Инкассатор (№4) - Фаянсовый череп

«Черт их знает, – подумал он, – что это за народ. Может быть, они просто хотели посмотреть, что у меня в карманах: ведь бывают же на свете совпадения! А пока я им тут морды ломаю, моего журналюгу увезут туда, где я его уже не найду, и спокойно закопают – с толком, с чувством, с расстановкой… Но будем надеяться, что это никакое не совпадение: уж очень вовремя они тут оказались, эти архаровцы. Да и насели они на меня без разговоров. Никто ведь не спрашивал, что мне дороже – кошелек или жизнь. Значит, все правильно…»

Он сделал шаг вперед, намереваясь отобрать у противника нож и потолковать с ним по душам, но тот его разочаровал: повернулся кругом и задал стрекача, норовя, судя по всему, запрыгнуть в машину и рвануть на все четыре стороны. Это была ошибка. Юрий настиг беглеца раньше, чем тот успел до конца открыть дверцу, схватил за шиворот и слегка стукнул лбом о стойку кузова. Беглец выронил нож и затих.

– Умница, – сказал ему Юрий. – А теперь ты мне расскажешь, куда поехало такси.

– Какое такси? Ничего не знаю! Пусти, ментяра, мусор тротуарный…

– Тихо! – раздельно произнес Юрий и для верности еще раз тюкнул своего пленника головой о стойку кузова. Звук получился глухой, как в бочку. – Тихо, дурак. Я не мент, так что никаких допросов, очных ставок и прочей волокиты у нас с тобой не будет, а будет у нас все просто: либо ты говоришь, что у тебя спрашивают, и идешь домой лечить шишку на лбу, либо не говоришь, и тогда лечить тебе придется не только шишку.., а может, и вообще не придется лечиться.

– Что тебе надо, не пойму? – уже тоном ниже, постепенно сбиваясь на нытье типа “дяденька, отпусти сиротку”, пробормотал пленник. – Чего пристал, а?

– Объясняю популярно: в такси был мой приятель. Его мама поручила мне за ним наблюдать, а он смылся, да еще с маминой пенсией в кармане. Нехорошо обирать старушку, как ты полагаешь? Так что говори, урод, пока я добрый. Иначе оторву ногу и буду бить тебя ею по башке, пока не заговоришь.

Последние слова сопровождались очередным ударом о многострадальную стойку кузова.

Беседа продолжалась еще минут десять. За это время один из лежавших на дороге людей медленно, с трудом поднялся на четвереньки, потом оторвал от земли руки, сделал несколько заплетающихся шагов в сторону обочины и с треском повалился в кусты. Время от времени Юрий бросал в ту сторону взгляд и всякий раз обнаруживал торчащие из кустов ноги в пыльных ботинках. Один раз ноги шевельнулись, немного поскребли по пыльной обочине, словно их обладатель пытался ползти, и снова затихли.

Вероятно, вид этих освещенных фарами “лендровера” ног убедил захваченного Юрием “языка" даже лучше, чем это могли бы сделать любые побои. На исходе десятой минуты разговора Юрий получил всю информацию, которая могла его заинтересовать.

Светлов совершенно случайно нарвался на золотую жилу, вернее, так было бы, если бы его действительно интересовал дешевый героин. Со слов своего пленника Юрий понял, что верно предугадал действия таксистов: заметив, что за Машиной, которая повезла “клиента”, увязался черный “фольксваген”, они сообщили об этом своему приятелю, воспользовавшись для этого кодовой фразой. Тот не стал рисковать, высаживая опасного свидетеля, а повез его сюда, где уже была подготовлена торжественная встреча. Засада на “лендровере” должна была остановить погоню, давая таксисту время оторваться, а потом просто рассеяться, оставив преследователей на темной дороге разводить руками и подсчитывать синяки и порезы. “Лендровер”, конечно же, был угнан, а Светлова должны были содержать под стражей, регулярно вкалывая ему дозу до тех пор, пока он не превратится в законченного наркомана. Схема была старая и примитивная.

– Детектив, блин, – прокомментировал полученные сведения Юрий, за шиворот волоча пленника к своей машине. – Триллер, ядрена вошь. Ты как, браток, книжки читать любишь? Про Дерсу Узала читал? Это был такой, знаешь, проводник… Вот сейчас ты у меня побудешь немного Дерсу Узала. Только не Иваном Сусаниным, понял? Помнишь, что поляки с Сусаниным сделали? Вот и я с тобой то же самое сделаю, только оперу про тебя никто не напишет.

Он затолкал “Дерсу Узала” на переднее сиденье, сел рядом и включил зажигание. Вопреки его опасениям, микроавтобус легко выбрался из кустов задним ходом и без проблем объехал стоявший поперек дороги “лендровер”. Пленник, сгорбившись и втянув голову в плечи, сидел рядом, как можно дальше отодвинувшись от Юрия. Его лицо в тусклом свете приборного щитка трудно было разглядеть. Юрий видел только темную массу на соседнем сиденье, слышал неровное, с присвистом, дыхание заядлого курильщика и острый смешанный аромат застарелого пота, табачного дыма, водочного перегара и чеснока, исходивший от пассажира. Изредка пленник нарушал молчание, говоря, куда свернуть. Он вел себя вполне прилично, но Юрий не расслаблялся, понимая, что его попутчик только и ждет случая, чтобы улизнуть.

Наконец они остановились возле одноэтажного кирпичного дома с деревянной мансардой, который выглядел нежилым из-за выбитых оконных стекол и завалившегося забора. Желтой “Волги” нигде не было видно.

– А где такси? – спросил Юрий. – Ты куда меня привез?

– Куда надо, туда и привез, – огрызнулся пленник. – Ты что, думал, таксист будет здесь дожидаться? Его пассажир не скоро обратно в Москву соберется.

– Скоро, – возразил Юрий. – Буквально через пару минут.

– Это уж как получится, – многообещающе заметил пленник.

– Ты-то чего каркаешь? – удивился Юрий. – Если я твоих корешей не раскатаю, тебе же первому дырка будет. Что, не так? Как ни крути, а ты их сдал с потрохами.

– Посмотрим, – упрямо держал марку пленник.

– Я тебе посмотрю, – с угрозой сказал Юрий. – Охрана во дворе есть? Как у вас тут дело поставлено – пароль надо называть или вы в лицо друг дружку знаете? В общем, это твое дело, но мимо охраны мы должны пройти, понял? Сколько их там?

– Один, – с неохотой ответил пленник. Юрий некоторое время разглядывал его, не скрывая сомнений, так ничего и не разглядел в темноте и наконец сказал:

– Смотри у меня. Я буду рядом, а мне человека голыми руками убить все равно что плюнуть. Если повезет, останешься калекой на всю жизнь. Но это если вякнешь не по нотам. Будь паинькой, и ничего с тобой не случится. Ну, пошел.

Охранник во дворе вышел им навстречу, не скрывая ни своих агрессивных намерений, ни пистолета, который поблескивал у него в руке, отражая свет луны. Узнав своего, он опустил оружие, и тогда Юрий, заранее морщась от боли в разбитом кулаке, врезал ему по челюсти. В свое время, выступая на ринге, он выиграл пятьдесят три боя нокаутом, но там были боксеры, которые умели держать удар и бить в ответ, а здесь – шпана, считавшая себя неуязвимой только потому, что их больше и в карманах у них ножи и пистолеты. Охранник молча повалился в какие-то темные заросли, достававшие ему до пояса. Юрию показалось, что это был чертополох, но он знал, что мог ошибиться: крапива в наших широтах встречается даже чаще.

"Дерсу Узала” все-таки подвел Юрия, заорав благим матом в самом начале спуска в подвал. Юрий обозвал его идиотом и от души врезал ему по шее, отправив пленника в объятия его коллег, которые, толкаясь и сопя, уже перли навстречу по крутой подвальной лестнице. На первый взгляд их было больше, чем опарышей в нужнике в жаркую погоду, но Юрий по опыту знал, что у страха глаза велики, и без раздумий прыгнул следом, обрушившись на врага своим немалым весом.

Он бешено работал всеми четырьмя конечностями, пробивая себе дорогу из узкого тамбура, где столпилось, казалось, не меньше сотни крепких, грубых мужчин, в тускло освещенное одинокой лампочкой помещение с сырыми стенами, сложенными из фундаментных блоков. Вырвавшись наконец на простор, Юрий получил возможность слегка перевести дух и трезво оценить ситуацию.

Противников оказалось пятеро, не считая “Дерсу Узала”, и двое из них уже выбыли из игры. Юрию, к его немалому удивлению, досталось гораздо меньше, чем можно было ожидать: ему оцарапали щеку, и какой-то идиот сильно укусил его за кисть левой руки. Светлов лежал на железной кровати без матраса, привязанный к ней разрезанной на куски бельевой веревкой. Помимо кровати, в помещении имелся сколоченный из потемневших некрашеных досок стол и пара табуретов. На столе Юрий заметил наполненный какой-то коричневатой дрянью одноразовый шприц, а на правой руке Светлова – резиновый жгут. Судя по всему, операция была прервана в самый ответственный момент.

Спустя секунду противники наконец осознали, что на них напало не отделение ОМОНА, а один-единственный человек, и свалка возобновилась. Юрий вывернул из чьей-то потной ладони складной нож со сточенным до узкой полоски лезвием, описал им стремительную дугу параллельно полу, заставив нападавших отпрыгнуть, и начал расчетливо пятиться к кровати, моля Бога, чтобы никому не взбрело в голову устроить здесь пальбу. Он полоснул ножом по веревке, которая удерживала правое запястье Светлова, и сунул нож ему в руку, заняв оборону в центре помещения. Заметив краем глаза, что журналист, стоя рядом с кроватью, с отвращением сдирает с руки резиновый жгут, он схватил табуретку, швырнул ее в лампу и в наступившей темноте толкнул Дмитрия в сторону светлого дверного проема.

Драться в потемках – дело трудное и неблагодарное. Юрий сосредоточился на том, чтобы как можно скорее протолкаться к двери, и вздохнул с облегчением, очутившись наконец на лестнице. Он медленно поднимался спиной вперед, сдерживая напор наседавших снизу хозяев, уверенный, что сзади его надежно прикрывает Светлов: парень, хоть и неопытный, но крепкий, спортивный и не робкого десятка. Именно эта уверенность заставила его удивиться, когда правую лопатку вдруг, без предупреждения, обожгло острой болью. Он оглянулся через плечо, но вместо Светлова увидел еще две оскаленные рожи, а в следующее мгновение наверху послышался сердитый рык мотора, на который подали слишком много мощности, и шорох шин отъезжающего автомобиля.

Прорвавшись наконец наверх, под черное небо, утыканное звездами, как шляпками гвоздей, Юрий увидел, что его “каравелла” исчезла без следа – отплыла, надо думать, к родным берегам, подальше от этого пиратского гнезда…

* * *

…Хирург со звоном бросил кривую иглу в металлический лоток и начал стаскивать с рук резиновые перчатки. Он обошел Юрия вокруг, наклонился и обеспокоенно заглянул ему в лицо: на протяжении всей процедуры пациент не издал ни звука и даже ни разу не дернулся, так что врач начал подозревать, что тот потерял сознание.

– Доктор, – проникновенно сказал ему Юрий, – спиртику бы, а? В качестве стимулирующего…

– М-да? – с самым скептическим видом промолвил хирург. – Что, скажите на милость, будет с нашей медициной, если я начну стимулировать спиртом каждого дебошира, который попортил себе шкуру?

– Ваша.., простите, наша медицина станет самой уважаемой и, не побоюсь этого слова, любимой медициной в мире, – ответил Юрий на этот риторический вопрос.

– Нахал, – фыркнул хирург. – Марина, плесните ему двадцать… А что это вы так скривились, молодой человек? Ладно, пятьдесят граммов. Не часто встретишь человека, который умел бы с таким спокойствием переносить боль.

– Ерунда, – сказал Юрий, принимая у смешливой Марины пластмассовый мерный стаканчик. – Боль – это далеко не самое страшное.

– Ваша правда, – согласился хирург и вдруг загрустил, вспомнив, как видно, что-то свое. – Марина, детка, плесните заодно и мне. И себе тоже – гулять так гулять…

Глава 8

Проехав с километр по дороге, которая вела от шоссе к даче Школьникова, Максим Владимирович Караваев остановил машину на обочине, заглушил двигатель и до самого конца опустил боковое стекло, впуская в салон легкий теплый ветерок, пахнущий разогретой березовой листвой, горячей пылью и свежим сеном.

Бывшему подполковнику внешней разведки Караваеву было о чем подумать. Собственно, мыслительный процесс у него продолжался круглые сутки независимо от того, чем в тот или иной момент было занято тело: спало, работало, вело машину, принимало пищу, произносило витиеватый и не совсем приличный тост на банкете или кого-нибудь убивало. Максим Владимирович полагал это само собой разумеющимся – естественно, если речь шла о человеке, наделенном хотя бы зачатками интеллекта. К сожалению, а может быть, и к счастью, большинство соотечественников бывшего подполковника не обладали этим драгоценным даром. Впрочем, что соотечественники! На обитателей так называемых цивилизованных стран подполковник Караваев в свое время насмотрелся до тошноты и считал их стадом тупых, разжиревших свиней, самые умные из которых были способны в лучшем случае на примитивную звериную хитрость и мелкие закулисные интриги, разгадать которые порой было тяжело именно из-за их незатейливости.

Короче говоря, особой нужды останавливать машину в березовом перелеске и предаваться размышлениям под шелест молодой листвы у Караваева не было. Просто вспомнилось вдруг, что он уже сто лет не сидел просто так, никуда не торопясь, не смотрел, как играет на пятнистых белых стволах прозрачная голубоватая тень, не слушал шум ветра и жужжание насекомых…

Подполковник звонко припечатал спикировавшего на левую щеку комара и криво усмехнулся уголком тонкогубого рта. “Кстати, о насекомых, – подумал он с иронией. – Для полноты счастья остается только заскочить в ближайшую деревню, найти в ней самый загаженный нужник, подойти поближе и полной грудью вдохнуть незабываемый дух отечества…"

Слушая, как тикает, постепенно остывая, горячий движок, Караваев думал о Севруке и Школьникове – о каждом в отдельности и об обоих сразу, – вспоминая старую итальянскую комедию, которая называлась “Слуга двух господ”. По ней, помнится, в начале восьмидесятых сняли неплохой музыкальный фильм. Тот веселый итальянец – автор комедии – очень верно ухватил самую суть. Умный и расторопный человек при желании может водить за нос целую толпу ослов, каждый из которых мнит себя его единовластным хозяином и рассчитывает, дурак этакий, на его полную и безоговорочную преданность. Ну-ну, господа. Блажен, кто верует…

Впрочем, ни Севрук, ни Школьников полными дураками не были, а Владислав Андреевич и вовсе казался Караваеву опасным, как дремлющий в берлоге медведь. Разбуди его неосторожным движением – задерет, даже не проснувшись до конца. Обычный, среднестатистический болван, дожив до его лет и достигнув его положения, наверняка вообразил бы себя всезнающим и непогрешимым, как сам Господь Бог, и взирал бы на суетящихся вокруг людишек-муравьишек свысока, с благожелательной и немного презрительной улыбочкой. Школьников в свои пятьдесят с гаком, как ни странно, не утратил звериной чуткости и настороженности. Он расколол бы своего племяша Севрука, затеявшего архитектурную аферу у него за спиной, еще в самом начале, если бы Максим Караваев не помог Вадику, приложив руку к этому делу. Ему, Караваеву, еще тогда почудилась в этом деле недурная перспектива, и он решил рискнуть.

Караваев не лгал, когда говорил Школьникову, что не создан для ведения собственного бизнеса. Не то чтобы у него не хватало на это ума или хитрости – и того, и другого у Макса Караваева было хоть отбавляй. Просто бизнес казался ему делом скучным и не стоящим тех нервов, которые необходимо затрачивать ежедневно только для того, чтобы оставаться на плаву. Ну что это за жизнь, в самом деле: поставщики, подрядчики, бумажки, налоговые инспектора, бухгалтерия, офисы, секретарши… Удавиться можно от такой жизни. Деньги нужны, чтобы о них не думать, а где вы видели бизнесмена, который не думал бы о деньгах круглые сутки? Такая жизнь была Максу Караваеву не по нутру. Что ему действительно требовалось, так это просторный и красивый дом на берегу теплого моря, кругленький счет в банке и полная свобода. Говорят, что праздная жизнь скучна, но те, кто так говорит, просто недоумки, не умеющие ничем себя занять, если у них вдруг поломался телевизор. Есть детишки, которые могут часами сидеть на ковре или в песочнице, играя в ими самими придуманные игры, что-то бормоча на разные голоса и катая из стороны в сторону игрушечные машинки; и есть другие дети, которых нужно все время развлекать, если не хочешь, чтобы они надсадно орали двадцать четыре часа в сутки. Максим Караваев относился к первой категории: он всегда знал, как использовать свободное время.

Чего он не знал, так это где его, это свободное время, взять…

Не лгал он и когда говорил, что не хочет всю жизнь бегать по миру с чемоданом долларов в одной руке и пистолетом в другой, скрываясь от бывших хозяев. Украсть деньги не проблема. Труднее остаться после этого живым и свободным, а уж о покое и досуге в такой ситуации, как правило, не приходится даже мечтать.

Именно поэтому бывший подполковник внешней разведки не торопился присваивать деньги, которые, откровенно говоря, только и ждали, чтобы их кто-нибудь присвоил. Он выжидал, укрепляя свои позиции, и между делом готовился нанести удар. Теперь, когда настало время действовать, у него все было продумано на десять ходов вперед.

Он знал, что с переводом денег Севрука на собственный секретный счет проблем не возникнет. Операция по выкачиванию принадлежавших Школьникову и его фирме капиталов тоже была давным-давно подготовлена: оставалось, что называется, нажать кнопку. Ту самую кнопку, на которой Караваев держал палец уже целый год, давая людям, которые считали себя его хозяевами, покрепче запутаться в сплетенной им паутине.

Кнопкой был тот самый двойной проект торгового центра, который так мастерски выполнил убитый архитектор. Нужно было сделать так, чтобы дядюшка и племянник передрались насмерть из-за этого проекта, и несколько дней назад Караваев начал весьма успешно действовать в этом направлении. Разумеется, он и не думал уничтожать обнаруженные в чемодане Голобородько копии обоих проектов: для этого нужно было уж совсем лишиться рассудка. В точно рассчитанный момент Караваев сдал Севрука Школьникову, а позавчера бандеролью отправил племянничку ксерокопии обоих проектов – пусть почешется, пытаясь понять, кто из его окружения держит его на крючке. Единственный практический вывод, к которому он придет в результате своих размышлений, это то, что любимый дядюшка стал для него слишком опасен и его пора убирать. С таким поручением он обратится конечно же к Караваеву, а уж Максим Владимирович позаботится, чтобы покушение вышло не слишком удачным – ровно настолько, чтобы Школьников остался жив и понял, откуда дует ветер. И тогда выйдет прямо по Корнею Чуковскому: волки от испуга скушали друг друга. А после этого оставшийся без хозяев Макс Караваев спокойно, ни на кого не оглядываясь, очистит счета, номера которых известны только Школьникову, Севруку и ему, грешному…

Он посмотрел на часы, закурил и откинулся на спинку сиденья, уперевшись стриженным по-военному затылком в подголовник. “Хорошо, – подумал он. – Ах, как славно все складывается! Конечно, эта операция не может служить образцом изысканности, но к чему лишние навороты? Когда хочешь оттяпать кому-нибудь голову, проще взять топор, чем изобретать какую-нибудь невиданную лазерную пушку. И в чужой карман проще залезть рукой, чем промышленным манипулятором с дистанционным управлением.

Сколько бы ни ныли разные моралисты о том, что воровать грешно, только таким путем можно выбраться из дерьма, в которое нас втоптали восемьдесят с лишним лет назад. Да и тогда, до революции, все было точно так же: кто смел, тот и съел. Покажите мне, в самом деле, хоть одно крупное состояние, нажитое безупречно честным путем. Да хотя бы и мелкое… Больше риск – крупнее куш, вот и все. А у кого не хватает ума и решительности на то, чтобы украсть, тот всю жизнь ходит с дырками в карманах и кичится своей честностью: больше-то ему, бедолаге, гордиться нечем."

«Не о том думаю”, – решил он, выбрасывая недокуренную сигарету в окно. Окурок запрыгал по пыльному асфальту, рассыпая короткие, сразу же гаснущие искры, откатился в сторону, упал в неглубокую выбоину и остался там, дымя, как потерпевший крушение “боинг”. “Отвлеченные размышления – это хорошо, – размышлял Караваев, энергично крутя ручку стеклоподъемника. – Но мы их оставим на потом, чтобы было чем заняться, сидя на мраморной террасе с видом на теплое ласковое море. А пока что есть конкретные вопросы, требующие принятия конкретных решений. Работать надо, господа. Надо шевелить фигурой, пока кто-нибудь пошустрее не сожрал кусок, который мы с вами только-только нацелились положить в свою миску…»

Он повернул ключ, и двигатель послушно ожил, сразу превратив сделанную из железа, стекла и пластика коробку автомобиля в нечто одушевленное и отдельное от всего остального мира. Это ощущение усилилось, когда машина тронулась с места и, плавно набирая скорость, двинулась вперед. “Так и должно быть, – подумал Караваев. – Ты – отдельно, а весь остальной мир – отдельно. И не просто отдельно, а против тебя, и ты должен, обязан держать оборону и побеждать – один против всех, без отдыха и без пощады. Иначе сомнут, раздавят и положат под двери вместо половичка – ноги вытирать…"

Когда до загородного дома Владислава Андреевича оставалось не более полукилометра, Караваев расслышал едва различимый из-за шума работающего двигателя звук отдаленного выстрела. За первым выстрелом прозвучал еще один, а потом целая серия: бах!., бах!., бах!., бах! По мере приближения к дому пальба звучала все отчетливее, и вскоре у Караваева не осталось никаких сомнений: стреляли на усадьбе Школьникова.

Караваев вслушался в возобновившуюся стрельбу, которую на таком расстоянии можно было с легкостью принять за что-нибудь другое – за удары выбивалкой по ковру или молотком по доске, например. Но Максим Владимирович был человеком опытным и никогда не путал божий дар с яичницей. На даче Караваева именно стреляли, причем не из чего попало, а из двенадцатизарядного винчестера, который обычно висел у Владислава Андреевича над камином на специальных крючьях и выглядел как более или менее правдоподобный муляж. О том, что это вовсе не муляж, знали немногие, и Караваев, естественно, относился к числу этих посвященных. Однажды он даже сподобился пострелять из этой штуковины: хозяин предложил, и он из вежливости не стал отказываться, хотя, в отличие от многих особей мужского пола, не испытывал болезненной тяги к оружию. Оружие было для него просто инструментом, предназначенным не для получения удовольствия, а для решения конкретных задач. Молоток существует для забивания гвоздей, а оружие – для убийства и ни для чего более. Караваев был в этом твердо убежден и никогда не обнажал оружие просто так. Он даже никого никогда не пугал оружием – а зачем? Зачем тыкать в человека стволом и зловеще шипеть: “Сиди тихо, а то убью!”, когда быстрее, проще и надежнее на самом деле убить того, кто тебе мешает?

Дубовые ворота неожиданно показались впереди. Тут был какой-то секрет: казалось бы, и дорога знакомая, ровная, и поворотов никаких, и местоположение дома известно, а вот поди ж ты, каждый раз эти ворота словно из-под земли выныривают!

Караваев плавно затормозил. Канонада во дворе стихла на какое-то время, чтобы тут же возобновиться с новой силой. “Бедные соседи, – подумал подполковник. – Не хотел бы я иметь загородный дом через забор от этой линии фронта…” Впрочем, до соседнего дома отсюда было метров двести лесом, так что канонада хоть и доносилась до соседей, но все-таки не оглушала.., наверное. И вообще, Школьников, как человек неглупый и, в общем-то, неплохо воспитанный, наверняка выбирал для своих экзерсисов время, когда в соседних коттеджах никого не было.

Караваев вышел из машины и толкнул калитку. Та открылась легко и беззвучно. Школьников стоял спиной к воротам в самом дальнем углу двора и перезаряжал винчестер. Напротив него располагалась сложенная из просмоленных железнодорожных шпал стенка размером примерно три на три метра, вся исклеванная пулями. Перед ней была еще одна стенка, совсем невысокая, и на ее верхнем краю, как на витрине, были выставлены разнокалиберные жестянки из-под пива, кока-колы, томатной пасты, оливок и водоэмульсионной краски. Жестянки были мятые, кое-где простреленные навылет, а те, что покрупнее, и вовсе напоминали решето.

"Старый козел, – подумал Караваев о хозяине. – Развлекается!.. Хоть бы калитку запер, что ли. Милое дело – засадить ему промеж лопаток под эту канонаду. Даже прятаться не нужно. Открывай калитку, наводи ствол и шмаляй. А если подобрать такой же калибр, как у старика, то местные пинкертоны, глядишь, спишут все на несчастный случай. Баловался, дескать, с оружием, и нечаянно застрелился…

Интересно, давно он патроны тратит? Патрончики к этому ружьецу, между прочим, стоят не так уж мало. Доллара по два, а то и по три штучка. Не жалеет денег наш старикашечка, ох не жалеет! Надо бы сказать ему, что ли: ты, дескать, поэкономнее, приятель, потому как твои денежки скоро станут моими, и нечего их на ветер пускать…"

Школьников закончил набивать патронами магазин винтовки, небрежным жестом передернул скобу затвора и плавно вскинул винчестер к плечу. В этот момент Караваев в чисто экспериментальных целях кашлянул в кулак. Он стоял у самой калитки, метрах в пятидесяти от старика, у которого к тому же наверняка до сих пор звенело в ушах после предыдущей серии выстрелов, и был уверен, что Школьников его не услышит. Владислав Андреевич тем не менее услышал. Не опуская ружья, он стремительно повернулся на каблуках. Вороненый ствол винчестера уставился на Караваева, и, несмотря на расстояние, подполковник был уверен, что заряженное ружье смотрит ему точно между глаз. Все-таки старик был железный, и Караваев подумал, как жаль, что у этого железного человека нет и теперь никогда уже не будет детей. Бедный генофонд нации, подумал Караваев и еще раз кашлянул в кулак.

– Нихт шиссен! – жалобно крикнул он. – Их бин капитулирен! Гитлер капут!

Школьников медленно опустил винтовку. Подполковнику показалось, что старик сделал это с неохотой, словно раздумывая, не пальнуть ли ему все-таки в своего дорогого Максика. Он тут же решил, что дело пора форсировать, пока у него не развилась полновесная мания преследования. Собственно, за этим он сюда и приехал – сдвинуть наконец дело с мертвой точки.

– Все шутишь, Максик, – подходя с ружьем под мышкой, с легкой укоризной произнес Школьников. – Все шалишь. А я – пожилой человек. Нервишки у меня уже не те, что прежде, да и сердце пошаливает. Не ровен час, шандарахну промеж глаз вот из этой штуки, – он любовно похлопал ладонью по красному дереву приклада, – или самого с перепугу кондратий хватит… Что тогда делать-то будешь? На Вадика работать?

– На Вадика работать – себя не уважать, – сдержанно ответил Караваев, пожимая огромную и обманчиво мягкую ладонь своего босса. – Я по тюрьме не скучаю, Владислав Андреевич, а ваш Вадик как раз из тех, по ком она плачет. А если он завалится, то многих за собой утянет.

– И тебя? – не скрывая иронии, спросил Школьников.

– Ну, меня утянуть не так-то просто, – скромно улыбнулся Караваев. – Вы же знаете. И почему – вы тоже знаете. Потому-то я предпочитаю работать не с Вадиком, а с вами.

– Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна, да все не впрок, – со вздохом процитировал Школьников.

– Ив сердце льстец всегда отыщет уголок, – закончил цитату подполковник. – Право, Владислав Андреевич, я даже не знаю, что вам на это ответить. Если вы обо мне такого мнения…

– Ладно, ладно, – проворчал Школьников. – Давай отбросим эти реверансы и поговорим о деле. Или ты сначала хочешь пострелять?

– Благодарю, – вежливо, но твердо отказался Караваев. – Я действительно приехал по делу. Видите ли, до сдачи объекта остается не так уж много времени…

– Ну, это ты, положим, слегка загнул, – беря его под локоть свободной рукой и ненавязчиво увлекая к огневому рубежу, добродушно проговорил Владислав Андреевич. – Раньше осени с этим никому не управиться. Тем более Вадику.

– Мне кажется, он что-то учуял, – сказал Караваев. (Это была чистая правда: не учуять опасности после получения той бандероли мог разве что мертвец.) – Во всяком случае, он начал форсировать работы. Боюсь, что второпях этот парень наделает ошибок, последствия которых придется расхлебывать нам с вами.., точнее, вам. Я, конечно, помогу, чем смогу, но швыряться калом будут в вас, Владислав Андреевич.

– Гм, – сказал Школьников, останавливаясь у огневого рубежа, обозначенного вытоптанной проплешиной посреди травянистой лужайки. – Извини за дотошность, но в чем выражается эта его спешка?

– Он слишком прямолинеен, – отходя немного в сторону, чтобы не мешать стрельбе, сказал Караваев. – Сует взятки направо и налево, хлопает людей по плечам… Ну вы знаете эту плебейскую манеру: мы же свои люди, друг друга понимаем, ты мне, я тебе… Однажды он хлопнет по плечу не того, кого следует, и его возьмут в работу. Я изворачиваюсь, как карась на сковородке, но вечно это продолжаться не может. Он слишком активен. Я боюсь, что за ним не услежу, и не вижу способа его притормозить.

– А говорить ты с ним не пробовал? – поинтересовался Школьников, зачем-то осматривая затвор винтовки, словно за время их разговора там могло что-то испортиться.

– Говорить? Пробовал.

– Ну и что он?..

– Что он отвечает? Именно то, что должен отвечать: ты, старик, занимайся своим делом, а я буду заниматься своим. Смотри, чтобы под меня никто не копал, а уж бизнесом я буду заниматься сам… Вы же его знаете.

– Да, – сказал Школьников, наводя винтовку в цель, – я его знаю.

Он спустил курок, целясь в основание банки из-под консервированных персиков. Подброшенная пулей жестянка взлетела высоко в воздух. Школьников быстро передернул затвор и успел проделать в ней еще одну дырку как раз в тот момент, когда она зависла в высшей точке своей траектории. Жестянка дернулась, как живая, и резко изменила направление полета. Владислав Андреевич проводил ее стволом винчестера и всадил в нее пулю за миг до того, как она коснулась земли. Все это произошло за считанные мгновения, и Караваев вполне искренне похлопал в ладоши. Он знал не так уж много людей, способных повторить этот трюк даже с автоматическим оружием, не говоря уже о винтовке, перезаряжавшейся вручную после каждого выстрела.

– Однако, – сказал он. – Губите вы свой талант, Владислав Андреевич. Из вас бы такой киллер вышел – загляденье! А вы по банкам стреляете.

– Ты говорил мне, что не любишь дилетантов, – ответил Школьников.