Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На плахе Таганки

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Золотухин Валерий / На плахе Таганки - Чтение (стр. 7)
Автор: Золотухин Валерий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


В самозабвенности игры, в самолюбовании и страсти любовного пиршества, в купании, нескончаемом купании красного коня — разве возможно заметить, что конь захромал, что жизнь одному из двух нацепила аркан, свитый из бытовых веревок — болезни жены, детей, страданий ближних от их счастливых объятий. Они не могли нацеловаться, он не мог надышаться ее чистотой. Чистота была не от парфюмерии, так пахла Ева, то есть не источала никакого знакомого или незнакомого аромата — она была чиста, как воздух после грозы, как вода, которую пьют лошади и новорожденные. Она, конечно же, вернет ему талант. Но что-то отберет взамен. И тут — страх.

2 августа 1988 г. Вторник

Молитва, масло в рот, зарядка. Мед, вода, лимон. Бассейн. Бритье. Кофе. Дневник. После купания вечернего хорошо спалось. Взрослые олени, как правило, проводят время в одиночестве — как это замечательно верно. Взрослый олень блаженствует, когда он один, это эгоизм высшего порядка. Он любит самого себя. Только. И удовлетворяется этим. Он созерцает себя и природу. Он только с ней в контакте — с травой, ягелем, водопадом и летом, солнцем и луной, стужей и редким теплом. Чем суровее обстоятельства, тем больше гордости во взгляде оленя.

Денису написал «Молитву» А. С. Пушкина, Тамаре — открытку и еще кой-кому, не скажу что, это секрет. А повесть или рассказ я напишу. Спасительный ход есть — прорезать повествование дневниковыми записями о Высоцком, но и еще можно подумать. Однако лучше единую его, Владимира, судьбу из дневников прорезать. Ход меня может спасти, он будет держать повествование на плаву. Даст свободу мозгам. Потом можно будет и отказаться от дневников, вынуть их механическим путем. А можно и так завязать, что хрен вынешь.

Сабельникова-то Женя, оказывается, в Америке давно, считай 7 лет?! Женю узнаю. И вовсе не бросил ее Худяков, а, наоборот, познакомил ее с американцем, он оказался миллионером, красивым, высоким и молодым. И Женю тайно узнаю — аркан накинула. Молодец, молодец! А я, дурачок, ничего-то не знал, и никто не сказал. А ведь как-то звонил же я ее сестренке Сашке. Она теперь и Сашку потянет в Штаты... Ну, баба... Дочку с собой, разумеется. Дай-то Бог ей счастья, думаю, не совсем ей там сладко — как же профессия и подруги, родители и Родина? Там должен развиться ее поэтический дар, у нее было замечательное чутье к слову, она словотворила... «Выраненок ты мой, да чей только подберенок станешь» — это ведь ее изобретение. Надо письма ее оставшиеся перечитать. Боже мой, Боже мой! Женя в Америке! Господи! Пошли ей покоя, счастья, здоровья и творческой радости. Надо ей написать. Как узнать ее адрес?

Яковлева <Яковлева Александра — киноактриса.> открывает ресторан «Александра», просит неделю у нее поработать. Попросила дневниковые записи о В. В., почитать дал. А что?

Шенгелая училась с Шукшиным на параллельных курсах, играла с ним в отрывках, вспомнить смогла, как у него желваки на лице ходили — так он ненавидел интеллигенцию: и как ему Ромм М. И. список литературы составил для прочтения и самообразования, да как ходил он в гимнастерке с ремешком.

Рассортировал, отобрал фотографии для Нины Ивановны. Написал ей короткую информацию о посещении могилы И. И. Зыбкина. Слова получились сухие, корявые, никаких эмоций, слез или нахлынувших чувств я не испытал при этом, как-то неловко. Может быть, огорчился изначально, когда не увидел тот памятник первый, трогательный... как будто обманули меня в чем-то. Конечно, все это моя «игра», «поза», но тем не менее... Ждешь от себя какого-то волнения, страдания, а его нет — так, формальное, деловое обрядовое посещение, для галочки в графу «благородство, чуткость, памятливость, совесть». И у коллег не вызвало это абсолютно ни малейшей заинтересованности — куда поехал Золотухин, на какую могилу, что он там написал про это? Горько. Разговоры только о шмотках, о магазинах.


6 августа 1988 г. Суббота

Яковлева Саша в восторге от дневников. «Так живешь, живешь и не знаешь... ты совсем открылся для меня по-другому. Зауважала... И о Высоцком я много поняла... Люська-то, Люська хороша... Я думала, знаешь, как и многие, что Марина — это шмотки, бабки, заграница, а она вона что... (А что?) Она (Люська) не поняла, кто с ней рядом, что за мужик, как с ним надо обращаться».

Бедная Саша совсем ни... не поняла.

«Возлегши локтем на Кавказ» — это Ломоносов, а «оттолкнувшись ногой от Урала» — это Высоцкий. Ну и что? Ломоносов точно не читал Высоцкого, но и что Высоцкий знал Ломоносова — вовсе не факт. А если факт — опровергаемый.

Розенбаум ведет атаку на авторитет Высоцкого. Поливает Окуджаву. «Вся молодежь моя... 24 000 — аншлаг» и пр.

Он доиграется. Найдется какой-нибудь очередной Рязанов и развернет любовь и гнев толпы в сторону Саши: ишь ты, на Высоцкого посягнул, тоже мне возомнил себя Сальери очередным. Рязанов ведь надсмеялся над всеми, меня он так в жертву толпе бросил, а поиздевался-то он над мнением народа. Ах, друг Высоцкого, я покажу, какой он друг, и толпа легковерная закричала в кромешной злобе: «Ату-у Золотухина!» О Розенбауме я слышу такое не первый раз. Зачем ему это? Или такой он дурак, или ему лавры Куняева покоя не дают.

Не дает покоя решение, мечта, идея — плюнуть в лицо или дать публично пощечину... В этом ничего нет хорошего, что я сиднем сижу в номере и не шатаюсь, к примеру, по Парижскому кварталу или там по Рыбацкому бастиону — я всем говорю, что я это все видел сто и больше раз, а сам ни черта не видал и видеть не имею желания. Отчего я не имею желания видеть в Будапеште Парижский квартал? Оттого, что я видел Париж?! В Париже я был, этого не отнимешь, но видел ли я Париж?! Нет, я просто ленивый и не любознательный. Мне больше доставляет удовольствия и радости прочесть страницу тыняновского романа или записать какую-нибудь приблудную мыслишку.

Ложись, Валерий Сергеевич! Спокойной тебе ночи, время ты провел хорошо в этой Мадьярии. Сформулировались какие-то идеи, теперь не отпускать от себя рукопись ни на день, что-то хоть по слову вносить в зеленую тетрадь, чтоб хоть на глазах она была, заглядывать в нее. Приеду — к ...матери стол пересортирую, все постороннее спрячу, оставлю зеленую тетрадь и необходимые дневники.

У меня осталась от отца только ложка складная. Я вспомнил его лоб, мертвое лицо, тело в пиджаке, покрытое простыней. Потом — на простынях волокли мы его, тяжелого, в другую комнату для положения в гроб. Колыхали и трясли его безжизненного — это все глазам было ново, таким отца я не видел никогда. Помню его в сапогах, галифе, могучего, в гимнастерке, туго по животу стянутого скрипучим офицерским ремнем, раздражавшего до бешенства мать тем, что часами держал перед лицом маленькое карманное зеркальце и вырывал из ноздрей волосы. «Все красивым хочет быть», — шипела мать. Теперь он год, как в земле. Мы ведь с отцом никогда не понимали друг друга. Мы были натянуты, как чужие... Его больше интересовали Брежнев или Хрущев, не говоря о Сталине, чем собственный сын. Потому мне, например, так трудно говорить с Денисом. Я не знаю, не умею с ним говорить, я только воспитываю, воспитывал, так сказать, да и то прописными истинами.

Павлов Виктор Влад. канистры вина везет: «Серый монах», «Токай» и пр. А девушкам моим только дай. Как я благодарен тебе, м-м-милая моя Ирбис, что ты мне запрет на спиртное наложила.

Я не похудел, может быть, чуть-чуть поправился из-за ночных ужинов. Единственно, кто может спасти от лишнего жира — Ирбис, снежный барс. Но я и его боюсь.

Теща продала ведро огурцов на 4 рубля, и купила за 3 безмен. Это первый и великий шаг возврата к капитализму, к частной собственности, к выполнению продовольственной программы! Одной ногой теща уже в кулацком болоте. Надо ехать к Комкову, директору, дарить ему авторучку с голой бабой с запахом и выбивать из него окна-блоки. И немедленно обкладывать дачу. Немедленно. А помидоры!!! Это же черт знает что?! Я не поверил глазам своим — огромные, ровные и красные, такие, что на рынке в разгар сезона по 6-8 рублей кг! И много! Ну не... твою мать?! А картошка — с двух кустов полведра по 13 крупных и по два мелких клубка. А облепиха!! Боже мой! Лето на редкость урожайное.

Звонил вчера в Междуреченск — мать на дачу уехала, это большое дело, значит, оклемалась окончательно Матрена Ф. Дай-то Бог.

Смоленская была вчера «Одигитрия».

Рубероид просят привезти, загородить ворота от зайцев. Они, черти, яблони у меня пожрали. В. К. их залечивал, обмазывая глиной и обматывая тряпкой. Весь участок обнесен сеткой, так они в ворота. Не пропустим зайца-врага на личный участок, пусть питается в колхозных полях, в бесхозяйственных угодьях.

И вот я еду в Волгоград. Меня провожала жена, которая вот уже 14 лет любит меня и удивляется этой неслыханности от себя.

— Четырнадцать лет назад мы встретились — я увидела тебя на лестнице гостиницы «Театральная».

— Я видел тебя раньше и заприметил.

— Да, я тебя тоже видела... я терпеть тебя не могла. Когда видела по телевизору, я думала: ну что за мерзкая рожа! И вот надо же... Ты вошел в мой номер и остался. Директор дал мне отдельный номер, поселил. Поэтому меня в группе все ненавидели. Но вот пришел другой мерзавец и закрыл за собой дверь на ключ... Ты хоть помнишь, как ты грубо свалил меня, снял с меня трусы, а я и не пробовала сопротивляться? А Маша учила меня, как вести себя с Г., а после вышла за него замуж. Маша — не растеряша...

У Чивилихина: «Горе от ума» не было напечатано и не увидело сцены при жизни автора, но было «опубликовано» 40 000 рукописных экземпляров.

«Напечатано» и «опубликовано» — тут вон как повернуто замечательно. Не синонимы, оказывается, эти слова. Действительно, как я не догадался раньше, — у Высоцкого не напечатано, но опубликовано в миллионах км магнитной пленки. Значит, и переписано на бумагу. Значит, осталось в веках, пока существует наверху интерес к нашим векам. Наверху, что у Бога. Пока существует интерес к Высоцкому, есть надежда, что будут помнить и о тех нас, кто в его свет попал так или иначе. Как бы мне хотелось поближе с Распутиным побыть. И вот уже мечтаю, как я лечу в Иркутск, нахожу его. Поселяюсь где-нибудь рядом и наблюдаю, говорю и дышу его воздухом. Так, глядишь, за чужой счет и проберемся в бессмертие. Взял с собой на изучение в Волгоград «Державина» В. Ходасевича.

Японцы, глядя на нашу жизнь: «Мы думали, что вы отстали от нас на 10 лет, а вы, оказывается, отстали навсегда».


13 августа 1988 г. Суббота. Поезд. Уфа

Я уже много шлялся по свету и много видел гор — от Магадана до Якутии — Бурятии — Алтая — Кавказа. Но впечатление от гор, скал, осознанное, четкое представление, материально воплощенное, возникает из рассказа Толстого «Кавказский пленник». Все горы оттуда — от Жилина и Костылина, все горы такие, какими прочитала мне о них моя мама.

Ох, как это все непросто!! Мы, конечно, уйдем из Венгрии, мы должны уйти, не вечно же нам стоять... но как быть с могилами нашими — 45-го и 56-го годов. Нам что, брать их оттуда, перезахоранивать в России, на Украине, в Израиле... Или сровнять с землей и забыть? Для нас это святое — память, а для старых венгров-немцев-чехов и пр. — напоминание, им эти обелиски колют глаза и души, тревожат, вносят дискомфорт, раздражают, да и место занимают. Как быть? Мы уйдем, и они тут же реставрируют капитализм! Зачем мы им мешаем? Мы ведь сами убедились, что социализм — это злодейство и нищета, нищета и кровопролитие. Так давайте уйдем! Уйдем, но сначала у себя вернем честные, конкурентные экономические отношения, а не соцсоревнование. На Алтае погибающее, брошенное село спасли созданием кооператива «Искра». Идея моя: с братьями организоваться, но осуществили другие. Предложить Алексухину в садово-товарищеском обществе «Актер» кооперативную ячейку создать. Для подвозки удобрений, вывозки мусора, очистки туалетов, обеспечения саженцами, химикатами, стройматериалами, керосином и пр. Сложиться и купить у Комкова грузовой автомобиль, арендовать транспорт. А сколько может каждый участок сдать картошки? По мешку, по два, вот за то и помогать. Мешок с каждого участка — 100 мешков. Про что я толкую, когда мне про «Родословную» думать надо. Нет, не избавиться мне от частнособственнических мечтаний.

В Царицыне я не буду ничего предпринимать самостоятельно — буду действовать затаенно, пусть действует Ирбис, я буду выжидать и беречь голос. Но сил на девочку жалеть не стану. Такая подлая хитрость у меня — угодить, ублажить женщину, а зрители — черт с ними. Они так легко дурятся, они не разглядели в действиях Р. колоссальнейший подвох. Он мою искренность сделал ключом к фильму-скандалу; я подсказал ему решение своим душеизлиянием.

Елена Ивановна Коковихина, моя учительница, мой корреспондент, историк, директор школы, воспитатель (пусть член партии, но это ведь не обязательно замена души партийным билетом или атеистической догмой) говорит:

— Что это такое! Отметили 1000-летие крещения... Широко, громко, на весь мира, да? А сколько денег ухлопали?!

Что с чем она меряет... Еще год назад о праздновании мало помышляли, все искали, под каким соусом, а теперь по поводу денег упрек у атеистов возникает. Речь о спасении, о возвращении нравственного климата — и деньги!

— Храм заложили. Во, дали! А квартиру моему Олегу до сих пор построить не можете.


Комдив, ты пережил столько ранений, столько пыток перенес, от инфаркта спасся — чего ты боишься? Сталина!! Портрет его так и висит у тебя на стене со времен войны. А ведь если серьезно — ты его именно боишься! Ведь это он посеял страх у людей. Ты одной ногой в могиле, все, что ты заслужил, все с тобой — а ты боишься рассказать мне о себе правду, ты говоришь придуманную о себе героику, привычную и расхожую, вычитанную или подслушанную.

Выдумать и написать тоже надо уметь, ты мне ведь не скажешь правду о евреях-связистах даже за порнографическую картинку, за ручку с голой девкой. А мне надо это знать! Также мне надо точно знать, как ты наказал того капитана, эсэсовца, что допрашивал тебя... Расскажешь? И как мне действовать — с магнитофоном или на память свою надеяться. Памятливость у меня еще есть. Есть. С «магом» ты будешь себя сдерживать, хотя все рассказы у тебя давно сработаны. И все же штришки, детальки, междометия и прочие мелочи подчас дают такую расшифровку, о которой не подозреваешь.

Великолепная характеристика Панина, данная Бортнику: был человек умный, умел быть смирным, когда надо, и дерзким, когда можно. Какая поразительная характеристика Ванькиного поведения!!! Но я, выходит, еще умнее: я умею быть смирным, когда надо и не надо, и не бываю дерзким, когда можно, потому что это-то самое противное и мерзкое — «когда можно», когда сойдет.

И кто этот «некто» из моего окружения, занимающий высокое положение? У меня нет ни окружения, ни тем более того, кто занимал бы высокое положение.

Не Горбачев же, который забыл про меня, забыл про «Мизантропа», забыл, как он хвалил меня Эфросу и вспоминал Алтай. Где мое звание, для присвоения которого так торопили меня с документами? После Горбачева из моего окружения самое высокое положение занимает Губенко.


Он искал компенсации за свою усредненную карьеру и нашел ее в беременности молодой красавицы. Путь Любимова?! А потом с этой красавицей уехать в Париж, доказав родство с Никитой Трушиным!! Роман, не имеющий завязки, почвы и развязки. А развязка должна быть кровавая, иначе — какой смысл начинать.


Любопытное животное человек: он всегда знает, как ему может хорошо житься, какой он участи избранной и судьбы высокой достоин. Он знает и верит в это. Он только в одно не хочет верить и думать — как ему могло бы сейчас быть плохо!! Что его десять раз могло бы уже не быть... что у него мог быть дебил ребенок, а жена эпилептик или алкоголичка, что сам он мог быть трижды сифилитиком, и не знает, не ведает, что, быть может, он болен СПИДом.


24 августа 1988 г. Среда, мой день

Теперь я, кажется, дошел. Ситуация взаимоотношений между Любимовым и Губенко-»Годуновым» была в 1982 г. резко другая. Тогда Любимов никак не мог его повернуть на человека, роль в смысле. Он его не устраивал во многом как исполнитель. А в этот его приезд я дивился, что он его так стал щадить, весь запал выпуская в меня...

День отлета Ирбиса и меня на Камчатку. Потихоньку собирается чемодан, дорожная кладь и пр. Укладываются рукописи — удастся ли сделать хотя бы то, что начато было в Венгрии.

Самолет. Я принял димедрол, но слышен запах пищи — на то был и расчет. Благодаря Ю. В. Яковлеву мы летим втроем, со Штоколовым. Яковлев замерз. Не простудиться бы на свежем воздухе в самолете. Проболтали с Ю. В. — до чего он приятный человек и собеседник. Хотел написать письмо, но не собрался с мыслями, да и темно было. Остался час, Яковлев читает сценарий. Рассказал, что Галя Пашкова сильно кололась последнее время.


— Мы камчадалы... Двадцать один год живем.

— Как вы там живете?!

— Прижились...

Хороший ответ, хорошее слово. А у моря не понравилось. Фурман и Анисимов летят спецрейсом, спецсамолетом. Почему-то их рейс считается основным. Как бы они не опоздали.


26 августа 1988 г. Пятница

Нет, это черт знает что! Деньги мы уже получили, и не маленькие. Но не станем обольщаться, надо эти 34 штуки отпахать качественно, но голос сохранить.

В прекрасной компании я оказался — Штоколов, Яковлев. Боже мой! Моя скромная персона теряется среди мастерства и любви народной к этим двум. В Волгограде, может, и пожалеет меня редактор, но центральная печать может ударить по мне с удовольствием: сторонники Любимова — за Эфроса, поклонники Эфроса — за триумф и белого коня Любимова. Но самому надо сидеть тихо-тихо и не принимать никаких решений. Не писать в газеты и не читать их.

— Будет непростительно, Юрий Васильевич, если мы не искупаемся в гейзерах, не сфотографируемся, не поднимемся к вулканам. Неужели мы только и будем говорить об икре, лососях и пр. Мы погибнем в этом меркантильном окружении!


Ну вот и второй день прошел, опять я набираю Москву, и опять она не ответила. Вплоть до того, что загадал: кто из них первой позвонит, с той и буду жить.


27 августа 1988 г. Суббота

Однако надо думать о прозе и помнить, что Распутину «очень жаль», что он видит ее редко.


28 августа 1988 г. Воскресенье

Елизово. Второй день по пять концертов. Вчера выдержал. Да поможет нам Бог! Ни писать, ни читать в закулисье невозможно. Все разговоры про икру и баб.

Алексей Мокроусов — замечательный 22-летний корреспондент. Долго мы с ним говорили, спросил, почему я вожу с собой Петрова-Водкина. Правду я ему не сказал. Дал дневниковые записи о Высоцком, это произвело на него ошеломляющее впечатление.

Ездили на Паратунку — термальные источники, три бассейна.


1 сентября 1988 г. Четверг. День знаний

Видел во сне Горбачева, в украинской косоворотке, с галстуком на голой шее. К чему бы это?

Икра очень пригодится Тамаре, если она соберется в Польшу. Да и просто банок пять Евгении подарить замечательно было бы, окажись она только здесь. Вот и получается, что 60 банок — это не так уж и много.

Написал Денису и Адамсону. Денису послал рассказ летописца о Борисе и Глебе. Написал: «Я хочу, чтобы у вас с Сережей была дружина сыновей и хор дочерей». Мысль же тайная была следующая. У Владимира были сыновья от трех жен. Ярослав изгнал Святополка, который погубил его братьев Бориса и Глеба, а последние были по матери Ярославу не кровные, мать у них была болгарка, а не Рогнеда. Так и Денис с Сережей — братья по отцу и защищать друг друга должны, и родства держаться, и крепить его. Такая тайная мысль об укреплении рода золотухинского. Не будет большим открытием сказать, что, если и от третьей матери родится сын, он будет принят в дружину. Эта информация для Тамары. От дневников ее теперь не оторвать все равно, пусть пытает себя, мучает моими фантазиями, коль такая любопытная и не смиренная.


2 сентября 1988 г. Пятница

В книжном магазине стоит огромный кирпич — «Дневники» Н. Д. Мордвинова. Перелистал, посмотрел. Кому это интересно? Кто его помнит? Кто знает? Зачем он это писал?! Для души, для работы, душа у него трудилась, это правда. Но вот стоит этот исповедальный «кирпич», и я думаю... И мой «кирпич» когда-нибудь вот так встанет на какой-нибудь полке, в далекой, заброшенной Богом дыре. И снова всплывает зацепка: в моем «кирпиче» нет-нет да и промелькнет имя Высоцкого, и уж ради этого «кирпич» мой какой-нибудь чудак купит для своей библиотеки. Будет искать дорогие имена.


5 сентября 1988 г. Понедельник. Самолет!

Ну мыслимое ли дело — шесть тысяч триста семьдесят пять рублей везу я чистыми. И еще икры 61 банка, 10 банок чавычи, 5 банок крабов и 5 упаковок замороженных крабов. Да, не попали мы в долину гейзеров, обидно. Никто нам не сумел помочь. Все вспоминают Брежнева.

— Вот в те времена это было очень просто. Полторы тысячи списали бы, и все, а сейчас — экономия топлива, отчетность...


8 сентября 1988 г. Четверг

Через час мы должны оказаться в Новосибирске. В моей Сибири уже будет вечер.


9 сентября 1988 г. Пятница. Новосибирск

Губенко — интервью... «А вот что касается нравственной атмосферы в театре, то она была действительно из ряда вон заболочена. Экология отношений была запятнана всеми теми болями, обидами, страстями, которые коллектив переживал последние пять-шесть лет. Сейчас, мне кажется, в этом смысле положение улучшается, и это единственное, на мой взгляд, что оправдывает мое присутствие здесь. Ведь дело в том, вы меня поймите правильно, что я влюблен в свою профессию кинематографиста, я знаю все ее слагаемые, я хочу заниматься этим. Мне не раз Любимов предлагал поставить что-нибудь самому, но у меня к этому не лежала душа... Так складывается наш следующий сезон, что пока реальной возможности для этого нет».

Комментарии, как говорится, излишни. Главного режиссера у нас по-прежнему нет.

Пресс-конференция в Новосибирске. Стыд-позор на всю Европу, и виноваты мы. Глупее и завиральнее редко бывает. Они спросили: «Почему вы не привезли „Бориса Годунова“, а мы ответили: „А у вас нет горячей воды, мы приехали работать, а не отдыхать, создайте нам условия“ и т. д. Но ведь у них в квартирах тоже нет горячей воды, чего мы на них-то нападаем. В ответах (Эфрос — Любимов — „Скрипка мастера“) столько лжи, что опять тоска и виселица. Да, мы виноваты, мы плохие, что не сняли Высоцкого в „Пугачеве“, в „Гамлете“, в „Преступлении“. Но теперь мы приобрели хорошую высококачественную технику и снимем наших живых актеров, оставим для потомков. Ну, бред! На х... потомкам мы?!

— Валерий! В прошлый приезд вы убедительно говорили, что вы и Высоцкий друзья. Как же случилось, что вы своему другу не уступили в его просьбе. Я имею в виду «Гамлета». Это как-то не вяжется со словом «дружба».

Господи Боже ты мой! И здесь меня настиг этот вопрос. Лучше бы его задать Любимову, который за два месяца до смерти В. В. заставлял меня в Польше играть «Гамлета». А потом я уступил просьбе Высоцкого и Гамлета не играл. Теперь жалею. Не знал, что такие страсти вспыхнут вокруг такого простого и для театра обычного дела, как второй состав. Он существует даже в космонавтике. Дублеры он называется. К сожалению моему и по своей слабости характера, я дублером Высоцкого не стал, о чем, повторяю, сейчас жалею, потому что уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.

Филатов:

— Дай я отвечу... — И он что-то потом запальное в мою защиту говорил, но сбился на Пугачеву, на скандал в гостинице и смял свое выступление.

А потом мне пришла записка: «Валерий, не обращайте внимания на упреки в Ваш адрес по поводу „Гамлета“. Нас не волнуют внутритеатральные и личные отношения актеров. Мы Вас любим за Ваш талант. Не расстраивайтесь».

По выступлению с «Банькой» — зритель трудный, настороженный. Однако скандеж, аплодисмент плотный. Ленька читал свою сказку превосходно, но вот записка: «Вы почему считаете, что в Сибири не читают журнал „Юность“ и не смотрят телевизор? Зачем повторяться? Неужели больше нечего сказать?»

«Тов. Смехов! Удивлены... Не ожидали, что с таким театром произойдет такая примитивная встреча. Как мы ждали, волновались от предстоящей встречи с вами. Простите, но сегодня вы проявили неуважение к нам, зрителям. К таким встречам надо готовиться... Могли бы заменить встречу спектаклем, но, видимо, не захотели. Настроение испорчено. Потерявшие к вам веру зрители».

Коалиция (Петров, Смирнов, Кузнецова, Комаровская) обвиняет Дупака в чем попало, что он вор, мебель всю увез себе на дачу. Хотят выбрать директором Петрова. Что это? Ночью звонит Дупаку пьяная Кузнецова и говорит мерзости подсудные... До чего дожили? Вслед за ней — Гарик. Они что, доводят его до инфаркта? Кузнецова отказывалась лететь в Новосибирск. Славина на вопрос Дупака «что случилось?» заявила: кочерга не летит. Славина в самом деле залупилась из-за Греции и что Демидова в Италии с Губенко. Боже, Боже... В какой гадючник превратился весь театр. И Губенко еще что-то вякает о том, что экология взаимоотношений стала улучшаться? Да что ты, Коля?! В том-то и дело, что стало хуже. Ни Любимова нет, ни Эфроса — все позволительно, все шавки подняли голову.

И что это за гастрольный буклет — на первой странице замечательный отдельный Филатов? Что он представляет? Какой театр? Свою сказку, театр одного актера? При чем тут Таганка? Какие-то границы есть?


10 сентября 1988 г. Суббота

С матерью поговорил. Слышно замечательно, она одна. Ездили на новой машине, пока сухо, к отцу на могилу, цветы посадили, березу...

Раньше таганская униформа была дешевая — вигоневые свитера черные, потом — кожаные пиджаки, теперь — вареные костюмы, что подороже кожи будут. Может быть, невольное подражание иерусалимскому шефу?


11 сентября 1988 г. Воскресенье

Вчера вечер провел у них — Филатовых-Шацких. Ленька читал свои стихи, а потом рассказывал, цитируя, пьесу по М. Салтыкову-Щедрину. Показывал убийственно смешно. Я хохотал так, что позвонила горничная — нарушаю покой жильцов. Я люблю их, и Леньку, и Нинку. Мне с ними хорошо, хотя я абсолютно не согласен с Ленькой все по тем же злосчастным пунктам: Эфрос, Любимов и пр.


12 сентября 1988 г. Понедельник

Радость еще отчего главная — современная драматургия не подвела. Фраза Любимова запомнилась мне с великой радости первопрочтения совершенно правильно и с тем смыслом, который я хотел услышать, узнать. Вот она: «А что же мне делать, если мне кажется, что Золотухин играет лучше, чем Губенко? Я смею считать себя лучшим специалистом в режиссуре и в работе с актерами, чем вы». У Сережи умер попугай, которого он нашел на улице. Я им говорил: повесьте объявление и отдайте. Не послушались. Сережа из-за него чуть кота не прибил, но кот совершенно ни при чем был. И вот умерла птичка.

Вчера Петр Леонов занес альманах «Современная драматургия». Говорили о гастролях, «Годунове», Любимове, а Петя смотрел на портрет Эфроса, стоящий на моем столе вместе с иллюстрацией Петрова-Водкина и Денискиными фотографиями. Энтузиазм моей защиты Эфроса относится еще и к тому, что всегда хочется встать на защиту слабого. Почему-то так казалось мне всегда. Любимов не нуждался и не нуждается в этом, а Эфрос нуждался. Может быть, я тут ошибся. До меня только что дошло, что передо мной — Обь, что это та дорога, та вода, которая от моего дома течет, от Быстрого Истока, и по ней я могу на Родину уплыть. Это та вода, которая вчера еще омывала Быстроистокскую пристань, те берега, на которых мы родились, выросли и влюбились. Это странное такое чувство и состояние очень конкретное, материальное.

С матерью никогда так долго и хорошо при встрече не разговаривали. Она одна, и я один, и от трубки ее не отнять, не оторвать.

По городу идет шум: приезд прославленной «Таганки» — позорище. Что-то часто поминают Филатова с его телесказками, байками и невразумительными ответами. Что говорят про меня?

Иваненко:

— Две трети труппы разочаровались в Губенко. То, что к нему подходит «фашист», — это все знали. Но чтобы так расходились слова с делом! Он отшвырнул от себя верящих в него людей...

На что они рассчитывали, бедолаги!! Ведь ясно как Божий день — кто бы ни пришел, они играть уже не будут никогда!! Они думали, что Коля — спасение от Эфроса? Господи! До чего же наивные, если не сказать «дурные» люди.


15 сентября 1988 г. Четверг

Это что, Ирбис с дочерью атаку на мою кандидатуру начали:

— Тебе нравится твоя фамилия?

— Да, нравится.

— А Золотухин — эта фамилия тебе нравится?

Подумала.

— Нет.

— Почему?

— Это золото и шелуха.


Сегодня должен прилететь из Германии в Москву Губенко, а 17-го будет здесь. Не радует меня перспектива его приезда, однако он будет здесь один, вне окружения Филатова и Смехова, и я надеюсь о многом поговорить с ним, во всяком случае, прочистить его мозги в отношении моих воззрений и нравственных позиций в театре.

Быть может, дам ему дневники. Быть может. Меня обидело его отсутствие на моих концертах. Он обещал быть на 21 час и не пришел. Провожал Филатова. Они думают, что Филатов — звезда «Таганки». Он — звезда, но в другом созвездии. Но визит этого «немца» неприятен мне — уж очень он деловой и держится вдалеке. Да Бог с ним, что мне до него. Вон какая беда! Драган. Мифический серб, очевидно, в Союзе, и должен появиться в Москве. И Ирбис рвется к нему на свидание. Впервые всерьез я глянул на свое отражение в зеркале и понял, что серб, над которым я смеялся, — это, может быть, неодолимый, серьезный молот. Ах ты батюшки мои! Это же точный мой прогноз. И заметался Валерий Сергеевич, пойманный в ловушку ревности. Поневоле вспомнишь Тамару и посочувствуешь, и пожалеешь. Ах ты мать твою перемать! То-то писем нет, у нее не хватает сердечных ресурсов на двоих.


17 сентября 1988 г. Суббота. Число мое. Новосибирск

Клуб Высоцкого открывает сегодня улицу его имени, просят, чтоб я ввернул 4 шурупа.

Очень хорошая была последняя встреча в «Прогрессе».

В дождь завернул шурупы на доме, с которого начнется улица им. В. Высоцкого. Читал стихи, потом хорошо говорил Дупак. Почему-то не было Веньки, хотя он в городе. И закончились мои гастроли в Новосибирске. Отыграл нормально. Первую половину проиграл, вторую где-то выиграл, но и вправду «последний бой — он трудный самый».


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41