Когда Сандро высказался примерно так Дираку и его штату, все быстро отвергли это предположение. Да и некоторые свидетельства работали против мнения Кенсинга.
К этому времени собрали значительное количество осколков маленьких вражеских машин, оставшихся в космосе. Больше остальных собрал Николас Хоксмур. Добычу тщательно изучали.
Но ведь несколько крупных обломков, по крайней мере, несколько метров в ширину, упали на планетоид. Они полностью сохранились, благодаря тому, что над Иматрой поддерживался узкий искусственный слой атмосферы, которые не раз прошивали и метеориты, не сгорая.
Эксперты, рассмотрев, опробовав и протестировав их различными способами, признали настоящий металл, принадлежащий берсеркеру, который имел форму и сборку, присущие конструкциям берсеркеров.
Главные компьютеры на яхте Дирака — машины, годящиеся на любое дело — уверяли, что есть еще время догнать врага. Только не надо зря терять время. Каждый час приближал противника к укрытию в густой туманности.
Премьер намеревался отправиться, как только корабли будут загружены и готовы.
Кенсинг отметил, что команда Дирака, состоящая из тридцати человек, едина со своим шефом. Без сомнения, все являлись добровольцами, надежными и верными.
Но оказалось, что на борту есть и не доброволец. Человек, который не вызвался участвовать в погоне.
Одна из коек медицинского робота на яхте была занята. Кто-то лежал под стеклянной крышкой в камере, похожей на гроб, замороженный внутри. Робот был настроен на продолжительное поддержание жизни невидимого для окружающих человека.
Из-за желания узнать как можно больше, Сандро приходил, чтобы взглянуть на медробота. Он располагался в боковом коридоре корабля.
Варвара Энгадин чуть прояснила ситуацию. Обитатель морозильной камеры был добровольцем, участвовавшим в первом колониальном проекте фонда Сардо. Он же принял решение принять участие и в великом колониальном путешествии, для чего его, или ее, жизнь была приостановлена на определенный срок, пока не начнется героическая миссия.
В той части Галактики, которую заселили люди, перепробовали множество способов перенаселения. Верней, избавления от этого.
На планетах, где населения насчитывалось сотни биллионов, каждый год наблюдались миллионы нежелательных зачатий. Извлечение зиготы или раннего плода считалось обычной процедурой. Но неприкрытое уничтожение живого организма было неприемлемо. Принимали на долговременное хранение. Но ведь неопределенный срок появления жизни равносилен ее отрицанию.
Многие сторонники премьера взяли курс на объявление массовой колонизации, даже на уже практическое начало ее. Только дату оставили в секрете.
У людей хватило духу, чтобы основывать новые поселения.
В план входило и такое: прятать секретные запасы человечества на случай, если берсеркеры сумеют опустошить все население планеты.
Предполагался поиск планеты, похожей на Землю, планеты скрытой и до сих пор неизвестной.
Теоретики придерживались утверждения, что такую планету надо искать в Галактике. А когда найдут, информацию о ней сотрут из всех записей. И так основательно, что берсеркеры никогда не узнают о существовании нового обитания, даже если захватят кое-какие материалы.
Энгадин объяснила, что существование колониального плана фонда Сардо, который будет одобрен на перенаселенных планетах, находящихся в сфере влияния премьера, определено сложными международными соглашениями. Она поведала, каким путем будет идти переселение на новую планету.
Слушая, Кенсинг не поверил в то, что план давал работу только конструкторам, инженерам и специалистам. Он придавал уверенность всему обществу людей Солнечной системы в то, что манипуляции с зиготами и зародышами имеют большой смысл. Значительно более важным, чем задержка на неопределенный срок рождаемости.
Сколько искусственных маток можно поместить в колониальный корабль? Это еще не решено. На борту биолаборатории находилось более ста маток. Ну, а если специально сконструировать оборудование этого типа, то масштабы вынашивания новых жизней увеличатся.
Лаборатория давала возможность проявить себя двадцати или тридцати специалистам. Пища, вода и воздух вырабатывались в достаточном количестве. Бывало, что на борту станции трудилось и значительно большее количество ученых, инженеров.
Кенсинг вспомнил, что и Анюта ему говорила, что прежде, чем выйти замуж, она хотела бы потрудиться над вопросом переселения людей.
Проблема и впрямь была нелегкой. Широко использовались методы против зачатия. Но они не универсальны. На планетах, где жителей было уже сотни биллионов, ежегодно наблюдались миллионы зачатий.
Впрочем, об этом Сандро уже слышал. Просто его память снова ожила старыми фактами, о которых не раз писали и говорили.
Теперь же Кенсинг был на борту яхты премьера. И его тянуло увидеть “не добровольца”, замороженного в камере. Как узнал Сандро от местной системы обслуживания, когда оказался в запасном коридоре, замороженный был мужчина. Звали его Фулер Аристов. Возраст, при котором погружен в искусственное небытие, небольшой: двадцать лет. На список же характеристик, на биографию Аристова Кенсингу пришлось обратить внимание позже.
Почему-то его неприятно поразила такая самоотверженность Фулера, такая его преданность делу. Скорее, это был фанатизм.
Конечно, его дело, как участвовать в общих планах Дирака и других лидеров. Ему теперь было все равно, сколько он пролежит замороженным. Да, в известной степени и он был добровольцем, поскольку достаточно ему было ступить в эту камеру, как он погрузился в сон.
Возвращение ото сна будет мгновенным, а восстановление физических и умственных сил потребует около часа.
На борту яхты было еще пять медицинских мест. Обычно же для космических сражений не характерно большое число раненых.
Наконец, через час — вылет.
5
“Дженни поцеловала меня при встрече,
Вскочив со стула, на котором сидела;
Жизнь воровка, ты любишь
Приносить наслажденья:
Скажи, что я устал, что я печален,
Скажи, что здоровье и достаток прошли мимо,
Скажи, что я старею, но добавь...”
Песня постепенно умолкла. Длинные бледные пальцы исполнителя замерли на струнах уникального инструмента. Исполнитель стоял спокойно. И только по выражению его лица публика могла понять, что волна сильного чувства заставила его прервать пение.
Публика состояла... только из одного человека. Леди Дженевьев.
Маленькая изящная фигура, индонезийские черты. Выразительное создание нежной красоты.
Леди, облаченная в белый наряд, напоминающий старинное свадебное платье, полусидела на серой каменной скамье, очень старой, как и окружающие монастырь стены.
На скамье неясно проступала резьба, изображавшая фантастических животных. Рисунок был немного стерт временем, отчасти покрыт лишайником.
Но сиденье, на котором теперь располагалась Дженевьев, предварительно было обложено подушками — голубых, красных и желтых оттенков, гармонирующих с окружающими цветами.
– Вы красиво поете,— подбодрила она спутника.
Ее голос был слаб, но она больше не задыхалась при разговоре.
– Спасибо, моя леди.
Тот, кто взял на себя роль менестреля, немного еще постоял в золотых лучах солнца и полностью повернулся к своей слушательнице. Стремительным движением сорвал шляпу с перьями и стал размахивать ею, словно не зная, что с ней дальше делать. И бросил в благоухающую клумбу цветов.
Удивительные цветы, представляющие нагромождение почти ослепляющих красок, росли вокруг большого, поросшего травой монастырского двора, построенного из древнего светло-серого камня.
Леди не могла сказать, что лежит за пределами этих старых стен, но чувствовала себя уютно — вдалеке от надоевшего шума.
Слабый бриз потревожил кружева на белом платье. Сотни вопросов заполняли ее разум, и некоторые действительно были страшными.
Решила начать с безобидного:
– Вы сами написали эту песню? Менестрель кивнул и смутился:
– Музыка моя. Хотел бы, чтоб и слова были моими. Но текст сочинил человек по имени Лей Хант. Он жил много сотен лет назад, и, конечно, леди, которую Лей носил в своем сердце, была не похожа на вас. Может, помните, как я однажды сказал, что вы напоминаете мне...
– А где мы находимся? — молодая женщина неосознанно грубо прервала его. Зато вопрос был первым многозначительным, заданный .попутчику.
И далее посыпались ее вопросы, хотя чем больше леди думала о своем положении, тем больше ничего не понимала.
Менестрель говорил чуть охрипшим голосом, который оказался ниже того, которым пел.
– Мы в Лондоне, на Старой Земле, моя леди Дженевьев. Во владениях знаменитого храма, дома богослужений. Храм называется Вестминстерское Аббатство.
– О? Но я даже не помню, как попала сюда.
– Вполне понятно, при таких обстоятельствах. Не стоит беспокоиться. Я все объясню в лучшие времена. Но помните ли вы меня?
За спокойствием певца проступало его беспокойство.
Прислонив свой старинный струнный инструмент к скамье, он оказался почти на коленях перед леди Дженевьев и протянул к ней правую руку. Движение получилось неловким, и певец разве что не упал на распущенное платье леди. Его длинные пальцы вовремя ухватились за подушку.
Потом представился:
– Николас Хоксмур к вашим услугам.
В этом окружении Ник выглядел человеком среднего роста, зрелой, но далеко не старой наружности. Не полный, как показался ей на экране. Волосы каштанового цвета — блестящие, немного вьющиеся. Немного редели на макушке. У Хоксмура была маленькая заостренная бородка того же тона, что и усы — немного редковатые.
Видно, что боялся, как бы его не приняли за денди или пустого красавца. Чтобы не произвести такого впечатления, Ник готов был идти на что угодно. Примирился бы с худшим, чем редеющие волосы.
Его лицо показалось Дженевьев не таким красивым, как при первой встрече. Нос слегка соколиный, что соответствовало имени, глаза немного водянистые и невыразительные — между серым и коричневым.
Сегодня, как представил он себя, архитектор и пилот был одет в средневековую одежду. Длинные ноги плотно обтянуты. Сверхкороткая куртка. Материя казалась крепкой, но не отличалась красотой, подобно глазам.
Все представляло вопиющую разницу с белым платьем леди.
– Конечно, я помню ваше имя,— ответила Дженевьев. И ваше лицо тоже. По-моему, я вас видела дважды. И не лицом к лицу. Первый раз только на экране. Второй, когда вы были в космическом снаряжении, а я совсем не смогла разглядеть вас. Мы находились на корабле, и когда я попыталась заглянуть вовнутрь шлема...
Николас не видел, как побледнело лицо леди от наплыва заново переживаемых чувств. Он поспешно перебил ее:
– Мы на самом деле находились на корабле. Но сейчас оба здесь, моя леди Дженевьев. Здесь, в этом приятном месте. Здесь хорошо, не так ли? И вы в безопасности. Настолько, насколько могу защитить вас. И у меня есть... определенные возможности.
Бледность прошла. Леди Дженевьев, похоже, приняла и оценила по достоинству уверения своего компаньона в безопасности. Качнув слегка головой, как бы исключая всякие сомнения, подняла холеную руку, словно в вопросительном жесте, и указала в сторону неясно вырисовывающихся за монастырскими стенами двух больших прямоугольных башен. Слабые косые лучи солнца окрашивали строения в серо-коричневый тон.
Каждую башню с четырех углов увеличивали четыре небольших шпиля. И ближняя башня казалась такой большой, что почти нависала над монастырским садом.
Между каменной кладкой и двумя людьми, скользя на прямых крыльях, пролетели ласточки со слабым писком.
Ник проследил за ее рукой.
– Это западные башни Аббатства. И между ними главный вход. Я проектировал их и руководил строительством... ну, честно говоря — а я хочу сохранять честность с вами — это сделал мой тезка. Он жил даже раньше того, как написал слова к песне, что я пел. Но уверен, я бы сделал все так же, если не лучше, работая с камнем и известью. Вы помните, что я вам сказал однажды, что я архитектор?
– Да. Помню каждое ваше слово.
Грациозно поднявшись, леди глубоко вздохнула:
– Но у меня ощущение, что я должна помнить больше, гораздо больше. Я имею в виду самые последние события. События большой важности и если бы по-настоящему сделала усилие вспомнить, что же со мной произошло, получила бы ответы на многое. Но...
– Разве вы не решаетесь сделать такое усилие?
– Да! — и добавила шепотом,— потому что боюсь!
Мужчина ловко поднялся и нерешительно к ней наклонился, говоря:
– Если вас что-то беспокоит, не спешите. Нет необходимости сейчас заниматься этим. Позвольте заботиться о вас, хотя бы недолго. Для меня привилегия — самая известная вам из всех — защищать вас. Во всем!
– Что ж, Николас, для меня большая часть пользоваться вашей защитой.
Дженевьев протянула маленькую руку, и мужчина, ступив вперед, принял ее с благодарностью.
После того, как пальцы их коснулись, леди ничего не помнила.
Среди трех космических кораблей “Фантом” заметно выделялся величиной, скоростью и вооружением. Находясь на орбите вблизи планетоида Иматра, премьер Дирак и его окружение из космического экипажа, советников, телохранителей и специалистов, в том числе Сэнди Кенсинг, поспешно завершили приготовления.
Один из кораблей Дирака ненадолго приземлившись на Иматре для ремонта, быстро покидал планетоид, чтобы встретиться в назначенном месте с “Фантомом” и вторым кораблем, оставшимся на орбите.
Вскоре без всяких церемоний маленький, но тяжело вооруженный эскадрон отчалил от планетоида. Он плавно ускорял полет от Солнца к центру Мавронари, чье плотное пространство находилось на расстоянии световых лет, но чьи выступающие края можно было достичь за несколько дней, двигаясь со сверхсветовой скоростью.
Силы Дирака неслись в поисках глубокой пустоты в этом регионе, чтобы из гравитационно ровного поля совершить безопасный резкий рывок.
План был нелегким. Даже трудно выполнимым. Поскольку следовало пойти на риск в относительно загрязненном космосе.
Враг имел слишком большое преимущество, чтобы его догнать.
Впереди эскадрона, все еще смутно просматриваясь в телескопы при слабом освещении, неуклонно уходила прочь биостанция, создавая сложное изображение в сочетании с загадочной машиной, которая сорвала ее с орбиты.
Леди Дженевьев вновь была со своим новым знакомым. Она прогуливалась с ним, опираясь на мужскую руку. Как она оказалась в таком состоянии, не помнила. Но так было. Гуляли в том же зеленом саду.
Неяркое золотистое солнце, казалось, не намного передвинулось с тех пор — а это было недавно, подумала леди — как она сидела на скамье.
Но был ли какой-нибудь интервал? Между прошлым и настоящим? Или нет?
Но за перерыв — а он, верно, был — изменилась внешность Николаса Хоксмура. Это не был уже менестрель. Одежда была богаче, но все еще не походила на униформу пилота. Глядя на него сбоку, отметила, что и волосы у Ника стали гуще.
Она уже дотрагивалась до его руки. И это не вызывало беспамятства. Но вот ощущение предплечья Хоксмура, когда леди касалась его пальцами, казалось странным. Странным было и ощущение травы под ногами, обутыми в белые тапочки.
Да и все странно: одежда на теле, воздух на лице...
Высокий человек ласково допытывался:
– О чем вы думаете? Она шептала:
– Я размышляю... о многих вещах. О многом боюсь даже спросить.
Он замолчал, продолжая вести ее, словно в танце. И она не заметила, как они оказались перед дверью. Это были ворота, ведущие в серый мрачный монастырь.
Николас спросил с приглушенной страстью:
– Войдем? Я хочу показать вам всю церковь. Она действительно красива.
– Очень хорошо.
Когда стали проходить в дверь, леди спросила:
– Это здание сконструировали вы, или ваш тезка?
– Нет, моя леди. О, нет! Большая часть Аббатства старше на несколько веков любого, кто носит имя Хоксмур. Хотя хотелось бы, чтоб мы или кто-либо из нас мог похвастать такой славой. К счастью, буду иметь честь показать вам чудо.
Дженевьев пробормотала что-то вежливое. Это было почти инстинктивной реакцией. С тех пор, как она выла замуж и стала знаменитостью. С тех пор...
Хоксмур шел рассеянно, поддерживая леди под руку. Обращался он с нею с вежливым вниманием, словно хотел сделать все, чтобы она принадлежала ему.
Он водил Дженевьев по мрачным богатым помещениям Аббатства. Такие сооружения, пояснил Николас, он берет за образец.
Площадь, окруженная стенами под готической островерхой крышей, занимала с гектар. Хоксмур мог бы назвать леди и более точную цифру — до десятых долей миллиметра, но молчал.
Бродили по огромному храму, уже касаясь друг друга свободно и не ощущая стеснения.
Затем вышли из монастыря на открытый воздух.
Слабый дождик вновь сменился солнечным светом. Но вдруг опять заморосил.
Дождь вызывал странные ощущения на лице леди. Но она ничего не пояснила Хоксмуру.
Он же, ничего не говоря, посмотрел на леди и снова повел внутрь здания. Пара направилась прямо в башню. Шаги вызывали эхо, потому что пол был вымощен квадратными камнями.
– Готические арки. Могу объяснить теорию строительства их. Если хотите... Самые высокие здесь, в нефе, это более тридцати метров. Самый величественный интерьер среди церквей старой Англии.
– Здесь нет людей.
– Ван не хватает людей? Вон, видите? Должно быть, служитель церкви идет. Да и возле алтаря — не священника. ли я вижу?
Леди Дженевьев неожиданно остановилась. Она знала, что эти люди были не настоящими.
– Что с моим мужем?
– Его здесь нет. Но, насколько мне известно, премьер Дирак в добром здравии.
Голос Хоксмура обрел раздражительность.
– Вы скучаете по вашему новобрачному?
Похоже, что Николас пытался сдерживать себя, но не удавалось.
– Вы очень любите его? Леди вздрогнула:
– Не знаю, что я испытываю к нему. Не могу сказать, что скучаю. Я едва помню его.
– Уверен, что в памяти вы можете вызывать что угодно. Абсолютно все из вашего прошлого.
– Да, возможно, если бы захотела сделать усилие. Дженевьев вздохнула. Казалось, что она пыталась взять себя в руки.
– Я и Дирак никогда серьезно не ссорились. Думаю, он хорошо ко мне относился в те немногие дни, что мы прожили вместе. Но, откровенно говоря, я ужасно боялась... боюсь его.
Она опять замолчала, глядя в лицо спутнику, голова которого четко вырисовывалась на фоне витражного стекла.
Дженевьев:
– Скажите, что случилось с моим ребенком?
– Ребенком?
– Я была беременна.
– Вы сами знаете. Вы отдали его... вашего... прото-ребенка, думаю, что это самое подходящее слово, для колониальной программы. Или вы хотели узнать, что произошло после?
Оба стояли. Глядели друг другу в глаза. Уже не прикасаясь руками. Оба молчали.
Наконец, леди оборвала его:
– Ник, скажите правду. Что произошло?
– С вами? Вы находитесь здесь, со мной. И вы в безопасности. Возможно, этого пока достаточно. Но если вы решите копнуть глубже...
Леди не могла говорить. Она вспомнила прежнее ощущение, когда, вдохнув достаточно воздуха, на выдохе не могла произнести и слова. Но на сей раз было еще труднее.
И вдруг она закричала:
– Нет! Не говорите ничего. Ничего страшного!.. Мы можем выбраться из этого здания? Эти памятники вокруг нас — это все могилы?
Спутник сохранял спокойствие. Ответил:
– Многие из них могилы. Они встроены в стены, в пол. Но могилы такие старые, что не думаю, будто могут нечто значить для вас. Пугать вас...
– Мы можем пойти еще куда-нибудь?
– Здесь много мест.
Он взял руку леди и погладил ее, успокаивая. Дженевьев все еще как-то странно воспринимала прикосновение. Хоксмур:
– Для начала пойдемте по этой дороге.
Ник галантно предложил руку, леди с удовольствием приняла ее. И пара направилась из западного конца нефа в комнату с каменными стенами, которая, как прошептал Ник, являлась часовней Святого Георгия. Затем по узкому коридору прошли через стену потрясающей толщины туда, где явно находились жилые помещения.
Когда зашли в комнаты, отличающиеся от других, Хоксмур, беспокоясь за леди, спросил, о чем она думает.
Прежде чем он решил, что это место готово для приема, Ник несколько раз его проектировал и обставлял последовательно гарнитурами, следуя изменениям диктата своего вкуса.
И все же он был еще очень молод.
Часть его версии Аббатства, включая основы сооружений и множество красивых деталей в работе по камню и стеклу, существовала за несколько месяцев перед тем, как он встретил или услышал о леди Дженевьев.
Все это являлось личным увлечением Ника, а так же частью его работы, которой он глубоко интересовался.
Но вся суматоха последних поспешных переделок, конечно, имела единственную цель: доставить удовольствие Дженни.
На самом деле, как он признался позднее, Хоксмур имел очень небольшое представление, как в действительности выглядели эти внутренние полуофициальные комнаты столетия назад. Но его это не волновало. Был великий проект, работа с камнем и стеклом, отделка. Все Ник находил наиболее очаровательным, по крайней мере, до недавнего времени.
А сейчас, леди Дженни сидела на удобном современном стуле.
Каменные стены комнаты были завешены абстрактными гобеленами.
Окна находились слишком высоко, чтобы через их стекло разглядеть, что там снаружи.
– Странный храм, Ник.
– Это очень старый храм.
– Вы живете здесь?
Он продолжал беспокойно ходить между двумя, грубо сплетенными ковриками. Нарушал тишину лишь стуком ботинок о голый камень. И старался внимательней разглядеть впечатление, которое производит обстановка на Дженевьев.
– Я? Думаю, что здесь провожу не больше времени, чем в остальных местах.
– А какому богу или богине предназначен служить храм?
– Единственному. Христианскому богу. Вы верите, моя леди?
Она покачала головой, чуть тряхнув медными кудрями.
– Право, нет. Когда я была ребенком, у моих родителей были резкие разногласия в религии. Отец верил в единого бога, а мать... трудно сказать, во что она верила. Она умерла пять лет назад.
– Мне очень жаль.
– Ну, а как я понимаю, весь храм принадлежит вам?
– Да, думаю, я имею право заявить это,— Хоксмур откинулся на спинку большого сиденья, изобразив театральный жест.— Все, что вы видите вокруг... ваше. Абсолютно все к вашим услугам.
Трогая пальцами материю на стуле, леди нахмурилась от странного ощущения: что-то в этом прикосновении оставалось по-прежнему неестественным.
Хоксмур, сжав обитые ручки кресла, уставился на Дженевьев, как ей показалось, беспомощно.
– Чувства мои к вам, моя леди, мне не легко описать. Я думаю, что с вашей точки зрения мы едва знакомы, ко... я преклоняюсь перед вами.
Дженевьев, пытаясь прийти в себя от такого утверждения и найти способ ответить, подняла глаза и была сбита с толку, вдруг заметив случайно через приоткрытую дверь в дальней стене совершенно современный закрытый бассейн.
Уж он-то совсем не вписывался в обстановку.
Поверхность воды ровная, как зеркало... если вообще это вода.
Сине-зеленые плитки бассейна и окружающие его современные металлические стены утопали в мягком модерновом освещении.
Хоксмур оживился:
– Вижу, вы заметили бассейн. Это мой эксперимент.
– Ник,— оборвала его леди и замолчала. Она ничего и не хотела говорить. А все, чего хотела, так сгладить ситуацию.
– Да, леди Дженевьев. Дженни... Можно вас так называть?
– Конечно. Почему бы и нет? Вы спасли мне жизнь.
– Дженни, я не должен возлагать на вас груз своих чувств. Еще не время. Мы сможем поговорить об этом позже.
– Чувства? Это очень хорошо.
– Да. О, да! — закивал он серьезно.
– Мы действительно находимся на Земле, Ник?
– Не совсем понимаю, что означает слово “действительно”, но отвечу. Большинство людей подтвердили бы, что именно сейчас я и вы — не на Земле.
– Понимаю. Спасибо. Ник, вы когда-либо на самом деле бывали на Земле?
– Нет. Хотя... может быть, да.
– Разве вы не знаете?
– В некоторой степени знаю. Но я должен вернуться к своему вопросу, который не менее важен, чем чувства: что означает “действительно”?
Страх, который легко представлялся леди Дженевьев в образе мышей и крыс, иногда пробивался через защитную мысль того, что Ник так любезно предлагал ей, а она принимала.
Не дав внятного ответа, леди поняла, что этот мужчина будет ее единственной компанией на определенный срок. Но что же это, в самом деле, за Аббатство?
Страх удерживал ее от окончательного ответа на любой вопрос Хоксмура.
Ник почувствовал ее волнение:
– Разве вам здесь не нравится? По-моему, это одно из самых прекрасных мест. Но если вам не нравится, поедем куда-нибудь.
– Ваше аббатство прекрасно, Ник. По-своему. Оно прочное и безопасное, достаточно защищенное.
– Я и надеялся, что это для вас будет так. Леди внимательно посмотрела на своего спутника.
– Позвольте мне рассказать, что помню. И очень ясно. Я и вы находились на маленьком корабле, космическом курьере, где уже произошла трагедия. Нас окружала смерть и... и... вы не отрицаете?
– Нет, моя леди. Я не могу этого отрицать. Хоксмур помрачнел. Леди повысила голос:
– Я больше этого не вынесу! Скажите, умоляю вас, скажите вразумительно, что произошло? Как мы выбрались оттуда?
– Моя леди,— в его голосе звучала мольба,— то, что я сделал, когда обнаружил вас на том маленьком корабле, единственное, что можно было сделать. Спас вас от смерти. Поверьте, я все сделал для вас.
– Еще раз выражаю благодарность, Ник, за спасение. Но расскажите, как вы меня спасли?
Заметно было, как он решался, выражая любопытную смесь страсти и нежелания.
– Вы помните, как я вошел в кабину курьера, одетый в космическое снаряжение?
– Конечно, помню. И как поздоровалась с вами, помню. Кажется, вы обняли меня?
И она внезапно поняла, что-то было последним прикосновением к чему-либо, которое являлось реальным. Да, последнее ощущение реальности.
Ник согласился:
– Мои руки действительно обняли вас. Рукава моего костюма принадлежат мне — в смысле, что я всегда могу ими пользоваться, как хочу. Мои руки — единственное, что всегда в моем распоряжении.
Леди внимательно слушала.
Хоксмур продолжил мягко и взволнованно:
– Вы не должны бояться.
Она уставилась на руки Ника, которые казались крупными и очевидными, совершенно обычными: он стоял перед ней, упершись руками в бока.
Она прошептала:
– Я не понимаю.
– Эти? — он протянул руки, шевеля пальцами, убрал назад и сам себя обнял, затем опять вытянул.— Конечно, эти тоже принадлежат мне. Но с помощью таких я не смог бы вам помочь на корабле. У них другое предназначение — и ясно, они делают прогресс. Сейчас вы чувствуете мое прикосновение. А до сих пор оно вызывало у вас странное ощущение? Ведь это не похоже на вашего мужа, например?
– Да! Здесь я ощущаю что-то страшное от прикосновения к окружающим предметам. Не только от вашей руки. От всех вещей, которые трогаю. Цвета их такие красивые, яркие. Но все пахнет немного странно. И... но я...
– Моя леди, когда вы и я оказались на разбитом корабле, я пообещал, что благополучно переправлю вас через безвоздушное пространство на свой корабль, даже без снаряжения для вас. Потому что знал, что ваше бедное измученное тело вполне поместится внутри моего костюма. Так я и сделал.
– Два человека в одном костюме? Я не думала...
– Два человека, леди Дженевьев. Да! Но одно тело. Ваше. Видите, даже тогда у меня не было собственного тела. Никаких крепких рук, способных спасти вас или кого другого.
Его махающие руки, казалось, отрицали собственное существование.
– Ни плоти, ни кости!
Он уже говорил тихо, умышленно соглашаясь на все, подобно человеку, который идет на ампутацию ноги, смиряется с ее нежелательной потерей в результате несчастного случая, когда медицина бессильна ее сохранить.
– Вы хотите сказать, что у вас нет тела?
– Физического тела. У меня его никогда не было. Чтобы добиться его видимости, мне нужен космический костюм или что-либо твердое. То, что вы сейчас видите перед собой, воображение. Не более, чем информация. Я являюсь, как видите, но всегда оптоэлектронным искусственным объектом.
И добавил:
– Собственно, не более, чем компьютерная программа.
Хоксмур снова протянул свои руки.
Леди застыла и долго глядела на Ника.
А время шло вперед с неумолимым возрастанием.
Голова леди, несмотря на затянувшуюся паузу в разговоре, даже не шелохнулась.
Наконец, Дженевьев произнесла:
– Вы говорили мне о моем спасении. Продолжайте. Я хочу все знать подробно.
– Конечно. В тот момент, когда я ступил на борт курьера, где вы находились, и осмотрелся, то понял, что я мог помочь очень многим пассажирам... но нет, это неправда. Хочу быть искренним с вами. Дело в том, что меня мало интересовали те люди. Не волновали. Я пришел спасти вас.
– Вы... пригласили меня на борт. И... как раз в тот 107 момент на нас обрушился еще один взрыв.
– Да. Да, был еще один взрыв. Я помню. Ник напряженно прошептал:
– Боюсь, вы серьезно пострадали тогда.
– Ах!
Он взял ее руки, обхватил всю ее своими руками. Она закрыла глаза, но ничего не могла сделать, чтобы отогнать странное чувство от его прикосновения.
