Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Инкассатор (№4) - Фаянсовый череп

ModernLib.Net / Боевики / Воронин Андрей Николаевич / Фаянсовый череп - Чтение (стр. 5)
Автор: Воронин Андрей Николаевич
Жанр: Боевики
Серия: Инкассатор

 

 


Он перемахнул через вертушку, которая даже не думала вертеться, будучи не то запертой, не то просто намертво приржавевшей к стойке, и бросился на доносившийся из глубины коридора шум, стараясь не запутаться в грудах мусора. Открытая дверь сразу бросилась ему в глаза: именно из нее в коридор, лишенный окон, проникал дневной свет, и оттуда же доносился шум.

Юрий добежал до двери и ворвался в комнату, которая, судя по выгоревшим светленьким обоям и линолеуму с рисунком “под паркет”, в свое время служила бухгалтерией или чем-то в этом роде. Его взору предстало именно то, что он ожидал увидеть: четверо одетых в черное бритоголовых пытались сделать из Дергунова котлету, действуя очень энергично и целеустремленно. Пятый, насмерть перепуганный сопляк лет пятнадцати, сидел на корточках в углу, вытирая рукавом сочившуюся из разбитого носа кровь. Зажатый в другом углу Дергунов прикрывал голову руками и пока что выглядел не слишком помятым. Диспозиция была ясна и незатейлива, и Юрий поспешил принять посильное участие в веселье, пока кто-нибудь действительно не пострадал.

– Р-р-разойдись! – гаркнул он голосом ротного старшины.

От этого трубного рыка присутствующие дружно вздрогнули и на мгновение замерли, как на стоп-кадре. Мальчишка, сидевший на корточках в углу, с шумом опустился на пятую точку. Осаждавшие Дергунова парни, оправившись от акустического удара, дружно развернулись на сто восемьдесят градусов и перешли в наступление на нового противника.

Длинный жердяй в кожаной куртке, оскалив мелкие испорченные зубы, взмахнул ногой, целясь Юрию в пах. Юрий легко уклонился от удара и ткнул длинного кулаком в середину физиономии. Любитель драться ногами потерял равновесие и послушно грохнулся на пол, раскорячившись, как сухопутный краб.

Драться эти ребята не умели. Их действия сильно напоминали карикатуру на Чака Норриса или Джеки Чана; они больше делали вид, что дерутся, чем дрались на самом деле. Стычка продолжалась не дольше двух минут, и за это время противники нанесли только один серьезный удар: самый старший из них, плюнув на восточные единоборства, попытался врезать Юрию по голове обломком доски с торчавшими вкривь и вкось гнутыми ржавыми гвоздями. Юрий чуть не проморгал этот удар, лишь в последний момент успев прикрыть голову поднятым локтем. Гнилая доска с треском переломилась пополам, и Юрий в сердцах отправил противника в глухой аут, от души врезав ему в подбородок.

Кто-то, пригнувшись, бросился мимо Юрия к дверям. Юрий ничего не имел против, он лишь придал беглецу дополнительное ускорение, между делом съездив ему по шее. Сообразительный сатанист споткнулся, пробежал пару шагов на четвереньках и в таком положении пулей выскочил за дверь.

Двое оставшихся на ногах участников потасовки покинули поле боя, воспользовавшись оконным проемом, в котором очень кстати не оказалось ни одного стекла. Юрий перешагнул через лежавшего на полу любителя драться досками, схватил все еще сидевшего в углу бритоголового мальчишку за шиворот и легким пинком направил его в сторону двери.

– Черный микроавтобус, – сказал он ему вслед. – Залезай в салон и сиди тихо. Попробуешь удрать – догоню и выпорю.

Дергунов уже выбрался из своего угла и теперь приводил в порядок одежду. Он был цел и невредим, хотя и выглядел несколько напуганным.

– Прошу прощения, – сказал ему Юрий, больше не скрывая владевшего им раздражения. – Кажется, я вам все-таки помешал.

Под его ногой что-то хрустнуло. Юрий отступил на шаг, опустил глаза и увидел осколки растоптанного в драке диктофона. Дергунов тоже посмотрел на обломки. Он перевел взгляд на Юрия, нахмурился, открыл рот и тут же закрыл его, решив, как видно, приберечь готовые сорваться с языка слова для более подходящего случая.

– Извините, – сказал он после короткой паузы. – Похоже, я вел себя как последний идиот.

– Аминь, – сказал Юрий. – Пойдемте-ка отсюда, а то я боюсь, как бы эти дети Вельзевула не попортили машину.

* * *

– Как ты проник в дом? – сердито спросил Владислав Андреевич, с трудом преодолевая искушение прижать ладонь к груди, чтобы окончательно унять сердцебиение. – Что это, черт подери, за фокусы?

Блондин слегка шевельнул уголками своего похожего на шрам рта, что, по всей видимости, должно было означать улыбку.

– Первый ваш вопрос лишен смысла, – сказал он, – а второй и вовсе риторический. Какая разница, как я сюда проник, если я уже здесь, а двери и окна в полном порядке? Не волнуйтесь, Владислав Андреевич. Человеку, у которого нет моей квалификации, этот трюк не по зубам.

– Квалификация у него, – понемногу успокаиваясь, проворчал Школьников. – Вот как дам в ухо, так вся твоя квалификация из другого уха и выскочит. Тоже мне, Дэвид Копперфилд…

Он тяжело опустился в кресло по другую сторону журнального столика и только теперь обнаружил, что на столике стоит начатая бутылка коньяку и две рюмки. Донышко той, что стояла ближе к блондину, было запачкано остатками дорогой выпивки.

– Залез в дом, – сердито проворчал Школьников, – нажрался моего коньяка… Что все это значит?

– За коньяк извините, – легко присаживаясь напротив и наполняя рюмки, сказал блондин. – Собственно, я только пригубил. Чисто символически, ей-богу. Скучно было сидеть в потемках, да и денек у меня сегодня выдался очень уж хлопотливый. Я с ног валюсь, честное слово. Нужно было взбодриться.

– Где это ты так ухайдокался? – подозрительно спросил Школьников. – Если мне не изменяет память, я тебе никаких поручений не давал. Налево начал бегать? Денег тебе мало? Смотри, Максик, жадность до добра не доводит.

– Об этом я и хотел с вами поговорить, – сказал блондин, которого Владислав Андреевич назвал Максиком. – У нас.., виноват, у вас, Владислав Андреевич, возникли проблемы.

Школьников взял рюмку, понюхал ее и поставил на стол. Пить ему вдруг расхотелось.

– Выражайся яснее, – потребовал он. – Я плачу тебе именно за то, что ты устраняешь проблемы на стадии их возникновения. Так в чем дело?

Блондин задумчиво скосил глаза к переносице и почесал кончик носа указательным пальцем.

– Севрук, – выдавил он наконец. – Этот ваш чертов племянничек.

Владислав Андреевич молча кивнул, поскольку с самого начала ожидал чего-нибудь именно в этом роде.

– Продолжай, – сказал он, видя, что блондин колеблется. – Какого черта я должен тянуть тебя за язык?

– Ну хорошо. – Блондин вздохнул и полез в карман за сигаретами. – Я просто думал, как бы это поаккуратнее обставить. Но вижу, что придется говорить прямо и начинать с главного. Видите ли, сегодня я убрал человека по поручению вашего племянника.

– Так, – медленно сказал Владислав Андреевич. Он снова взял со стола рюмку и резким движением выплеснул коньяк в рот, не почувствовав никакого вкуса, словно вылил содержимое рюмки не в себя, а за окно. – Позволь поинтересоваться, почему ты не поставил меня в известность заранее? На кого ты работаешь?

– Я работаю на вас. А сообщать об этом поручении я не стал по одной простой причине: это не имело никакого смысла. Того человека все равно необходимо было убрать. В ваших же интересах, между прочим. Если бы я этого не сделал, последствия было бы очень трудно прогнозировать. Кроме того, Севрук наверняка нанял бы другого исполнителя, который мог бы сработать не так чисто, как я. Тогда вы услышали бы обо всем не от меня, а от следователя прокуратуры. К сожалению, я сам узнал об этой истории только тогда, когда она вступила в заключительную стадию. Ваш племянник умеет действовать тихо, надо отдать ему должное.

– Боже мой, – брезгливо морщась, сказал Владислав Андреевич, – да ты у нас заделался поэтом! Может быть, мы наконец перейдем от присказки непосредственно к сказке?

– Я просто даю поправку на ваше больное сердце, – снова растягивая губы в подобии улыбки, сказал блондин. – Мне нужно было вас подготовить, знаете ли… Этот парень задумал аферу, по масштабам сопоставимую с.., с.., ну, я не знаю с чем. В общем, очень крупную аферу. Причем он уже запустил машинку на полный ход. В вашей власти остановить это – пока что в вашей власти. Через пару месяцев станет поздно. Останется только наблюдать за развитием событий и, если все пройдет благополучно, просто отобрать у сопляка деньги, а самого.., ну, я не знаю. Заасфальтировать, например. Но это, сами понимаете, решать вам.

– Хорошо, – сказал Владислав Андреевич. – Давай считать, что ритуальный танец вокруг моего больного сердца исполнен… Хотя, если ты так заботишься о моем здоровье, мог бы не устраивать у меня дома засаду, а просто взял бы и позвонил по телефону. Есть такой электроприбор, называется телефон.

Довольно древнее изобретение, и к тому же широко распространенное. Ну, так в чем там дело?

– О'кей, – со вздохом согласился блондин. – Излагаю по порядку. Вы в курсе, что представленный возглавляемой вашим племянником фирмой архитектурный проект получил первую премию в объявленном правительством Москвы конкурсе?

– Об этом писали во всех газетах, – довольно высокомерно ответил Владислав Андреевич. Он понимал, что высокомерный тон сейчас неуместен, но не знал, как следует вести себя в такой странной ситуации. Своих детей у него не было, и он впервые столкнулся с необходимостью разбираться в проблемах, которые были созданы не посторонними людьми, а его родственниками. Тут немудрено было растеряться, и высокомерный тон служил Владиславу Андреевичу своеобразной зашитой.

– Отлично, – произнес Максик. – Значит, нет необходимости начинать издалека. Коротко говоря, я сегодня заштукатурил автора этого самого проекта. Вы его знали?

Владислав Андреевич не торопился с ответом. Он дотянулся до бутылки и сам наполнил обе рюмки – сначала свою, а потом Максика. Выдержанный греческий коньяк искрился в слепящем свете хрустальной чешской люстры, как прозрачный кусок темного янтаря.

– Ну что же, – наконец нарушил молчание Школьников, – тогда, значит, за упокой.

Они выпили, не чокаясь. Максик деликатно подышал носом, а Владислав Андреевич, давно привыкший устанавливать собственные правила этикета, шумно занюхал коньяк рукавом пиджака.

– Ладно, – сказал Владислав Андреевич, – так в чем тут фокус? Была же, наверное, какая-то причина?

– То есть вы его не знали? – уточнил Максик. – Этого невинно убиенного?

– А он действительно невинно убиенный?

– Думаю, да. Хотя, с другой стороны… В общем, он, конечно, подстраховался, но это тот случай, когда мышка решила, что сможет перехитрить кошку, и просчиталась. Видите ли, насколько я понял, проектов было два. Севру к пообещал архитектору хорошие деньги – хорошие по его, архитектора, понятиям, – купил ему билет до Лос-Анджелеса и даже вид на жительство… В общем, полный пакет услуг, о которых может мечтать нищий провинциальный интеллигент. За это наш архитектор выиграл для него конкурс и заготовил запасной проект – с виду такой же, но на порядок дешевле. Ну и, конечно же, поклялся страшной клятвой, что будет молчать, как говорится, до гробовой доски. Ну а Вадик, видимо, решил, что такой молодой, здоровый парень, как этот архитектор, может протянуть еще очень долго, особенно в Америке, на экологически чистых продуктах. Мало ли что ему взбредет в голову за такой срок! Вот он и подвинул гробовую доску поближе к нему.., или его поближе к гробовой доске, это уж кому как больше нравится. И между прочим, правильно поступил. Этот козел вез с собой копии обоих проектов.

– Хм, – сказал Владислав Андреевич, – действительно, козел. Он стал шантажировать бы Вадика, а платить пришлось бы мне.” Да, его действительно нужно было убрать. А что стало с копиями проектов?

– То же, что и с их автором, – сказал Максик. – Их больше нет, и искать их бесполезно. Интересуетесь подробностями?

В течение нескольких секунд Владислав Андреевич сверлил его тяжелым испытующим взглядом исподлобья. Максик выдержал эту экзекуцию не моргнув глазом. Он смотрел в лицо Владиславу Андреевичу прямым и чистым как слеза взглядом, и именно этот преувеличенно честный взгляд заставил Школьникова сомневаться в том, что Максик рассказал ему все без утайки. Впрочем, это уже сильно походило на паранойю, и Владислав Андреевич одернул себя: подозрительность тоже должна иметь границы, переходить через которые не следует, если не хочешь однажды утром проснуться в сумасшедшем доме. Максик, бывший подполковник внешней разведки Максим Караваев, служил ему верой и правдой уже без малого пятнадцать лет, и за все это время ни разу не подал повода заподозрить себя в двурушничестве. Впрочем, Владислав Андреевич не заблуждался на этот счет: если бы Караваев задумал вести двойную или даже тройную игру, он сделал бы это так, что никто из его нанимателей ничего бы не заподозрил. Он был настоящим профессионалом, и за это ему можно было простить многое. В глубине души Владислав Андреевич побаивался своего верного Максика: это было не просто идеальное оружие, но оружие, наделенное мощным интеллектом. Подумать было страшно о том, что однажды эта боевая машина может свихнуться и развернуть свою орудийную башню на сто восемьдесят градусов, направив жерла пушек в грудь вчерашнему хозяину…

– Нет, – сказал он после затянувшейся паузы, – подробности меня не интересуют. Если хочешь, напиши подробный отчет, изменив имена и фамилии, и отправь в какой-нибудь журнал, специализирующийся на публикациях подобного рода.

– Все правильно, – сказал Караваев. – Главное – не терять присутствия духа. Но все это зола. Главный вопрос до сих пор остается открытым: что вы намерены предпринять в отношении вашего племянника?

Школьников сцепил руки в замок, вытянул их перед собой и отчетливо хрустнул пальцами.

– Устал я, – сказал он. – Устал как собака. А тут еще это.., дело. Не знаю, Максик. Не знаю.

За такие фокусы его бы следовало.., гм, да. Ну, ты меня понимаешь. Но его покойная мать очень просила позаботиться о сыночке. Я не молодею, Максик, и в последнее время все чаще начинаю задумываться о том, что все-таки ждет нас на той стороне. А вдруг там с нас спросят? За все, а? Вдруг встретит меня там покойница Мария и спросит: что ж ты, старый черт, Вадика моего не уберег?

Караваев деликатно промолчал, разминая сигарету. Он не первый год выслушивал от своего патрона жалобы на подступающую старость. Принимать на веру это маразматическое нытье было все равно что пытаться найти смысл в завываниях ветра или морозных узорах на заиндевевшем стекле. Поэтому он просто сделал паузу” дожидаясь, пока Школьников перестанет кряхтеть и выложит наконец что-нибудь конструктивное. Владислав Андреевич между тем тяжело поднялся с кресла, подошел к огромному камину и грузно опустился на корточки. В камине лежали сложенные шалашиком березовые дрова, обильно переложенные берестой. Школьников чиркнул длинной, как лучина, каминной спичкой, дал вспыхнувшему на ее конце огоньку как следует разгореться и коснулся спичкой полупрозрачного краешка бересты. На несколько секунд огонь спрятался между поленьями, словно его и вовсе не было, а потом набрал силу, расцвел и начал с треском лизать сухое дерево. Школьников поднялся с корточек – внешне тяжело, а на самом деле гораздо легче, чем большинство людей его возраста и телосложения.

– Иди сюда, Максик, – сказал он, садясь в плетеное кресло-качалку, которое стояло у камина. – Погаси верхний свет и возьми что-нибудь, на чем можно сидеть. Посмотрим на огонь. Это удивительно успокаивает, ты не находишь? А нам с тобой сейчас очень важно все как следует обдумать – спокойно, без спешки. Поспешишь – людей насмешишь, ведь так? Конечно так. Вот Вадик наш поспешил, и что в результате?

Караваев взял в углу жесткий стул красного дерева с замысловато изогнутой спинкой, поставил его в двух шагах от камина и уселся на него задом наперед, обняв спинку руками и положив подбородок на кулаки.

– И что в результате? – с искренним любопытством спросил он.

Ему действительно было интересно. Караваев любил наблюдать за мыслительным процессом своего патрона. Вот, казалось бы, простой случай, вполне банальная ситуация, каких они вместе пережили не один десяток. Если действовать по отработанной схеме, то уже завтра утром Вадика нашли бы утонувшим в ванне или, скажем, вывалившимся в пьяном виде из окна. А про родственные чувства и обязательства перед покойницей старик пусть расскажет кому-нибудь, кто знает его хуже, чем Максим Караваев. Но ведь думает же о чем-то, что-то взвешивает, комбинирует…

– Так что же в результате? – рискнул он повторить свой оставшийся без ответа вопрос.

– Как это – что в результате? – удивился Школьников. – В результате – серьезная проблема, над которой мы с тобой, два немолодых, уважаемых человека, ломаем голову в чудесный субботний вечер. Эта проблема всерьез угрожает моей репутации, а репутация – это главный капитал делового человека. Нет репутации – нет денег.., и наоборот. Вадик взял у меня в долг и деньги, и репутацию, а разумно распорядиться всем этим, увы, не сумел. Жадность, Максик, это страшный грех. Так даже в Библии написано. Существует семь смертных грехов, и один из них – жадность. Ну хорошо. А что ты как специалист можешь мне посоветовать?

– Если отбросить в сторону родственные чувства?

– Предположим.

– Тогда вам отлично известно, что я могу посоветовать. Молодой, подающий большие надежды бизнесмен с Дальнего Востока погиб в результате несчастного случая.., ну и так далее. Вариантов может быть сколько угодно, вплоть до наезда бывших земляков. У него ведь, кажется, были долги?

– Да, – после долгой паузы сказал Школьников. – Все-таки ты, Максик, мыслишь в одной плоскости. Все вы, профессионалы, этим грешите. В этом отношении мне больше нравятся дилетанты. Они такие фантазеры! Им приходится компенсировать выдумкой недостаток специальных навыков. Иногда получается любопытно и даже весело.

– Ну да, – не скрывая сарказма, сказал Караваев. – Участковые менты просто ухохатываются, когда пишут свои протоколы. Ненавижу дилетантов. Дилетант – это всегда неряшливо выполненная работа и куча оставленных второпях улик.

– Ну хорошо, хорошо, не горячись. Твое мнение на этот счет мне известно. Я не хотел тебя обидеть. Просто устранить Вадика мы можем в любой момент – сегодня, завтра, через месяц… Нужно сделать так, чтобы он на нас поработал.

– Я думал над этим вариантом, – сказал Караваев. – Все бы хорошо, но уж больно скользкое это дело. Расхождения между проектом, который был представлен на конкурс, и тем, по которому будет вестись строительство, без труда обнаружит первая же проверка. На замазывание глоток уйдет вся прибыль, и кто-нибудь все равно рано или поздно взорвет прямо под вами эту бомбу. Достаточно малейшей утечки информации, любой, самой незначительной ошибки, и беды не миновать. А Севрук не кажется мне человеком, который способен довести это дело до конца, не делая ошибок.

– А мы ему поможем, – тоном доброго дедушки сказал Школьников, и этот тон разительно контрастировал с холодной усмешкой, вдруг заигравшей на его губах. – Мы его поддержим – аккуратненько, незаметно, чтобы не только посторонние, но и он сам этого не почувствовал, и даже подотрем за ним дерьмо, если он ненароком обгадится. А когда дело будет сделано, мы ему предъявим счет по полной программе – исключительно в педагогических целях, как ты понимаешь. В конце концов, я обещал покойнице о нем позаботиться и сделать из оболтуса человека. А страдания и трудности закаляют характер…

– Если он вообще имеется, – вставил Караваев.

– Да, конечно. Если он имеется… Ну а если не имеется, то нашей с тобой вины тут нет. Значит, не судьба Вадику дожить до счастливой старости. Увы, за все в этом печальном мире приходится платить. Да, и вот еще что! Об этой сегодняшней акции еще кто-нибудь знает?

– Есть один человечек.

– А что за человечек?

– Да вы его должны знать. Работает на Вадика, водит служебную “Волгу”. Прыщавый такой мозгляк…

– Надежный?

– По-моему, полный отстой. Стопроцентно надежных людей вообще не бывает, а уж этот… В общем, не человек, а так, овощ с глазами.

– Это плохо, – огорченно сказал Владислав Андреевич.

– Но поправимо, – в тон ему добавил бывший подполковник Караваев.

– Вот ты и займись, Максик. Прямо завтра и займись, пока твой овощ не распустил язык. По-моему, это будет логично. Даже, я бы сказал, закономерно.

– Закономерно или нет, не знаю, – сказал Караваев, – но что чисто – это факт.

Глава 5

Смык проснулся в начале первого пополудни и с удивлением обнаружил, что спал в верхней одежде и вдобавок к этому поперек кровати. Хорошо еще, что кровать у Смыка была двуспальная, и в воздухе висела не его многострадальная голова, а руки по локоть и ноги по колено. На ногах все еще были уличные ботинки, по самую щиколотку облепленные засохшей грязью. Какое-то время Смык тупо смотрел на подсохшие серо-коричневые комья, борясь с накатывающей волнами тошнотой и кошмарной головной болью и пытаясь припомнить, где это его вчера носило. Потом на него нахлынули воспоминания, и он ударил себя по лбу открытой ладонью со звуком, напоминавшим пистолетный выстрел.

Память о вчерашнем дне именно нахлынула – не как приливная волна, а как спущенная из смывного бачка, которым долго не пользовались, бурая от ржавчины вода. Смыку даже почудилось, что он услышал где-то внутри своего многострадального черепа характерный звук, какой бывает, когда в туалете спускают воду. В следующее мгновение холодный мутный поток обрушился из головы в грудь, хлеща во все стороны, закручиваясь водоворотами и заставляя Смыка содрогаться всем телом, потом спустился ниже, сводя судорогой пустой желудок, и в конце концов ударил в пах, заставив гениталии поджаться и заледенеть.

Смык вспомнил, чем занимался накануне, и это заставило его издать протяжный стон.

Поездка в Шереметьево-2 предстала перед его мысленным взором во всех неаппетитных подробностях. Он вспомнил звуки, которые издавал Голобородько, когда стальная удавка все глубже врезалась в его горло, вспомнил синее лицо с вывалившимся языком, неотступно маячившее в зеркале заднего вида, и похожий на лезвие двуручной пилы профиль блондина справа от себя. Но все это были цветочки.

Ягодки начались, когда Смык остановил “Волгу” на заросшей какими-то кустами и травой просеке. Руки у него тряслись так, что открыть багажник удалось лишь с третьей попытки. Блондин как ни в чем не бывало стоял возле распахнутой задней дверцы и с видом горожанина, впервые за несколько лет выбравшегося наконец на свежий воздух, смолил третью подряд сигарету.

– Топор, – коротко напомнил блондин, когда Смык справился с крышкой багажника и тупо уставился вовнутрь, безуспешно пытаясь унять противную дрожь во всем теле. – Да, – спохватился блондин, которого Смык про себя теперь именовал не иначе как упырем, – и прихвати плоскогубцы.

– Чего? – тупо переспросил Смык, держа в руке легкий туристский топорик с потемневшим березовым топорищем.

– Пассатижи, – перевел блондин. – Только не говори, что их у тебя нет. Полезнейшая вещь на все случаи жизни.

Смык послушно сунул топорик под мышку и развернул брезентовый патронташ с инструментами, в одной из ячеек которого у него хранились отличные плоскогубцы из нержавеющей стали с удобными пластмассовыми ручками.

А потом начался кошмар, при одном воспоминании о котором Смык начинал чувствовать, что вот-вот потеряет сознание. Всю жизнь он считал себя крутым парнем и лез из кожи вон, стараясь доказать это окружающим. Ему уже приходилось иметь дело с трупами, и прежде он без труда преодолевал естественное отвращение, возникавшее у него всякий раз, когда приходилось дотрагиваться до этих кусков холодного мяса, когда-то бывших живыми людьми. Мертвый – он и есть мертвый. Кантовать его противно, но не более того; так считал Смык до вчерашнего дня, когда ему пришлось очень близко пообщаться с мертвецом. Пожалуй, даже чересчур близко…

Смык сполз с кровати и встал на дрожащих, подгибающихся ногах. Тошнота и головокружение набросились на него с новой силой, едва не сбив с ног, и, чтобы устоять, ему пришлось схватиться рукой за стену. Под ногой звякнула потревоженная пустая бутылка. Смык пересчитал тару, и его передернуло. Две водки, шесть пива и еще трехсотграммовая плоская бутылочка “Метаксы”, которую он хранил в заначке. Теперь, по крайней мере, было ясно, откуда у него такое жуткое похмелье. Накануне он пил “ерша”, и ерш этот, судя по всему, был размером с китовую акулу… Да оно и понятно: чтобы забыть то, чем они с блондином занимались среди бела дня в жиденьком подмосковном перелеске, нужно было выпить очень много.

Смык провел дрожащей рукой по лицу и горько ухмыльнулся: провал в памяти у него, как и следовало ожидать, был, но попало в этот провал совсем не то, что должно было туда попасть. Он ничего не помнил с того момента, как вернулся домой, зато кошмар, который он так старался вычеркнуть из памяти, запечатлелся там во всех подробностях и, судя по всему, на веки вечные…

Он вспомнил, что где-то слышал – по радио, наверное, – что американцы считают четыреста граммов водки стопроцентно смертельной дозой. Четыреста граммов! Козлы, блин. Да что с них возьмешь? Одно слово – американцы… И что Голобородько забыл в этой ихней Америке?

Голобородько… Смыка снова охватил неприятный холод, словно он в одной рубашке выскочил из жарко натопленного помещения на мороз. Имя убитого архитектора превратилось в тяжеленный, с острыми углами кусок льда, который какая-то сволочь затолкала Смыку под диафрагму, пока он валялся в отрубе. Смык поднес дрожащие руки к лицу, внимательно осмотрел пальцы и, конечно же, обнаружил под ногтями темно-бурые, почти черные полумесяцы, цветом напоминавшие шоколад. Вернее, гематоген. Гематоген, как было доподлинно известно Смыку, делают из телячьей крови. Да это и была кровь – там, под ногтями. Какой уж тут гематоген…

Смык с огромным трудом подавил приступ тошноты. Гордиться тут было нечем: ему ни за что не удалось бы справиться со своим желудком, не будь тот пуст, как карман честного инженера. Интересно, подумал он, а кто бы на моем месте справился? Одни зубы чего стоят…

Зубы… “По зубам можно опознать кого угодно, – заявил блондин. – Это, конечно, не отпечатки пальцев, зато они лучше сохраняются. Зубы – это, брат, улика…"

Смык все это отлично знал и без блондина. Но кто, черт его подери, мог догадаться, что эта лекция – не пустой треп, а руководство к действию? Смык слишком поздно понял, зачем блондину понадобились плоскогубцы, а когда понял, возражать, просить, пытаться спастись бегством и даже падать в обморок было уже поздно: блондин держал его под прицелом пистолета, не забывая в то же время затягиваться сигаретой.

Как ни странно, дело пошло намного быстрее, чем ожидал Смык. Труднее всего оказалось в самый первый раз прикоснуться к липкой коже мертвеца и раздвинуть безвольно обмякшие губы, ощущая кончиками пальцев холодную слюну и скользкую слизистую оболочку. Драть зубы было не сложнее, чем ржавые гвозди из доски, вот только этот отвратительный плотный хруст-Блондин, эта сволочь, этот маньяк, присев на корточки, дробил вырванные Смыком зубы на камешке обухом топора – тюк-хрусть, тюк-хрусть, тюк… При этом он добродушно щурил левый глаз от дыма зажатой в зубах сигареты и, вообще, напоминал этакого мастеровитого хозяина, занятого мелкой домашней работой. Судя по его виду, он ничего не боялся и никуда не спешил, уверенный, что все пройдет именно так, как было задумано, и никак иначе.

И он оказался прав. Мимо них не проехала ни одна машина, над их головами не протарахтел ни один вертолет, и ни один случайный прохожий не выставил из кустов любопытный нос, чтобы поинтересоваться, чем они тут занимаются. Покончив с зубами, блондин стащил с Голобородько пальто, накрыл им голову убитого, сунул Смыку топор и сказал, кивнув на труп:

– ; Обухом. И чтоб ни одной целой кости, понял? Надо поработать, дружок. Особое внимание обрати на голову.

Сказав это, он отступил на пару шагов, держа перед собой наведенный на Смыка пистолет. Это была излишняя предосторожность: если бы Смык и захотел напасть на него с топором, то у него наверняка не хватило бы на это сил.

Потом Смык приволок из багажника двадцатилитровую канистру с бензином, которую всегда возил с собой на всякий случай (например, чтобы загнать бензин втридорога какому-нибудь лопуху, загорающему на трассе с сухим баком), и обильно полил вонючей жидкостью лежавшую под измочаленным пальто бесформенную массу. Блондин в последний раз затянулся сигаретой (это была шестая или седьмая подряд, точнее Смык сказать не мог) и бросил тлеющий окурок в бензиновую лужу…

За работу Смык получил штуку баксов – деньги, по его понятиям, не маленькие, но это был первый в его жизни случай, когда он был не рад деньгам. Плоскогубцы, топор, а заодно и руки пришлось мыть в ледяной луже – само собой, без мыла и щетки, отсюда и кровь под ногтями. Вчера он ее не заметил, торопясь поскорее напиться до бесчувствия и забыть подробности этого кошмарного, как оживший фильм ужасов, дня, а сегодня…

Что же делать-то, с тоской подумал Смык, сидя на полу среди пустых бутылок, мусора и лужи блевотины, подсыхавшей на паркете и распространявшей по квартире кислое зловоние. Что делать, а? Ведь присохло же намертво, теперь хрен каким мылом отмоешь, хрен какой щеткой ее оттуда выколупаешь… Придется ногти резать, а что я сейчас нарежу, когда руки ходуном ходят? Опохмелиться надо, а как я на улицу выйду с такими руками?

Он понимал, что это просто истерика, но ничего не мог с собой поделать: ему казалось, что, как только он выйдет из подъезда, его тут же скрутят оперативники с Петровки и первым делом полезут под ногти – брать пробы и отправлять их на анализ в криминалистическую лабораторию. И потом, куда он мог идти в таком состоянии? Еще, чего доброго, свалишься по дороге…

Больше всего Смыку хотелось вернуться в постель и проспать часов триста, пока не пройдет чудовищное похмелье, а жуткие подробности вчерашнего дня не подернутся легкой дымкой забвения, так что и не разберешь, было это на самом деле или привиделось в пьяном бреду.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20