По всему было видно, что человек отшагал уже немало, но шагать да шагать ему еще, пока до места доберется! До лютых холодов успел бы дотянуть, а то в горах они падают рано и. прошивают землю морозом сразу на аршин. Но человек был спокоен - знал, что дойдет!
      Вот он подставил ладонь козырьком к глазам, чертыхнулся без всякой злости, с удивлением:
      - Эвон! Не то человек стоит, не то каменюка?
      И сам же себе ответил, присмотревшись:
      - Каменюка.
      Плюнул, утерся, дальше пошел.
      Остановился у серого камня, подравнялся с ним ростом: идол оказался выше. Человек отошел назад, всмотрелся снова. Воин стоит на страже своих владений - в одной руке чашу держит, вторую на пояс положил. Меч у пояса пока недвижим. Лицо хоть и строгое, но доброе. Хороший ты гость - иди в Курайскую степь с миром, испив из чаши дружбы, а если худой - меч для брани припасен!
      - Ишь ты! - покачал человек головой. - Каменюка, а будто живым языком разговаривает с тобой! - И неожиданно поклонившись идолу в пояс, снял шапку, вздыбив редкие седоватые волосы. - С миром я! С добрым словом иду!
      И снова человек зашагал солдатским строем, будто и не лежали за его плечами сотни чужих и недобрых верст. Но теперь каждая верста была его собственной: отпустили вольнонаемных со строительства дороги в сибирской глухомани для зимовки дома. Пятеро их было в самом начале пути. Расползлись по своим тропам - потом и кровью заработанные деньжонки по домам понесли, на радость женам, матерям и детворе. Малую толику тех мятых бумажек нес домой и Родион Коровин.
      Семьи у него не было, а избушонка, которую он срубил шесть лет назад, за это время могла и завалиться и сгнить на корню при здешних осенних дождях и лютых весенних паводках. Можно было, конечно, и не топать такую даль несусветную - одинокому человеку у любого куста осесть можно, но в том-то и дело, что Родион не просто шел в свою деревню зимовать, а шел умирать заработанного до весны не хватит, а никакого хозяйства и живности босяк не имел и никогда не содержал.
      Хорошо нажать, с пути не сбиться - к вечеру можно и дымок пустить из трубы, жилой дух закудрявить! Вот и лес уголком степь срезал. Его пройдет поляна будет, за поляной - снова лес, за ним - опять поляна до самого озера. Где-то в тех местах сенокосы правят однодеревенцы, может, и ткнется в кого глазами Родион? Да только - навряд ли! Отошел в горах сенокос... Да и дожди, вон, вовсю захлестали раньше времени...
      Тяжело работали ту окаянную дорогу! Бои сплошные с камнем да лесом. А речушек всякого рода, болот - не счесть. Через большие - паромные переправы ставили, на малых - броды да мостки ладили. Долго ли простоят?
      И вспомнился Родиону бородатый каменный мужик с мечом и чашей. Такого сечь - не пикнет! Суровый и крепкий народ жил когда-то в этих краях, богом забытых...
      Раздвинул последние кусты Родион - и, на тебе, поляна! Давно шел по этим местам, а из памяти ничего не выпало и не потерялось. И он зашагал веселее, твердо зная, что в лоб ему не дадут, если какие люди встретятся, а варева какого чашку перед носом, поди, выставят...
      И точно - потянуло дымком. Где-то люди костер жгут - после дождей лес сам по себе гореть не будет, сыро. Ага, вот и балаган чей-то видать...
      - А ну, глянь! Эй, Кузеван! Оглох, что ли? Чучел какой-то к твоему балагану навострился! Сграбит!
      Кузеван покосился в сторону шалаша, ухмыльнулся:
      - Мимо идет. Что ему мой балаган!
      Макар обтер литовку пучком травы, хитро подморгнул Акулине, жене: как, мол, теперь Кузеван-темноверец крутиться будет, если прохожий человек и впрямь в его шалаш нырнет да на голбец его с иконкой наткнется? Обмирщит ведь ее, в грех смертный введет Кузевана!
      А тот уже и сам обеспокоился - за бороду себя сгреб всей пятерней, книзу дернул ее, чтобы рот пошире распахнуть, орануть мощно:
      - Эй, хожалый! Можа, на покос свернешь? Родион остановился, ногу поменял и прямиком - к косцам. Подошел, траву приминая и ухмыляясь:
      - Мир вам, люди добрые! С почином аль с кончином?
      - Да откосились уже, - буркнул Кузеван, не поднимая глаз на гостя, остановившегося рядом с ним. - Неудобицы одне остались... А ты куда эт?
      - К домку моему путь, - осклабился ходок, - на дымок и свернул, водичкой вареной губы погреть.
      - ан уже и ссохлись? - охмурел Кузеван.
      Родион вздохнул. Ясней ясного - и сырой воды не даст, не то что вареной! Не признал. Да и раньше-то не особо
      чествовал!
      - С каких мест дорогу-то топчешь?
      - Из дальних, Кузеван. Отсюда не видать! Услышав свое имя, пристыл Кузеван глазами на ближнем кусте, губами пожевал, думая. А вот у Макара глаз острее оказался - не по кустам елозил, а по самому гостю. А когда всмотрелся, то и руками всплеснул:
      - Родион, никак? Эй, Кузеван! Сосед ведь твой!
      Отшатнулся Кузеван, с лица слинял: единоверца срамотил перед ликом господа! Что будет-то теперь? За грех зачтется аль по-другому как?
      - Как же ты, эт? Мы уж и отпели тебя.
      - Поторопились! - хохотнул Родион.
      Подобрел Кузеван, начал боком к Родиону лепиться, вину свою топтать. Но опередил его Макар, облапив со спины своими длинными ручищами, по гулкой спине кулаком долбанул:
      - Не сгиб, выходит, на царевой работе?
      - Сдюжил, вот...
      - Оно и видать, что озолотился! Как же ты, Кузеван, одноверца-то отпихнул? Греховно ведь! Надо было тебе его языком с земли слизнуть, ровно ягоду: дармовой работник ведь притопал! Со мной пойдешь, Родион, аль с этим живорезом останешься?
      - С тобой, Макар. Чужой я стал для Кузевана.
      - Вот и ладно! - кивнул Макар. - Поможешь толком - в миг покос прикончим и чай пить домой! Не спешишь к своей избушке-то?
      - А что к ней спешить? Пустота на моем подворье была, она и осталась... Лучше уж тут, на людях!
      - Вот и ладно, - снова кивнул Макар, - становись в рядок! - Он протянул ему свою литовку. - Деньгу-то хоть какую зашиб на царевой службе?
      - Немного есть. На корову хватит, если у калмыков наших покупать, а не у брата по вере Кузевана.
      Нахмурился Макар, будто и не смеялся минутой раньше:
      - Да уж! У калмыков конь стоит дешевле, чем овца у Кузевана! Потому, видно, что у Кузевана они - христовой веры, а у калмыков - эрликовой!
      Поплевал Родион на руки, на Макара оглянулся. Тот уже машет вовсю направо и налево от себя пласты травы кладет. Ладно, чертяка, работает! Ну, Родион тоже не лыком шит - пошел следом за Макаром. Да и не с литовкой идет, а будто в лодке плывет: зеленые валы травы так и плещут за ним, ложатся один на другой...
      Залюбовался на косьбу Родиона и сам Кузеван: хороший работник из-под самого носа ушел! Переманить, может? Но Макар уже приметил жадный взгляд соседа, отрезал, будто ножом по горлу хватил:
      - Отлепись, Кузеван! Довольно уж...
      Плюнул Кузеван с досады и так хватил литовкой в первый же замах, что новая рубаха затрещала.
      Окаянный никонианский раскол и гонения слуг царевых раскидали крестьянство по глухим углам России, где оно по разумению пастырей и своему собственному стало хранить истинную веру с крепостью более отменной, чем дедами и прадедами было установлено, не только другим, но и себе самим не доверяя. С того и пошло дробление на толки и кривотолки, согласия и разногласия. К духовному неистовству тому прибавилась вскорости и тяжесть государевой десницы: и те, кто не успел сгнить на родине в ямах или сгореть самокрещением в деревянных срубах, попрятались, гонимые и срамимые, в таежной глухомани, в горных пещерах, подняли свои монастыри-корабли среди болот или вскарабкались на кручи недосягаемые, ближе к небу.
      На Алтае супротивники никонианства жили издавна, едва ли не с ермаковых походов. Нищали и скудели душой в замкнутости своей вольной, но крепли дворами и жирели телесами. Потом к ним своих духовных противоборцев добавили новые русские цари, беловодцы и синегорцы густо пошли. Эти последние изгнанцы и бегуны были поумнее и пограмотнее тех, что давным-давно пустили корни здесь. Повидались бывшие единоверцы и за головы схватились: в каждом доме - свой бог, у каждого в душе - свой небесный заступник! Он и Христос, он и Спас, он и
      Отец Небесный!
      И хотя каждый из них поодиночке и нес в душе чистый огонь дедовской веры, руки их жадно хватались за дармовую землю, когда глаза смотрели в небеса. Тем паче, что земли и неба пока что в чужих далеких краях всем хватало. А вот двух рук, хотя ими и заправляла святая душа, никак хватить не могло! Потребовались вторые, третьи и десятые пары рук, а где их взять, как не в других толках и верах, что победнее и потому - покладистее? И хотя, само собой, святой душе - ущерб, хозяйству от того веротерпения - прибыль! И чем больше тот сладкий кус в руках, да явственнее сладкий звон в мошне, тем отходчивее душа, хотя и невосполнимее святой ущерб, неотмолимее грех.
      Вода камень точит. И твердые в старой вере начали искать те толки и согласия, где вера помягче, а мягкие - где ее вообще нет или она только так, еле-еле теплится.. Так и докатились до нетовщины, которая отрицала все и вся, кроме Спаса. А Спасу не надобно икон, попов и обрядов - дырку в стене проделал на ту сторону, где солнце всходит, и - молись! Не крещен ежели сам себя крести, а то и повивальной бабке доверь младенца для свершения того обряда, что и таинством-то назвать срамно, язык не поворачивается! И ничего больше не надо для веры: ни символов, ни постов, ни перемаха прямым или косым крестом двумя перстами или щепотью... С такой-то верой не то что богатеть, но и грабить на узких дорогах можно! И грабили. Сначала - чужаков по вере, а потом и до своих единоверцев добрались, с которых семь шкур содрать не успели...
      Макар, Акулина и Родион к вечеру свершили свою косьбу, отстоговались, начали по домам собираться. Тут-то, улучив момент, и подкрался к Родиону Кузеван:
      - Чего тебе с дырниками-то пустой чай глотать? Ко мне клонись головой и сердцем, надежнее Макара буду!
      - Работать и жить с ним веселее, - усмехнулся Родион, - ас тобой тоска. Вот если прогонит меня от себя Макар...
      За то слово и уцепился Кузеван. От Родиона отвернулся, к Макару подошел с тайным шепотком:
      - Дай мне Родиона до конца лета, еще покосить надо. А одному - где же? Не родня ить он тебе, чего его жалеть?
      - Родион - человек вольный, - отмахнулся Макар,- как сам с собой порешит, так тому и быть! А мне он не помеха: помог - и спасибо на том...
      Снова запустил пятерню в бороду Кузеван. Скреб в ней долго, но выскреб одну-единственную мыслишку:
      - А коли я ему скотинку подешевше продам, а?
      - Толковал я с ним, Кузеван, и о скотинке. Не будет Родион своим хозяйством становиться! Страну Беловодию искать уходит.
      - Борони, господь! - перепугался Кузеван. - Да рази ж ее сыскать тута где? Она ж в самом Опоньском царстве!
      Посуровел Макар, брови напустил на глаза:
      - Потому и сюда пришли, что за ней шли! И не за морями-окиянами страну Беловодию искать надо б... Родион сказывал, что рядом она, в пять недель пешком дойти можно. А Родион - ходок! Вон с какой дали притопал! Дойдет.
      А Родион в это время уже под стожком сидел, носом клевал, в яви ту сказочную страну видел...
      Лежит она на юг отсюда, за великими озерами, за высокими горами. Царят там полная справедливость, высшее знание и стариковская мудрость. И зовется она по-разному разными людьми... Воды там текут белые, потому - Беловодия! Горы там стоят синие - Синегория, значит!.. А идти в ту страну надо между Иртышом и Аргунью к горьким и соленым озерам, через болотистые и другие коварные места, гать самому строить в трясинах, чтобы в гиблых и зыбких местах тех совсем не пропасть... Потом надо идти через горы страшенной высоты, по самым облакам и тучам дорога пробита там в одну ногу. За ними-то и откроется та долина!.. Но, и войдя в нее, не радуйся и не ликуй душой- там не всякого человека оставить могут, а заслужить право на жительство в ней ой как не легко! Но даже и изгнанный из той страны ничего не теряет, а обретает мудрость, силу и выносливость, чтобы, вернувшись домой, хорошо знать, что на родной и трижды грешной земле делать надо!
      Чихнул Родион, в себя пришел - и сон отлетел, с явью смешанный. И тотчас полез в уши призывный голос Макара:
      - Каша стынет, Родион! Отоспимся теперь - вся ночь наша!
      Поднялся Родион, зевнул так, что едва скулы не своротил: далась Макару эта каша, так и не досмотрел свою Беловодию-страну, как старик-попутчик, что с ним до реки Абакан шел, ее расписывал. Туману было много в его словах напущено - и про Бухтарму с тайными городищами, и про чудские копи в неприступных местах... Может, и балагурил дед Матвей от скуки!
      Кашу ели молча. Только нет-нет да и взглянет в сторону Родиона Макар не то спросить чего собирался, не то какую-то свою кудель прял. Облизал Родион ложку, в пустую чашку уложил, из бороды начал крошки выцарапывать. Вроде бы и много ел, все равно голодно брюху!
      В своем шалаше Кузеван возился. У него ужин пороскошнее был: сало свиное на ситном, колбаса с чесноком, каральки с маком... Богатей, что ему!
      - Значит, сызнова в путь-дорогу? - спросил Макар, покончив с кашей в очередь с Родионом. - В такой-то обутке? Хочешь, я тебе сапоги новые подарю?
      Родион только усмехнулся: про такое разве спрашивают? Хочешь - дари, не хочешь - не дразни попусту!
      Поднялся Макар, чтобы в последний раз по покосу пройтись, копешки пересчитать, на возы их перемножить, мысленно на скот поделить. Набрел на Кузевана, одиноко помахивающего литовкой. Не литовка уже стала, а перышко! Ей не то, что траву косить, картошку уже чистить нельзя - сточилась вся. Новую не купит! Жаден.
      - Может, свою литовку дашь завершить косьбу?
      - Да куда тебе хватать-то? И так больше моего наворочал!
      - У меня и скотинки поболее...
      Да, жаден Кузеван... До безбожия жаден!
      - Уйдет этот бродяг? - спросил тот, не бросая работы.
      - Его воля.
      - А ты не пускай!
      - К ноге привязать, что ли? - рассердился Макар. - Как он сам порешит, так и будет. Чего ему тута? С голодухи ноги в зиму вытягивать? Видал я его капиталы - по нонешным ценам и на порты добрые не хватит...
      - Лих, бродяг! - покрутил головой Кузеван и взмахнул свою источенную литовку на плечо. - Не всяк так-то может: встал - да пошел...
      - Тебе-то что за печаль? - удивился Макар.
      - Если б не хозяйство... - вздохнул Кузеван и тут же зарделся как маков цвет.
      У Макара враз встали уши топориком:
      - С ним бы пошел?! Да ты в уме ли, Кузеван? Только-только крепкой ногой на земле стал, а уж в святые места тянет?
      - Тянет, Макар... - признался Кузеван. - Своими глазами на тот рай хоть разок взглянуть!
      Махнул Макар рукой: коли уж сам Кузеван на греховную ту сказку клюнул, то уж в самой-то деревне Родион себе сопутчнков и подавно сыщет! Голи-то что вшей в исподней рубахе!
      Да, не зажиться в своей заброшенной избенке Родиону. Не жилье это уже, а развалины, годные только на дрова, да и то - баню топить, а не горницу: гниль одна. Потоптавшись немного на когда-то обжитом месте, Родион отправился к Макару и Акулине за советом и обещанными сапогами.
      Макар жил крепко: дом, рубленный крестом, - чистый и просторный, полы застланы домотканиной, потолки и стены расписаны затейливыми узорами из букетов цветов и птиц на ветках. Такие же узоры на полатях, скамьях, сундуках, прялках... Акулины работа! Она у Макара на все руки мастерица - и кочергой, и литовкой, и иглой. Еще в девках этим славилась! Повезло Макару, что и говорить... Жена, что божья пчела в доме - муж столыко возами не навозит, сколько хорошая жена лукошком своим берестяным натаскает!
      Встретили его соседи душевно - самовар выставили, свежий калач раскрошила на ломти жена Макара, медку целую чашку под нос гостю подкатила. Пожалел Родион, что не оженился в свое время, а теперь уж ему это баловство без надобности. Зиму б отжить, а по весне Родион сызнова на ту окаянную дорогу ушел бы, каб не манила лазоревым цветом земля обетованная...
      - Ну, чего порешил? - спросил Макар, протягивая обещанные сапоги на крепкой подошве. - Идешь аль тут зимуешь?
      - Не пошел бы, да нужда гонит! - вздохнул Родион, примеряя обновку. Домок мой никудышный стал, ветродуйный. Да и к крепкой зиме время летит, к погибели. Пока до тех болотин окаянных дойдешь - зима ляжет за спиной, а там - тепло, завсегда лето!
      - Эт - как? - удивился Макар. - Без снегу, что ли?
      - Само собой, ежли - лето!
      Встал Родион, притопнул сапогами, ухмыльнулся: хорошо сидят на ноге, крепко - не жмут и слабины нету.
      - Ну, бог тебе помогай, Макар! - отмахнулся Родион крестом в передний угол, на Акулину покосился. - И тебе, хозяйка, тож.
      - К Кузевану пойдешь? - насупился Макар.
      - Мало ль? Мои пути не запечатанные!
      - К Кузевану не ходи. Не тот человек стал, хоть и в крепкой вере стоит. Грабит всех подчистую!
      - Меня не ограбит! - глухо уронил гордые слова Родион. - Мои деньги, хоть и малые, но шибко чижолые! Для кого, может, и рупь в них видится, а для меня - сама красненькая! Потому - трудом большим тот рупь взят, а не с неба упал!..
      - Хочешь, напрямик все скажу? - насупился Макар. Родион мотнул головой, поднял лицо и с ухмылкой на губах и в глазах сказал, едва ли не в насмешку:
      - Зачем, Макар? Напрямик только ружье бьет, человек-то, если он при уме состоит, кривулиной любит с другим человеком...
      - Возьмешь нас в свой путь с Акулиной?
      - Эх, Макар... Это ж не на ярманку ехать! Сиди на месте, не суетись! Чего тебе от той страны, которой, может, и на свете нет?
      - Зачем дразнишь его? - спросила Акулина и осуждающе покачала головой. - Ну, собрался мужик идти куда глаза глядят - пусть идет. Тебе-то что? Или и у тебя, Макарушка, зачесалось?
      Удивленно взглянул на жену Макар: ишь, глазастая! Что он, старик, чтобы на печке зад всю зиму греть? Можно и прогуляться до весны: людей посмотреть, себя показать... Люди - не камни, мохом обрастать не любят!
      - На ярманку-то все равно ехать надо! Куда лишнюю животину девать? Кузевану за монету с глухим звоном*?
      * Монета с глухим звоном - фальшивая.
      - Кто тебя держит? - вздохнула Акулина. - Поезжай! Тебе же лишний мужик при скотине!
      - Не могу я на него ярма надевать! - вспылил Макар. - Не из тех он, не из безгласных! Язык - бритва, ничего не боится... Сам не пойму - не то из святых он, не то из придурков...
      Макар отошел к окну, ткнулся лбом в стекло.
      Не разуверился Родион, нет! И в свою райскую страну верует! Может, и есть она где?.. Но тут прав Кузеван, выходит: не каждому человеку в нее ход есть... Вот Родиону - есть, а им с Кузеваном? Грехи-то тянут! А по-другому если посмотреть: почему бы ему, Макару, и не проводить Родиона до Чуй? Ярманка-то там - издавна... От Кузевана убережет ради Христа юродивого, а там пусть идет, куда хочет! Все один грех с души долой... А может, и не один!
      Порешив с трудным делом, Макар повеселел. И уже копошась во дворе, подумал какой-то отдаленной мыслью:
      а если и взаправду сыщет? И враз опустились руки, плетями упали - не поделится ведь потом, не скажет верной дороги. Сходить к Кузевану, за самоваром с ним посидеть? И об ярманке сговориться, чтоб поодиночке со скотом не хлопотать...
      "А Родион с нами пойдет! Погонщиком, а?"
      И сам себе ответил:
      - Вот и ладно. Все лишнего человека не нанимать!
      Погода ломалась, то обещая ровное тепло бабьего лета, то попугивая ледяными дождями и уже ослабевшими грозами. Отчетливая рыжинка пошла по лесам и полям, но травы было еще вдосталь, и скот не приходил с пастбищ голодным. Но грядущая слякотная осень и тяжелая зима пугали не только Родиона, но и крепких хозяев. Летняя жара и сушь подломили их надежды, заставили подумать о сокращении поголовья убоиной или продажей. Те, кто имел свободные деньги и запасся сеном, могли по этой тревоге и дешевого скота подкупить, и мясом запастись на всю зиму, хотя бы и в солонине.
      У Макара, как и у Кузевана, концы с концами сводились, и на ярмарку они собирались только ради денег и товаров, которых не доставало в их справных домах. Акулина мечтала о сепараторе и лавошной посуде, о новых тряпках и фабричных обутках, а сам Макар надежду о ружье держал с патронным припасом. Зима долгая, зверя окрест хватает, почему бы и охотничьей удачи не попытать? Кузеван же смотрел еще дальше: лаковую коляску хотел себе завести, коней-чистокровок!
      Собирался в путь-дорогу и Родион. Из двора в двор шмыгал, друзей-приятелей для дальней дороги подбирал, да немного их находилось, а когда срок подоспел - совсем не осталось. Всем хотелось на Беловодию посмотреть, да никому не хотелось ноги на длинной и тяжелой дороге бить! Вот если бы она сама по себе под окна их изб подкатилась! Макар первый изготовился к дороге, к Кузевану заглянул. Тот на широком крыльце стоял, расставив ноги, и глаза в небо пялил.
      - Ты чего, Кузеван? - изумился Макар. - Али в ангелы метишь?
      - Да вот, гадаю: быть ведру аль не быть?
      - Сентябрь уж на закате! Какое тебе ведро!
      - По всякому случается, - вздохнул Кузеван. - Рано приедешь - в большом убытке окажешься, прохарчишься. Поздно - того хужей... Мало ли там мастаков цены сбивать?
      - Смотри! - пригрозил Макар. - За пятаком погонишься, а полтину обронишь: в дороге достанет непогодь, всю скотину переморишь!
      - И так случается, - охотно согласился Кузеван, - с недельку обожду. Скот-то и по снежку гнать можно...
      - Ну, Кузеван, больше я тебе в рот не заглядчик! Завтра же выхожу на тракт!
      Кузеван вздохнул и снова задрал бороду к небу.
      Обратным счетом теперь Родион поляны да лесные колки считал: один-единственный лесок по левую руку, до озерка - степь, потом три леска с двумя полянами кряду, речушка...
      Родион, как знаток этих мест, головным шел. За ним - Акулина, хвостом стадо с Макаром и еще двумя одно-деревенцами - Фролом и Кузьмой. Узнали, что Макар со скотом на ярмарку к Чуе пошел, Родиона взяв в погонщики, к ним со своими котомками пристроились, заявили:
      - На своем харче мы, своей силой. Ни вы нам, ни мы вам помешкой не станем. А в гурте идти не так боязно...
      Макару - что? Пусть идут, дороги не жалкой Кузевана не дождались, сызнова все отложил. И с Акулиной - смех. Только они выгнали с Родионом скот на дорогу, как и жена Макара за ними бегом. Зашелся было он от злости:
      - А хозяйство, коров, кур на кого кидаешь?
      - Сговорилась с соседками, приглядят! Развел Макар руками: баба, что твой репей - прицепилась ежли, сразу не отдерешь! Махнул рукой:
      - Ладно уж!
      А Родион больше Макара понял, что к чему: не в тряпках ярманкиных дело, а боится Акулина, как бы ее беспутный мужичонка и вправду с беловодцами на край света не убег!
      Так и двинулись в дальний путь впятером. Одно и не нравилось им, что темноверцы припутались. Идут - вроде бы люди, а в лицо им заглянешь увидишь пустые глаза, как от нечистой силы отшатнешься! Они не только в душе, но и в жизни такие же темные - во всем и везде у них - тайна! И в хлебе, что втихомолку жуют; и в воде, что только своими кружками черпают из ручья; и в молитве, что кладется лишь на свою иконку, а та в голбце-ларце хранится от чужих глаз. Взглянет кто на нее по нечаянности - испортил, осквернил! Крошку после трапезы темноверца склюнула птичка какая - беда, утробу святую опоганила! Потому и едят одной рукой, а другую под нижней губой держат, как бы не оскоромиться...
      - Ниче! - успокоил Родион Макара. - Знаем их! Дорога-то вылечит от любой дури, не до строгих толков будет в болотах да горах! А в самой Беловодии - никакой вере чести нет!
      Высветлился день, ушло в голубую высь небо, потянув за собой высокие горы. И засияли, засверкали они белыми, серыми, золотистыми и голубыми головами, радуя глаз и веселя сердце. Хорошая погода идет, любому путнику шелковый путь стелет!
      Показался знакомый Родиону каменный истукан. Такой же молчаливый и строгий, но доброприветливый - чашу к людям тянет и за ремень держится, на котором - каменный меч в ножнах. Не поменялся: значит, не виновен перед ним недавний ходок! С миром пришел в Курайскую степь, с миром из нее и уходит...
      Родион остановился возле каменного хозяина степи и снова снял перед ним шапку, удивив не только темноверцев, но и Макара с Акулиной. Не тронулся ли бродяга бездомный, не переметнулся ли в другую веру, когда дома не был?
      - Прощай! - сказал Родион тихо. - Сторожи степь!
      И низко поклонился каменному человеку.
      Глава вторая
      ИСХОД ОТЦА НИКАНДРА
      Любили алтайцы окрестным горам, рекам и озерам, долинам и лесам загадочные названия давать! И ко всякому такому месту легенду или сказку придумывали.
      Вот течет по Катунскому хребту небольшая быстрая речонка, похожая своими крутыми струями на шкуру ягненка. Спроси, как называется, глаза отведут: тайна Синего Быка. А называется она - Кураган, что и значит ягненок. А почему ее так назвали? Легенда есть. И в ней говорится, что холодно стало горному духу Ту-Эези в зимнюю стужу, вот он и превратил с согласия Су-Эези речку в шкуру ягненка, которой накрывается всю зиму. Потому и не видать речку подо льдом, что нет ее там! Отсюда и тайна.
      Или еще легенда. Тек в Чергинских горах ручей. Самый обычный, каких на Алтае - тысячи. Но ступила в него ногой ханская дочь и превратилась в Золотую Змею, которая теперь лишь по зову ночной звезды может подниматься со дна ручья и смывать его водой золотую змеиную кожу с себя. Но коротка летняя ночь, и не успевает ханская дочь закончить работу, а с восходом солнца снова превращается в Золотую Змею и падает на дно. Так и ручей теперь называется Змеиный.
      А Яконурское озеро! В переводе его название означает Двойное. А легенда гласит, что утонули в нем когда-то два быка-сарлыка. Долго их искал хозяин не нашел. А потом поехал в гости, видит - пасутся быки на берегу другого озера. Посмотрел тавро - его. Оказывается, в том озере они утонули, а в этом - выплыли! Вот и стало оно озером двух быков, двойным1, значит...
      Много таких легенд и сказок вписано в толстенную тетрадь настоятеля Чулышманского монастыря отца Никандра. Да и шутка сказать: пока до игумена дослужился, миссионером едва ли не все горы обошел, в язык местный вник, обычаи язычников изучил доподлинно. По знанию Алтайских гор протоиерею Василию Вербицкому не уступал, что здесь едва ли не сорок лет отслужил и не только обратил многих алтайцев в православие, но и учеными трудами своими зело знатен стал - словари да грамматики местных речений составил, пчеловодство утвердил, как должно. А уж обычаи язычников расписывал в таких красках, что и читать их истинно верующему христианину греховно! По стопам самого архиерея Макария2 шел, а тот ученостью на всю Россию славен был!
      Не завистлив отец Никандр, а обида гложет: сливки-то другие сняли, а ему, как и священнослужителям других худых и нечтимых мест, одно и осталось - не сетью улов таскать, а удочкой. Помяли окаянных язычников, а до конца так и не смяли! Хлопотное дело архиерей Макарий затеял, неприбыльное. Сам влез по уши во всю эту суету и других за собой потянул... Ему-то что теперь? Чуть не в святых состоит, хоть и сгнил давно, а идущим за ним следом каково? Что оставил-то после себя? Два миссионерских стана - один в Улале, другой в Чемале да призыв звать нехристей к престолу господню...
      Этим летом отец Никандр к своему собрату отцу Севастьяну в Минусу ездил. Живет пастырь припеваючи, хоть и жалуется на судьбу окаянную свою поминутно... И золотишко, сказывали, у него водится, и с местным мирским начальством на короткой ноге. С их помощью и с обращенцев мзду тянет. Грозен! Ослушайся кто его, сейчас же к полицейским чинам с поклоном: грешат зело антихристы! А у полиции тамошней разговор один - кулак да плеть... Отец Севастьян еще и чайку не попьет в свое удовольствие, а перед храмом уже толпа провинившихся... Такие бы силы ему, отцу Никандру! Да, где там!.. Это только считается, что полицейских чинов на Алтае больше числом, чем священнослужителей, а толк какой? В своих заботах сидят, как в грязи!
      Теперь, однако, зашевелятся полицейские и жандармские чины! Уж больно крепок в горах слух, что сам хан Ойрот вернулся в свою страну на белом коне и привез справедливые законы старого их бога Бурхана! Да и бандит Техтиек не дремлет - повсюду его молодчики снуют, с головы до пят обвешанные оружием!..
      Что-то затевается среди язычников, какие-то новые силы к ним прилились недавно. Уж не удумали ли монголы да китайцы сызнова прочность русских крепостей пытать? А тут еще и с японцами что-то затевается в Маньчжурии большой войной пахнет; англичане ползут из Индии на север, новые страны к рукам прибирая, к русским границам принюхиваясь... Тоже - к войне!
      Давно уже обеспокоился всем этим отец Никандр. Потом подумал крепко на досуге, да и решил в Чемал съездить. Может, там поболее его знают про все это? И хоть неблизок путь, а ехать-надо! И ехать нескорым ходом, а с остановками и разговорами по пути, чтобы прибыть в Чемал или в сам Бийск уже с ворохом новостей, а не с одной только тревогой в душе, которую могут и не принять в расчет: мало ли что схимнику в его глухомани таежной померещилось!
      Столько гостей хозяин аила не ожидал и потому несколько растерялся. Отвечая на приветствие "эзен", добавил, обескураженно разведя руками:
      - Ок, пуруй! Чем же я вас угощать буду?
      Отец Никандр отозвался на родном языке Сабалдая:
      - Тем, что земля и небо тебе послали, старик!
      И протянул хозяину аила пятирублевую ассигнацию.
      Сабалдай бережно спрятал деньги и сделал знак жене.
      Тиндилей вышла из аила, села на лошадь и помчалась на
      пастбище к сыновьям.
      - Какие новости в горах? - спросил гость, отхлебывая чегень из пиалы. Что люди говорят?
      Старик ответил уклончиво:
      - Скот пасем, детей растим, внуков. В гости не ездим, и сами гостей давно не встречали. Как узнаешь о новостях, если дома сидишь, в огонь смотришь?