Современная электронная библиотека ModernLib.Net

На плахе Таганки

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Золотухин Валерий / На плахе Таганки - Чтение (стр. 29)
Автор: Золотухин Валерий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 



23 мая 1993 г. Воскресенье. Молитва, зарядка, душ

И вот сегодня — прощай, Венский фестиваль, прощай, венская публика. Прости меня, публика, если я тебе мало угодил и совсем не напомнил Омара Шарифа — каждому свое. Будь милосердна, публика, и поаплодируй на прощание погорячее. Я сегодня буду прощаться с моей Ларой. И ты, публика, пожалей меня, как жалеет меня иногда «рябинов куст», если его хорошо попросить. Вчера и сегодня тебе повезло, публика, с погодой — прохладно, и нет такой парилки в партере, и не стоит облако испарений над креслами. Ты можешь помочь мне, публика, или можешь изобличить, повалить меня. Не надо. Голос я все-таки посадил, а надо доиграть и псалом допеть. К тому же, уважаемая публика, сегодня прощание с театром, какую-то самодеятельность надо придумать.


24 мая 1993 г. Понедельник. Молитва, зарядка душ, кофе

Шеф. Интересно его возвращение в «ливановские дебри». Вчера, позавчера, когда он был очень доволен и радости его не было конца, он мне сказал:

— Вот теперь в конце можешь чуть-чуть усилить отчаяние.

Много говорить мне не надо, я понял, куда надо брести, и он рад, что марионетка Золотухин послушен его рукам. И рад, конечно, я, что могу быть послушным, что есть возможности и талант волю его выполнить. Это взаимопонимание дает плоды. Но мне другое поразительно в шефе — как он возвращает иногда вещи, резко им отвергнутые, но возвращает он их, конечно, в ином свете и в своей коррекции. Это потрясающе!! И опять и опять — нет, он не хочет, чтоб было хуже.



26 мая 1993 г. Среда, мой день был, оказывается. Молитва, зарядка, душ

По дороге в Германию у какой-то речушки, из Альп текущей, встал в последний раз головой на венскую, австрийскую землю, подстелив куртку им. Любимова, в Мюнхене приобретенную. Как мне хотелось, чтоб мое головостояние увидел шеф, и он увидел:

— Молодец, Валерий.

Такая детская, холуйская доверительность, чтоб хозяин поощрил, заметил, погладил по головке. Так и проходит моя жизнь в работниках у Любимова. И чем она отличается от жизни в работниках моего родителя у хозяина Новикова?! Редко кого отец вспоминал с таким добром и уважением, но зачем-то убежал от него в революцию, а чтоб с подвигом явиться к бедняцкому вождизму и смутьянам, взял да поджег сукновалку. Ну зачем он уничтожал добро? Грабеж, дележ, разбой — «до основанья, а затем...». За какую новую жизнь надо бороться уничтожением труда рук человеческих, в том числе и его. Ведь он был работником хорошим, на хорошем счету у хозяина. Приносил матери, Елене Александровне, бабушке моей, какие-то заработки свои. В батраках... ну а что в этом? Осталась мать без кормильца, отдала мужичков в работники — постепенно, глядишь, снова встали бы на ноги. Бесы.


27 мая 1993 г. Четверг. Молитва, зарядка, душ

Меня это забавляет и, не совру, поднимает в собственных глазах. Ведь состязание с Филатовым, ревность и прочее все равно происходит, так ли сяк ли? Ведь многие думают, что Шацкая бросила Золотухина и предпочла его Филатову. Кто талантливее, кто знаменитее, тот и богаче. Соревнование происходит на фоне и по отношению к Денису, к сыну. Эту фразу Нинкину я никогда не забуду. «Не звони Денису, дескать, не проявляйся особо, его воспитывает другой человек, другого уровня». Вот этот уровень, который, по мнению Шацкой, гораздо куда как выше, заоблачно выше золотухинского, мне и хочется всем показать. Но главный закоперщик этого состязания — сам Леня. Безумно тщеславный, жестокий, злой человек, но не лишенный ума, — что приводит его к таким проявлениям? Кроме состязания профессионального, где он, как ему кажется, особенно после «Сукиных детей», достиг большого перевеса, происходит состязание нравственно-человеческое, и тут у него происходят страшные проколы. Эфрос — это чудовищное нравственное пятно, и тут они с Губенко кровно повязаны, хотя от публичных проявлений, оскорбительных проявлений Бог Кольку миловал. Филатов же вляпался всей своей жизнью, а значит, там многое напутано в голове. И вот теперь с Любимовым. И тут он пошел против Золотухина, истерично закрыв глаза и очертя голову, не посмотрев толком, в какой стороне противник и не гнушаясь никакими средствами. Мне жаль его. Но соревнование будет продолжаться, хотим мы того или не хотим. Ведь почему-то я так не хотел, я молил Бога (хотя я вру — нет, не молил, это я написал в «Зеленой»). Я не хотел, чтоб Нинка родила от него, это да, но не молил — это глупость. Дети — это мой козырь непобиваемый, это его, быть может, в конечном счете бесит больше всего. Всякое поражение Любимова есть поражение Золотухина в первую очередь. Это только надо на секунду, Господи прости, представить, как он ждет провала «Живаго». И даже не столько художественного провала, сколько ждет он критику, убийственную, минкинскую, чтоб все от начала до конца в спектакле было осмеяно и обругано. Вот чего он ждет и за что он заплатил бы дорогую цену. Любопытно — состоялась ли вчера объявленная репетиция «Чайки»? 8 ролей, Нина, Треплев — должны быть приглашенные. Все остальные будут изображать народ, русалок и перейдут в рабочие сцены. Почему не назвать театр «Сукины дети»?! Кассовое название, под стать Герострату. Храм театра превратили в храм Герострата.


3 июня 1993 г. Четверг. Молитва, зарядка, кофе

Матрена Ф. похвасталась, что перечислила 400 руб. на храм.

Вот, Матрена Ф., давай наши грехи общие искупать, и за Золотухина С. И. тоже.

Что же касается совершенства творения, вышедшего из несовершенных рук, не думаю, что в «Живаго» он его достиг. Простите меня, Борис Леонидович.

Я многого от жизни не прошу сейчас — поздно. Да и дала она мне всего с лихвой. Теперь — сыновей женить, дождаться внуков, определить наследство и застолбить у властей церковных разрешение похоронить меня на территории церкви, под звон колоколов. Денис просит не ходить в патриархию и не просить денег на мой храм. Это может ему помешать при поступлении в семинарию — то, что я сын Золотухина, там, где это помогало, здесь, наоборот, может навредить. Заставил меня читать Левита 10 гл., где говорится про чистое сердце. Совсем у него мозги отравлены какой-то суетной гордыней, смирения нет в его сердце, книжное, наносное, пафосное, не тихое, богоугодное. И, однако, эта самостоятельность мне нравится.


6 июня 1993 г. Воскресенье. Троица — великий праздник

Главные события — в театре. Губенко со товарищи приходит, занимает 310-ю комнату, при помощи депутатов проходит в театр. Депутаты требуют от бухгалтера документы на аренду, угрожают. Что касается репетиций, тут, я думаю, нельзя это квалифицировать как безобразие и хулиганство — надо приветствовать и ждать решения суда.

Любимов из Греции вернулся неожиданно быстро.


15 июня 1993 г. Вторник. Молитва, зарядка, кофе

Главным событием вчерашнего дня стала пресс-конференция Любимова перед премьерой. Ужасающая как по вопросам, так и по ответам. Журналистов было огромное количество, испуганных, подозрительных, недоброжелательных. Такое впечатление, что у каждого из них уже все написано в презрительно-уничтожающей форме, что они пришли зачитать приговор убийцам. Ко мне единственный вопрос: «Не удивило ли вас назначение на роль Живаго?»

Думаю, что у Любимова не было выхода. А удивления мои начались давно. Когда я пришел из Театра Моссовета, где играл Недоросля, ребят с баяном, аккордеоном, то у Любимова я получил Грушницкого. Высоцкий — Гамлет, тоже многие удивлялись. Любимов: «Даже закрыли спектакль, что это за Гамлет?» Ю. П. назначил меня на Дон Жуана. Я, говорю, не Дон Жуан. «У меня другого нет!» Так и с Живаго. Я, конечно, прячусь за юмор, а на самом деле у меня страх... Но я знал, что спектакль будет музыкальным, поэтому какой-то шанс у меня был.


17 июня 1993 г. Четверг. Молитва, зарядка

Старый моторист завода любопытный диагноз поставил, почему мы не догоним никогда «Мерседесы» и «Форды»: «Рабочего класса нет. Все испортила лимита. У нас были хорошие мастера, хорошие кадры. Потом стали приходить лимитчики из сел. Хорошие люди, но без любви к точности обработки детали. Так, молотком, топором — и пошло-поехало... «

Я вывод делаю: селу напортил рабочий класс, рабочего испортил деревенщик, с его приблизительностью и неторопливостью. Интересное наблюдение.

Демидова:

— Хочешь мой совет профессиональный, только не обижайся: в первом акте меньше играй, вообще не играй. Эта калейдоскопичность не дает права... интеллигентный человек не будет так... Во втором акте, где большие сцены, там хорошо. В костюме переспи сутки. Я всегда в своих вечерних туалетах поваляюсь прежде.

По-моему, она говорила, что я молодец. А может быть, и не говорила. А вот то, что это адская работа, она говорила. Вообще, когда трудно говорить «хорошо», всегда прикрываются: «Ну, какая огромная работа!» Например, Юрова Г.: «Каждому, кто поет эти хоры, надо дать Героя Советского Союза!» Из противоположного лагеря: «Спектакль плохой. Смесь „10 дней“ и „Бориса“. Не такие плохие спектакли, надо сказать. И смесь не будет совсем дрянью.

Пастернак Евг. Бор. мне кивнул, но не улыбнулся. Жена Солженицына, Наташа, самая живая и выпивающая, разносила всем бутерброды и наливала. Какая-то дама произнесла: «В первом акте актеры вам не нужны...» Ни начала мысли, ни ее продолжения я не слышал. Любимов улыбался, чего-то все пытался острить, разговор явно не клеился — как бы не о чем говорить. Впечатление, что собрались чужие и чуждые друг другу люди, видящие друг друга первый раз, но одному из них чего-то надо. На меня же просто никто не обращал внимания, кроме шефа. «Съешь чего-нибудь, Валерий, выпей водочки... Крест ты несешь тяжелый».

И фраза Любимова: «Если разделят театр, уеду из страны навсегда».

Приходил Квадратный (Губенко) утром рано с Токаревым и меряли сцену. Прошел он и второй раз или, быть может, то был режиссер посторонний, которого не пустили. Получился опять скандал с депутатами, которые хамски разговаривали с Любимовым. Он намерен 22-го собрать и провести пресс-конференцию и закрыть театр. Я от актерского цеха должен буду сделать заявление в духе телеграммы к Ельцину-Лужкову.


4 июля 1993 г. Воскресенье. Молитва, зарядка, кофе

О жизни своей последнего времени не хочется вспоминать, особенно о собрании 30 июня, когда я требовал от людей подчиняться моему призыву, моей формулировке — «ни дня больше с ними под одной крышей!». Формулировки я провел, в газете напечатано, но на душе — свинец и осадок. Форма, в которой я истерически требовал, кричал, тыкал пальцем, убеждал, неволил... Оппонировал мне Граббе А., и резонно. Но они не понимали, что в этой ситуации скорейшее принятие решения общего собрания не привело бы к этой разрозненности мнений. Меня поддержали Полицеймако, Демидова, Антипов. Все выжидали и молчали. И стало мне обидно от сознания, что деньги у нас в разных банках и, защищая интересы «Таганки» — Любимова, я защищаю свои вклады, то есть это опять личная заинтересованность.


Марк Купер прислал стихи.

Как беспросветно длилась сага

Учения передового,

В литературе — без Живаго,

А на Таганке — без Живого.

Почти сто лет нас душит Яго.

Не додушил. Мы дышим снова,

Мы смотрим притчу про Живаго,

Мы смотрим повесть про Живого.

Ура, таганская шарага!

Не разменяла золотого!

Глядит Европа на Живаго,

Россия видела Живого.

Ах, Золотухин, бедолага,

Из сельского — да в городского,

Чтоб за полгода стать Живаго,

Он двадцать лет тащил Живого.

И четверть века штормового

С собой мы носим фляги с брагой.

Нам есть что выпить за Живого,

Нам есть чем чествовать Живаго.

Спасибо, Марк! Ты прослезил меня.


Денис будет поступать в семинарию и надеется, что поступит. Если все будет угодно Богу, я со временем стану отцом священника.

Любимов уехал куда-то, помахал крылом до Бонна. Что-то мне тревожно за 6-8 дней. Как бы чего не случилось, как бы содружество не устроило реванш какой-нибудь.

Любимов говорил с Б. Окуджавой, которому понравился спектакль. «Я верю Золотухину, что он может эти мысли произносить...» — какое-то подобие комплимента в мой адрес. Что вот, дескать, казалось бы, это не свойственно Золотухину, а у него получается. Ничего не понимаю.


5 июля 1993 г. Понедельник. Помывка ранним утром

29-го суд мы проиграли, но я сказал, что это победа. Обосновать свое интуитивное ощущение я не смог. Более омерзительного поведения «победителей» после оглашения решения суда я представить не могу — крики «ура!» и т. п.

Прочитал нобелевскую лекцию И. Бродского. «Не стремитесь в лидеры, это не принесет вам счастья. Берегитесь тех, кто слабее вас, а не тех, кто сильнее».


7 июля 1993 г. Среда, и это мой день

Когда я с Киевского вокзала тащил эту неподъемную сумку, я спрашивал себя: «Ну что за люди? Как они могут так надо мной издеваться? За что я это от них терплю?» И тут же отвечал себе: «Терпи-терпи, от тебя люди больше терпят!» — и примером тому почему-то пришло на ум наше собрание, где я истеричничал, срывался, требовал категорических, ультимативных формулировок — «смертной казни» отступникам. А вчера Глаголин мне и говорит:

— Послушай меня внимательно. Я уже... мне нечего больше ждать и искать. А вы еще можете. Я имею в виду тебя, Демидову, Трофимова, тех, кто защищал Петровича. Вам надо продумать вариант, когда после Парижа он может всех послать в очередной раз подальше. Он бросит вас... И тут вы должны быть готовы создать свой театр. Демидову сделать художественным руководителем, всем сговориться и сказать об этом Любимову заранее.

— Нет, категорически нет — заранее. Каждому дню своя забота... Подготовиться на случай, сговориться — это одно, но ему... Он не бросит нас после Парижа... У него с Пецем контракт до 95-го г.


15 июля 1993 г. Четверг. На съемках «Чонкина» в Чехословакии, г. Либуше, утро

И все-таки я ничего не сказал про раздел театра, быть может, зря, а быть может, и не зря, а наоборот — правильно. Только что были выступления Губенко, Филатова, Сайко. Особенно, говорят, гнусен был Филатов. Такое впечатление, что он все время с похмелья. «Почему мы должны зарабатывать деньги семье Любимова?» — такая фраза им была обронена.

Сергей Илларионович до конца жизни моей будет помогать мне. В «Хозяине тайги» я его образ пользовал, его повадки, говор и прищур. В «Кузькине» — тоже. И вот теперь в «Чонкине» зеркальце и часы. Будут ли так вспоминать отца Денис и Сережа? Какие черточки-черты возьмут они от меня, что вспоминать будут? И отец мой спас меня в «Хозяине», да и потом. Неудобный он был человек, грубый и властный... Но для меня, для нас, для семьи, если глядеть сверху и забыть про озверелость к матери иногда, — хороший.


16 июля 1993 г. Пятница. Молитва, зарядка, кофе

Еще очень одно важное дело было предпринято 12-го в передаче: было рассказано о возрождении, о строительстве храма Покрова Пресвятой Богородицы в Б. Истоке. Показаны счет и Сергий Радонежский. Эта информация, быть может, прошла несколько скомканно, но она прошла, и те, кто будут принимать Дениса в семинарию, кто-то из них, во всяком случае, мог это видеть, и сие должно помочь Денису. Денис же, таская книжки, сказал: «После передачи люди подумают, что ты грузишь кирпичи для церкви». В некотором роде это кирпичи, да. Деньги на храм. Все, что заработаю я у Ащеулова за 5 дней, отдам на храм. В конце передачи, когда в цейтноте не соображаешь правильный ответ, верное поведение, дура ведущая спросила меня: «Когда построите храм, о чем вы помолитесь?» Я задумался на мгновение и сказал: «За Россию». Это выглядело как клише, но я и сейчас не раскаиваюсь в сказанном. Наверное, умнее был бы ответ, который пришел потом: «за всех, кто помог строительству храма». Этот ответ устроил бы всех, и врагов моих, и моих сотоварищей, но я сказал «за Россию, за возрождение нации, за крепость духа народа нашего, русского».

Для кого Россия не мать, для того Господь не Отец. Господи, спаси Россию и ее душу — Русскую православную церковь.


17 июля 1993 г. Суббота, утро. Молитва, зарядка, душ

— Валерка! Я все утро о тебе думал: какой хреновый артист и какой прекрасный певец! По телевидению, «А я в ответ на твой обман...»... Никого не вызывали на «бис», это не положено, а Валерку вызывали, и он пел, на «бис»!

Этот подарок мне сделал пьяный Дубровин. А в свете того, что написано выше, у него есть основание такие слова мне сказать, и я должен прислушаться и не осуждать брата моего.

Что и требовалось. На барахолке потратил я 940 крон — купил постельное белье. И даже договорил с Дубровиным. Обижаться — это значит отчасти признать за ним правду, а ее нет, на мой взгляд. И опыт. Мы вместе поступали, естественно, следили друг за другом. Он поступил в престижный вузик ВГИК, а меня оттуда прогнали с консультации, и я поступил на оперетту. И вот мы иногда встречаемся по киношным переулкам. За съемочный день я получаю 300 000 рублей, а они — 80 000, почти в четыре раза меньше. «Ты народный или заслуженный?» — спросил он меня. В его определении «хреновый артист» есть зависть и боль. И мне его жаль. Я так был удивлен, что его взяли на актерский факультет, а меня — нет. Но и тогда я подозревал, за что его взяли, — типаж, народный типаж, рязанский мужик, колоритный, а он еще и подыгрывал. Я удивлялся искренне. Я как будто и тогда подозревал, что на одной типажности далеко не уедешь. Бог избавил меня от ВГИКа, это тоже надо понимать, я получил театральную, сценическую закалку. Я с благодарностью вспоминаю Покровского, Баратова, И. С. Анисимову-Вульф и, конечно, Гутьерреса. Вгиковская богема — пьянство и ранняя слава, даже не слава, а просто мелькнул на экране — убила многих в зачатке. В том числе и Дубровина. Это давнишний спор — какое искусство важнее, театр или кино, что на первом месте.


Место Подебрады, конечно, райское.

Пить я не буду, но курить не брошу.

«Ты все делаешь правильно, Валерка», — говорила мне Лара, шприцуя цементом зуб. А правильным она оценила мои усилия и старания сблизить как можно больше братьев, Дениса и Сергея, утрамбовать в их сознании и душах родину отцов и дедов, Алтай, запорошить им память традициями, родством. И я позвал Дениса к вагону, в котором уезжал Сергей на Алтай, неспроста. Кроме того, что надеялся на его помощь, я хотел бы, чтоб все видели, соклассники и одновагонники, что у Сережи есть старший брат, тот самый Денис, которому и посвящена повесть «На Исток-речушку». Кстати, когда я прочитал Ленькино «Моей жене посвящается», я улыбнулся: и тут вторичен, и тут пародиен. И я слышал, как Сережка, когда все книги были погружены, спрашивал: «А где мой брат?» Это хорошо. Они носят одну фамилию и должны родниться. И разборка конфликта с Филатовым у них еще впереди.

Губенко ворвался в театр и занял его. Сказал, что никого не пустит. Что предпримет Глаголин? Не хотел бы я оказаться сейчас ни на его месте, ни вообще в театре. Первая мысль о комнате № 307, книгах и простынях.


18 июля 1993 г. Воскресенье. Молитва, зарядка, вода. Чехословакия

Весь вечер, всю ночь и по сейчас я думаю о театре: как справиться с Губенко. Я представлял себе, как не пускают в театр теперь уже меня, как посылают меня входить с другого входа, со стороны старой сцены, которая еще принадлежит как бы Любимову, как меня задерживает какой-нибудь Бохон и я ударяю его навахой, которую теперь буду носить с собой, или применяю газовый баллончик. Это война. Да, они вынуждают Любимова покинуть Россию навсегда. Боже мой!

До чего дошел Губенко — до полного бандитизма. Теперь ему все нипочем.

Сашка-то с Луневой ведь знают, что захватили театр, ведь там в 307-й комнате может быть жуткий разгром, книги мои могут выкинуть, или просто не пустить Луневу, или потребовать у нее открыть шкаф и выбросить книжки к чертям. И поселится там Губенко опять.

А я боюсь его. Вот в чем дело. Надо поразмыслить, чтоб он, Губенко, меня боялся. Он и так боится, боится моих книг. Но он переступил все нравственные границы, он попрал авторитеты, он встал на путь иной морали, он утверждает свою правоту оскорбленного, униженного, опозоренного — и ему терять нечего. Ему надо идти до конца, и это страшно. Он не остановится ни перед чем. И у него есть мои поддерживающие его телеграммы, которые он может пустить в ход при любом удобном случае, именно удобном. Как он использовал подлейшим образом Алкин, в общем безобидный, товарищеский жест, когда она дала ему почитать плохую рецензию на любимовский спектакль! «Добрый человек из Сезуана» — у евреев. Ну и что?!

Демидова никогда и не была ослеплена любимовской режиссурой, она всегда имела свой критический взгляд на вещи, спектакли, слова, общежитие наше. Что удивительного в том, что перенос постановки 25-летней давности на другую почву, культуру, язык и возрастную шкалу не дал желаемого результата?

Мне надо заранее обезопасить себя. В этой угрожающей ситуации Глаголин в своем алкогольном предвидении и предложении, очевидно, будет прав. Любимов не справится с Губенко один, и даже вместе с нами. Резкий шаг должны сделать власти. Иначе действительно после Парижа Любимов уйдет, отойдет, бросит все, и нам опять же, — спасая честь его и дело, играть репертуар здесь ли, за границей ли — надо что-то будет изобретать, какую-то промежуточную структуру во главе с Демидовой. У меня хотя бы есть Театр Армии. Есть еще «Ревизор» с комментариями Турбина.

Прочитал я рассказы Таньки Шведовой — хороши, даже чуть слеза не прошибла от воспоминаний. Я даже помню, где я их записывал — на Пальчиковом переулке, в комнате коммунальной квартиры Шацкой, на диване, когда болел. И первым слушателем была Нинка. Первые мои опыты, первые шаги, там же была приобретена машинка «Москва». Я мечтал стать писателем. Я играл в писателя. «Пиши, Зайчик, пиши!» И второй муж у нее тоже актер-писатель-режиссер-подлец. Разнообразия в Нинкиной жизни не было, волочились за ней одни актеры — Шурупов, Васильев, Ливанов, Золотухин, Бортник, Филатов, да еще критик и литератор Дмитрий Урнов. Этот серьезно добивался, розы у дверей оставлял, на белых лошадях подъезжал к коммунальному подъезду. Она входила в десятку самых красивых молодых актрис мира. А вышла замуж за нищего студента без московской прописки и прописала у себя на площади в 10 кв. метров. «Это мой муж», — сказала она матери, указав на человека ниже ее ростом и в коротких штанах. Мать заплакала, а муж пошел в магазин за «Старкой». Ночевать ушли в общежитие театрального института.

Я влезаю в климат, в заросли слов, идей и сюжетов «зеленой тетради». Я бы мог написать быстро, очевидно. Потому что мне более или менее ясен ход и конец. Поспрошать у коллег. А у кого, собственно? Я хожу со стаканчиком к источнику и ни разу не попал под дождь, это странно. В последний мой сегодняшний выход я придумал эпилог: 18 июля каждого года, когда звенят колокола к вечерней службе, к могиле за церковной оградой подходит женщина. Ее помнят молодой. Она кладет горсть земли с 21-го подмосковного километра. Она останавливается на постоялом дворе в Доме колхозника и живет три дня. 21 июня она заказывает службу поминальную. Романа еще нет, а эпилог уже написан. Эпилог моей жизни. Вот почему мне начинает нравится отель «Либуше» города Подебрады.

Телевизор объявил, что Евтушенко 60 лет исполнилось. «В годы оттепели... — что-то брякнул диктор, — поэзия Евтушенко...»

Поэтический климат в Америке определяет Бродский, люто не любящий Евтушенко. Да вряд ли люто.


19 июля 1993 г. Понедельник. Молитва, зарядка, вода

Сегодня в 18.00 на к/с «Баррандов» просмотр дневного материала. Вот уж сегодня-то меня увидят точно.

Бродского наградили Нобелевской премией, а Евтушенко — орденом «Дружба народов». Он рано стал деятелем. Бродский ушел в себя и стал работать, говоря советским языком, над собой. Ев. Ал. стал работать на других.

Он погряз в деятельности, в соревновании с Вознесенским, в битве за популярность, скандальность — быть на виду — и в бабах тоже, в ресторанах, в застольях. Вообще, черт знает как хитроумен, дьявол. И меня он сбил с толку в свое время, и меня не приучил никто работать глубоко над собой, сидеть, писать, читать и не рыпаться за водкой-юбкой часто.

Да брось ты, Валерий, городить! Жил, как умел, написал, сколько отпущено. Интересно, конечно, посмотреть на ту жизнь, которую ты хотел бы прожить, что бы ты написал, каких женщин упустил бы. Но сколько дано — столько дано. Не можешь же ты всерьез сказать, что забодал свой талант, что не реализовался, — не можешь. Возможности тебе были даны редкие, случай представился, и не один, чего уж Бога гневить. «21 км», «Покаяние», ты еще напишешь.

Место съемки — Божий Дар, Миловице.

Менцель: «Мне начинает нравиться русский язык».

Миловице — место, где стояли русские части. Брошенные казармы, танковые ангары, аэродром военный, пустые самолетные загоны-холмы. Пустые девятиэтажки — панельное жилье. Дома в хорошем состоянии, но никто не живет — советская проказа... Ужас. Потихоньку возвращается уважение к нам, но очень мало. Долго мы издевались над ними, долго обращали в советских рабов, убивали самостоятельность, хозяйничали в чужом доме. «Оккупанты».

Почему-то сразу всплывает Губенко. Когда-то мы его просили возглавить театр, теперь он захватывает оставленный им участок силой. Сегодня на «Таганке» какие-то события развернуться должны.

Так вот, к нам здесь плохо относятся — сужу по тому, как они завтрак суют. Но все-таки русский язык начинает нравиться, и братское славянское чувство нарождается чуть-чуть, где-то проявляется, не навязываемое танками.


20 июля 1993 г. Вторник. Утро, зарядка, молитва, вода

Ужасные вести из Москвы. Звонила Сашка. Губенко произвел территориальный захват всерьез. Все входы и выходы на новую сцену перекрыты. На служебном стоит ОМОН, и Жукова показывает: кого пускать, кого не пускать. Для наших открыт боковой вход. Глаголин ждет прокурора. Ключ от 168-й комнаты Иван Егорыч выкинул Луневой в окно. В 307-ю не попасть. Обстановка неприятная.

Трудно представить, что будет 27 августа, когда соберутся на репетицию «Живаго». Злорадствовать будет Алешка Граббе. «Вот, я говорил... дождались...» Провести репетиции на новой сцене нам не дадут. К этому надо приготовиться. Но это тоже еще не конец. Гастроли в Бонне нельзя срывать — от этого зависит все дальнейшее у Пеца. Любимова в конце августа в Москве не будет. А что же Лужков? Что скажет прокурор? И что скажет Любимов? Но нам надо подготовить спектакль к гастролям — восстановить хоры, танцы и т. п. И быть в форме. Чья же все-таки власть — Моссовета или мэрии? Что же они, Гончар и пр., наделали? «Пусть президент судится с нами». Докатились. Жуть. Театр действительно прекратит свое существование. Выполнятся гастрольные контракты, и после Парижа — конец. Если, конечно, власти не примут крутые, принципиальные меры. Но опять же... какие и что за власти? На нашем примере — никакой власти нет. Знает ли о происшедшем Любимов? Он во всем обвинит Глаголина, а что тот может сделать, если никого нет и пожарная охрана на стороне Губенко? А Любимов на мой вопрошающий вопль, где нач. пожарной охраны: «Успокойся, он уже не работает». Наивный дед, этот Любимов. Таня Жукова выполняет свой лозунг: «Мы пойдем до конца». Они вынуждают нас уйти. Но уйдут они, а не мы. А если уйти? Может быть, этот шаг заставит одуматься властей предержащих?

Они захватывают театр, чтобы сдавать в аренду и этим кормиться, а не чтоб Любимов сдавал, грубо говоря.

Если хочешь жить легко И к начальству ближе, Держи попку высоко, А головку ниже!

Таня два года работает на Бронной, закончив Ярославский институт. Часто собирается театральная компания. Первый вопрос:

— Ну, что там у нас на сегодня с Таганкой?

— А что говорит народ?

— Что Любимов — гад. Общественное мнение на стороне Губенко.

— И почему Любимов гад?

— Не знаю. Я не понимаю, не знаю, кто прав, кто виноват. Говорят, выгнал ни за что одну актрису.

— Ни за что выгнал?! Ай-яй-яй, так вот взял да ни за что и выгнал?! Ну, во-первых, если ни за что — ее восстановит суд. Губенко выгнал, будучи художественным руководителем, одного артиста — тот восстановился судом. Будь воля Любимова, он выгнал бы больше половины. Но нет закона, и Любимов всех держит. Значит, гад, что ни за что выгнал одну актрису...

— Ну, он же уехал...

— Но он же вернулся, и в частности по нашей просьбе. И Губенко почти один сражался с Политбюро за его возвращение. Ну и что?

— Ну, а он Губенко предал!

— Да каким же образом он Губенко предал?

— Он лишил его кресла министра СССР!

— Горбачев лишился кресла! Что ты, девочка!!

В общем, не хочется говорить, писать и разбираться. Хочется бежать от этого всего куда глаза глядят. Сидя у отеля «Замечек» на лавочке, я подумал, а что, если предложить Любимову стратегический план Кутузова и издать приказ: «Подготовить театр к эвакуации». И переехать в одно из зданий, предложенных Губенко, в какой-нибудь кинотеатр. И будет так — Театр на Таганке выехал в к/т «Прага». Может, это заставит кого-то задуматься, одуматься. Конечно, играть в этом кинотеатре мы не станем, но разобьем лагерь, чтобы выполнить свое условие — под одной крышей ни за что!! Там будут храниться наши декорации, костюмы, там мы будем репетировать и ждать очередных гастролей. Или попросить-таки убежище у Назарбаева или Собчака? У Собчака, скорее! Это вообще-то скандал, правда, все, что ни делается подобного — той части на руку. Им терять нечего — хоть так хоть эдак.


21 июля 1993 г. Среда, мой день. Молитва, зарядка, душ

Все мысли там, на Таганке. Почему-то подумал: а ведь они могут открыться символически, и даже с помпой-прессой, «Добрым человеком». Кто им может помешать? Цюрих? Да в гробу они видали все Цюрихи. Вся команда «Доброго» у них в сборе.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41