Инкассатор (№4) - Фаянсовый череп

После полутора часов немилосердной тряски дорога без предупреждения нырнула в глубокую ложбину. Солнце здесь едва просвечивало сквозь сплошной полог листвы, в сыром воздухе чувствовался отчетливый запах болота и звенела мошкара. Дно ложбины покрывала липкая черная грязь самого зловещего вида. При одном взгляде на это гиблое место в голову начинали лезть мысли о десятках тракторов и грузовых машин, медленно ржавевших прямо здесь, под ногами, вместе со своими не успевшими вовремя выскочить из кабин водителями. Караваев разглядел на две трети проглоченную грязью гать из довольно толстого соснового кругляка и немного успокоился.

"Хаммер” козлом проскакал по гати, с ревом вскарабкался по противоположному склону ложбины, и Караваев увидел, как справа от дороги в просвете между ветвями блеснуло широкое зеркало воды. Он мог разглядеть только маленький кусочек водоема, да и тот через мгновение скрылся из виду, но подполковник почему-то был уверен, что видел не реку и не пруд, а довольно большое озеро. Он попытался представить себе карту этих мест, но очень быстро запутался и махнул рукой. Надо будет – выберусь, решил он. Впервой, что ли?

За гатью дорога стала ровнее и суше, а вскоре сырой смешанный лес уступил место светлому сосновому бору. Сосны здесь были здоровенные, в два обхвата, прямые и высокие – корабельные. Они стояли с большими промежутками, а земля между ними была покрыта ровным серебристо-рыжим ковром прошлогодней хвои. Все это напоминало какой-то исполинский храм, выстроенный расой гигантов за миллион лет до первого ледникового периода, и Караваев ощутил непривычный дискомфорт. Что-то пыталось проникнуть в его душу, действуя исподволь, незаметно, как кислота, медленно прожигающая стальную плиту.

Потом справа опять заблестела вода, и иллюзия развеялась. Показавшееся озеро раздвинуло горизонт до привычных размеров. Это точке было красиво, но сходство леса с храмом пропало, словно они вышли из огромного, но все-таки замкнутого пространства на улицу. Странное ощущение проникновения извне чего-то чужеродного тоже исчезло, и Караваев сразу же забыл о нем, словно его и не было.

Озеро было, конечно, не огромным, но все-таки достаточно большим. Противоположный берег едва виднелся, и подернутый дымкой лес на той стороне выглядел просто синеватой щетинистой полоской. Дорога огибала озеро, то подступая вплотную к берегу, то снова убегая в лес. Караваев наконец закурил, опустил окошко, которое перед этим закрыл, спасаясь от мошкары, и с удовольствием подставил лицо теплому ветру. “Хорошо устроился старый черт, – подумал он о Владиславе Андреевиче. – Но как это вышло, что я ничего не знал? Да пропади все пропадом, если я знаю хотя бы название этого растреклятого озера! Вот уж не думал, не гадал…"

Потом впереди между медными стволами сосен замелькало что-то грязно-белое, скорее, даже серое, как застиранная до невозможности солдатская портянка, и вскоре Школьников остановил машину перед железными воротами в бетонном заборе.

– Да, – правильно истолковав взгляд Караваева, произнес Школьников, – пейзажа эта штука не украшает. Я все думаю, как бы мне его замаскировать, этот чертов забор, чтобы не так резал глаз. Хотел что-нибудь вьющееся посадить, виноград какой-нибудь, что ли, или плющ, так ведь, пока он вырастет, я уже в ящик сыграю…

– Можно натянуть маскировочную сеть, – предложил практичный Караваев, – но она за пару лет истреплется и станет похожа черт знает на что… Да что я говорю! Ее же просто сопрут…

– Вот это верно, – выбираясь из машины и разминая ноги, сказал Школьников.

– Тогда можно покрасить, – нашелся Караваев. – Можно просто зеленым, а можно под камуфляж. Если правильно подобрать цвета и конфигурацию пятен, то забор будет почти незаметен. Правда, это немного накладно.

– Ты мне еще посоветуй нанять живописца, чтобы он весь забор деревьями и цветами разрисовал, – проворчал Владислав Андреевич. – Хотя мысль не так уж и плоха. Это надо обмозговать. Впрочем, здесь почти никого не бывает, так что ныть по поводу испорченного пейзажа некому.

Он отпер ворота и слегка приоткрыл одну створку.

– Мы ненадолго, – пояснил он Караваеву. – Только ключик под коврик положим, и сразу же обратно. Ну полчасика можем погулять, а потом придется заворачивать оглобли.

– Что так? – из вежливости спросил Караваев, который всю жизнь довольно прохладно относился к красотам дикой природы, особенно подмосковной. Какие в ней, к черту, красоты? Деревья, кусты и немного воды. А вы калифорнийские секвойи видали? А Ниагару? А Большой Каньон? Не видали? Вот и молчите. Тоже мне, нашли природу – Подмосковье…

– Не надо, чтобы нас здесь видели, – ответил Владислав Андреевич. – Я, видишь ли, жду гостя…

– А что за гость? – вслед за хозяином протискиваясь во двор, спросил Караваев.

– Гость-то? Пешка. Та самая, которая раньше стояла на е2, а теперь переместилась на е4.

Караваев дотронулся до кармана пиджака, в котором лежала сложенная вчетверо газета, и вопросительно посмотрел на Владислава Андреевича.

– Да-да, – сказал тот, – ты все правильно понял. Так что, как видишь, не так уж я глуп, как тебе показалось. Показалось, показалось, не возражай! Я уже достаточно стар, чтобы избавиться от тщеславия и понять, что лучше выглядеть глупцом, чем быть им на самом деле.

– Какие ваши годы! – попытался успокоить его Караваев.

Теперь, когда план Школьникова стал вырисовываться перед ним в самых общих чертах, он успокоился: старик все-таки вел честную игру – по крайней мере, с ним, бывшим подполковником внешней разведки Караваевым.

Глава 11

Миронов предупредил Юрия, что дорога до охотничьего домика оставляет желать лучшего, но, видимо, сам он здесь никогда не бывал, иначе ни за что не отправил бы в это гиблое место редакционную “каравеллу”. Уже на первой сотне метров после того, как они свернули с асфальта, Юрий понял, что микроавтобусу здесь делать нечего, а вскоре ему стало ясно, что здесь, пожалуй, пройдет далеко не каждый грузовик. Процесс вождения автомобиля, который всегда служил для Юрия источником невинного удовольствия, на этой дороге автоматически превращался в каторжный труд. Через какое-то время Юрий почувствовал, что у него ноет все тело, и только тогда заметил, что изо всех сил напрягает мускулы, словно это могло облегчить микроавтобусу задачу, которая для него была непосильной. Он попытался расслабиться, но из этого ничего не вышло: обстановка не располагала к расслаблению.

Его так и подмывало отвести душу, покрыв Трехэтажным матом и эту дорогу, и Мирона с его затеями, но он сдерживался, физически ощущая ледяные волны отчуждения, распространяемые сидевшим справа от него Светловым. Журналист молчал всю дорогу и старательно смотрел в боковое окошко со своей стороны или, в крайнем случае, прямо перед собой, словно в его глазные мышцы был вмонтирован стопор, не позволявший ему смотреть налево. Юрий подумал, что в некотором роде так и есть: стопор имелся, но не в глазных мышцах, а в голове Димочки Светлова или, если уж быть точным, в том пока не вычисленном наукой месте, где у человека располагается совесть.

Впрочем, дело тут было не только в совести и даже не в тех предполагаемых неприятностях, которые могли свалиться на голову Светлова из-за его статьи. Больше всего мы не любим тех, перед кем виноваты и кому должны. Это справедливо для всех, просто одни умеют с этим справляться и вести себя как подобает, а у других – у большинства – это не получается. Видимо, Светлов как раз и относился к большинству, а может быть, просто не знал, как выпутаться из неприятного положения, в котором оказался.

Хуже всего было то, что Юрий понятия не имел, как ему помочь. Тема была чересчур щекотливой, чтобы самому заводить разговор, а сделать вид, что ничего не произошло, тоже как-то не получалось. Если бы Светлов хотя бы попытался извиниться, Юрий охотно рассказал бы ему о том, как дико порой ведут себя люди, впервые попавшие под огонь, и какие сцены разыгрываются иногда перед открытым люком военно-транспортного самолета, летящего на двухкилометровой высоте. Далеко не каждому удается с первого раза справиться с собой, а уж о том, чтобы сохранить ясность мышления в такой ситуации, и речи быть не может. Юрий постарался бы убедить сидевшего рядом с ним юнца в том, что непоправимой в этом мире является только смерть, но Светлов молчал так упорно, словно именно у него были основания сердиться на Юрия.

В конце концов Юрий разозлился тоже. “Какого черта, – подумал он. – Я что, должен перед ним заискивать? Просить у него прощения за то, что он струсил? Да аллах с ним, на что он мне сдался, этот сопляк? Мое дело – довезти его до места в целости и сохранности, а его переживания меня не касаются.

Он для меня просто груз, вроде мешка муки или ящика гвоздей."

Ему пришлось остановить машину, когда впереди показалось лежавшее поперек дороги молодое деревце. В какой-то мере это было даже кстати: двигателю микроавтобуса не мешало дать небольшую передышку. Юрий выбрался из кабины и подошел к препятствию.

Деревце оказалось осиной. У комля его диаметр достигал примерно двенадцати – пятнадцати сантиметров, негустая крона лежала на дороге, растопырив во все стороны завядшие длинные ветви. Юрий заметил, что по этой кроне совсем недавно кто-то проехал, – кто-то, для кого упавшее на дорогу дерево не являлось непреодолимым препятствием. Многие ветви были обломаны и измочалены, кора со ствола была содрана, обнажив белую древесину, а в твердом грунте под стволом имелось углубление, словно дерево совсем недавно с большой силой вдавили в поверхность дороги.

Юрий осмотрелся. Объехать эту штуковину нельзя, перескочить через нее на микроавтобусе тоже не представлялось возможным. Оставалось только оттащить ее в сторону. Шов на лопатке немедленно принялся ныть, напоминая о своем существовании и предупреждая о возможных последствиях. “Ну, Мирон, – подумал Юрий. – Погоди, дай только выбраться отсюда, я тебе прочту лекцию о сравнительных характеристиках микроавтобуса “фольксваген” и гусеничного вездехода…"

Он протиснулся между ветвями и ухватился за округлый, слегка шероховатый ствол. “Плохо будет, если шов разойдется, – подумал он. – Я ведь даже не знаю, есть ли у меня в аптечке бинт и пластырь…"

Дерево пошло неожиданно легко, и, бросив взгляд налево, Юрий увидел Светлова, который, морщась от усилий и упираясь в землю подошвами своих новеньких фирменных “рибоков”, молча и упорно, как муравей, тащил осину к обочине, мертвой хваткой вцепившись в верхушку.

Потом они забрались обратно в машину и закурили. Курить на ходу было трудновато: машину так швыряло, что существовала реальная возможность попасть кончиком сигареты себе в глаз. Дверцы “каравеллы” были распахнуты, дым ленивыми клубами выплывал наружу, отпугивая комарье. Юрий сидел, расслабленно слушая шорох листвы, пение каких-то невидимых лесных пичуг и мерное тиканье остывающего двигателя. Светлов по-прежнему молчал, но в этом молчании уже не осталось отчужденности. “Совместная работа сближает и примиряет, – подумал Юрий. – А может, это только мне так кажется? Принять желаемое за действительное очень просто, со мной это случалось уже тысячу раз и, наверное, столько же раз случится в будущем…"

Светлов звонко прихлопнул на щеке проникшего сквозь дымовую завесу комара, щелчком сбил пепел с сигареты и сказал:

– А до черта их здесь, этих кровососов.

– Есть такое дело, – осторожно откликнулся Юрий.

Интересно, подумал он. Ну и что дальше? у – Впрочем, кровососов повсюду навалом, – продолжал Светлов. – Куда ни глянь, кругом паразиты. Так и норовят из тебя кровь выпить.

– Жить за чужой счет проще, чем самому работать, – ответил Юрий. – Но тебе не кажется, что все это довольно банально? К чему это ты, а?

– Сам не знаю. – Светлов аккуратно загасил сигарету о грязную подошву кроссовка и бросил скомканный окурок на дорогу. – Настроение такое… Странное, в общем, настроение. Наверное, мне следует перед тобой извиниться…

– Но тебе что-то мешает, – закончил за него Юрий. – Значит, не извиняйся. Я это как-нибудь переживу, а ты запомни, что в этой жизни непоправима только смерть. Остальное можно изменить или просто забыть.

– Это тоже довольно банально, – заметил Светлов. – И потом, с этим согласны далеко не все. Мирон, например, сказал мне прямо в глаза, что я дерьмо. Точнее, говно.

– Работа у него нервная, – сказал Юрий. – Разволновался и наговорил лишнего. Бывает. Главное, чтобы ты сам о себе так не думал. Вернее, думать ты можешь что угодно. Тут важна не твоя самооценка, а выводы, которые ты из нее сделаешь.

– Черт, – поморщившись, сказал Светлов, – только вот этого не надо, а? Самооценка, выводы, самоусовершенствование… Мне вся эта болтовня еще в детстве оскомину набила. У меня мама психологом работает, так что таких словечек я уже наслушался до тошноты. В общем, вся эта ситуация не дает тебе права меня поучать, понял?

– Во-первых, дает, – спокойно ответил Юрий, – а во-вторых, чего ты взвился? Ведь это же так и есть на самом деле! При чем здесь те или иные слова и даже твоя тошнота? Вот окурок. – Он поднял повыше сгоревший почти до фильтра бычок и показал его Светлову. – Его можно назвать как угодно и описать любыми словами, но суть от этого не изменится: бычок останется бычком, разве что станет короче или потухнет за то время, которое уйдет у тебя на его описание. Разница между человеком и этой штуковиной заключается в том, что человек может изменить свое будущее по собственной воле, а окурок не может. Человек – штука хитрая. Я назову тебя чистым золотом, а ты в это время сделаешь что-то.., скажем так, нехорошее. Я скажу, что ты дерьмо, но, пока я буду говорить, ты снова превратишься в золото… В общем, я запутался. Не умею я теории разводить.

– Это заметно, – ухмыльнулся Светлов. – Теоретик из тебя, как из меня спецназовец.

Юрий окинул его внимательным, каким-то очень профессиональным взглядом и удовлетворенно кивнул.

– А что, – сказал он, – материал неплохой. Пару месяцев погонять тебя по полосе препятствий, выбить из тебя дурь, как следует натренировать, и получится коммандос хоть куда. Если хочешь знать, когда я впервые прыгал с парашютом, чуть было не вышла некрасивая история.

– “Чуть” не считается, – поняв намек, уныло ответил Светлов.

– Некрасивой истории не получилось только потому, что инструктор выбросил меня из люка пинком под зад, – сообщил Юрий. – Я даже вякнуть не успел. Только что стоял перед люком и думал, на что бы это мне пожаловаться – на головную боль или на понос, – и вдруг – бац! – надо мной уже купол, а под ногами ни хрена нету…

– Да, – сказал Светлов, с лязгом захлопывая дверцу со своей стороны, – наверное, было бы интересно попробовать.

Юрий одной длинной затяжкой прикончил окурок, потушил его и бросил в кусты.

– За чем же дело стало? – удивился он. – Пойди в аэроклуб и прыгни. Теперь это вполне доступное удовольствие, были бы деньги.

– А если некрасивая история?

– Тогда возьми с собой меня, и я с удовольствием дам тебе хорошего пинка.

– Все-таки моя мама… – начал Светлов, – Психолог, – добавил Юрий.

– Да, психолог. Так вот, она была права, когда говорила, что, если перед кем-то провинился, надо сразу же попросить прощения, не откладывая дела в долгий ящик, потому что с каждой минутой сделать это будет все труднее.

– Понял, – сказал Юрий, запуская двигатель. – Будем считать, что все формальности соблюдены, все нужные слова сказаны и мир восстановлен. Так?

– Да пошел ты к черту, – сказал Светлов.

– Только после вас, – ответил Юрий, и оба рассмеялись.

Они ехали еще часа полтора, а то и больше, дважды увязнув в заполненных водой глубоких выбоинах и несколько раз чувствительно ударившись днищем о выступавшие из земли узловатые корни деревьев. После каждого такого удара Юрий выходил из машины, становился на четвереньки и, мучительно выворачивая шею, пытался разглядеть, не капает ли масло из поддона картера. В конце концов ему все же пришлось вооружиться гаечным ключом и лезть под облепленное густым слоем грязи днище микроавтобуса, чтобы поплотнее зажать ослабшую после очередного удара пробку. Горячее масло продолжало потихонечку сочиться из-под нее, но Юрий решил, что теперь его хватит на то, чтобы добраться до места и вернуться в Москву. А там, конечно же, машину придется гнать на станцию техобслуживания, и хорошо еще, если не понадобится менять подвеску… Ну, Мирон, снова подумал он. В следующий раз надо будет взять тебя с собой и посадить за руль.

Потом впереди показалась глубокая ложбина, по сравнению с которой все прежние препятствия показались Юрию сущей чепухой. Он затормозил перед спуском, выпрыгнул из машины и спустился на дно ложбины, отмахиваясь от голодной мошкары, которая с радостным звоном набросилась на желанную добычу.

Светлов догнал его внизу и торопливо закурил, чтобы хоть немного отпугнуть дымом кровожадных обитателей этого гиблого местечка.

– Ты что, собираешься проехать здесь на этой обувной коробке? – спросил он, кивнув в сторону оставшегося наверху микроавтобуса.

– Представь себе. – Юрий посмотрел на машину. У “каравеллы” был очень усталый и очень, очень грязный вид. – А что, у тебя есть другие предложения?

– По-моему, проще дойти пешком, – сказал Светлов.

Юрий вынул из кармана и расправил мятый листок, на котором Мирон нарисовал маршрут.

– Если верить этой бумажке, – сказал он, щелкнув по самодельной карте ногтем, – до места еще километров десять, а то и все двенадцать. Конечно, с масштабом у нашего Мирона проблемы, так что это может быть не десять километров, а два или, скажем, двадцать два. В общем, я бы не стал рисковать.

Он присел, внимательно разглядывая следы, оставленные в грязи какой-то тяжелой машиной с широкими покрышками. Отпечатки протектора были глубокими, со сложным непривычным рисунком.

– По-моему, здесь кто-то недавно побывал, – сказал он.

– Откуда ты знаешь, что это было сегодня? – возразил Светлов. – Земля здесь сырая, и этим отпечаткам может быть и два, и три дня. И вообще, скорее всего эта машина ехала не туда, а оттуда, так что на нее рассчитывать не стоит.

– Да?

Юрий осмотрел сначала склон, по которому они только что спустились, а потом противоположный. На нем обнаружились комки черной грязи, явно вывалившиеся из впадин того самого протектора, следы которого Юрий нашел на дне ложбины. Эти комки были такими сырыми, что из них еще сочилась влага.

– Видишь? – сказал Юрий. – Он спустился оттуда и поднялся здесь, и было это совсем недавно. Если тебя интересует мое мнение, то я скажу, что это мне активно не нравится. Лучшего места для засады просто не придумаешь.

Светлов скривился.

– Какая еще засада? – раздраженно спросил он.

– А от кого, в таком случае, ты прячешься?! – возмутился Юрий. – Если исходить из того, что за тобой охотятся, можно вполне логично предположить, что они вышли на Мирона. А если его как следует взяли в оборот, он мог выложить все – и то, что знал, и то, чего не знал. Существуют, знаешь ли, способы воздействия, противостоять которым ни один человек не в силах. Вообрази, что вчера вечером у Мирона побывали “гости” и потолковали с ним “по душам”. Тогда у них было навалом времени, чтобы устроить здесь десяток засад.

Светлов зябко поежился, быстро огляделся по сторонам и прихлопнул на шее комара.

– Все это сказки, – неуверенно сказал он. – Детские страшилки, вот что это такое. Я не думаю, что кто-то настолько на меня зол, чтобы пытать Мирона и кормить комаров, сидя с автоматом в кустах.

– Тогда зачем ты прячешься? – повторил свой вопрос Юрий.

– Обыкновенная мера предосторожности, – ответил Светлов и почему-то отвел глаза.

– Хорошо, – сказал Юрий. – Тогда оставайся тут, а я попробую протащить наш драндулет через эту яму. Весишь ты немного, но в таком деле каждый килограмм имеет значение.

Проще всего было бы проскочить ложбину с разгону, но ее склоны были чересчур крутыми, а “каравелла” имела слишком длинную для подобных трюков колесную базу. Поэтому Юрию пришлось осторожно спуститься вниз на первой передаче и так же осторожно подняться наверх, плавно нажимая на газ, словно между его ногой и педалью акселератора лежало сырое куриное яйцо. Перед тем как начать спуск, он еще раз все рассчитал и, к своему удивлению, миновал ложбину почти без сюрпризов. На середине подъема “каравелла” начала буксовать, но сообразительный Светлов подскочил к задним колесам и принялся быстро подсовывать под них какие-то сучья и ветки. Бешено крутящиеся колеса микроавтобуса расшвыривали этот хлам во все стороны вместе с комьями липкой грязи, но в конце концов зацепились за что-то, и машина, глухо ревя движком, выползла на сухое ровное место.

Они добрались до места уже в первом часу дня. Железные ворота в бетонном заборе были распахнуты настежь. Юрий остановил машину в метре от них и выбрался из душной кабины. В воздух пахло живицей от раненых сосен, которые молча грелись под лучами полуденного солнца. Юрий вдохнул полной грудью, а потом, спохватившись, посмотрел под ноги.

Следы широкого протектора были тут как тут. Судя по ним, чья-то машина остановилась почти на том же месте, где Юрий поставил свою чуть живую “каравеллу”, а потом развернулась и укатила в обратном направлении. Юрий почесал затылок, гадая, куда же она могла подеваться, ничего не решил и вслед за Светловым вошел в ворота.

Бетонный забор огораживал довольно большой участок соснового бора и кусок спускавшегося к озеру песчаного берега. Над самой водой стоял небольшой, но очень симпатичный и ухоженный домик с островерхой крышей из красной металлочерепицы, к которому через весь участок вела посыпанная гравием дорожка, прихотливо петлявшая между огромными стволами старых корабельных сосен. В нескольких метрах от домика виднелась белая печь для барбекю под навесом из все той же красной черепицы. В озеро вдавался небольшой дощатый причал на бетонных сваях, к одной из которых была привязана пластиковая лодка. Поодаль виднелась игрушечная бревенчатая банька.

– Живут же люди, черт бы их подрал! – с невольной завистью воскликнул Юрий. – Повезло тебе, Димыч. Кто бы это на меня наехал, чтобы можно было здесь попрятаться недельку-другую!

– Завидовать грешно, – назидательно сказал Светлов. – И потом, не думаю, что совсем одному здесь будет так уж весело. Представляешь: ночь, сосны шумят, озеро плещет, а кругом ни огонька…

– Благодать, – сказал Юрий.

– Это кому как. Лично я – человек цивилизованный. А здесь, по-моему, даже электричества нет. Не говоря уже о женщинах.

– Ну и писал бы хвалебные очерки, – сказал Юрий. – Сидел бы сейчас дома – с головы до ног в электричестве, женщинах и прочих благах цивилизации, включая теплый клозет.

– Да! – спохватился Светлов. – Здесь ведь наверняка и сортир на улице.

– Факт, – сказал Юрий, указывая на неказистое строение под односкатной крышей, скромно стоявшее в сторонке у самого забора и до половины заслоненное какими-то кустами. – Смотри, как здорово. Малина кругом. Выйдешь ночью по нужде, а в малине медведь. Куснет разок – и ползадницы как не бывало. Думаешь, от кого здесь забор? От воров, думаешь? Ничего подобного. От медведей. А ворота открытыми стояли. А вдруг он уже тут, медведь-то? Затаился в сортире и ждет, когда тебе приспичит.

Говоря о затаившемся в нужнике медведе, он не к месту вспомнил о машине, которая побывала здесь до них и куда-то исчезла, словно растворилась в воздухе. Возможно, сюда приезжал хозяин охотничьего домика, чтобы по просьбе Мирона открыть ворота и оставить в условленном месте ключ от входной двери. Но куда же он подевался вместе со своим вездеходом? Ответ был столь же очевиден, сколь и неприятен: этот неизвестный человек затаился где-то поблизости, чтобы не встретиться на дороге, и, возможно, наблюдал за ними в этот самый момент из надежного укрытия. Юрий вдруг ощутил на своей спине какое-то давление, словно кто-то сверлил его недоброжелательным взглядом. Он тряхнул головой, отгоняя наваждение: сосновый бор отлично просматривался во всех направлениях, а спрятаться здесь было негде, разве что в нужнике. Да, но машина-то в сортир не поместится…

«Бред, – решил Юрий. – Машины, киллеры, сортиры.., медведи. Это уже паранойя. Пуганая ворона куста боится, как гласит народная мудрость. Это Мирон заразил меня вчера своим страхом, вот и все. Все ли? Конечно, все, но почему тогда шов на лопатке все ноет и ноет, словно хочет о чем-то предупредить?»

Ключ от входной двери висел на вбитом в косяк гвозде. Светлов отпер замок и вошел внутрь. Через минуту он снова появился на крыльце.

– Заходи, – сказал он Юрию. – Эта берлога довольно уютная. Отдохни часок. А то, может, заночуешь? С Мироном мы договоримся. У меня мобильник с собой, так что…

– Медведя боишься? – спросил Юрий. – Не дрейфь, он сам тебя боится. А с Мироном я и сам договорюсь. Накидаю ему пачек за такие штучки. В общем, спасибо за приглашение, но мне нужно ехать. Как-нибудь в другой раз. Выгружай свое барахло, и я поехал, а то, боюсь, наша тележка больше не заведется, если дать ей целую ночь на раздумья.

– Я бы не стал ее за это винить, – заметил Светлов, вынимая из салона микроавтобуса тощий рюкзак и потертый футляр с портативной пишущей машинкой. – Елки-палки, – воскликнул он, взвешивая футляр на руке, – сто лет не пользовался этой штукой! Насколько все-таки компьютер удобнее!

– Раньше люди писали от руки, – сказал Юрий, – и это давало им время подумать о том, что они пишут. Заработки получались меньше, зато написанное можно было читать без тошноты.

– Слушай, Юрик, а ты, часом, не заболел? – участливо спросил Светлов, остановившись в дверях дома с машинкой в одной руке и рюкзаком в другой. – Что-то из тебя сегодня правильность так и прет, как из бочки.

– Я здоров, – ответил Юрий. – Просто мне не нравится твоя статья и вся эта карусель вокруг нее.

Светлов вздохнул, поморщился и молча ушел в дом. Юрий выкурил сигарету, стоя на посыпанной гравием дорожке, но Дмитрий так и не вышел, чтобы попрощаться. Юрий хотел было плюнуть и уехать, но нервы у него ходили ходуном, и перед его внутренним взором вдруг предстала такая картина: Светлов входит в дом и сразу же получает удар ножом в горло. Убийца спокойно покидает место преступления через заднюю дверь, а дурак-водитель стоит на дорожке и курит, еще не зная, что остался в этой глуши один на один со свежим трупом.

Это была, конечно, чепуха, но Юрий все-таки поднялся по кирпичным ступеням и заглянул в дом. Дмитрий сидел спиной к нему у выходившего на озеро окна в отделанной светлыми сосновыми досками просторной комнате и курил. Футляр с пишущей машинкой стоял на полу рядом со стулом, полупустой рюкзак валялся здесь же.

– Счастливо оставаться, – сказал Юрий. Светлов не обернулся. Он лишь кивнул головой и негромко ответил:

– Пока.

Юрий аккуратно закрыл дверь и пошел к машине, безуспешно пытаясь понять, почему у него так тревожно на душе.

* * *

В четвертом часу дня на стоянку перед старым, выстроенным в пышном и безвкусном стиле середины тридцатых восьмиэтажным административным зданием въехала запыленная “лада” цвета кофе с молоком. Покрытые слоем дорожной пыли борта красноречиво свидетельствовали о том, что машина только что побывала за городом. “Десятка” зарулила на свободное парковочное место и остановилась. Водитель заглушил мотор и выбрался на раскаленный солнцем асфальт стоянки, сразу же нацепив на переносицу старомодные солнцезащитные очки с темно-коричневыми стеклами.

Это был высокий сухопарый мужчина средних лет с уже начавшими редеть, аккуратно зачесанными назад светлыми волосами, узким, как лезвие пилы, жестким лицом, глубоко посаженными глазами и тонким, как шрам, бледным ртом. Он был одет в немного старомодный светлый деловой костюм и белоснежную рубашку с однотонным галстуком. Из-за высокого роста он выглядел худым, но, приглядевшись повнимательнее, нельзя было не оценить ширину его прямых, свободно развернутых плеч и уверенную плавность движений, в которой было что-то от непринужденной грации крупного хищника.

Заперев машину, высокий блондин двинулся к парадному входу здания упругой спортивной походкой легкоатлета. Руки его были пусты – ни портфеля, ни папки, и тем не менее он не производил впечатления праздношатающегося. Напротив, у него был более деловой вид, чем у большинства обремененных кейсами и туго набитыми папками мужчин и женщин, которые входили в высокие дубовые двери и выходили из них.

У Максима Владимировича Караваева всегда был предельно строгий и сосредоточенный вид – как в силу серьезности его характера, так и в результате выработанной многолетними упражнениями привычки внушать доверие деловитым выражением лица при любых обстоятельствах.

Он миновал широкий прохладный вестибюль, бросив мимолетный взгляд на свое отражение в огромном, на полстены, слегка искривленном зеркале. Зеркало лишний раз подтвердило то, что он отлично знал и так: длинный и жаркий, полный утомительной тряски по пыльным проселкам день нисколько не отразился на его внешности. Бывший подполковник внешней разведки Караваев, как обычно, выглядел так, словно его только что вынули из хранилища, где он, стерильно чистый и идеально отутюженный, лежал в ожидании назначенного часа.

Перед лифтами, переминаясь с ноги на ногу и нетерпеливо поглядывая на светящиеся табло, толпилось целое стадо жаждущих воспользоваться благами цивилизации. Судя по мигавшим на табло цифрам, все три кабины путешествовали где-то в заоблачных высях и пока что не торопились возвращаться на грешную землю. Караваев, не притормаживая, миновал это место, свернул в боковой коридорчик, толкнул дверь, украшенную табличкой с изображением бегущего человека, и стал подниматься по лестнице.

Подъем на восьмой этаж был для него делом несложным и, кроме того, давал возможность в последний раз все как следует обдумать. Как уже было сказано, Караваев думал круглосуточно, но размышлять, поднимаясь по пустой лестнице, было все-таки приятнее, чем стоять в набитом до отказа лифте.