Закрыв дверь на ключ и повернув его два раза, лхрамба отступил в одну из ниц, переждал немного, двинулся к другой нише... Громыхнули трубы тревоги. Теперь поднимется весь монастырь. Но не все знают, что за третьей нишей есть люк, который ведет в подземелье, имеющее полузасыпанный выход за стены монастыря. Когда-то по этому каналу подавалась вода из Орхона в царские бани, сейчас он сух: река ушла далеко в сторону от бывшей бессмертной столицы самого могучего в мире государства.
      Нащупав плиту люка, Самдан ногой сдвинул ее в сторону, опустился на три ступеньки вниз, задвинул камень над головой, ощупью двинулся в темноте...
      И в этот момент в галерею ворвались стражники дацана, начали колотить чем-то тяжелым в дверь, изо всех щелей которой полз ядовитый зеленый дым.
      Весть о бегстве или возможной гибели лхрамбы "Эрдэнэ-дзу" в огне уничтоженной лаборатории Куулар принял спокойно: что-то подобное должно было случиться, поскольку после первого удара всегда следует второй. Бывает, что и в собственное сердце... Да и не ново все это! Даже родной брат Будды Девадатта - всегда был первым противником шакья-муни, за что и угодил в горячий ад. Конечно, лучше бы сделать Самдана-врага другом, чем оставлять его недругом... Вряд ли он так беспробудно глуп, чтобы погибнуть из-за пустой ссоры с хубилганом! Он, конечно же, бежал... Ведь из дацана невозможно уйти только тем, кто не знает его секретов. Любой дацан - город, а город всегда имеет сотни ворот, кроме главных, охраняемых стражниками. Но Гонгору выгодно и не так стыдно
      считать Самдана погибшим - пусть так и считает, никто не будет разубеждать его!
      Вынужденное безделье помогло черному жрецу изучить "Эрдэнэ-дзу" до мелочей, и это утвердило его в мысли, что Самдан ушел по заранее приготовленной тропе. Судя по тому, с какой легкостью Гонгор обвинил его, а потом согласился обменять на Бабыя, хубилган серьезно боялся конкуренции со стороны лхрамбы и, наверное, имел на то свои основания. А может, они просто мешали друг другу и им следовало бы договориться о власти в монастыре миром. Но они начали враждовать, и один из них оказался наиболее нетерпеливым...
      Чьи-то вкрадчивые шаги прошуршали за спиной Куулара. Он обернулся и перехватил руку, занесшую для удара холодно блеснувший клинок, сдавил ее, оттягивая большим пальцем сухожилие, идущее к кисти. Лама крутнулся, взвыл, но хватка черного жреца была мертвой. Кинжал выпал, ударился о тело каменной черепахи, отскочил.
      - Ты кто? - спросил Куулар холодно. - Почему ты хотел зарезать меня ножом? Разве я похож на овцу? Я - волк!
      - Я выполнял приказ.
      - Чей? Хубилгана?
      - Лхрамбы Самдана.
      - Он погиб в огне!
      - Воля покойного священна.
      Да, воля покойного священна, тут он прав. Куулар поднял кинжал, протянул его рукоятью вперед:
      - Так выполни его волю! Я не буду сопротивляться. По губам черного жреца ползла улыбка, а глаза испепеляли ламу. Нанжин взял кинжал, но тут же выронил его:
      - Я не могу!
      - Ты умеешь убивать только в спину? Я повернусь спиной.
      Куулар снова поднял кинжал и подал ему.
      - Я не могу! - взвыл Нанжин и упал на землю, захлебываясь слезами злости и бессилия.
      Куулар бросил кинжал, перешагнул через поверженного собственной трусостью человека и ушел.
      Нанжин корчился на земле, судорожно загребая песок пальцами, срывая ногти и дрожа всем телом.
      Стражники привели Нанжина к Гонгору, коротко доложив:
      - Вот его кинжал, ширетуй. Он говорит, что хотел убить кого-то из гостей, но не смог.
      Кинжал был хорошо знаком Гонгору - он постоянно висел в лаборатории Самдана и вряд ли кто мог предполагать, что будет кем-то и когда-то пущен в ход.
      - Тебе говорили, что ты умрешь постыдной смертью?
      - Да, это говорили мне вы, хубилган.
      - Тебе не кажется, Нанжин, что это время пришло?
      - Пощадите! Я буду есть ваш кал и пить вашу мочу!
      - Это охотно сделает каждый, верующий в Будду*! Ховрака Базара убил тоже ты?
      * Даже естественные отправления организма хубилганов считались священными и целительными. Их даже хранили на алтарях.
      - Он сам! Он не смог воспользоваться ядом правильно!
      Гонгор махнул стражникам:
      - Уведите его в подвал. Им займемся, когда уедут гости.
      Стражники взяли за шиворот побледневшего, как лист рисовой бумаги, ламу, сорвали с него священные одежды и плетьми погнали голого через двор к полуразрушенной часовне у глухой стены, отгораживающей монастырь от свалки нечистот. Возле этого меньдона нельзя ни молиться, ни думать о жизни...
      Теперь Гонгору предстояло улаживать очередной конфуз с бурханами. Странно, но Куулар и на этот раз отказался от своего права казнить или миловать. Он только сказал:
      - Не надо никого наказывать. Реакция у лам естественная: мы слишком загостились в "Эрдэнэ-дзу"!
      Краска стыда бросилась в лицо Гонгору: Куулар, которого он знал как охотника за человеческими черепами, проявлял доброту и заботу там, где он хубилган - выказывал свою готовность к жестокости ничем не оправданной! Таким оружием владеет не каждый... Что это? Искренность или верх лицемерия?
      - Я не в силах ускорить ваш отъезд. Многое не готово.
      - Мы уходим с тем, что есть. Твой дацан, Гонгор, становится для нас опаснее, чем вся русская полиция Алтая!
      Побитой собакой явился хубилган в свои покои. Все его планы раскрыты, а сам он высмеян жестоко и оскорбительно. Осталось последнее средство что-то исправить и изменить. Подняв колокольчик, он вызвал даргу Чижона.
      - У тебя есть связь с тангутами Цэдэна Шууна?
      - Что вы, хубилган! - дарга стражников сделал обиженное лицо. - Его подкупают караван-бажи, а не Ламы!
      - Он мне нужен.
      Чижон заколебался, выдавил неуверенно:
      - Я попробую, хубилган...
      - Утром я должен услышать твой ответ! Нам необходимо задержать гостей еще на два дня, пока не вернется Дарчин. Пообещай Цэдэну Шууну все, что только ему может присниться во сне!
      - Ему хватит вашего имени, хубилган. Хорошо и сладко спал эту ночь Гонгор. Утром, как было условлено, пришел Чижон:
      - Баторы Шууны на подходе к дацану. Они согласны встретить наших гостей на любой дороге и вернуть их под ваше покровительство, хубилган"
      Потом, помявшись, сообщил, что крысы, живущие в подвале, оставили от баньди Нанжина только хорошо обглоданный скелет.
      Гонгор кивнул:
      - Благодарю вас, Чижон. Я доволен вашей службой.
      ...Бабый утонул в думах.
      Только вчера Гонгор сообщил ему, что он не может оставить лхрамбу в дацане, поскольку Самдан погиб во время пожара в лаборатории, а миссии Белого Бурхана необходим мудрец и философ: многие законы новой веры надо будет составлять на месте, в горах. К тому же, вернулся гонец Гонгора Дарчин, не принятый таши-ламой: Панчен Ринпоче не собирался менять своего решения.
      У Бабыя не было выбора, как не было его и у Гонгора. Да и скрываться от миссии больше уже не имело смысла:
      с мудрецом или без него Куулар уведет своих людей, а таши-лама за самовольство спросит очень строго. Потому и поник головой хубилган, завершая их последнюю беседу с глазу на глаз:
      - Мы оба потерпели поражение...
      Гонгор ошибался: поражение потерпел он один, а Бабий не просто отсиживался в библиотеке, а готовился, по совету таши-ламы, к предстоящему специальному экзамену на звание лхрамбы, обещанное ему после возвращения с Алтая.
      Таши-лама был странно добр к нему и не удивился, узнав, что Бабый исполнял волю покойного Мунко. Панчен Ринпоче его хорошо помнил и сожалел, что тот не оправдал возлагаемые на него надежды: удалился из Тибета, поссорился с ширетуем Иволгинского дацана, не сдал положенных экзаменов на высокие ученые звания и зачах в своем дугане, не принеся никому ощутимой пользы. Последнее поручение Мунко выполнял добросовестно и полно, обеспечивая таши-ламу всеми необходимыми сведениями и, если бы он довел работу до конца, то стал бы ширетуем и хубилганом самого большого монастыря не только в Бурятии или Монголии, но и в самом Тибете.
      - Не повтори его судьбу, Бабый! - сказал таши-лама. - Самое простое в жизни - лень, а убежать от нее- самое сложное...
      Вместе с письмом к Гонгору Панчен Ринпоче дал Бабыю один-единственный документ и посоветовал внимательно изучить его.
      - В этой молитве соединено все, что необходимо. Эти идеи и мысли надо развивать, к ним уже ничего нового добавлять не надо.
      "Раз, два три - вижу три народа.
      Раз, два три - вижу три книги.
      Первую - самого Благословенного,
      Вторую - явленную Асвогошею,
      Третью - данную Цзонхавой.
      Раз, два, три - вижу три рубежа прихода Майтрейи.
      Первый изложен в книге, написанной на Западе,
      Второй намечен в книге, написанной на Востоке,
      Третий изложен в книге, что будет создана
      на Севере.
      Раз, два, три - вижу три явления.
      Первое - с
      мечом, второе - с законом, третье
      со светом. Раз, два, три - вижу три коня.
      Первый - черный, второй - под водой, третий - над землей.
      Раз, два, три - вижу три орла.
      Один - сидящий на камне,
      Второй - клюющий добычу,
      Третий - летящий к солнцу.
      Раз, два, три - вижу ищущих свет.
      Луч красный, луч синий, луч белый..."
      Если даже это и канва, то как и чем по ней вышивать?
      Ведь все это тоже было! От пророчества Будды - к орлу, что летит к солнцу по белому лучу правды и справедливости! Но где они, те лучи? Что они несут? Каким взором их увидеть, не имея третьего глаза Будды?..
      Мир сложен и неуклюж. И не надо его усложнять еще больше. Не проще ли перечеркнуть все старые догмы и попробовать на их пепелище взрастить новые, что ближе к жизни, к людям, а значит, к истине?.. Нельзя! Уж если этого боится сам таши-лама, то что может сделать Бабый?
      Да и где создавать новую догматику бурханизма?
      Здесь, в "Эрдэнэ-дзу", как это пытался Гонгор?
      В темноте дугана с его ядовитым воздухом, как торопился, но все равно не успел, Мунко?
      Там, на горячих камнях Алтая, где не будет ничего, кроме неба над головой?
      Ничего, в сущности, не готово. И их миссия поедет с голыми руками и пустой головой. То, что хорошо для Тибета, где даже камни несут в себе тайну веков, не годится для Алтая!..
      Гонгор ничем не мог помешать Куулару готовиться к походу своей миссии на запад! Черный жрец не был новичком в каких бы то ни было интригах, по характеру своему никогда никому ничего не доверял и потому к походу на Алтай подготовился более тщательно, чем Гонгор мог предполагать. И если Бабыя удручала теоретическая и идеологическая неподготовленность белого бурханизма, а Гонгора в глубине души радовал ее возможный практический провал, то на самом деле все обстояло совсем иначе: бурханы с первых же дней полностью вышли из-под контроля хамбо-ламы "Эрдэнэ-дзу" и были готовы покинуть дацан в любое время дня и ночи.
      Все дни вынужденной отсидки Куулар использовал полностью, обзаведясь знакомствами с необходимыми людьми не только в самом дацане, но и за его стенами.
      Ему пригодилось все - и рассказ Пунцага о путешествии в священную Лхасу, в котором обычный караван был превращен Жамцем в хорошо вооруженный отряд; и мимоходом брошенная самим Жамцем хвастливая фраза о деньгах, которые у него еще остались, и он готов их использовать более разумно; и жалобы Гонгора на своих лам, которых не назовешь благочестивыми и преданными вере; и даже жадность, с какой схватил золотую монету стражник дацана, когда они с Чочушем прибыли в "Эрдэнэ-дзу"...
      Пока Гонгор строил свои козни и делил сферы влияния на лам с Самданом, Куулар все взял на себя, сведя подготовку к главному - оружие, кони, бумаги.
      Необходимое оружие Куулар купил у стражников, выходы из дацана разведал сам, а о покупке коней договорился через аратов, доставлявших продовольствие в "Эрдэнэ-дзу". Дело стало только за русскими документами, деньгами и картами. Но эти бумаги Гонгор не задержал - они давно были у него приготовлены и сомнений в подлинности не вызывали. Хоть за это спасибо! Впрочем, вряд ли будет в них нужда - Куулар хаживал без каких-либо бумаг и в более населенные районы, чем Тува и Алтай!
      На Алтай было два выверенных пути.
      Первый - по Чуйской дороге, караванной тропой, облюбованной с незапамятных времен разбойниками и купцами. Она минует благословенную Туву, родину Куулара, хотя и подходит временами вплотную к ее горам.
      Второй - через леса и горы Тувы по Усинскому тракту, степями Минусы и Абакана, лесами и горами Шории, через Салаир.
      И если первая дорога выводила на юг Алтая, а потом к Уймонской долине, то вторая - на Алтын-Кель и в северные районы, особо облюбованными русскими.
      Юг до Уймона был печенью, а Алтын-Кель - сердцем Алтая.
      Куда бить?
      Куулар развернул карту Гонгора и ухмыльнулся - художники дацана копировали ее с китайского оригинала, а потом исправляли, советуясь с караван-бажи и купцами.. Вполне возможно, что некоторые искажения добавил и сам Гонгор... Карта стала никуда не годной: Уймонская долина на ней отодвинулась далеко на запад, Алтын-Кель перекочевал к югу, а Бийск столица русских на Алтае - стал своеобразной пуповиной, связывающей сердце и печень Алтая в один узел несуществующей поперечной рекой, не имеющей названия. А такие большие реки, как Катурь и Бия, на ней не были даже помечены, не говоря уже о хребтах и перевалах через них...
      Куулар сложил карту, отбросил ее на край стола. Она ему не нужна: к Алтын-Келю может провести Чочуш, а дорогу в Уймонскую долину и дальше на юг он знает сам!
      Медленно темнело. Приближалась та минута, когда надо идти к воротам монастыря, где гостей должны были проводить Гонгор, Чижон и десяток стражников. Там пятеро ховраков уже держали белых коней в поводу, выжидательно поглядывая на двери боковой пристройки...
      Пора.. Куулар надел серый плащ, поднял капюшон, надвинул его на глаза, шагнул через порог.
      ...Ховраки, стражники, Чижон и Гонгор прождали гостей едва ли не до полуночи" пока хубилган не распорядился поторопить их. Но досланные стражники обнаружили пустые комнаты: Куулар вывел свою миссию другими воротами, которые почти не охранялись.
      Гонгор сам обошел все комнаты, поднял скомканную карту, развернул ее, увидел тщательно прорисованный лик обезьяны и все понял: Хануман был не только царем обезьян, но и хитрецов*.
      * Тот, чей лик ужасен, а сокровища неисчислимы; тот, кому не удалось купить за золото жизнь и радость, достоинство и покой." Эти характеристики царя обезьян Ханумана осуждают жадность, обман и коварство, какими тот отличался
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Этот клич еще не гремит над горами, степями, лесами и пустынями, но он гремит в душе каждого из пятерых, отныне и навсегда утративших свои имена и прошлые ступени святости и мудрости. У них сейчас одно звание и одно имя бурханы!
      Они несут за своими плечами знамя, которое невидимо, но шум которого каждый слышит сердцем:
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Этот клич-пароль и есть пропуск в страну будущего, в ту великолепную страну, какую им первыми суждено создать на земле. Создать сразу и на века!
      Их белые одежды шумят по ветру, а их белые кони летят во весь опор, и их копыта высекают из камней искры:
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Да будет отныне так, как говорит основная ведическая заповедь: для людей благородных деяний весь мир - их семья! Да будет таи, как начертано в эдикте Ашоки: все есть ты! Да будет так, как завещено самим небом!
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Закрыли свои толстые книги мудрецы, поправили колчаны со стрелами воины, стиснули древки боевых стягов знаменосцы, положили набрякшие кулаки на эфесы своих мечей Гэссэр-хан и Ригден-Джапо.
      Все должны слышать клич, поднимающий из небытия четыре стороны света, заставляющий взмывать в небо орлов, летящих своими путями, очертанными в мироздании незримыми линиями:
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Этот клич был рожден в глубине веков. Через гранитные толщи времени он катился глухим гулом, слышимым только для великих сердец. Но сейчас он громоподобен и рвется в объятия неба, призвавшего его:
      - Калагия!
      - Приди в Шамбалу!
      Медленно укладывалась пыль на свое привычное ложе, застилая следы белых всадников. Но завтрашний свежий ветер сорвет ее, как завесу, обнажит следы, вбитые в камень, и каждый прочтет громоподобное имя будущего:
      - Шам-ба-ла...
      ЧАСТЬ 2
      НЕСУЩИЕ ФАКЕЛ ИСТИНЫ
      Даже убитого зверя нельзя мучить - иначе горный дух рассердится и не даст удачи охотнику.
      Алтайское поверье Глава первая
      КАМ УЧУР
      Духи и бесы раздирали кама Учура уже не первую ночь. И если еще вчера они кривлялись и прыгали вдали от него, то теперь нахально лезли в глаза, уши, нос, путались в волосах... Бесы всякие бывают и во что угодно могут превратиться, стать неузнаваемыми. Но Учура им не обмануть! Он их в любом облике узнает, хоть те и в камень, неожиданно подкатившийся к аилу, обернутся; хоть и в корову, пасущуюся в ближнем осиннике; хоть и в лоскут старой покорежившейся кожи в дальнем углу на мужской половине. Но чаще всего бесы приходят в сны, где они - полные хозяева. Там они и горы ломают, и реки останавливают, и костяной иглой сшивают тучи с лесом.
      Есть и совсем крохотные бесы, пожирающие ячмень, растертый для лепешек, проедающие шубы и сармыги, портящие чсгень. Они чаще всего похожи на жучков, червячков, бабочек. Их легко поймать и раздавить: под ноготь большого пальца правой руки положи, надави немного - и полезли кишки из беса!..
      А вот духи - те страшнее и всегда похожи на зверей, птиц и людей. Они выходят после полуночи из мрака аила и дразнят кама, грозят ему, пугают. Под их ногами прогибается земля, от их дыхания и хохота сотрясаются крепкие стены жилища. Их придавить ногтем большого пальца нельзя, их даже из ружья-кырлы не убить и ножом не зарезать. Их можно только уговорить или напугать гневом Эрлика...
      - Пур-пыр! - бормотал Учур и чмокал губами, пуская слюну на шкуру. Уходи!.. Нет, не уходи... Иди ко мне, я - добрый...
      Заворочалась Барагаа на постели, разбуженная тревожным сном мужа. Прислушалась, но осталась на орыне:
      Учур - кам, а каму всегда тяжело ночью. И умирать ему будет тяжело... И зачем он согласился бубен взять?
      Щелкнула сырая ветка в очаге. Крохотный уголек попал на спящего, ожег его, разбудил. Учур сел, протер глаза. Голова была тяжелой, во рту сухо, судорожно проглоченная слюна оказалась кислой до горечи. Но сон еще не ушел и помнился хорошо...
      Опять эта Чеине, молодая жена отца, пришла к нему в виде духа! К добру ли это, к худу?
      Пожалуй, к добру... Сама зовет, выходит? Думает о нем, вспоминает? Отчего же в тот вечер испуганно шарахнулась от его объятий, точно конь от дохлого волка? Пойми их, этих женщин!..
      Учур упал лицом в ладони, медленно, через ноздри, втянул в себя дымный воздух аила. Не до нее сейчас, не до Чейне! Другая и теперь уже давняя беда висит над камом Учуром, как грозовая туча над головой. А в тучах тех ущербная луна, как судьба... Совсем плохо.
      Он получил свой бубен пять лун назад, зимой. А еще раньше расстался со своим бубном отец. Низверглись люди в тот сырой осенний день лицами вниз, заплакали - старый Оинчы был хороший кам, добрый, зря никого не обижал и не наказывал. А тут и зима готова была с соседних гор скатиться, и на такое тяжелое время без кама людям никак нельзя было! И решили они - пусть уж лучше плохой кам будет у людей, неумелый и глупый, чем никакого... И старики смастерили новый остов, натянули на него свежую кожу, освятили бубен у огня и священного дерева, расписали его знаками вечной тайны тройного мира и передали тому, кто больше других подходил для кама - падал с пеной у рта и был не только сыном, но и внуком великого кама!
      Сам Учур не хотел быть камом - головой мотал, отказывался; руками разводил, недоумевая; говорил, что охотником решил стать и уйти в горы. Да и не делались люди камами сразу, с детства надо было готовить их. А Учур с детства только в кости играл да с соседскими мальчишками дрался, сусликов ловил да озорничал... И вдруг - кам, хозяин над духами! Какой он кам? Вот дед Челапан и отец Оинчы - настоящие камы. Их в очередь звали окрестные пастухи, из дальних гор и долин приезжали совсем чужие люди. Все своих сроков ждали, как услышат суровое: "Луна не та. Эрлик злой, сердится. Нельзя камлать!" И - все, больше ничего людям говорить не надо. Если Эрлик злой, то и кермесов вокруг много. Значит, и от камлания проку не будет, хоть какой подарок каму пообещай!..
      Эта зависть к славе отца и деда не давала Учуру тйер-дости для отказов. К тому же, он знал, что охотником, как и пастухом, жить тяжело, ходить много яадо, ноги бить, у костров в горах и долинах мерзнуть... А камом быть хорошо! У кама - власть и сила! Кам всегда дома сидит, а люди к нему сами идут!
      Но к Учуру давно уже никто не шел. Не верили в его силу, не видели пользы от его плохих камланий... А ведь он - сын прославленного кама Оинчы и внук великого кама Челапана! Двойные приученные духи у него под рукой, вдвое больше помощников, чем у обычного кама!1 Одно только это должно было тащить к нему людей со всего Алтая как на аркане!
      Или хорошо люди жить стали? Кто же так быстро сделал их такими богатыми-и счастливыми? Свои зайсаны, купцы-чуйцы, люди русского царя, попы? А. может, кто-то из них уже нашел тот перевал, за которым каждого человека ждут вечное лето, тучные стада и молочные реки, по которым плавают горы масла, а на деревьях и кустах сами по себе растут теертпеки и покупные сладости?
      Учур сдержанно рассмеялся и погладил себя ладонями по тугим щекам.
      Опять шевельнулась Барагаа за занавеской, темной от копоти.
      - Арака2 еще есть, - сказала она хрипло. --Выпей, если хочешь.
      Учур и сам знает, что арака еще есть. И без ее советов нашел бы тажуур, не велика хитрость! Что можно спрятать в тесном аиле, кроме своих мыслей и тревог? Дура женщина и говорит мужу не те слова, что нужны сейчас Учуру! Выпьет араки, а тут люди за советом или с просьбами придут... Нельзя пьяному камлать, потом .только можно будет! А если не придут? Так и сидеть у очага с больной головой и сохнущим ртом?.. Могла бы и сама о муже позаботиться! Что с того, что рожать скоро? Другие женщины работают и с большим животом: у очага сидят, с иглой и ниткой возятся, а его Барагаа на орыне отлеживается! Десять детей сразу рожать будет, что ли?
      - Едет кто-то, конь заржал. Далеко пика. Учур усмехнулся. Мало ли что сквозь сон послышится и привидится!.. Вот он, проклятый тажуур... Мало араки! Да и эта - последняя... Может, сегодня Барагаа чегень
      заведет?
      Странный звук заставил поднять голову, прислушаться. Права Барагаа, едет кто-то... Гость. А гостя положено встречать пиалой, полной до краев. Жалко... И так араки мало. Вот если бы чегень был! Есть ли в доме чегень?
      - Чаю налей гостю. Вечером я давила талкан, не засох еще...
      - Молчи, женщина! - прошипел Учур.
      Гость уже подъехал и сполз с седла, топтался у коня, поправляя упряжь. Учур пригляделся к всаднику и, несмотря на густые еще сумерки, узнал его:
      - Отец? Так рано?
      - Разговор у меня большой с тобой будет! - пообещал Оинчы, принял чашку с чаем, выпил, вытер губы. - Барагаа не родила еще? Не порадовала меня внуком?
      - Нет. На орыне лежит.
      Учур взял коня за повод, привязал к южному колу, как положено по традиции - долго не загостится всадник и не обидит на злом нечаянном слове.
      - Камлал вчера, в гостях был?
      - Нет, - покачал Учур головой. - Не едут.
      - А пьяный почему?
      Затихла Барагаа, притаилась. А казан на тулге стоит, скоро закипит. Когда успела суп поставить?
      Учур усадил отца выше огня, налил вторую порцию араки себе, а чаю отцу. Но Оинчы головой мотнул, отказался. Учур один выпил и почувствовал, что арака стала горше и сильнее дымом отдает. Подогревать надо, теплая арака мягче пьется...
      Погасла трубка у отца. Учур взял ее, раскурил, вернул обратно. Оинчы кивнул и молча начал пускать облако за облаком, думая о чем-то. Потом выбил пепел, сунул трубку за опояску, вздохнул:
      - Мне обидно, сын, что к тебе не идут люди. Учур молча проглотил шершавый комок злости. Ему обидно! А что ему стоило провести два-три камлания вместе с сыном? На людях передать ему бубен и шубу? Испугался? Чего и кого бояться знаменитому на всю округу каму? Может, русских попов испугался? Но их здесь нет поблизости, они живут там, где много русских деревень и где некоторые алтайцы, обрезав косичку, кланяются Ёське Кристу!
      - Ко мне люди не идут потому, отец, - не вытерпел собственного молчания Учур, - что ты не захотел помочь мне. В чем я виноват, что меня не знают люди? Ты - большой кам, но твоего имени мне мало, мне надо научиться камлать, как ты!
      Оинчы вяло улыбнулся. Этот мальчишка не знает еще, что кам - не профессия, что кам - не скотовод и не охотник. И один кам передать другому может только знаки Эрлика, своих духов-помощников, знаки тайны на бубне, объяснить расположение звезд на небе, счет времени и кое-какие заклинания... Сколько камов - столько камланий!.. Как случилось, что Учур, который вырос в роду камов, не знает этих простых истин? Off, Оинчы, знал о них еще ребенком, хотя Челапан с ним тоже не делился своими тайнами и никогда не разрешал сыну бывать на его камланиях...
      - К тебе, сын, люди долго еще не придут, - сказал Оинчы тихо. - До тех пор не придут, пока ты не посетишь голубые леса Толубая и не обогатишься силой земли и неба.
      Учур вздрогнул. Леса Толубая? Те опасные места, где растет волшебное дерево камов? Но Кам-Агач3 - это же сказка! Кто же ходит за сказками так далеко? Да и зачем Учуру то дерево, которому уже поклонялись многие камы? Для себя он может выбрать и-что-нибудь другое: гору-покровительницу, священный ручей, скалу... А Кам-Агач жен дает. Отломишь от колдовского дерева веточку, махнешь ею, и любая красавица гор пойдет за тобой, как овца, привязанная к седлу. Но в эту же пору в каком-то аиле умрет очень хороший человек... Нет, Учуру жена не нужна, у него есть жена!
      - Нет, отец, я не пойду к Кам-Агачу. Не хочу.
      Оинчы кивнул сонно и равнодушно. Его дело предложить, дело сына решать. Он - мужчина и, значит, хозяин своей судьбы.
      Но Учур пока плохой хозяин: не стал его аил богаче за то время, когда Оинчы был у него в гостях последний раз, осенью. Но в аиле4 порядок. Значит, Барагаа заботится о своем доме, старается. И о нем, своем муже, тоже заботится. Родить вот собралась. Что ему еще надо? Работай, наживай свое богатство!
      Одно богатство у него уже есть - Барагаа. Хорошую жену ни за какое золото не купишь, у хорошей жены все горит в руках... Вот ему, Оинчы, действительно, не повезло с женой, хотя у него в доме "все есть - и жирный кече5 не выводится, и уделы не бывают пустыми, и чегедеки у Чей-не один другого краше... А вот любви, даже простой привязанности, нет и не будет. Не любит молодая жена старого мужа, и тут уже ничего не поделаешь! Надо терпеть и радоваться, что к другому пока еще не ушла, плюнув на порог...
      Оинчы пристально взглянул на сына и тут же спрятал глаза, прикрыв их лохматыми бровями. Но заметил, что Учур сидел как-то косо, неуверенно, будто не в собственном аиле, а в гостях. Чего ему тужить и вздыхать? Не голоден, сыт. Не раздет и не разут... Арака вот, и та не выводится:
      уже третью пиалу, не стесняясь отца, выпил... Одна беда " на камлания не'зовут. Позовут, никуда не денутся! Без кама жизнь у алтайца короче заячьего хвоста: с коня упадет, в реке утонет,, камнем, упавшим со скалы, на горной тропе пришибет... Без кама никак нельзя алтайцу! Даже без такого плохого кама, который ничего не умеет, как Учур...
      - И все-таки, сын, в леса Толубая тебе надо бы сходить. И к горе Уженю - тоже. А может, и на Адыган съездить... А пока скажи жене, чтобы тажуур с аракой от тебя спрятала. А еам в горы уходи, найди там обо, подожди - горный дух Ту-Эези явится. Условься с ним о времени признания... Не смотри на меня удивленно, я дело тебе говорю!
      - Я - ничего, - смутился Учур и отвел глаза. - Я так...
      - Ту-Эези - сильный дух, добрый. Не обижай его, не проси о пустом. Не говори с ним громко, обувь сними с ног, чтобы не топать... Да и не любит он, когда люди попирают его камни ногами! Помни обо всем этом. Ружье или нож с собой не бери, трубку и табак оставь дома... У зверя один дух, у человека другой... И Ту-Эези может перепутать тебя с козлом или маралом, чтобы накормить своего голодного друга - волка... Не лукавь с ним и не проси большего, чем он может дать. А то вообще ничего не получишь... А просить ты должен только огня для души! Больше каму ничего не нужно, все остальное ему дадут сами люди...
      Теперь и Учур кивнул: в словах отца был толк. О загадочном дереве камов он еще от деда Челапана слышал, и о Ту-Эези он говорил... Одно и непонятно пока Учуру- как узнать духа гор? Он ведь каждому в разных видах является! Кому - козленком, кому - голым младенцем, а то - камнепадом, всплеском жаркого ветра, глухим рокотом в горах...
      Взглянул на отца, ожидая новых слов. Но тот уже воткнул пустую трубку в рот, по карманам себя хлопает, мешочек с табаком ищет. Нашел, сам себе трубку набивать стал.
      Учур знает, что Оинчы много камлал. И зайсанам, и охотникам, и скотоводам. Даже знатным русским людям камлал. Они были в золотых очках и носили круглые желтые лепешки на плечах. Потом каму громко говорили, что он нехорошо-делает... А один раз, рассказывали, он даже старому русскому попу камлал. Тот обругал его потом, а рубль серебряный все равно подарил за труды!..
      - Отец, ты видел Эрлика?
      Оинчы вздрогнул, просыпав табак из незажженной трубки.
      - Его нельзя видеть глазами, сын. Сразу ослепнешь! Только богатырям, знатным зайсанам и великим камам, которые по сто лун подряд приносят жертвоприношения, открывает хан Эрлик двери своей чугунной юрты.
      - Но ведь ты улетал к нему во время больших камланий! - удивился Учур. - Или опять скажешь, что люди много врут про тебя?
      Оинчы печально улыбнулся: какой он еще глупый, его сын!