На плахе Таганки

А синагоги, мне кажется, не избежать. И компромисс будет, наверное, в том, что эти 200 долларов надо перевести на храм в Быстром Истоке. А что делать?! Устраивать шумиху?

Распутин В. Г. — враг № 1 еврейского народа здесь.

— Правда, что ты был парторгом «Таганки»?

— Если я не был никогда в партии, как я мог быть парторгом?

— Ну так скажи об этом перед началом.

— Да ты с ума сошел!! Объяснять каждому... а завтра скажут, что я мальчика еврейского мучил.

Господи! Спаси и помилуй нас, грешных. Благотворительность истинная анонимна. Да, так-то оно так..

Пятнадцать тысяч русских в Бостоне — сто с небольшим пришли на Смехова.

17 ноября 1992 г. Вторник. Даллас

Ходили по Далласу. Место гибели Кеннеди. Мне кажется, я знаю это место наизусть по многочисленным чертежам и картинкам его последнего маршрута. Я вспоминаю «Голос Америки» на Пальчиковом переулке из старого приемника, хриплый, взволнованный, прерывистый... Жизнь моя с Нинкой только начиналась... и так глупо заканчивается грязным скандалом с ее нынешним мужем.

Идет третий концерт. Я снова в первом отделении и недоволен, куражу не было. А синагога — это что же такое? Это какой-то культурный центр. Это актовый зал. Нормальный концертный зал, радиофицированный, а то, что собственно синагога, — отдельно, и я там не был. Так что мои мучения относительно и процентно верны. Книги не идут, как позавчера, и кассеты тоже идут плохо. Если будет так, буду стоять за прилавком сам. Книги-то уйдут, а кассеты назад не повезу.

18 ноября 1992 г. Среда, мой день

Народу вчера, в общем, было мало, мы сидим на хвосте у Кобзона, который собирает пенки.

Розенбаум пел в синагоге, в камилавке. Вспотел, снял камилавку и стал вытирать ею потную шею свою и морду. В антракте послали гонца за водкой — пока не выпил, второе отделение не начал. В другой синагоге опоздал на полчаса, народ разошелся, остались 5 старух. «Вы будете петь?» — «Да, я буду петь». Он пел, и администратору пришлось заплатить всю аренду, 350 долларов.

Мне Элла нравится своей открытостью и деловитым умом. Но обуза мы ей, конечно, страшная. Возмущалась она и Евтушенко: «Я, я, я... самый гениальный поэт, самый гениальный режиссер, самый сильный мужчина!» Хвастался молодой женой и маленьким сыном. Эка невидаль — молодая жена знаменитого человека, любая девка выскочит. Люди работают, мы их вгоняем в копеечку. Но мы даем им интеллектуальную пищу и пищу для разговоров. К примеру, Золотухин оправдывался, что он не был парторгом, что не состоит в «Памяти» и не отчисляет им деньги. Но они все равно не верят: «А то бы он поехал!..»

А дальше что? А дальше — тишина. Дети за два-три года забывают русский язык и не хотят разговаривать на нем, потому что кругом все американское и будет такое же в будущем, и всегда. Зачем им воспоминание о русском, о России? Да они и не помнят, и гонят его!

И что я хочу от них?! Они становятся другим народом, они, если хотят тут жить и размножаться, должны наполнять себя другой культурой, другими знаниями, они должны усвоить другую историю, другую родословную. Израильтяне, мне кажется, гораздо будут ближе к России. А здесь нет. Поэтому (отчасти поэтому они отторгают книгу на русском языке) они когда-нибудь оценят мои «Дребезги». Там много знакомых имен, и ностальгию они будут сильно поддерживать. Если израильтяне не будут выставлять себя великой нацией, избранным народом...

19 ноября 1992 г. Четверг, раннее утро

Иван Дыховичный получил премию за «Монаха» — 30 000 марок, что ли. Вышел — напротив фирма «Мерседес». Сел в новенький «Мерседес» и уехал. И сейчас ездит.

Дал Регине адрес — а вдруг пришлет фотографии. Хотя зачем все это?! Я тоскую по своим яблоням, я тоскую по мощам Сергия Радонежского. И я буду называть свой народ великим и страну Россию — несчастной, но избранной, несмотря на убедительные речи космополита, еврея по матери, выросшего среди евреев Калягина Саши.

Любимов и еврейство. Вчера за столом у Димы Р. рядом оказался молодой человек.

— У меня на Таганке работает дядя.

— Кто? Кем?

— Юрий Любимов. Его мать и моя бабушка родные (двоюродные) сестры. Передайте ему, что Петя и Таня живут хорошо. Он пугал нас Западом, говорил, как трудно здесь. Так вот, просто передайте, что Петя и Таня живут хорошо. И материально, и морально нам здесь хорошо.

Конечно, есть у Любимова еврейская кровь, только сколько и по какой линии? Дима Рашкин через этого племянника может дать полную картину, полную или частичную родословную. Этот молодой человек должен быть в середине декабря в Москве почти месяц. Я пригласил его к дяде в гости на Таганку.

Солт-Лейк — это дыра, в общем-то. Выступали мы в русской церкви под иконой Богородицы с маленьким Спасителем во чреве. Толстовский фонд. Антиохийская церковь. А город — столица мормонов, новая религия. В их храм зайти труднее, чем в Кремль. В этот город попадают те, кто не доказал хорошо, что он достаточно страдал в России. Описывать свои страдания и притеснения, издевательства, доставать справки из психушек, доказывать кагэбистские слежки, надругательства — это особая школа, особый дар. Некоторые умельцы так владеют этим жанром, что пишут за других и неплохо зарабатывают.

Второй дискомфорт, что я чувствую себя в тени Калягина. К нему интерес — «Тетка Чарлей», «Механическое пианино». Он называет это лучшей киноинсценировкой по Чехову. Версия идет от Брука. К тому же у меня все время не звучит голос, я не могу попеть так, как когда-то, и боюсь «Живаго», боюсь Шнитке. А к кассетам моим нет никакого интереса. За книги я не боюсь, они уйдут. Вчера — две книги и одна кассета — 37 долларов.

НАДПИСИ НА КНИГАХ ИМ НУЖНО ДЕЛАТЬ ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ, чтоб хотя бы дети их прочитали и узнали, кто и когда это сделал. Дима Рашкин пишет на русском языке, а его малый уже не понимает, почти не говорит. Как же отцу должно быть обидно. Не все же Набоковы... Поэтому надо, чтобы Дима купил мою книжку, ценность которой я объясняю — в ней повесть о В. Высоцком. А кто такой Высоцкий без языка русского, что это за предмет изучения? Русская культура! Слой, пласт! Да, Господи! Что это за чушь! «Тетушка Чарлей» — это на всех языках хорошо! И что для них Распутин, Астафьев и т. д., тем более Золотухин, тщеславящийся «Бумбарашем».

Рашкин о нашей переписке с Филатовым: «Капустник в чужой организации — понимают только свои. Непонятен уровень ваших отношений».

Шацкая. Почему-то утром я вспоминал нашу жизнь, наши дни. Был ли я счастлив? Наверное. Не может же так быть, чтобы нет. Помню тещины щи-борщи с сухарями в Пальчиковом переулке. Было какое-то лукавое совпадение, перст судьбы: в «Моссовете» я играл Володю Пальчикова и жил в переулке его имени. Помню Нинку в Быстром Истоке, помню в бане ее, помню на сенокосе, помню под шубой на веранде, помню игру в городки... А что помнит она? Хотелось бы сесть с ней и предаться воспоминаниям.

22 ноября 1992 г. Воскресенье

Второй концерт вчера прошел в сильном старании, нажиме. Но микрофоны резко подвели в конце концов. Спортивный зал, большой, неуютный, и контакт теплоты установлен не был. Мне казалось, что напортил все Краснопольский, который взял слово перед началом и объявил, что мою прозу высоко оценили Распутин и Можаев, прекрасные русские писатели. Здесь каждое слово сидящим — ножом по яйцам. Имени Распутина вообще нельзя произносить — главный враг советского еврейства. Глейзер мне сказал:

— Только из-за одного того, что на последней странице твоей книги имя Распутина, из-за одного этого я твою книгу не возьму.

«Да я тебе ее и не дам», — подумал я, но не сказал. Однако это освободило меня от понуждения дарить ее тотчас же.

Дима возил вчера меня в Сан-Франциско. Осматривали город со смотровой площадки. И видел, конечно, мост Золотые Ворота — он в самом деле золотой, проезд по нему — 3 доллара, по другим — 1.

Секвойи, которые растут в трех местах на земле. Одно из них — Калифорния.

В Санта-Барбаре «секьюрити» проверили, отобрали лишние бумажки — мы все время в поле зрения ЦРУ.

«Ваш импресарио грабит вас со страшной силой. Похоже, он вас за людей не считает, знает заранее, что вы на все согласитесь». Если бы не такая ситуация с рублем в стране, поехал бы я удовлетворять ностальгические капризы этой публики!.. Конечно, посмотреть — великое дело, но я все это видел в кино. Мое воображение сильнее, чем это предстает на самом деле. Только детям хочется все это показать как можно раньше. Ну... разбегайся и взлетай в страну Голливудию! Ирэна сказала Диме, что Никитины получат по полторы тысячи. Ну, и «пусть повезет другому».

23 ноября 1992 г. Понедельник. Лос-Анджелес. Яхта «Красный Октябрь»

«Не теряйте завоевания Октября!» — заклинала меня одна эмигрантка на Брайтон-Бич. Завоевания нынешнего эмигранта Гриши Макарона в «Октябре семнадцатого года» — яхта в Америке под названием «Красный Октябрь». Коллеги мои спят, Володя простужен, температурит, кашляет. Но я встал в такую рань, когда капитан еще спит, не потому, что Володя кашляет, а потому, что я жаворонок и люблю эти ранние часы, когда спят домашние, особенно в Лос-Анджелесе, особенно в заливе океана, особенно, когда не нашел, как включается плита, и жду свой кофе на капитанском мостике, в кресле у штурвала. Солнышко палит, светит нещадно — повернемся мы к нему спиной.

Вчера в одном мотеле не принял китаец нас, в другом принял кореец. Тараканы, вонь, вырванные розетки. К тому же оказалось, что забыл я у Димы туалетный набор. Кстати, Дима спросил в машине: «Ничего не забыли?», а я подумал: «Хорошо бы забыть, чтобы вернуться». Так вот, одно уже осуществилось, забыли. Хоть и с тараканами, а лег в койку и поспал. Делал зарядку на кровати. Приехал Игорь и повез в дорогой квартал перекусить и выступить перед десятком человек из народа. Дом вегетарианский, и это хорошо. За стойкой бара на стенах огромные фотографии — Розенбаум с хозяйкой Олей, Роман Карцев с хозяином Гришей. Хорошего качества фотографии. А работалось мне славно, легко и хорошо с гитарой... и Роман помогал. Мало меня снимали, на стенку антисемитов не вешают — ставят. На троих 200 долларов, мне — 67. В центре накладка с магнитофоном. Не пел я эмигрантам про «Королеву» и «Остапа», но был рад и тому, что голос звучал и чистая работа была. Перед началом опять Краснопольский: «Калягин ругался — он себя реабилитирует, на хрен нам это надо!»

Поезд-электричка, вокзал — чистота, безлюдье, простор, удобства. На шхуне был назначен я боцманом и вел корабль уверенно. «Не ссать, не срать, руками не трогать!» И все мечты, чтобы, допустим, иметь такое, связаны с пребыванием на яхте любимой чукчи... а дети потом. Гриша, конечно, устроил праздник. Оля, будьте козырной картой в мечте Гриши о создании культурного центра России в Америке. Храни вас Бог!

Над папкой моей, красной, картонной, все смеются. Типичная совковая папка! «Знак отличия, знак богатства, аккредитованного богатства души», — добавил бы я, но не стану. Папку эту у меня покупали, но не продал я. Тюлени лежали в большом количестве на буе и друг на дружке. Холодная, чистая вода. Ни соринки, ни мешка полиэтиленового, ни пятна нефтяного во всем канале, заливе, океане. А в городе пальмы, а в океане тюлени. Почему мы, россияне, так не живем?!

24 ноября 1992 г. Вторник. Дель Маро, утро, у Гали

Просыпается во мне классовая ненависть, нет — чепуха! — изумление: откуда, за что, почему такая роскошь, такой вкус, изящество и богатство — кому! Ведь не написали же хозяева «Дребезги», не лауреаты «Оскара» или Нобеля? Почему я так не живу?! Дом огромный, дом спит. У каждого из артистов огромная комната с отдельными удобствами. Библиотека у каждого, и телевизор, и письменный стол. «Живаго» у меня нет. У меня все есть: и «Белая гвардия», и «Мастер», а «Живаго» нет — это не Булгаков. Стихи Пастернака на глаза мне попадаются, во втором доме. Да, быт Рашкина — разброс, грязь, подгоревшая пища, рванье мебели и немытая вековая посуда. Миша спит на полу, не переодеваясь, по-моему. И вот — Гриша с яхтой и Галя, торгует домами, строит и продает. Здесь можно работать, здесь можно написать «Бритву» или «21-й км». В окно светит солнце, зелень газонов, тишина улицы и ни одной души. Зоя Никитенко, преподаватель иностранцам русского языка, в домработницах, на полгода. Здесь у нее дочь, но почему-то не показывается. Стирка рубашек поручена Зое. Сашка опять тихим сапом один договорился, но я уже расчислил, кто здесь занимается этим. У Макарона собака — пудель Артамон Макарон.

Макарон спрашивает:

— Ты каждый день записываешь, что-нибудь из этого получается об Америке? И куда ты эти заметки...

— Отдаю секретарше.

— Жене?

— Нет, секретарше. У нее компьютер, картотека. Она закладывает мою информацию, мои строчки и по фамилиям, по городам, по именам это расходится, раскладывается. Мне, допустим, надо написать о Калягине — она мне выдает полную информацию, то есть мой текст, страницы и номер тетрадки, где о нем написано. Компьютерный принтер печатает по ее расшифровке. Она знает, секретарша, код моих обозначений, она разбирает мой шрифт, даже когда не могу понять этого сам. Пьяный, например, начирикаешь чего-нибудь, чтоб не забыть, но назавтра сам понять ничего не можешь. Более того... слово, условный какой-то значок свой ты разобрал, а что это обозначает, какую мысль, какую деталь, ход, что ты заложил в эти иероглифы — ты вспомнить не можешь, а она часто догадывается, куда я плыл в тот миг, когда записывал.

— Ты опасный человек.

— Я — нет, секретарь — да.

Все утро считаю деньги. Мое любимое занятие и дома, и здесь. Среди такого количества евреев я еще не вращался. Вчера они позорно делили «к кому Калягина». Меня, мистера Золотухина, кажется, брать никто не хотел. Рита сразу на вокзале сказала: «Я бы хотела прослушать кассету. Я должна знать, что я продаю». Цензура? Или чтоб не было агитации антисемитской. Дал ей программку и кассету. Я читаю белые стихи Пастернака и начинаю догадываться и понимать, что он гениален. И надо больше читать стихи его, а роман знать и играть так, как это делал Любимов, не читая.

Зачем же так печально опозданье Безумных знаний этих? -

@B-ABZ

поразился я своим строчкам. У Пастернака перечитал и разочаровался — у него «опаданье», а не мое слепое «опозданье», гораздо более мне нравящееся.

Жванецкий стал нищим, как говорит Глейзер, но в Сан-Диего Вене, жене и себе (для работы) купил он за 98 000 долларов квартиру с помощью Гали... Внес 30 000 долларов. Великолепной красоты храм, главный дом мормонов в Сан-Диего. Заснеженная готика, обледенелая готика — хорошее, точное определение. У доктора Марголина увидал я православные иконы в доме, и в большом количестве.

Неисповедимы пути твои, Господи! От респектабельных евреев, миллионеров, попали мы к бакинским армянам, беженцам, а я к украинской семье на постой. Андрей Бубон, дочь Кристина, жену не видел пока. Саша попал как раз туда, где по спящему ползают детишки. Но его там любят, он там желанный гость.

А у меня тихо.

Наконец-то пошли записки в лоб.

«Мы знаем, что Вы поддерживали антисемитские выступления таких организаций, как „Память“. Как Вы совмещаете эту антисемитскую деятельность в России с выступлениями перед эмигрантами из России здесь?»

«Почему Вы согласились играть роль вместо Высоцкого в Театре на Таганке, в то время как все другие актеры отказались, тем самым его поддерживая?»

«Господин Золотухин, Вы остались бы в США, если бы Вам выпала такая возможность?»

26 ноября 1992 г. Четверг. «Боинг»

Наш большой «Боинг» — 9 мест в ряду — вернулся со старта. Что-то случилось, но все на местах. Надо срочно учить язык — если мне жить до 2014 г., я еще успею побывать кое-где, это великая страна, сюда я пришлю учиться сыновей и дочерей.

— Ну, много привел клакеров? — спросил Любимов у Калягина после первого «Галилея».

«Это было одной из многих причин, по которым я понял, что по-человечески я с ним не смогу работать. Это было в июне. Осенью был второй „Галилей“.

Мы садимся, нас болтает, вижу лысый кругляк Калягина. У нас хорошая компания, мы хорошо работаем — мы в разном весе и в разном жанре. Например, мое отделение вчера куда интереснее и сильнее было. И вышел я из-под тени Калягина. Все зависит от собственного сознания и собственной энергии, творческой и жизненной.

27 ноября 1992 г. Пятница

Я хорошо живу у Иосифа Богуславского и его жены Муси. Завтра в Филадельфию, налегке.

Интервью Иосифу Б. И в том и в другом был затронут вопрос о моем «антисемитизме». Вот события основные, события сегодняшнего дня — подробности в программе. Два мешка барахла Глейзер насовал. Свитера хорошие, да и рубахи пригодятся, кое-какие изношу, кое-что подарю, а кое-что выброшу.

28 ноября 1992 г. Суббота. Утро, г. Линн

«Затрахают вопросами!» — предупреждал Имма Глейзер. Так оно и вышло. Но почему я, однако, с такой охотой отвечаю, вспоминаю, горячусь и получаю кайф от своих ответов? Я хочу оставить свой след на этом континенте, я хочу вернуться сюда. Хотя как мне не нравится опять эта возня вокруг Высоцкого, «Памяти», еврейства! В России возня вокруг В. С. приутихла.

В обрезанном интервью Любимова израильской газете есть строчки: «А чем иначе объяснить, например, желание Михалкова разобрать творчество Андрея Тарковского, когда тот уже был смертельно болен? Знаешь же ситуацию — хотя бы из милосердия помолчи. Нет, невтерпеж. Мне его искусство неинтересно, оно холодное, оно никому не нужно».

Зоя Г. резко осудила в Любимове бесчеловечность. «И милость к падшим...» — этого у него нет. Заграница излечила его от сентиментальности. Любимов и Америка не поняли друг друга. Где его поняли? «Первые чувства ваши, когда вы узнали, что Любимов остался?» — «Предательство».

29 ноября 1992 г. Суббота

Из Ф. в Б. перелетели за 813 долларов — платил Симонов. Представлял меня Иосиф, а потом Иммануил обелял: «Мы звонили в „Память“, в „Наш современник“, в газету „День“ и везде получили самый отрицательный ответ». Слухи... Песня Высоцкого (читает эпиграмму на меня, за что я целую его на выходе).

12-й концерт. В зале Бурлацкий, а Имма гнет свое: «Заявление для прессы. Мы не поленились и позвонили в редакцию относительно Золотухина. С радостью сообщаем, что Золотухин получил самую отрицательную оценку. Да, он из памяти, но не из той „Памяти“, а из нашей памяти. Ему рукоплескал русский Израиль, ему рукоплещет русская Америка...»

30 ноября 1992 г. Понедельник. У Марка Купера

Это, пожалуй, самая приятная встреча за рубежом. Это энциклопедия молодой, причем закулисной внутренней, «Таганки». Я часто видел его около Зины Славиной. Вошел он в историю с похорон В. В. С мальчиком на плечах пробивался он к гробу Володиному, был снят крупным планом и показан.

«Валерий, спасибо! Вы честно отработали этот вечер. Я сама из г. Канска, сибирячка. Признаю в Вас своего и полностью меняю мнение о Вас в лучшую сторону. Спасибо за Высоцкого! Приезжайте еще! Пригласите Л. Филатова с его сказками. Удачи Вам! Людмила».

Научиться у Калягина завязывать галстук. Для этого взять галстук как реквизит в сумку с рукописями. А теперь — «Живаго».

2 декабря 1992 г. Среда. «Боинг» — «Дельта»

Конечно, все это я буду вспоминать, как счастливый сон, такого не бывает. А «21-й» помогут мне осилить Лара и Юра («Живаго»).

Алеша Киев. Он издает газету, а лет ему всего лишь 18. Мама его, Саша Ходорковская, материалы ему подбирает. Утром он потерял контактную линзу из правого глаза. Я пошарил руками по кафельному полу и нашел, а он уж сказал было: «Черт с ней!» Ему хочется делать все самому, он — только с американцами. Он гордится: «Я пишу только по-английски, по-русски не получается». И пишет. Что он там пишет... но по-английски. На его визитке: «Храм Покрова Василия Блаженного — Русский дом». Он говорит, что газета его не религиозная и в числе прочих бесплатных объявлений он может поместить реквизиты моей церкви. На плакатике я написал: «Вера в мои идеалы заставляет меня уважать веру других. Джон Рид». Я дал ему авторское право перепечатывать из «Литературного обозрения» мои дневники. Понимает ли он, чтоя ему даю? Газета у него бесплатная. Пусть мальчику это поможет встать на ноги, укрепиться — вдруг когда-нибудь что-нибудь от него перепадет на храм. Если Денис окажется когда-нибудь в Америке, у него будет много друзей. А письма Иммануил зажал и не вспомнил. Саша насовала уйму сувениров — ручки, жвачки, сумки. Все это барахло я везу, накапливаю и все надеюсь, что дальше не прибавится — ан нет!

Два дела полезных сделал я вчера — пришил пуговицы к чехлу и научился завязывать галстук.

Мне надо купить подтяжки-помочи, брюки хорошие, рубашки — и я буду американец.

— Секретарша... у него есть секретарша? У вас есть секретарша?

— Мама, у В. С. есть секретарша. Вы скажите секретарше, и она пришлет мне вашу книгу!

Я выдумал себе секретаршу. Ах, вот почему я думаю о непорочном зачатии, о том, что у меня в чьем-то животе зародилась, вызревает дочь — от наваждений Живаго о Машеньке. Господи!

Мы, конечно, сфотографировались на фоне Капитолия, к Белому дому мы как-то не прорвались, он, в общем-то, маленький.

В Москве демонстрации, флаги, бушует компартия.

4 декабря, 1992 г. Пятница

Мы рады, что не подтвердились слухи, Что с чистым сердцем выйдет в этот зал Актер, певец, писатель Золотухин, Кого не зря Высоцкий другом звал.

10 декабря 1992 г. Четверг. «Дельта» — «Боинг»

Мне снился Филатов в Цинциннати. Мы бок о бок спали с ним на креслах, дружно и спокойно. Нинка наблюдала за нами, а мы как будто и не ругались с ним. Цинциннати, спанье в аэропорту и Филатов во сне — надолго запомнятся эти лирические картинки! Снился мне как-то Любимов. «Валерий, что ты мне Лермонтова показываешь!»

Брехт. Сенсационное открытие биографа и исследователя творчества Брехта — любвеобильный был господин, соавторство делил со своими любимыми. Он использовал и письма, они поставляли ему в постели диалоги и ситуации — литература в обмен на секс. Секретный архив «Берлинер ансамбля».

11 декабря 1992 г. Пятница. «Боинг» — «Дельта»

20 концертов.

Володя Высоцкий не требовал особых благ себе в жизни, особой зарплаты, одежды особой, еды, питья или признанья открытого, не в меру комплиментарного. Здесь можно многое перечислять из того, чего он не требовал особого, но... если в компании была женщина или женщины, за ним было негласное, но безоговорочное право на любую из них. Первый выбор был за ним, остальные разбирали дам после него. Вот это — как бы само собой разумеющееся раз и навсегда и не подлежащее сомнению, что такая-то может предпочесть кого другого, — это меня умиляло, но других, я думаю, задевало не на шутку.

Я Высоцкому не завидовал вообще ничуть, нисколько, и об этом Влади в своем «Прерванном полете» как бы даже специально сказала, отметила... Но наше дело театральное, наша иерархическая закулисная жизнь предполагает и не оставляет сомнения у публики, что Высоцкому обязательно должны были завидовать, и в первую очередь актеры первого эшелона.

В Москве произошло разделение театра, о котором как о факте свершившемся говорит Елена Гуревич из Миннеаполиса. Информацию эту взяла она в «Панораме», но газету не нашла.

«Еxit (выход)...» — наклонившись надо мной, стюардесса долго шептала на весь салон. Оказалось, что, к ее великому сожалению, по причине незнания английского я должен поменяться местами с американцем, потому что в случае аварии я не смогу прочитать, как спасаться, и помочь мне никто не сможет. В Америке никто другого не спасает.

13 декабря 1992 г. Воскресенье. «Дельта», летим в Кливленд

Люди привезли с собой в эмиграцию программки спектаклей «Таганки». Очень часто я слышу: «Самое дорогое, что было в нашей жизни, — Театр на Таганке». И совершенно искренние сожаления: «Какую страну мы оставили! Какую державу! Что вы сделали со страной?! Возвращайтесь и помогите коммунистам вернуть старый режим. Давайте снова займем Прибалтику, Польшу, Чехословакию, пол-Германии...»

Миша принес нашу с Высоцким уличную фотографию — «10 дней». Я подписал ее и оставил свой телефон. И Куперу надо прислать квитанции о переводе. Короче, 25 долларов переделать в рубли и отправить в Быстрый Исток, а ксерокс квитанций — в Америку.

Купил сапоги Тамаре (62 доллара) и Катерине ботинки (41 доллар), не те, что она просила, но тоже хорошие. 400 долларов у меня в лапте.

22-й концерт, и тоже неплохо, голос звучал. И слава Богу! Все!!! Ты, Валерик, отработал честно и говорил честно. И завтра ты должен покинуть эту обетованную землю и встретиться с несчастной Родиной своей. На сцене наворачиваются слезы, когда я вспоминаю о России, о народе моем многострадальном.

Калягин предлагает дней через 5 после прилета, оклемавшись и разобравшись, собраться у него. «Возьми Тамару, посидим, посмотрим пленку, с остановками, с чаем...» Я назвал его Алле в десятке лучших актеров России. Мнение Калягина о том или ином актере, спектакле, событии или политической ситуации есть отношение и мнения артиста высокого ранга, и оно становится приговором. Стало быть, фамилия берет на себя функцию судьи — суда.

Как вся эмиграция пытается к месту и не к месту оправдать свою ситуацию, свой отъезд из России! «Какая мать пожирает своих детей, лучших детей!» — эта тема не затухает, они начинают и кончают ею. Им необходимо оправдание, что они так хорошо устроились с хлебом.

Я выдаю себя за охламона и простачка, и люди именно так и воспринимают меня и, что самое обидное, ведут себя со мной так же, соответственно моей маске. И только редкие спохватываются: «Твою мать, да ведь он же не тот, за кого выдает себя!» И уж совсем исключение составляют люди, которые чувствуют и понимают сразу, с кем имеют дело. Разговор тогда совсем другой. Не мог я уехать из «Цинциннария» без этих железяк магнитных, а кошка, Люшка моя несчастная... Никогда не прощу себе, что не взял ее тогда с собою с дачи, и эта чукча не настояла. Господи! Спаси и сохрани нас, грешных.

«Вы покорили нас! Я в восхищении! Вы привезли Москву, театральную атмосферу. А то приехал милый человек Алексей Баталов. Минут 40 он читал какую-то лекцию, исчерпался, а потом говорит: „Ну, спросите меня о чем-нибудь, я расскажу вам“. Чувствовалось, что он не готов к встрече с такой аудиторией. И совершенная противоположность — Ваша программа...»

16 декабря 1992 г. Среда, мой день, «Павел I», утро

Благодарю тебя, Господи! Я дома, я долетел, снотворным перебил все климатические перепады, все поясные расстояния.

— Ну, теперь ты погиб, — сказал мне Любимов, — приходи, разберемся.

Итак, репетиции «Живаго» еще не начались.

— Всех загоняют в ГУЛАГ, — еще мне сообщил Любимов.

17 декабря 1992 г. Четверг, утро, молитвы, зарядка

«Павел I» вчера был хороший, несмотря на бестолково-нервное проведение времени у шефа. Оказывается, есть решение Моссовета (Гончара) о разделе театра. Сегодня Любимов собирает труппу, а завтра хочет провести общее собрание с голосованием поднятой рукой. Кроме скандала, по-моему, ни хрена не выйдет. Был Ноткин Борис, телеведущий. Спрашивал меня об «антисемитском» инциденте на Шукшинских чтениях.

— Вы по-другому выглядите рядом с Ю. П. Когда вы разговариваете с Любимовым, вы другой человек.

— А какой? — встревает Любимов.

— Когда он один, он такой маститый, этакий Станиславский, сам по себе...

Ладно. Писали записку Ельцину, которую Ноткин должен лично отнести в Кремль.

21 декабря 1992 г. Понедельник, утро, «Живой»

У меня была странная уверенность (очевидно, самоуверенность), что люди в театре — билетеры, реквизиторы, не говоря об актерах — в своем поведении и отношении к событиям в театре ориентировались по мне, а я в свою очередь по Демидовой равнялся. И вдруг они поверили Токареву — Губенко — Филатову. Для меня это было странно и обидно.

Ельцину вчера ночью послана телеграмма.

Кажется, я прошел акклиматизацию после Америки. Спал спокойно до шести. Быть может, от сознания выполненного «гвоздя» дал телеграмму. Славина сняла свою подпись: «У меня свое мнение».

Перед «Годуновым» Ю. П. сидел с евреями в кабинете, горела ханукальная свеча, они пили вино. Потом он уехал в посольство Израиля и не вернулся.

Собрание я провел элегантно. «Молоко за вредность вам надо выдать», — сказал мне Бугаев. Никита Любимов погладил меня: «Вырывался из купола и входил в него, молился правильно, поэтому и получилось». Вечером того дня я отвозил Л. домой. Неужели мы не стряхнем эту позорную осаду Губенко? Неужели он добьется раздела театра? Любимов изводит своих людей капризами, придирками и требованиями — все у него виноваты, и никто угодить ничем не может, а нервничает он по понятным «живаговским» причинам. «Подростком» он весьма неудовлетворен, меня он, кажется, полностью забирает в «Живаго», и правильно делает. Сегодня первая репетиция, сбор.

Шеф белый, зеленый, жалко его. Интеллигенция молчит, после интервью никаких откликов, никакой поддержки. Отсутствует Глаголин — гипертония, но шеф видит в том уловку. Выделенцы торжествуют.

23 декабря 1992 г. Среда, мой день. «Павел I»

Начались музыкальные репетиции «Живаго». Пока я плаваю в океане неведения и непонимания, разбираемся с хорами. А что, собственно, надо будет петь мне и где применение моему оставшемуся голосу — отыскать и предположить не могу. Дни идут в борьбе за «нераздел» театра. Надежды были, что Любимов в интервью с Ноткиным скажет что-то убедительное, призывное, а то уши вянут, что называется, — все про прошлые закрытия спектаклей, про нынешних политиков... Тошно слушать.

«Кто будет играть Живаго? Золотухин. Золотухин — прекрасный актер, выдающийся актер, но...»

24 декабря 1992 г. Четверг, «Высоцкий»

«Выдающимся» Ноткин меня назвал вторым. Первый — Зельдин. Актеры очень чутки к словам, которыми их обзывают. Замечательный, прекрасный актер — это одно, а выдающийся — это степень иная и ступенька высшая.

25 декабря 1992 г. Пятница

10 утра — почему они все веселы и уверены в себе? Сегодня уверен в себе Шопен. Завтра будет уверен Бортник, а вчера был уверен Феликс. Когда же буду уверен в себе я?