, чтобы прогнать их!
      Потом весь оставшийся вечер Дельмек сидел у плиты и, попыхивая трубкой, думал. Вопрос жены доктора был неожиданным, и он ответил на него не совсем так, как надо было. А теперь вот и самому себе захотелось ответить:
      а могли бы алтайцы убить русского попа и раздеть его до голого тела? Убить могли. Тут все правильно. Раздеть - нет, никогда! Хотя...
      За что алтайцы убивают других алтайцев?
      За угон скота. За осквернение очага могут убить, как и за осквернение супружеского ложа: очок и орын в любом алтайском доме - святыни...
      Может, поп обидел кого-то, оскорбил? Злой был, вредный!
      Но ведь попа не только убили, но и раздели... Есть ли такое преступление, за которое можно дать сразу два наказания? Нет такого преступления в горах! Вот и получается, что попа убили не алтайцы. Если только Техтиек и его люди... Эти все могут! В старые времена, говорят, были разбойники, что ловили людей на всех дорогах, убивали их и, вырвав сердце, сжигали его на огне, принося жертву Эрлику, чтобы он долго не звал их в свои 99 аилов...
      Но Техтиек - хан Ойрот! Зачем другу бурханов какой-то русский поп? Зачем ему его одежда? Чтобы бурханы напустили порчу на всех русских попов? Но порчу на людей напускают только камы...
      Дельмек выбил трубку, сунул ее за опояску, медленно
      встал.
      - Ты куда собрался?-насторожилась Галина Петровна.-Вода есть, дрова есть... Сиди! Сейчас будем заниматься с тобой русской грамотой.
      - Дров мало,-покачал Дельмек головой. - Огонь плохо горит!
      - Хватит! И так в комнатах от жары дышать нечем! Дельмек усмехнулся: глупая женщина даже не знает, что нельзя гасить очаг, если в аиле есть живые люди.
      - Алтайцы не могли убить и раздеть попа!-сказал он твердо. - Я думал. Я знаю. Попа убили русские!
      Неожиданная пропажа Родиона - их поильца и кормильца, озадачила темноверцев. Был, жил, ругался и вдруг - исчез!
      -- Можа, ведмедь заломал его на какой охоте? - высказал свое предположение Фрол. - Он лихой был, мог и на ведьмедя с голыми руками попереть... Безбоязный человек!
      - Ушел он от нас, бросил!-прямо и больно ударил словами Кузьма. - На кой ляд мы ему, захребетники? Без нас он просто-запросто проживет!
      Теперь они совсем не походили друг на друга. Фрол еще лохмотьями старой своей святости жил, а Кузьма уже понял, что эта их святость поможет только раньше времени ноги протянуть.
      - Пропадем без Родиона!
      - Ниче, Фрол... Крошки кой-какого своему ума он и
      нам с тобой оставил!
      День и ночь перетерпели, а утром на побирушки в лес отправились, да сразу и заблудились, уйдя далеко от своего шалаша. Как ни искали дотемна, не нашли.
      - Ну вот! - поник носом Фрол. - И на новую беду
      напоролись.
      - Ниче... Шалаш-то и сами теперь сварганим, руки не
      отломятся!
      - А огонь где возьмем? Без огня-то - погибель нам!
      - Железом о камень выбьем! Видел, поди, как Родион добывал!
      - То - Родион...
      Ни камня, ни железа у Кузьмы не было. Родион-то запасливый был: подкову где-то поднял и кресало из нее соорудил, а первый огонь из одного камня другим выбил... Попробовал было и Кузьма так, по-родионовски, но только руки искровенил - ни сноровки нужной, ни в камнях смысла нет.
      - Пропадем!-махнул Фрол рукой и сел на пень. На этот раз Кузьма не отозвался - думал.
      - К людям нам надо, Фрол, выходить...
      - Тут же басурмане одне окрест! - испугался тот.
      - Нам теперь с тобой-все едино...
      Так надломился еще один краешек их святости.
      Принарядив покойника в свои одежды, прицепив ему к поясу нож, а в карманы сунув пару наганов и горсть монет, Техтиек накинул ему на плечи поповскую дорогую шубу. Полюбовавшись на свою работу, добавил в костер побольше веток, дождался, когда он хорошо прогорит и аккуратно уложил переодетого бродягу лицом в него, не забыв свалить шапку в сторону. Вот теперь все в порядке: обгорелый сверху труп и пулевое отверстие в спине самому дотошному полицейскому следователю дадут все улики для доказательства, что разбойник Техтиек был пристрелен кем-то из своих, не поделивших с ним добычи.
      Бросив еще несколько монет возле мертвеца, старательно истоптал снег вокруг, занялся конем, тщательно проверив содержимое мешков и сумок.
      Тряпье придется взять с собой и сжечь где-нибудь в укромном месте, подальше от этого огня. Что до запаса продовольствия, то его можно и не трогать - голодным покойный Техтиек по горам бродить не будет! Как и безоружным, безденежным и без коня...
      Ну все. Техтиек умер. Теперь надо искать свидетелей его смерти... Это проще!
      Да здравствует хан Ойрот!
      Глава десятая
      ХРАМ ИДАМА
      Весна только начиналась, но вовсю буйствовало солнце, как бы приветствуя возвращение бурхана Жамца. Даже в сумрачной и сырой пещере все выглядело празднично, несмотря на закопченные факелами и слезящиеся стены.
      Не один прошел Жамц этот последний опасный путь, не с мастерами-телохранителями, а с большим военным отрядом Пунцага, отправленным Хертеком в заранее условленное место на Катунский хребет, к самой двуглавой Белухе - Ак-Сумер. А через Листвягу груз перевезли сами мастера, выполнявшие не только срочный, но и выгодный для них заказ.
      Три луны кряду работали они самозабвенно, не щадя сил, сменяя друг друга, почти ослепнув от огня и грохота молотов-чеканов, задыхаясь испарениями расплавленного металла... Самому бурхану пришлось засучить рукава и вспомнить навыки, полученные еще в молодости в таких же дымных и душных мастерских тибетских, монгольских и бурятских дацанов...
      И вот кожаные мешки с монетами внесены в пещеру и возложены у ног Белого Бурхана. Но не увидел в глазах благодарности, а на лице удовлетворения Жамц! Все та же гримаса презрения... Для небожителя Белого Бурхана даже эта груда организованного в идамы золота была только средством достижения конечной цели!
      - Закрой храм, страж бурханов!
      Хертек взялся за веревки, опустил массивный камень, отрезав от мира всех, кто остался в пещере, где сразу же наступил полумрак, разбавляемый лишь мерцающим светом факелов, укрепленных на стенах.
      - Бурханы! - громко сказал Куулар Сарыг-оол и поднял руку.-Сегодня у нас праздник. Мы открываем на Алтае первый Храм Шамбалы, на алтарь которого возложим отныне не только золото, но и наши сердца, освятим его клятвой верности... Мы пришли сюда, чтобы смыть жертвенную кровь с земли Алтая и окропить ее молоком! Мы пришли на Алтай, чтобы вывести его людей из тьмы невежества к свету и правде, сделать всех счастливыми...
      Он сделал несколько пасов, и факелы медленно погасли, но темнота не наступила - все ярче и ярче разгоралось голубоватое свечение стен, по всему полю которых неслись красные и черные круторогие бараны, крутились колеса закона, в золотых ободах сансары провернулись знаки скрещенных молний...
      - Я решил назвать первый наш храм Шамбалы Храмом Идама! Вы все знаете, что перерождение человека завершается на сорок девятый день... Мы все должны переродиться в богов за этот же срок! Никто отсюда больше не выйдет, пока не наступит перерождение... Вместе с бурханами останутся хан Ойрот и Чейне. Одному из них надо обрести мудрость правителя Шамбалы, другой - святость всеобщей любви и душевного просветления... Все свободны!
      То, что он пойман в собственной пещере, как мышь, Техтиек понял сразу, едва Хертек снял веревки, поднимающие и опускающие запорный камень на входе. После ухода бур-ханов померк свет. Но Техтиек успел заметить, что Чочуш скрылся в левой норе, и та задвинулась. По всей вероятности, такая же нора была приготовлена и для него, но ее ему никто не указал... Забывчивость Белого Бурхана, который ничего не забывал, или очередная проверка? Ведь любые чудеса делаются только для дураков и для тех, кто в них верит!
      Темнота угнетала, вселяя в душу страх, который через час-другой может перерасти в ужас. Как вырваться из этого черного мешка?.. Техтиек любил и умел ставить ловушки другим. Теперь он сам попался... Может, бурханы все-таки что-то пронюхали?
      По пути сюда он заглянул в ущелье Аркыта, но не нашел и следов своих баторов... Хертек ликвидировал их или разогнал... Куда же они в таком случае ушли, почему не оставили для него, своего многолетнего предводителя, никаких знаков? Неужели и парни Козуйта поверили в его смерть, о которой полиция раструбила на весь Алтай?..
      Да, он связан с бурханами клятвой. Страшной клятвой.
      Но ведь он теперь - хан Ойрот!
      Техтиек подошел к голубовато светящейся стене, ткнулся в нее лбом и тотчас отшатнулся - камень был вымазан какой-то дрянью, напоминающей жир. Провел ладонью, понюхал - жир и есть. Но не чистый, а прогорклый, с какой-то гнилостной примесью, отдающей грибами... Может, в него добавили лесных гнилушек, растертых в муку? Именно гнилушки всегда светятся в темноте!
      Чудеса... Ими Техтиек сыт по горло! Ему надо сейчас сделать главное чудо для себя самого - выбраться из этой каменной ловушки живым и невредимым! А уж потом он сам начнет командовать своими чудесами пороха и меча...
      Сняв с опояски огниво, он высек искру, раздул трут, снял факел со стены, попытался поджечь его, но тот не загорался: окаменевший фитиль невозможно было даже размять пальцами. И здесь какой-то гадости намешал в масло черный колдун?
      Он двинулся вдоль стен, ощупывая каждую неровность, добрался до запорного камня, с крючьев которого Хертек при нем снял свои веревки. Если остались сами крючья, то веревки можно будет нарезать и из мешков, в которых Жамц привез монеты! Он ощупал камень, но крючьев на нем не было. Значит, Хертек вывернул и их?
      Оставался потолок, но где взять крылья, чтобы подняться туда, в вязкую темноту, которую не пробивали даже яркие факелы, поднятые на высоту трех саженей? Только в солнечные дни, дождавшись, когда солнце протянет вдоль пещеры свою золотую дорожку, можно было с помощью зеркала разглядеть высокие карнизы и каменные сосульки, кое-как обрубленные на ощупь еще первыми строителями этого каменного мешка с карманами... Да, мешки! Ведь их много! Если их все сложить вместе... Должна же быть в тех камнях наверху какая-то щель! Ведь воздух в пещере всегда свежий...
      Неожиданно у него за спиной зашуршало, открылась ярко освещенная ниша, и голос Чочуша спросил недовольно:
      - Кто тут ходит?
      Увидев испуганного и обозленного Техтиека, Чочуш посторонился, пропуская его в свою каморку, большую часть которой занимала постель.
      - Ты чего бродишь? Не нашел свою дверь?
      - Опусти свой камень, Чочуш,-попросил гость тихо, - мне надо поговорить с тобой...
      - Ты уверен, что тебе надо говорить именно со мной? - насторожился Чочуш.
      Техтиек вяло усмехнулся, сел на ложе Чочуша, заговорил, осторожно подбирая слова:
      - Ты теперь - бурхан. Ты можешь убить меня взглядом, если захочешь... Но сначала выслушай меня! Ведь мы так с тобой и не поговорили по-настоящему...
      - Говори. Я тебя слушаю.
      - Мы оба с тобой алтайцы, Чочуш, и знаем поговорку, что у камня нет кожи, а у человека - вечности... Я был для тебя нукером и им остался. И ты дал мне слово отплатить за мое добро добром!
      - Я помню об этом.
      Техтиек положил ему руку на плечо, заглянул в глаза:
      - Ты привел ко мне бурханов, своих друзей, и я принял их как своих друзей. Я добросовестно выполнял все их просьбы и приказы, хотя и не все из них мне нравились. Но теперь я устал от такой жизни и хочу уйти. Как я могу уйти из своей собственной пещеры, которую вы переделали в какой-то божественный храм и похоронили в нем себя и всех, кто вам честно помогал? Я здесь задыхаюсь, в этой норе, я боюсь этих холодных и грязных стен!.. Выпусти меня отсюда живым, Чочуш! Оплати услугой мою услугу!..
      - Я не могу этого сделать, - сказал парень шепотом.- Уйти отсюда можно только с разрешения дугпы Мунхийна.
      - Мунхийна? Кто он такой, этот твой дугпа?
      - Белый Бурхан.
      - Эйт!-крутнул головой Техтиек и убрал руку с плеча Чочуша. - Я не волк, чтобы задирать голову к небу и молить о снисхождении!.. У пещеры должен быть еще один выход! Обязательно!
      - Он есть,-согласился Чочуш, - но он в келье дугпы Мунхийна... Он говорил нам, бурханам, что может выпустить из Храма Идама любого до истечения установленного им срока, если будет доказана такая необходимость... Что мне сказать ему, хан Ойрот, как ему доказать, Техтиек, что тебе необходимо уйти раньше, чем пройдут сорок девять дней?.. Скажи мне, и я дерну за этот шнурок, чтобы дугпа Мунхийн поднял свой камень и впустил нас!
      Такого оборота Техтиек не ожидал. Он был убежден, что бурханы всегда свободны и независимы друг от друга. Так, во всяком случае, они вели себя... Но, оказывается, Белый Бурхан не верил никому из них и всех держал на привязи, как собак, чтобы спустить только тогда, когда нужный ему зверь приблизится на выстрел? Да, он хороший охотник, этот дугпа Мунхийн, его пули никогда не падают на землю!
      - Мне очень жаль, но я ничем не смогу тебе помочь...
      - Может, ты знаешь тайну запорного камня на входе? Чочуш снова отвел глаза:
      - Его устанавливали Хертек и Пунцаг. Я не знаю тайны запорного камня, Техтиек... А дверь в твой каменный аил могу показать. Там у тебя есть все: постель, еда, шнурки для подачи сигналов...
      - Прощай, Чочуш... Выпусти меня.
      Проводив Техтиека и показав ему дверь ниши хана Ойрота, бурхан снова опустил свой запорный камень...
      Заботы бывшего предводителя чуйских разбойников его мало трогали: если даже дугпа Мунхийн и не отучил его полностью от кровавого ремесла, то хотя бы заставил почувствовать, что и под его ногами качаются камни на любой тропе! А Хертек разогнал всю его ораву, а кое-кого и расстрелял...
      Вообще-то Чочуш был искренне доволен последней поездкой. И это для него было куда важнее всех тревог и подозрений Техтиека! Доволен, что познакомился с кайчи Кураганом и его теткой, встречался со многими хорошими и разными людьми, которых на дорогах жизни всегда больше, чем плохих... Ему очень не хотелось возвращаться в эту пещеру, но и затеряться в горах он уже не мог, не хотел.
      И хотя роль, которую он теперь играл в водовороте событий, затеянных дугпой Мунхийном, ему не нравилась, лучшей он для себя не видел. Ведь он теперь не кто-нибудь, а бурхан - один из богов Алтая! И еще там, в монастыре "Эрдэнэ-Дзу", где он впервые произнес имя Техтиека и услышал от дугпы Мунхийна предложение вернуться на родину, он сам решил свою судьбу.
      Он, как и Техтиек, хотел бы быть свободным. Но свободным от кого? От дугпы Мунхийна, от самого себя, от судьбы, которая ему выпала? Чочуш не знал ответов и не хотел их знать. Он просто завидовал Курагану, который поет только о том, о чем он хочет... И, пожалуй, он охотно поменял бы все, если бы это зависело от него.
      Единственное, что Чочуш понимал и ощущал совершенно ясно, - собственную пустоту в душе. Будто дугпа Мунхийн вынул у него из груди сердце и заменил его камнем, который ничего не чувствует, которому ни горячо, ни холодно...
      Нет-нет, Чочуш не сердился и не обижался на него! Черный колдун много раз спасал его от неминуемой гибели, он дал ему немалые знания и показал ему чужой удивительный мир, хотя и отнял за это у Чочуша все остальное, оставив только жизнь, которая в этом его состоянии никому не нужна, как и та красивая женщина, которую он дал всем бурханам в жены, и которая называет его, как и Пунцага, нежно и ласково чужим именем...
      Техтиека дугпа Мунхийн не выпустит отсюда, а его, Чочуша, мог бы и отпустить, расскажи он ему все до конца, не скрывая ни мыслей своих, ни своего состояния... Но разве нужна Чочушу такая свобода? Ведь он не сможет вернуть теперь ни своей погибшей любви, ни своей веры в доброту!
      И хорошо, что он закрыл пещеру на этот тяжелый камень! И было бы еще лучше, если бы он никогда его не поднял!
      Чочуш взял топшур, тронул струны. Они отозвались жалобно и тревожно.
      А вот Чейне была счастлива, как женщина, которая получила от жизни все - богатство, свободу, власть, любовь и уважение окружающих. Она уже знала, что ее старый муж погиб в горах, сорвавшись в пропасть; знала, что Ыныбас теперь по законам гор и по человеческим законам ее муж и к тому же любимый и любящий муж; знала, что она богата и может помочь сотням неизвестных ей семей своим золотом...
      Ыныбас теперь ни на мгновенье не покидал ее, хотя и входил к ней в образе разных мужчин. Он умел быть разным, но всегда неизменной оставалась его нежность... Чейне все реже и реже вспоминала своего старого мужа, который в ярости и гневе на свое мужское бессилие нередко истязал, ее, заставлял быть противоестественной и всегда вызывал только отвращение. И она, живя с ним, была убеждена, что такие же чувства к своим мужьям испытывают все женщины. Ыныбас первым доказал ей, что это не так, что в близости двух людей может быть самое настоящее счастье...
      Вся ее жизнь здесь, в пещере, была похожа на какой-то сладостный сон, и ей не хотелось просыпаться, не хотелось дышать чистым воздухом гор и любоваться цветами, слышать другие голоса и видеть другие лица... Но она знала, что сон не бывает бесконечным, что придет утро, когда она проснется окончательно и вместо ярких красок ночных видений увидит серость и убогость своего жилища, неопрятность постели, услышит чужой раздраженный голос...
      Но, если это будет, то не сейчас и не сегодня! И поэтому она была счастлива в своем колдовском сне.
      Пунцаг смотрел на спящую и блаженно улыбающуюся женщину с жалостью. Она была убеждена, что ее только что оставил Ыныбас, хотя любила и ласкала его, бурхана. Куулар Сарыг-оол внушил ей это чувство и надолго, может быть навсегда, закрепил его сильнейшим наркотическим напитком, приготовленным из ядовитых грибов и трав еще летом.
      У черного колдуна было много таких напитков, вызывающих галлюцинации и яркие сны, делающих человека счастливым и жизнерадостным, но они же неизменно подтачивали силы, иссушали мозг и изнашивали тело. Вот и Чейне в тридцать лет станет старухой, если не умрет от паралича сердца раньше, чем выдернет первый седой волос из своих замечательных черных кос.
      И они, бурханы, входили к ней тоже не по своей воле. Каждому определил свое время Белый Бурхан, и как только оно наступало, зов плоти становился неодолимым.
      Шевельнулась Чейне, сбросила с себя мягкое и теплое одеяло из верблюжьей шерсти, томно потянулась обнаженным телом, улыбнулась ласково и спокойно, найдя глазами Пунцага:
      - Ты уже покинул меня, милый? Ну, приди же ко мне еще!
      Пунцаг послушно сел на постели, Чейне обвила его за шею руками потянулась трепетными и мягкими губами к его губам. Он сделал неуклюжую попытку освободиться, но женщина еще плотнее прильнула к нему:
      - Ну, что ты? Неужели я тебе уже надоела, Ыныбас? Я тебе стала неприятна, ты опять будешь бить меня по щекам и обзывать похотливой дурой?..
      - Мне надо идти, Чейне. У меня дела... Поспи одна.
      - Я не хочу спать одна! У меня есть муж! У меня есть ты, Ыныбас!.. И какое дело мне до твоих противных бур-ханов?.. Иди же!
      Вот так она говорила всегда и, наверное, всем: какое мне дело, Ыныбас, до твоих противных бурханов, если я люблю только тебя?.. Она смотрела в чужое лицо влюбленными глазами и была в своей нежности откровенной до бесстыдства...
      Как все-таки жесток черный колдун, если даже в этом малом он лишил невинную женщину правды, заменив подлинность иллюзией, а любовь и привязанность к мужчине - бесконечным сном наяву!.. Как разбудить ее? Как и чем доказать ей, самой несчастной из всех женщин, что он и другие - не Ыныбас, а чужие, равнодушные и, может быть, даже неприятные люди, и она одаривает их своей любовью только лотому, что так надо ему, Куулару Сарыг-оолу, бессильному каждого из замурованных в горе мужчин, наградить своей женщиной?
      Много раз говорил ей он эту правду, убеждал и доказывал, но она только смеялась и еще нежнее была с ним:
      - Дурачок! Разве бы я перепутала своего Ыныбаса с каким-то другим мужчиной?!
      Ниша, выделенная ему в пещере, была больше и уютнее других. Но она все равно не годилась для жилища, хотя ч могла служить временным ночлегом или убежищем... Бывало и раньше, что Техтиек отсиживался неделями в своей каменной крепости, но он всегда знал, что выйдет из ее полумрака в любой миг, когда только этого захочет. А сейчас?
      Часами он ходил по своей нише, как затравленный зверь. Иногда не выдерживал, отодвигал каменный запор и гулкими шагами мерял пустой зал, куда Жамц выгрузил мешки с золотыми монетами. Сейчас их не было, и зал казался еще более пустынным и давящим исполинской тяжестью той горы, что была его потолком... Иногда он устраивал иллюминацию в этом зале, зажигая все факелы и добавляя новые из своей ниши. Но потом кто-то убрал факелы со стен зала, как до этого убрал мешки с золотыми идамами. И это тоже давило.
      И рождало ощущение, что кто-то незримый медленно, но постоянно вытаскивает у него из-под ног опору, заставляя качаться и балансировать, чтобы не упасть и не размозжить голову о каменный пол...
      Самым же страшным в этой попытке было то, что Тех-тиек совсем не ощущал хода времени и даже не представлял, сколько дней или ночей он уже прожил в этой пещере, что там, наверху: весна в полном разгаре или лето в ярком цвету?
      Сорок девять дней...
      Будьте вы прокляты, все эти сорок девять дней!
      Глава одиннадцатая
      ДОНОС
      Вернувшись, отец Капитон более внимательно разобрал все бумаги покойного священника из Горбунков и пришел к выводу, что по ним можно было бы составить неплохой донос на покойника... Да только кому тот донос будет нужен? Вот если бы раньше, еще до опалы Широкова!.. Но опять-таки вопрос: какая выгода от подобных стараний? Куда вернее дело с Лапердиными! Сами головой в петлю лезут, друг дружку от очереди отпихивая...
      Совсем было собрался берестовский иерей засунуть в дальний ящик стола добытые им бумаги, как пришла депеша из миссии, присланная с полицейской оказией. Пакет был огромен, а в нем всего одна бумажка в четвертушку листа: "Сообщите свои сведения о брожении среди местного населения, связанные со слухами о хане Ойроте и Белом Бурхане. Что вами примечается нового, не беспокоятся ли вновь обращенные в православие."
      - Зело борзо! - хмыкнул отец Капитон удовлетворенно и снова потянулся к бумагам покойного Широкова - Может, что и выскоблю?
      Взял чистый лист, снял колпачок с чернильницы, обмакнул перо, вывел первую фразу, поморщился:
      - Не совсем складно, да сойдет!..
      "По разумению моему,-шло перо, выводя закрученные завитушки на букве "у", - а также по имеющимся разного сорта сведениям, священнослужитель о. Лаврентий был умерщвлен и подвергнут унижению со снятием и возможным уничтожением священнических одежд фанатиками из местных язычников, поклоняющихся своему новому богу Ак-Бурхану..."