Конечно, можно попробовать пожить и охотой - меха в цене у купцов-чуйцев, а мясо и в собственном казане не будет лишним. Но со старой отцовской кырлой много не наохотишься, а ружье-двухстволка тоже денег стоит!
      - Потерпи еще немного, Сапары! - попросил Дельмек... - Скоро все наладится... Я сам съезжу к родовому дереву и наделаю тебе кермежеков, чтобы через них ты упросила Умай и она, наконец, одарила тебя ребенком...
      Но Сапары только фыркнула рассерженной кошкой. Она больше не могла и не хотела ждать!
      Только ссора, как и настоящая беда, не заставила себя долго ждать.
      Дельмек только что вернулся от пастуха Яшканчи, у которого тяжело заболел старший сын. Всю дорогу у Дельмека горели щеки от стыда - болезнь Шонкора была непростой и надо было посоветовать пастуху не за камом ехать, а за доктором Гладышевым! А только отступать Дельмеку было некуда: Учур отомстит, лишив его заработков не только на все лето, но и на будущий год...
      - А я у брата была! - сообщила Сапары, сияя от собственной удачи. - Он согласен со мной, тебе надо заняться охотой! Он даже свое ружье тебе подарил! Вот.
      И в руки Дельмека легла новенькая винтовка с нарезным стволом и магазином на пять патронов.
      Да, это была не кырла! Это было настоящее оружие!
      - И патроны Кучук дал?
      - Патроны ты сам купишь! Ну что, доволен? Снимай фартук.
      - Не спеши, жена. На патроны еще надо заработать... Да и какая сейчас охота? Осенью будем на охоту ходить!
      Сапары потускнела. Ей казалось, что стоит бросить фартук мужа в огонь, как добрая Умай придет к ней в сладком сне и скажет тихо и нежно: "Сегодня ты стала матерью, женщина".
      - Кучук не сказал, сколько стоит винтовка?
      - Не сказал. Да и зачем? Он же подарил тебе этот мультук!
      "Подарил... Кажется, теперь мне вообще не придется на своей постели спать..."
      - Придется, жена, вернуть подарок...
      В глазах Сапары стыло изумление: мужу ее брат сует в рот кусок сала, а он его отпихивает руками! Ну разве не бестолковый у нее муж?
      - Я не могу больше смотреть на тебя! - закричала Сапары, давясь слезами. - Я поеду к Барагаа, хоть ей поплачусь в подол!..
      - Поедем вместе, - согласился Дельмек. - Мне тоже
      надо поговорить о делах с Учуром.
      - Она, наверное, уже родила, и мужчине нечего делать возле ребенка, у которого еще нет имени!
      - Дадим имя. Если мальчик - имя дам я, если девочка - ты! Готовь подарки! - Дельмек резко встал и вышел из аила.
      - Будь хозяйкой в моем доме, Сапары! - попросила Барагаа. - Я не могу подняться, а муж пьяный приехал
      с камлания и спит.
      Дельмек коротко и неестественно хохотнул, подражая
      Кучуку:
      - Ничего, Алтай пьяниц любит!
      Барагаа удивленно посмотрела на мужа подруги: он почему-то сегодня говорил крикливо, быстро, и его глаза бегали из угла в угол аила, как голодные мыши. Поругались дорогой с Сапары?
      - Мясо есть? - спросила Сапары, заглянув в котел.
      - Есть. Муж привез.
      Дельмек достал половину бараньей туши, разрубил ее
      на куски.
      - Все варить? - снова спросила Сапары.
      - Вари все. Муж любит поесть. Да и вы, наверное, голодные...
      - Дров принеси! - повернулась Сапары к мужу. Дельмек повиновался. Скоро весело загудел огонь под казаном, высоко поднимая золотые языки пламени над тулгой, почерневшей от копоти. Барагаа неловко повернулась
      на орыне, застонала.
      - Что с ней? - спросил Дельмек шепотом.
      - Ты же лекарь! - усмехнулась Сапары. - А не знаешь, что бывает с женщиной, которая дала горам новую
      жизнь!
      Дельмек поморщился: опять она его поучает! При Барагаа! Мало ей дороги было в тридцать верст? Нет, надо поставить Сапары на место, пока она совсем не села на голову! Прав был Кучук, когда хотел подарить ему кнут... Он открыл тажуур, привезенный с собой, налил две пиалы араки. Одну отнес Барагаа, к другой приложился сам. Отпил глоток, удовлетворенно почмокал, спросил вкрадчиво:
      - Как ребенка назвала, Барагаа? Кто имя дал?
      - Чейне принимала девочку. Она и имя дала.
      Дельмек насмешливо посмотрела на Сапары: вот и тебя опередили! И кто? Молодая жена отца Учура, за которой сын охотится!
      - Что она уехала так быстро? Ни еды, ни питья в аиле... Очаг - и тот почти погас!
      - Ыныбас торопился к брату.
      И этот орус тут был?! Замешкались они с Сапары, надо было сразу ехать!
      - И Чейне уехала с Ыныбасом? - прищурился Дельмек.
      - Он не знал, где стоит аил брата.
      Дельмек прикусил губу, чтобы не рассмеяться: "Все он знал! Он, как и Учур, тоже эту телку Чейне пасет! Но у Ыныбаса шансов побольше будет, чем у нового кама... Да и свободен, без жены и ребенка... Хе-хе! Будет подарочек Оинчы! И правильно: не бери в жены молодую девку! Старуха ни к кому не уйдет, а молодая жена будет молодые ласки искать..."
      - Будет теперь у Учура еще один брат, - ухмыльнулся Дельмек, протягивая руку к тажууру. - С бородой, как у русского!
      - Помолчал бы про других,- посоветовала Сапары.- Не ту пуговицу слов пришиваешь! У тебя-то самого все ли ладно в аиле?
      Это уже было сверх всякой меры! Да и что она имеет в виду? То, что у жены Дельмека ребенка нет, или то, что у Дельмека давным-давно и жены нет?
      - Поехали домой! Нечего тут нам ополоски с чужого пира глотать! Все без нас с тобой сделали, только и осталось, что в работники к каму наняться!
      - Куда спешишь, Дельмек? - подала голос и Барагаа. - Проснется муж араковать будете! Да и мясо скоро будет готово.
      - Этот бык никогда не проснется!
      Сапары села на орын к Барагаа, женщины пошептались о чем-то, потом вместе рассмеялись. Дельмек обиженно вышел из аила, обнял коня за шею, ткнулся лицом в его лохматую гриву.
      Уехать? Куда и к кому?
      Всю дорогу Сапары корила его нищетой и безродностью, попрекала братьями, которые дали ему все - и дом, и жену, и коня. И, если она захочет, то он снова останется нищим, каким был!
      Если бы только Сапары знала, каким он был!..
      От детства в памяти остался страх, когда хотелось бежать в горы, в долины, в лее - куда угодно, чтобы не слышать паскудных и осточертевших криков за спиной:
      - Ээ-гей! Адыйок* идет! Бей его палкой!
      * Безотцовщина, злой и отчаявшийся человек, отверженный рода.
      - Бери камни! Бей Адыйока!
      И он летел от обидчиков, не чувствуя под собой ног...
      А назавтра повторялось то же самое. Конечно, Дельмек знал легенды о сиротах, сумевших отомстить обидчикам, стать сильными и властными людьми в горах.
      О Борочуде, например, которому повезло только потому, что он встретил в лесу, куда бежал от гонений, змею и спас ее от лесного пожара, устроенного грозой. Эта змея в знак благодарности научила его понимать язык леса и гор, рек и долин, зверей и птиц. А это сделало его могущественным и неодолимым батыром: самые хищные и страшные звери послушно ложились у его ног, реки поили его, а долины кормили, даже сама сказочная птица Каан-Кэрэдэ переносила Борочуда из одного места в другое с быстротою молнии...
      И вырос сирота, которому еще совсем недавно любой мог дать безнаказанную оплеуху, в могучего алыпа, победившего вскоре не только своих недавних обидчиков, но и жадных баев, зайсанов, уничтожившего злого хана Караты-Каана. Он даже установил на земле вольную жизнь и, в конце концов, женился на самой красивой девушке Алтая.
      Живет в народе легенда и о Сиротинушке-Юскузеке, похожая во многом на легенду о Борочуде...
      Почему бы и ему, Дельмеку, не повторить их судьбу?
      Но нет... Двадцать лет скоро ему, а никаких чудесных перемен в жизни пока не предвидится. С женой и то не повезло. И от доктора из-за попа ушел. И с этими братьями жены, и с камом Учуром запутался...
      Конечно, хорошо бы опять вернуться в детство, даже и в печальном образе адыйока! Хоть там и было много обид, но не было этой тоски, этого страха... Куда он идет по своей кривой тропе? Никто не знает...
      Дельмек хорошо помнил день, когда его возвели в ранг мужчины. Это случилось вскоре после того, как погиб его отец-охотник, а в аил к матери пришел чужой мужчина из рода Юсть. Самого малочисленного на Алтае и самого неживучего. Про этот род говорили с насмешкой: им нельзя плодиться больше ста человек. Если рождается сто первый, то старики заранее идут рыть могилу или пригибать дерево - кто-то в роду все равно умрет ночью, он - лишний на земле!
      И чем он привлек мать Дельмека? Та была крупной и сильной женщиной, не уступающей в работе мужчинам. А он - маленький, сутулый, с козлиной бородкой и таким же блеющим голоском. Одно и отличало его от других - постоянно бегающие нахальные глаза. Его везде и всюду встречали с насмешливой ухмылкой, только одна мать таяла и млела, становясь беспомощной, когда он подходил к ней, укладывал ее голову себе на грудь и глубоко запускал костистую руку под чегедек, мотая головой мальчишке: иди, мол, погуляй...
      Он гулял столько, сколько никому из мальчишек не позволяли! Целыми днями болтался у чужих аилов и юрт, подбирал куски, брошенные собакам, пока не темнело небо и звезды не протыкали своими острыми иголками его темно-синий сатин...
      Кто-нибудь приводил Дельмека домой, упрекал мать, но та, наградив его равнодушной затрещиной, отправляла спать, не поинтересовавшись, ел ли он что-нибудь, выпил ли хоть пиалу молока3. Если Дельмек не успевал заснуть сразу, то потом не мог вообще от страшных для него ночных звуков, смеха и стона матери, воркотни Акыма, скрипа орына, готового развалиться. А утром его мать, как ни в чем не бывало, сияя горящими, глубоко запавшими от постоянной бессонницы глазами, обегала соседок, чтобы с восторгом рассказать о своем Акыме, лучше которого нет, не было и не будет больше на земле!
      Странно, но женщины не только не смеялись над ней, а завистливо и трепетно вздыхали, говоря чуть ли не шепотом, боязливо и лукаво оглядываясь по сторонам:
      - Да, настоящих мужчин сейчас уже и нет... Тебе повезло, Уркене! Держись за него, не отпускай, охотницы на такого мужчину найдутся на любом стойбище!..
      И только мужчины искренне жалели мать:
      - Совсем тронулась Уркене, как ее Темира медведь заломал!
      Медведя никто из охотников плохо не поминал: он был хан и дух леса, ему можно все, не то, что лысому барсуку!
      Дельмека, когда он оставался один, душили стыд и обида. Ему казалось, что и в смерти отца виновата мать. Если бы она не ворчала на него и не корила постоянно, то и не пошел бы тот к берлоге, тревожить чуткий осенний сон зверя... Однажды мальчишка не выдержал и упрекнул ее:
      - Зачем ты привела этого Акыма? Разве нам плохо было жить с тобой вдвоем?
      Та рассердилась и стала гнать его:
      - И ночевать не приходи!
      Но Акым неожиданно заступился за Дельмека:
      - Куда он пойдет? К медведю, что ли?.. Надо его сделать мужчиной, обручить с какой-нибудь девушкой постарше, и пусть они строят свой аил!
      Отчимства горы не признавали. Обычно детей и жену погибшего брата брал себе неженатый дядя. Но младшего брата у отца Дельмека не было, и потому он со смертью Темира становился настоящим адыйоком. Предложение Акыма, вообще-то, ничего не меняло в судьбе мальчишки, но давало ему некоторые права на самостоятельность. А это и было для него самым драгоценным!
      Быстрое согласие Дельмека рассмешило Уркене и вызвало самодовольную усмешку Акыма:
      - Вот и хорошо! Найдем тебе невесту, чтоб была тебе вместо матери, и живи, как мужчина, привыкай...
      Задуманное Акымом было скорее развлечением для взрослых, чем стоящим делом для мальчишки. Но для обряда-церемонии Уркене и Акым готовились серьезно: уговорили стариков, которым было все равно, натопили большую чашку жира, срубили молодую гибкую березку и пропустили ее вершинку в дыру дымохода. Потом стали искать и звать Дельмека - уже собрались парни и молодые мужчины поглазеть на диковинную игру, а если повезет, то и поучаствовать в ней. Но вдруг струсивший мальчишка затаился в кустах и дрожал, клацая зубами, не столько от холода, сколько от ужаса. Его все-таки нашли такие же, как он сам, мальчишки, его постоянные преследователи, а старик Капшун подставил убегающему Дельмеку ногу и,
      когда тот упал, крепко вцепился ему в плечо:
      - Дурачок! Хозяином станешь в собственном аиле, свою дочку Байым тебе отдам, а у нее все есть...
      - Она же старая, ака!
      - Для тебя старая, для меня молодая... Да и какая тебе разница? Кормить тебя будет, учить всему, что мужчине знать положено. А там привыкнешь, обживешься! Мало ли? Меня самого таким же сопливым мальчишкой женили!*
      * Описываемые пережитки левирата и инициации не были характерны для всех алтайцев, но практиковались в отдельных сеоках достаточно долго.
      Старик впихнул Дельмека в родительский аил, где уже сидели с десяток полупьяных друзей матери и Акыма. Старик Капшун поставил мальчишку возле очага, привязал косичку к вершинке березки, подал всем собравшимся знак... У Дельмека потемнело в глазах: он видел тех, что собрались перед аилом, которые будут его дергать за косичку изо всех сил, если не расслышат или не поймут его ответа на вопросы стариков. Он хотел откровенно разреветься, но в это время к нему подошла Уркене, протягивая кырлу отца:
      - Вот что получишь от нас с Акымом, если будешь слушаться!
      У Дельмека вспыхнули глаза: за отцовское ружье, с которым тот ходил на охоту, он был готов не только все муки вытерпеть, но и живую ящерицу проглотить, если бы только этого потребовали от него старики или парни!
      Потоптавшись, старик Капшун присоединился к старикам, проводившим испытания мальчишки, и задал первый вопрос:
      - Почему у кабарги белые пятна на шкуре?
      - Ее обрызгали молоком. Кабарга похожа на козла и ее надо было как-то пометить, чтобы люди не путались.
      Старики посоветовались и решили, что мальчишка ответил верно. И тут же его дернули березой за косичку - говори громче, мы тебя не слышим! Это сигналили те, что были за стенами аила.
      - Какой рост у Сартакпая4?
      - До неба! - заорал Дельмек во всю глотку и от страха, и от боли одновременно - парни дернули вторично, хотя просто не слышали вопроса. Выше любой горы!
      - А какая гора на Алтае самая высокая?
      - Ак-Сумер!
      - Как Алып-Манаш вышел из беды?
      - Он написал письмо другим богатырям на крыле гуся, и они выручили его.
      Вопросов было много, и скоро Дельмек охрип, отвечая на них громко и отчетливо. Но этого развеселившимся не на шутку старикам и парням было мало. Подмигнув Капшуну, Акым проблеял по-козлиному свой глупый вопрос:
      - А что делают мужчина и женщина, когда остаются одни?
      Дельмек смутился, но его тотчас дернули за косичку. И он проорал из последних сил:
      - Других дураков делают!
      Не выдержали старики и парни, что проводили испытания мальчишки: переглянулись, хихикнули, поняв на кого и почему намекал Дельмек. И хотя муж матери настаивал на новых вопросах, парни уже бросили березку и ушли. И потому решение стариков было единодушным: парень выдержал испытания на мужчину, может строить собственный аил и заводить со временем семью. Акым вынужден был преподнести мальчишке, ставшему мужчиной, чашу с топленым жиром, а Уркене - отдать ружье Темира.
      Дельмек не стал строить свой аил и не взял в невесты, а потом и в жены дочку старика Капшуна, которой уже стукнуло тридцать два года. Получив отцовское ружье, он стал охотником, потом ушел в долину к русским...
      - Э-э, что все это вспоминать!
      Дельмек погладил коня по теплой морде и вернулся в аил, где уже слышался хриплый голос Учура.
      Глава третья
      СМЕРТЬ ШОНКОРА
      Сначала тропа круто шла вверх, потом переломилась и так же круто пошла вниз, к отаре, юрте и аилу Яшканчи, похожих отсюда, сверху, на большую каракулевую шкуру, придавленную двумя перевернутыми пиалами.
      Учур в полном наряде кама, в который он облачился почему-то дома, а не на месте камлания, казался со стороны петухом - крикливой и бесполезной птицей русских, поднимающей солнце после его ночного сна.
      Русские вообще никак и ничем не были похожи на алтайцев: они умели держать огонь взаперти в каменных сундуках; жили не в дымных аилах, а в больших деревянных домах, с дырами в стенах; шили одежды не из шкур, как все люди гор, а мастерили их из кусков тканей, сплетенных из грубых и толстых нитей. Они ковыряли железом землю, обували своих коней в железо и даже мясо жарили на железных лепешках с загнутыми краями. А говорили вообще непонятно - сколько ни прислушивайся, ни одного слова не поймешь!
      Нет, к русским Учуру дороги нет! Камы им не нужны, а их бородатые попы всегда плюют вслед любому каму, бормоча сердитые и несправедливые слова. Учур был с отцом в долине Куюма, видел русские села и бородатых людей, не любивших алтайцев и не пускавших их в свои дома. Сначала Учур думал, что все бородатые русские - попы. И удивился, что в селе так много попов. Спросил у отца, а тот лишь рассмеялся: "Попы только те, что в женских чегедеках ходят и кресты носят на груди. Остальные просто орусы, у которых хорошо растут волосы на лице!"
      Учур тогда охотно согласился с отцом: хорошая борода всегда редкость для алтайца. Интересно, растет сейчас у Ыныбаса борода или нет? Должна расти - он ведь крещеный алтаец, почти русский!
      А у Яшканчи - свои думы. Скрепя сердце позвал он кама Учура по совету лекаря Дельмека... Не поможет Учур сыну, как и Дельмек не помог... Да, зря он назвал сына Шонкором! С таким гордым именем мальчишки долго не живут!* Надо было лягушкой назвать или ящерицей! Теперь-то Шонкору определенно не уйти от духов-кермесов, не разгонит их своим камланием Учур, который уже с утра пьян... Лекарь Дельмек, который учился у русского доктора, полдня старался выгнать из сына болезнь - крепкие травы ему давал пить, на араке тряпки парил и к груди прикладывал, конским сырым навозом Шонкора мазал, жгучей крапивой все тело растирал... Не стало парню легче!
      * Имя мальчика переводится как "Сокол".
      Черная шуба Яшканчи давно вытерлась и выцвела, обросла разноцветными заплатами и обносилась. Но он бережет ее и будет носить до тех пор, пока сама с плеч не свалится: первенца, Шонкора, в нее заворачивал... Радовался тогда... Много пил араки и плясал! А теперь что делать Яшканчи? Плакать, кричать, волосы рвать на голове?..
      Всадники спустились вниз, остановились возле юрты. Яшканчи первым оставил седло, нырнул внутрь, вернулся с большой чашкой чегеня. Учур ухмыльнулся и, не оставляя седла, единым махом осушил ее, даже не крякнув, хотя Адымаш половину чашки аракой долила. Потом кам спешился, пошел было к юрте, позванивая колокольчиками на шубе, но его остановил голос Яшканчи:
      - Шонкор - там, в аиле...
      И махнул рукой в сторону одинокого темного конуса, над которым не струился, как обычно, дымок. Учур поморщился, но пошел взглянуть на больного.
      Перешагнув бронзовый топор, лежащий на пороге для отпугивания злых духов, вошел в аил. Удивился убожеству жилья и пустой тулге над погасшим очагом, но не подал вида. "Смирился со смертью сына, даже огонь зажечь не захотел..." Но, подумав, оценил находчивость хозяина: увидев погасший очаг и ужаснувшись нищете жилища, кермесы сами убегут из аила куда глаза глядят!
      - Лекарь был? - спросил Учур. - Что сказал?
      - Против духов у него нет силы. Тебя велел позвать. Учур кивнул: все правильно - Дельмек помнит уговор. А Яшканчи уже торопливо рассказывал, что Шонкор заболел после весенней откочевки, упав с коня в ледяную воду. Переодеться было не во что - ехал мокрым весь день, и одежда сама высохла на нем. А на стойбище, пока отец с дедом юрту собирали, на сырой земле спал, устав от трудной дороги. Потом кашлять начал, сильно потеть, жаловаться на боль в груди...
      Кам склонился над больным - глаза сухие, по лицу внутренний огонь гуляет, а пальцы рук синие и холодные. Гулко кашляет, выплевывая гной и кровь... Таких не лечат ни лекари, ни камы! Оинчы бы отказался: "Все равно умрет парень. Не буду камлать, духов зря тревожить!" Но Учур, выпрямившись, сказал другое:
      - Вода виновата в его болезни. Синего Быка1 вызывать надо, дух воды просить! Вечером камлать долго буду, а утром коня Эрлику подарим, чтоб отвел беду, прогнал кермесов...
      Яшканчи облегченно вздохнул - не любят камы, когда впереди их лекаря или врача зовут, сердятся. А Учур не рассердился. Хорошо и долго камлать теперь будет!
      Мальчик пошевелился и попросил пить. Отец поднес к его сухому рту бутылку с ледяной родниковой водой, оставленную лекарем. Учур недовольно поморщился: мог бы и посоветоваться, прежде чем аржаном поить! Вода-то его зло, от нее заболел парень! Неспроста, видно, говорят про Яшканчи, что он тупой и упрямый, что в русских избах ночует чаще, чем в своей юрте...
      Кам засопел, поспешно вышел из аила, направился к юрте.
      Яшканчи, смахнув испарину со лба сына, поплелся следом за Учуром, бормоча слова оправдания. Он боялся, что рассерженный неизвестно на что кам уедет, а больше всего - страшных сейчас слов: "К русским попам вези сына, если обычаи забыл!"
      А какие обычаи он забыл? Сына напоил, не спросив кама?
      В юрте Учур сам прошел на почетное место и. сел на шкуру косули раньше, чем успел подогнуть ноги хозяин и раскурить трубку отец Яшканчи. У старого Адучи даже губа дернулась от обиды, но он ничего не сказал неучтивому гостю: не в его привычке было совать нос в дела сына. Яшканчи поймал взгляд отца, нахмурился:
      - Корми, жена, гостя. А я поеду к соседям. Нам вдвоем с отцом не справиться...
      Он вопросительно взглянул на кама. Тот благосклонно кивнул.
      До ближайшего стойбища - семь трубок. А дело идет к вечеру. Вдруг не успеет обернуться Яшканчи? Конечно, камлание Учур может и без хозяина провести - есть мужчина в доме, но так ли все сделает, как надо? Ведь отец и рта не раскроет, чтобы пристыдить кама! А жену Яшканчи Учур и не заметит. Такие, как он, женщине при встрече не обе руки подают, а палец, выражая свое наивысшее презрение...
      Конь потерял тропу и шел теперь вброд сквозь фиолетовые заросли кандыка. "Пусть так, - согласился с конем Яшканчи. - Пусть будет короче дорога на целую трубку..."
      Он вспомнил день, когда Адучи, облюбовав долину, где остановил свой измученный кочюш Яшканчи, сказал сыну:
      - Чего нам еще искать? Здесь надо юрту ставить! И первый дым в очаге был прямым и чистым: по всем приметам их ждало счастье! А наутро заболел Шонкор... Почему же счастье все-таки обошло их стороной? Яман-Куш - худую птицу - просмотрел Яшканчи и не убил ее?
      - Ок, пуруй! - бормотнул Яшканчи и едва не выронил трубку изо рта на дорогу.
      Конь Яшканчи остановился возле небольшого холмика из гладко обточенных водой речных камней и гальки, из которых торчали ветки деревьев с полуистлевшими тряпочками. Пастух поспешно оставил седло, развязал опояску, распахнул шубу, добрался до рубашки. Выпростав ее из штанов, Яшканчи оторвал от подола узкую ленточку и привязал за торчащую ветку лиственницы, не успевшую еще завянуть. Подарок хребтовому духу был сделан не только для того, чтобы предельно обезопасить свою дорогу, но и во много раз удлинить дорогу злых духов в аил больного сына.
      Поправив одежду, Яшканчи набил третью трубку, высек искру кресалом, прикурил, раздавил тлеющий трут пальцами. Солнце еще высоко стояло над горами, но торопиться надо, можно и не успеть до того, как упадет ночь!
      Ослепительно горели шапки гор, на которых никогда не таял снег и катились только ледяные ручьи. На каждой горе их больше, чем волос на голове женщины. И все они сливаются в реки, а те реки стекаются вместе, связываются, как косы у алтайки, лентой большой реки. А большая река где-то сольется с другой большой рекой, а та - с морем... Дальше Яшканчи понимал плохо: выходило, что и больших рек на земле немало? Куда же они льют свои воды? В какие бездонные моря? И почему об этих морях так часто и так много поют кайчи в своих легендах? А кайчи всегда поют только о том, что сами хорошо знают...*
      * Действительно, алтайский эпос воспевает страну, где вечное лето; деревья, под кроной которых могут укрыться табуны коней; море с девятью заливами; железные и каменные крепости, плюющиеся огнем. Откуда это пришло в эпос - загадка для его исследователей и по сей день.
      Пастух смутился, покачал головой: не ребенок ведь он, чтобы самому себе глупые вопросы задавать и придумывать для них такие же глупые ответы! Разве мало других забот у него?
      Еще через две трубки ноздри Яшканчи уловили кисловато-дымный запах аила. Отлегло от сердца - не успел на новое место откочевать Сабалдай, хотя и грозился, ругал траву! А может, и не аил друга дымит очагом? Алтайцы, как вода в реке, - текут и текут... Куда, зачем, к какой реке и к какому морю?
      Конь тоже уловил запах жилья, всхрапнул. Яшканчи повеселел: будет гостю пиала араки, пообещал конь! И впервые за весь сегодняшний день почувствовал, что он голоден и не против глотнуть питья, туманящего мозги и отгоняющего отары тревожных и страшных мыслей.
      Нежданного гостя встретили с радостью - в аиле родился малыш. Старухи уже смазали его конским топленым салом и положили к груди матери, а теперь любовались, с какой жадностью и охотой тот сосет молоко. Со всех сторон сыпались пожелания:
      - Резвым будет, как аргымак!
      - Здоровым и сильным будет, как Сартакпай!
      - Морозов бояться не будет, болеть не будет!
      - Никакая вода не смоет его красоты!
      - Счастье свое будет в тороках возить!
      Кричали громко, во весь голос, чтобы черные кермесы могли слышать все это и пятиться прочь от младенца. А вот имени ребенка не называли... Значит, Яшканчи - первый гость и он даст новорожденному его вечное имя!
      Какое же гордое имя ему дать? А может, не надо гордого имени, чтобы долго и счастливо жил, забытый духами? Очень бы хотелось Яшканчи дать мальчишке имя своего больного сына, чтобы отвести беду. Но, убежав от его Шонкора, кермесы прибегут к этому, маленькому внуку Сабалдая!
      Гостя приветствовал сам хозяин. И не чашкой чегеня или чая - чочоем2 араки. Подождал, когда Яшканчи вернет опорожненный сосуд, приложил руку к сердцу:
      - Зверь родится с шерстью, и только камень не имеет кожи. Назови имя моего внука!
      - Первый внук у тебя?
      - Пока первый.
      - Вот и имя ему. Первый!
      Ухмыльнулся Сабалдай, дернул себя за бороду: хитрее не придумаешь! Поищи-ка среди тысяч младенцев самого первого!
      Пригласив дорогого гостя к тепши, Сабалдай подал знак женщинам: накормить и напоить Яшканчи так, чтобы на коня сесть не мог! Но тот поднял предупреждающую ладонь:
      - По делу я к тебе, Сабалдай. Коня тебе седлать надо, сыновьям твоим Курагану и Орузаку - тоже. Кама Учура позвал - сына лечить, Шонкора. Болеет шибко!
      Сабалдай осуждающе качнул головой:
      - Лучше бы тебе за русским доктором съездить...
      Друг Яшканчи хорошо знал русских. И даже собственную избушку в одной из их деревень построил. Да раскатали ее староверы по бревнышку, не дали очаг зажечь и дым к небу пустить. Пришлось наспех собрать - без крыши и двери... Ничего, доделать всегда можно! Дымом окурена, никто теперь не тронет...
      Тиндилей, жена хозяина, подала гостю пиалу с чаем, разломила пополам свежую лепешку, щедро намазала ее маслом, положила перед Яшканчи. Тот кивком головы поблагодарил, но есть не стал - ждал вопросов. И они посыпались: хорошо ли пасется скот, не ходят ли по аилам дурные новости, не жалуются ли люди вокруг на жадных сборщиков податей - шуленчи и демичи3?
      Что он мог им сказать? Собственное горе оглушило и ослепило Яшканчи. Новостей нет - вот и весь ответ... Но так не бывает Если нет плохих новостей, то непременно есть хорошие.
      - А у вас?
      - Много новостей и все худые, - вздохнул Сабалдай. - Какие-то люди появились в горах, говорят. В белых чегедеках и на белых как снег конях!
      - Русские попы? Они давно по горам ходят.
      - Может, и попы. Только другие... Бурханы!
      - Бурханы? - удивился Яшканчи. - Уж не посланники ли нашего старинного бога Бурхана, у которого были серебряные глаза и белые как снег волосы?
      - Тот Бурхан забыл о людях, презрел их, а эти идут к людям!
      Пока хозяин сбивчиво и бестолково рассказывал Яшканчи о загадочных попах-бурханах, тот настороженно поводил глазами по аилу: где Кураган и Орузак? Успеют ли они к Мендешу в соседнюю долину заглянуть? Может, Сабалдай уже сам догадался отправить их?
      Тиндилей приняла внука из рук снохи, протянула гостю:
      - Похвали, Яшканчи! Керкей балам?
      - Керкей, керкей! Хороший мальчик, крупный! - Яшканчи нащупал на опояске ножны, снял их, протянул Сабалдаю. - Хоть и не по обычаю, но другого подарка у меня нет... Пусть этот парень дойдет до солнца и сделает то, что мы с тобой не смогли или не успели!
      Старик расцвел: лучшего пожелания у алтайцев не бывает, да и не придумать лучше!
      Яшканчи отодвинул пустую пиалу, встал:
      - Поеду к Мендешу. Приглашу и его с сыновьями.
      - Сиди, - сказал Сабалдай добродушно. - Кураган уже поехал к Мендешу, а Орузак - к Суркашу. Подождем их... А пока давай араковать с тобой, внука славить! У нас - радость, у тебя - горе. И то и другое надо аракой разбавлять, мясом заедать.
      Розовел дым в верхнем отверстии аила, озаренный лучами закатного солнца, когда вернулись сыновья Сабалдая с гостями. В аиле сразу стало тесно, и женщины перенесли огонь на площадку перед жилищем, прикрыли его треножником с большим казаном.
      Подвыпивший старик долго никого не хотел отпускать, непрерывно хвастаясь внуком. Уже и луна поднялась над горами и небо открыло звездные глаза, а Сабалдай поднимал пиалу за пиалой:
      - Пусть у внука будет много табунов!
      - Пусть все красавицы гор любят его!
      Яшканчи не осуждал старого друга. Надо сначала поднять чашу радости и испить ее сладость и удовольствие, а уж потом поднимать чашу горя и выпить ее полынную горечь и яд.
      ...Кам Учур, как и предполагал Яшканчи, не стал дожидаться позднего возвращения хозяина с гостями и соседями. А может, и боялся, что свидетелей его камлания будет много... Не успел утихнуть перебор копыт коня Яшканчи, как он заставил Адымаш разжечь очаг в аиле и сразу же стал камлать. Адучи сразу же понял, что привезенный сыном кам не столько возбужден ритмом бубна, сколько пьян. Не надо было невестке ставить рядом с ним почти полный тажуур...